8 мин.

Show me the way to the next whisky bar (Пер-Лашез)

374

 

Предисловие

- Если неуютно чувствуешь себя в самолете, надо немного выпить. Чуть-чуть. Грамм 50 – перед многочисленными перелетами, ожидавшими меня в отпуске, этим нехитрым советом брат пытался вернуть мне душевное спокойствие.

И правда, будучи запертым в многотонной железной трубе на высоте 9 с лишним километров мне бывает достаточно дискомфортно. И даже если удается отвлечься на книгу или чье-то пение в наушниках, самолет тут же напоминает, что его нужно держать под контролем. То затрясется мелкой дрожью, то начнет нырять с воздушной горки вниз, и только глядя на стюардесс продолжающих спокойно раздавать сэндвичи и сок, я немного успокаиваюсь, понимая, что вряд ли они с таким же спокойствием раздавали обед, если бы знали, что он последний. И для них тоже.

Однако, действительно, стоило мне попросить вместо оранж джус, виски и медленно выпить содержимое маленькой бутылочки, как нервы перестали пытаться усилием воли удержать многотонную конструкцию в воздухе и я даже, взглянув на раскинувшиеся чуть ниже облака задался вопросом, если мы летим со скоростью 850 км\ч, почему вся эта взбитая белая пенка под нами так неподвижна.

К моменту, когда самолет тошнотворно лег на крыло и под моим иллюминатором показались порезанные на ровные многоугольники предместья Парижа, я уже был в достаточно философском настроении, чтобы спокойно вспоминать формулу ускорения свободного падения из курса физики шестого класса и прикидывать, сколько времени мне удастся испытывать невесомость, если все-таки что-нибудь случится. Но не случилось ничего. Вернее, не случилось ничего страшного. Наоборот. Я в компании жены и брата, первый раз оказался в Париже.

Пока братец, летевший из Питера какими-то окольными путями, добирался до аэропорта и получал багаж, мы ждали его в аэропорту Шарля де Голля и копили первые впечатления от столицы Франции. Впечатления вышли довольно противоречивыми.

В зале ожидания расположилось огромное количество арабов, китайцев, негров. Привычные европейские лица терялись в этом многообразии. Взгляд отдыхал только на очень милом папе-французе, который за столиком кафе трогательно кормил трех своих дочерей лет где-то от 4 до 7, длиннющими и непривычными багетами.

Аэропорт патрулировали тройки боевых ребят с автоматами на перевес и, хотя я знал, что они не из российского ОМОНа, ощущения праздника это не прибавляло. Прямо около входа в аэропорт, сидели и курили человек пять. Урна рядом с ними была полна окурков. Так же окурков было полно вокруг урны и в щелях стены здания. Мимо прошла целая колонна арабов. Женщины в траурных одеждах вели под руки плачущую старуху. Наверное, кто-то умер. 

Большой аэропорт большого города эпохи глобализации и борьбы с терроризмом.

Show me the way to the next whisky bar (Пер-Лашез)

- Эгз, это какие яйца имеются в виду? Яичница или вареные? – я держал в руках меню и радовался каждому понятому слову.

- Сейчас попробуем выяснить – брат повернулся к замершему в ожидании заказа официанту и что-то заговорил на английском.

Официант улыбнулся, развел руками и покачал головой.

- И этот по-английски не понимает – расстроился братец

Я взял меню показал пальцем на строчку и спросил

- Эгз фрай? Омлет?

- Но, но омлет – официант замахал руками и попытался жестами и, что было совсем уж бессмысленно, французскими словами, объяснить мне какие у них в ресторане подавались яйца.

- Да, блин, плевать. Есть хочется. Ок. Кофе, эгз, круасан.

Мы сидели в кафе недалеко от площади Бастилии и пытались, наконец, позавтракать.

 

Официант, приняв заказ, ушел, и мы снова склонились над картой Парижа.

- Короче, так. – Брат показал место на карте – мы сейчас вот здесь. А надо нам… - палец закрутился над Парижем на высоте птичьего полета. – Пер-Лашез, Пер-Лашез…

- Пер-Лашез? – официант стоял над нашим столиком с подносом. Яйца оказались вареные порезанные пополам и густо политые майонезом.

- Уи. Пер-Лашез.

Официант что-то быстро заговорил, показал рукой куда-то в сторону возвышавшийся на площади Бастилии колоны и стал показывать путь на разложенной карте. Я даже не пытался понять, что он говорит.

- В общем, понятно. Здесь минут десять пешком. Практически по прямой. По рю де ла Ракет. Недалеко. – Брат сложил карту – сейчас позавтракаем и двинем.

Пер-Лашез был одним из обязательных пунктов программы. Вернее не столько сам Пер-Лашез, сколько две могилы на этом знаменитом кладбище. Могилы Джима Моррисона и Оскара Уайльда.

- Здесь в путеводителе почему-то написано, что Моррисон непризнанный музыкант – удивилась жена. – Кем это он непризнанный?

- Автором путеводителя. – Брат отхлебнул кофе. – Ее, кстати, не так легко там найти. Если я правильно помню, на входе должны карты раздавать с планом расположения захоронений.

Я снова представил себе могилу Моррисона. Кладбищенская тишина. Низкая ограда окружающая небольшой памятник. Откуда-то несется «This is the end». И мы втроем стоим у последнего пристанища великого основателя «The Doors». Тихий ветер треплет мои волосы, и я мысленно общаясь с музыкантом, наконец, понимаю чего-то такое, чего раньше не понимал. Я не очень знал, что это может быть, но что-то очень важное. Судьбоносное и жизненно важное.

Конечно, все вышло совсем не так. В мои годы нельзя быть таким наивным.

Официант не обманул. Действительно, через 10 минут довольно неторопливой ходьбы мы вышли к главному входу Пер-Лашез.

По аллее ведшей от входа вглубь кладбища прогуливалось достаточно много туристов. У плана захоронений, выставленного тут же, столпилось человек 7. Я знал, что могила Моррисона где-то недалеко справа, а Уайльд нашел себе последнее пристанище у противоположного конца Пер-Лашез, но этих знаний было явно недостаточно, чтобы спокойно ориентироваться на почти 50 гектарах могил.

Брат подошел к женщине-полицейской охранявшей вход и после недолгих переговоров стало понятно, что она не понимает английский, брат ни слова не знает на французском, а карты у нее нет. Зато она была у милого вида мужчины, лет 50, присевшего тут же отдохнуть на небольшой камушек. В руках у него был тот самый план, на котором маленькими крестиками с циферками обозначались наиболее интересные туристам мертвецы.

Брат подошел к мужчине. Улыбнулся. Извинился. Я уловил: «Вере», «тэйк» и «мэп». Мужчина засмеялся и произнес «Иц гуд куэшен» после чего они меня бросили одного с моим, никому не нужным здесь, русским и начали беседовать и даже шутить на известном всем нормальным людям языке. Через минуту, которую я стоял и тупо улыбался, потому что ничего не понимал, а молча отойти было бы неприлично, брат взял из рук мужчины карту и снова перешел на доступную мне комбинацию звуков.

- Он уже покидает это скорбное место, так что вот небольшой презент. Будем уходить, можно будет передать таким же бедолагам. Ну что, пошли к Моррисону? И не забывайте, мы все-таки на кладбище.

Я попытался создать себе подобающее настроение, но его тут же на корню уничтожила жена. Она подбежала к нам с фотоаппаратом и показала только что отснятый кадр.

- Извините, но мимо этого я пройти не могла.

- Забавно – произнес я, но жена уже убежала снимать ворону, севшую на могильный крест.

- На удивление неудобная карта. – Брат напоминал проводника где-нибудь в Гималаях, пытающегося найти единственно верную тропу между каменными завалами.

Я шел и просто смотрел по сторонам. Карты у меня не было, фотоаппарата тоже, настроение было совершенно неподобающе суетным для встречи с Вечностью.

Могилы, судя по датам смертей, выбитым на надгробьях, громоздились довольно хаотично. Рядом с нашими почти современниками лежали люди, покинувшие этот мир 100, а то и 200 лет назад. Мы прошли мимо могилы, хозяин которой умер еще в 18 веке. Чувак наверное сильно удивлялся происходившему вокруг движняку и никак не мог взять в толк, кто такой Моррисон.

- Это где-то тут. – Брат остановился и огляделся. – А. Ну, конечно. – Он показал рукой на скопление людей чуть выше по холму. Вот и паломники.

- Эта толпень у его могилы что ли?

- А ты что думал, что мы тут одни будем? Это ж музей.

Мы подошли к могиле. Я, многократно извинившись, протерся мимо живых тел поближе к ограде. У ограды стояла американистого вида женщина и позировала своей дочери, направившей на нее Никон.

- Мама, смайл – тонким голосом сказала дочь, и женщина придала лицу достаточно радостное для фотографии выражение.

Я всегда думал, что фотографироваться рядом с могилами, примерно то же самое, что сниматься на фоне трупов. И справедливости ради надо заметить, что почти никто этого не делал.

Народ протискивался поближе к ограде, фотографировал, кто-то бросил на могилу цветок. На надгробье стояли две полупустые бутылки пива. Рядом лежала маленькая бутылочка виски. Я облокотился на ограду. Это была могила Моррисона. В моем личном путеводителе появилась еще одна галочка.

Я взял у жены фотоаппарат и сделал снимок. Не потому что хотел снять могилу как-то по-особенному, а просто, чтобы остался снимок сделанный моей рукой. Больше делать здесь было нечего. Пора было отходить от ограды и не мешать новым туристам одним из множества которых я сейчас и был.

- Ну, чего, к Уайльду?

- Пошли.

Уходя, я посмотрел на дерево, где поклонники оставляли надписи. Надпись, которую хотелось оставить мне, кто-то уже сделал. Стоило ли сомневаться?     

 

 Хочешь еще немного побыть в Париже? Жми