Последний гол Несмеяныча. Третья
МАКСИМ НИКИТИЧ. ПРАВАЯ ИЛИ ЛЕВАЯ?
Третье письмо пришло зимой. На улице в минус сорок градусов дворник в расстёгнутом от внутреннего жара ватнике ловко расчищал площадку от прошедшей ночной метели. А я стоял у окна и в первом утреннем луче раскрывал конверт без обратного адреса, найденный в своей почтовой ячейке. Смутно догадываясь, кто это, развернул лист, на котором чёрными чернилами в красном обрамлении было выведено, а для меня в сознании уже звучало шепелявым голосом, слово «Нога» (как его тут прошепелявить, я объяснить не берусь, однако сознание это смогло). Я успел только выдать мысль «правая или левая?» и тут же упал. Левая. Та самая, на которой я не умею стоять. Плоскостопая до невозможности в третьей степени. Уже не важная и не нужная. Я пополз, отталкиваясь правой ступнёй, не в силах и даже боясь подняться, пополз не к тумбочке с лежащим там телефоном. К компьютеру. Открыл старый файл, мельком заметил по дате последнего изменения, что уже полгода туда вообще не заглядывал. А писал туда ещё раньше. И застучал по клавишам. Застучал бред, мольбы о помощи, о том, что меня преследует чудовище. Через полчаса успокоился, начал вспоминать, на чём забросил свою книгу. Оставалась ещё примерно половина. Судя по стремлению маньяка, тела и здоровья на эту половину хватало с лихвой. Успеваю, зря подумал я. Добрый маньяк. Маньяк-гуманист. Будь он проклят!
Ногу мне ампутировали через месяц. По большому счёту, она мне была не нужна уже сразу. Но потом пошло отмирание, гангрена и, в конце концов, всё стало логично. Зато на обрубок можно было теперь цеплять протез – что полезнее несуществующей в моей нервной системе ноги. На протез я хотя бы опирался.
20-Й ТУР. ПРОСТО ПРЕДСТАВЬТЕ, ЧТО ТАК БУДЕТ ВСЕГДА
Васильев принял мяч, убрал его под себя, развернувшись корпусом так, что нападавший флеойловец остался не у дел, и помчался в освободившуюся зону, на следующего игрока. Раскачал его ложными, однако в штрафную прорваться не удалось, пришлось сместиться вправо. Теперь перед ним выстроилась вся линия из трёх защитников в профиль, ворота были справа. Не глядя ни на кого, не слыша доносящиеся со всех сторон риторические «Да когда ты уже отдашь, с..ка!», Васильев пошёл на пролом. Первого перескочил в подкате, второго обошёл возле угла вратарской. Тот схватил за футболку сзади - не удержал. Футболка затрещала, но осталась на теле. Третий нёсся в лобовой от безысходности, Васильев увернулся от него, к 11-метровой отметке. Остался один вратарь, и в доле секунды сзади пятеро злобных противников. Готовых повалить и забить до смерти за то, что с ними так по-детски поступают. Васильев сделал замах левой, вратарь в этот момент начал заваливаться к правому нижнему углу, а Васильев прошёл с мячом по центру ворот. Как только мяч коснулся земли за лицевой, Костя подбежал, схватил его и потрусил к центру. Очередной дубль пятнадцатого номера состоялся уже в первом тайме. Никакого ликования, несмотря на то, что «Плацкарт» играл дома, слышно не было. Вместо него на трибунах, недовольно гудели и свистели. На фанатском секторе чернели баннеры: «Дворовому футболу - нет!», «Несмеяныч - дай пас!», «Выигрывать тупо - выигрывать скучно!», «Долой роботов из футбола!». Васильев быстро поднял голову и сразу опустил взгляд на газон. Лесков хлопнул его по плечу: «Костя, замена». Васильев посмотрел в сторону скамейки, откуда ему жестикулировал Петрович. Помощник арбитра поднимал его номер красным. Костя положил мяч на точку в центре и побежал к скамейке. Заменявший его Иванов не подал руки, зато Петрович пожал и хмуро буркнул: «Молодец…».
* * *
- Да, Кошкин йод, всё же вляпал ты меня.
- Да уж лучше так, Юрий Петрович, чем вначале.
- А тут непонятно, Артём. За провал чемпионата нам, конечно, снесли бы голову. Но за тот цирк, который сейчас, руку тоже пожмут с брезгливостью. Это знаешь, как с допингом выигрывать. А Несмеяныч как раз наш допинг. Он нарушает все законы физики. Да что физики - законы футбола нарушает, и это хуже всего.
ВАСИЛЬЕВ. ТЕНЬ
"Петрович - мужик! Мировой. Я такого тренера никогда не встречал. Среди трёх, которые были, конечно. Он терпелив. Объясняет мне каждую тренировку про пас. Отрабатываем. Он терпелив - это главное. Наверно, скоро я научусь. Я и сейчас умею. Просто отдать пас - это просто. Но во время игры – другое. Во время игры, когда ко мне попадает мяч, всё вокруг темнеет. Сердце начинает бешено стучать. Страх лезет внутрь. Страх хочет заполнить всё тело. Страх потерять. Мяч. Только в этот момент мяч - уже не мяч. Это жизнь. Чужая. Я боюсь потерять чужую жизнь. Она становится моим смыслом. Я вижу папу. Он бежит рядом. «Не потеряй!» - спокойно говорит он, но спокойнее не становится. «Не потеряй!». И я не могу потерять, иначе папа опять уйдёт. А я не хочу. Я не могу потерять. Время замедляется, всё вокруг размыто. Тени игроков нападают на меня. Но я быстрее их на долю секунды. Я иду к воротам. Главное забить мяч. Тогда все отстанут. Но надо наверняка. Надо исключить любую возможность промаха. Я подхожу к воротам как можно ближе. И только когда вратарь пройден, и мяч в воротах, мир вокруг оживает. Папа уходит, мне кажется, он доволен, я чувствую. Беру мяч, иду к центру, и всё повторяется снова.
Петровичу и команде тяжело понять меня. Я пытаюсь побороть страх. Но по-другому не выходит. Это мой смысл. Не потерять".
МАКСИМ НИКИТИЧ. ИЗНАСИЛОВАНИЕ ИЛИ ТВОРЧЕСТВО?
Одной левой трясущейся рукой я набирал текст. Второй не было месяц как. То есть не было главного – кисти. Месяц назад я недоумевал, как он смог. Ведь руки – это главный рабочий инструмент любого писателя. Да любого человека. И если кому-то понадобилось от другого скорейшего выполнения задачи вроде написания непонятного рассказа для непонятного и эксклюзивного читателя, зачем отбирать инструмент? Впрочем я себя обманывал. Маньяк знал главное моё слабое место. Я очень дорожил своими руками. Тем, что они могут вдесятером так свободно бегать по клавиатуре. Тем, что они видят буквы, даже если я на них не смотрю. Я очень гордился этим. Ощущал себя лучшим писателем мира только за этот никчёмный талант. Когда маньяк забрал этот талант, я, наконец, успокоился. Из приоритетных ценностей без слепой печати у меня оставалась только жизнь. И за последний месяц я сделал почти столько же, сколько за 4 прошедших года.
Одной левой я набирал текст. Как можно заставить человека под страхом смерти творить? Ведь нельзя же это называть творчеством? Это изнасилование. А от творчества человек должен получать удовольствие. Хотя бы наравне с муками. И всё-таки с добровольными муками
Одной левой. Хорошо, что я левша.
Это получилось очень нелепо. Я ковылял мимо строительной площадки, зазвонил телефон. Противный голос! Он ещё и картавил. «Рррука» - это в письме маньяк занимался словоблудием, а в реальной жизни наверняка страдал офигенным косноязычием. Рррука. Я услышал крик и какую-то возню за забором, отделявшим стройку и тротуар. Повернулся лицом к шуму, продолжая держать телефон возле уха. Успел заметить лишь разлетающиеся щепки и дыру в заборе. И в то же мгновение резкая боль в области уха, как будто его отсекли. Ухо я перестал чувствовать, захотел его потрогать и поднёс правую руку (про телефон даже не вспомнил). Ощутил теплоту и липкую влагу. Но пальцами достать ушную раковину всё не получалось. Сволочь, подумал я, про ухо он мне ничего не сказал. И в этот момент я посмотрел на пульсирующее кровью предплечье. Кисти не было. Её с зажатым в пальцах телефоном я увидел на проезжей части. В тот же момент её раздавила пронёсшаяся мимо машина, превратив в красную массу тканей, микросхем и пластика. По иронии ухо, болевшее сильнее всего, оказалось на месте. И на нем лишь маленькая царапина. Диск то ли от болгарки, то ли от циркулярки, вылетевший из забора, говорят, попутно кому-то всё-таки снёс голову. И всё это от долбаного рассказа, который, будь моя воля, я забыл бы ещё пять лет назад.
25-Й ТУР. ПАУТИНА
Долго ещё можно рассказывать о жизни Васильева до «Плацкарта» и во время него. Но чтобы не превращать книгу в бесконечную мылодраму, и по некоторым другим обстоятельствам, скажу лишь о самых важных моментах.
До двадцать пятого тура «Плацкарт» с Васильевым проиграл лишь однажды – и то было в следующем после дебюта туре. Он опять вышел на замену, но очень поздно вышел, и дубля, первого в элите, повторяющегося много раз в дальнейшем и ставшего через несколько игр дежурным, скучным, и раздражающим всех своей одинаковостью, того дубля не хватило даже до ничьей. Зато потом пошла такая суперсерия, что вряд ли кто её когда-нибудь переплюнет. Васильев ни разу за сезон не сыграл полный матч. Максимум тайм. Лёгких и физики на длинные рывки из центра и изнурительный дриблинг в попытке протащить мяч хватало раз на пять - не больше. Зато скорострельность выглядела впечатляющей. Почти всегда дубль, один хет-трик, один покер и ни матча без гола.
Васильев загодя стал лучшим бомбардиром, к 25-му туру уже оторвавшись от всех в не самом забивном чемпионате на добрых двадцать голов.
Васильев мог бы стать символом отечественного футбола, но так и не влился ни в коллектив «Плацкарта», ни в футбольную среду обитания.
Первые восторженные репортажи и статьи быстро забылись, на смену им пришёл анализ феномена Васильева как редкостного пижонства, сначала поверхностный и эмоциональный, а затем более глубокий и предрекающий скорый крах либо футболиста в высшей лиге либо самой лиги. В конце концов, всё внимание к Васильеву сошло на нет и умещалось в один и тот же еженедельный абзац с меняющимися цифрами.
Газеты, видеоканалы, плацкартные пиарщики, игроки и все-все-все словно стыдились наличия Кости в своей жизни и предпочитали не вспоминать о таком, объясняя успех «Плацкарта» нелепой статистической и жизненной ошибкой. Телеправа на матчи «Плацкарта» отказывались покупать даже второсортные каналы. Трибуны стадиона опустели. Только радикалы продолжали что-то требовать и придумывать новые «антивасильевские» баннеры. Букмекеры перестали принимать ставки на Васильева («забьёт/не забьёт»), хотя пара счастливчиков успела побывать миллионерами и тут же на победной волне просадить состояние обратно, уже по другим линиям. Ситуацию усугубляло то, что «Плацкарт» так и не поднялся выше пятого места, на котором обосновался туров десять назад. Все лидеры, словно сговорившись, проводили лучший сезон. Несмотря на серию, кресло под Петровичем, вначале тихо вибрировавшее, сейчас шаталось по огромной амплитуде. Чтобы всем дать понять возможности команды с Несмеянычем и без него, Петрович в 25-м туре намеренно убрал Васильева из заявки на матч. Но как назло, «Плацкарт» выиграл, и дубль теперь (опять же первый в карьере) сделал Гуля.
Накалялось…
* * *
«Представляете, Гадя хомяка завел и держит его в банке!» - «Ну и что? Это ж нормально» - «Ага, нормально! Банка, рассол, огурцы с помидорами и хомяк!» - раздевалку пронзил двадцатиголосый хохот. Всем было весело от прошедшей победы, особенно Гуле. А тут ещё и анекдот случился как нельзя кстати.
- Гадя, и как тебе маринованный хомяк? Хрустит?
- Даешь, Гадя! Тебе рецепт надо запатентовать. А куда рассол дел – выпил? А помидоры вкусные получились? - Гадя с показным недовольством отмахивался одной рукой. Второй держал стеклянную банку со спонтанно купленным утром хомяком. Была у него такая привычка – заехать в нелепое место и купить нелепую вещь. Два раза уже животные выходили жертвами покупки. Печальнее всего было то, что до дома Гадя не сможет довезти этого хомяка. Забудет в таком же нелепом месте и ситуации, как и другие покупки. Но сейчас он и питомец находились в центре событий, и, видимо, достижение этой главной цели Гадю очень радовало.
Васильев сидел, как обычно на своем месте, ничем не обнаруживая своё присутствие, на окружающих не реагируя.
- Несмеяныч, тебе шутка не понравилась? - спросил Гуля.
Васильев молчал.
- Я тебя спрашиваю, Несмеяныч! Не смешно?
Костя мотнул головой «Нет».
- А как я вместо тебя сегодня сибиряков уделал, тоже не смешно?
Костя встал и отвернулся от него, снимая с вешалки свою куртку.
Гуля замолчал, хитро поглядывая в сторону игроков и подмигивая им. Вдруг достал из кармана дротик и воткнул её на два миллиметра в плечо Васильева. Костя резко вздрогнул от боли и развернулся, но на его лице ничего не отобразилось. Гуля же попытался скопировать Костино выражение лица, преувеличенно выпучил глаза, сжал челюсти и что-то промычал. Потом сплюнул, понял, что не получилось, и сказал:
- Спокойно, Несмеяныч. Это китайская медицина. Скоро тебе станет легче. Ты даже сможешь играть в футбол. А не в то, чем ты сейчас занимаешься.
Васильев резко выдернул дротик из плеча, взял вещи и сумку и пошёл из раздевалки.
- Эй, чемпион-восемьдесят-три, терапия не закончена, иглу верни!
Васильев развернулся, со всей дури метнул дротик в Гулю и сразу вышел, хлопнув дверью. Гуля медленно повернулся к остальным, глядя в этот момент на свою грудь. Ещё никогда металл не был так близок к его сердцу. Гуля опять выпучил глаза, стиснул зубы и прошипел:
- Сука, Несмеяныч, как же я тебя люблю!
* * *
Утро начиналось серое. Небо, здания и дороги, и даже листва на деревьях, - все было таким же цветом, как и любая кошка ночью. Как цемент. Стадион успешно влился в этот пейзаж, потому как белая краска на металлических конструкциях уже давно запылилась, но утром стадион еще выглядел не грязным, а именно серым.
Лесков прошел в вестибюль. С синим полом, синими диванами и синими столиками, в сознании безальтернативно уложившимися под цвет утра. Лесков всегда приходил на тренировку первым, ровно в 8.00, за час до начала. Раньше него на базе оказывались только сторожа, которые и не уходили отсюда ночью, а также другой обслуживающий персонал в виде поваров, уборщиков и прачек. Появляясь на базе, Дмитрий сначала принимал душ, затем минут 15 сидел, погрузившись в себя и размышляя примерно в равных степенях о никчемности и кчемности своего бытия, сбиваясь иногда на мысли о новой БМВ. Остальные полчаса он проводил в одиночестве на поле перед воротами, отрабатывая удары. Никчемные, но красивые и очень часто даже точные удары. Как, наверно, любой футболист или фанат, Лесков кайфовал от обводящих ударов и того мгновения, пока мяч ещё летит по дуге и находится на грани «попал/ не попал». На взлёте всегда кажется, что он летит мимо. А когда начинает опускаться, да ещё точно в паутинку, да ещё касаясь и натягивая сетку – это самый волшебный по красоте момент в футболе. В последнее время в «Плацкарте» эту красоту уничтожил Несмеяныч. Но какой-то ненависти и даже негатива Лесков к нему не испытывал. Каждый выживает как может. Каждый забивает как может. И хочет. Несмеяныч хотел и мог именно так. Главное, он приносил результат.
Лесков прошел в вестибюль, спустился в цокольный этаж, как обычно, глянул в зеркало рядом с раздевалкой, чтобы в очередной раз удостовериться в кчемно-никчемности своего лица, которое, несмотря на это, очень удачно вписывалось бы в интерьер салона новой «бэхи». Но удостовериться не получилось. Зеркало покрылось серебристой паутиной мелких трещин, между которыми мелькали многочисленные и неоднократно повторяющиеся части лица Лескова, в отдельности почему-то уже никак не подходящие ни к одному из существующих автомобильных интерьеров.
Рисуя взглядом узоры на паутине, Лесков вспомнил мысль однодневной давности, как раз после очередной стычки Гули и Васильева: «Зачем он смотрит в зеркало? Что он там видит? И главное, что чувствует? Когда я смотрю в зеркало и вижу там улыбающегося себя, мне становится веселее. Когда же на меня смотрит угрюмое лицо, и я становлюсь угрюмым. Конечно, бывает и так, что веселый «я» по ту сторону стекла порчу себе настроение. Но в любом случае, один секундный взгляд туда так или иначе меняет тебя. А он? Что он там видит? И главное, что чувствует, глядя на лишенное эмоций лицо?».
Лесков зашел в раздевалку и увидел Васильева. Тот спал на скамейке, но услышав шум, машинально вскочил. На полу лежала в луже пустая бутылка водки, а рядом медаль, тускло переливаясь давно забытой победой 1983-го года. Лесков поднял её. Прочитал: «Победителю Зоны 1 Второй лиги Чемпионата СССР».
- Тяжко, Костя? Мне тоже тяжко. Бэху вот новую выбрать не могу. Жена канючит. А мне старой хватает. Думаю, может, жену новую выбрать. Так то же самое начнётся. А это отца твоего? Держи. Ты не переживай. И не думай, что все против тебя. Не все. Некоторые твоей упёртостью восхищаются. Просто виду не подают при Гуле с его шайкой. А отец твой много отыграл? Хотя не спрашиваю. Давай, может, вечером сходим-потусим? Хотя я не люблю. Я больше в «плойку» да телек посмотреть. Может, просто погуляем? Я на улицу уже жизнь не выходил… Ты это… в общем, хвост трубой, пистолетом или ещё чем там… Не переживай. И зеркала не бей. Петрович тебя в стартовый обещал вернуть, в следующем туре. Гуля – это так – вчера выскочил – завтра обратно. Поэтому за основу не волнуйся. Пас бы, конечно, научиться, но вижу… Ты иди домой. Выспись. Хочешь – довезу – где ты живёшь?.. Или нет… Иди. Я скажу Петровичу, что заболел. Завтра только будь.
Васильев всё сидел молча, скрючившись и обхватив голову руками. Затем медленно встал, собрался и ушёл.
«Вот и поговорили», - Лесков постоял ещё минуту да начал переодеваться.
МАКСИМ НИКИТИЧ. ХЭППИ-ЭНД
Я не люблю хэппи-энды. Не люблю. Хорошие книги (фильмы и даже музыка) получаются только с драматичным финалом. Идея голливудского финала в этом плане портит очень качественные вещи. Конечно, основная масса потребителя довольна. Но если драматичный финал вырвет нескольких единиц из этой массы, вытянет их на следующий уровень развития, заставив, наконец, задуматься, впервые в жизни разрыдавшись по-настоящему, задуматься в глубину, а не вширь, то абсолютный хэппи-энд ничего не даёт – масса продолжает жить. Если даже счастливого финала не миновать, он не должен быть полностью сопливым. Задуматься над книгой и жизнью позволяют, минимум, светло-грустные хэппи-энды. Но и хоррор-энды ничего хорошего не несут.
Вот о чём я думал, набирая последние строчки. Но набирал упорно хэппи-энд. Жмурил единственный работающий правый глаз и набирал. С глазом всё вышло банально, даже рассказывать не хочется. Опять одно чужое слово и незамеченная ветка на пути инвалидной коляски... Интересная тенденция. Зуб, нога, рука, глаз, … Видимо, следующим на очереди могло стать всё-таки уцелевшее ухо. Или лёгкое, а может, почка? С зубами вообще можно затянуть надолго, но маньяк-гуманист не любит повторяться. А ведь я должен благодарить его за милосердие, насколько это приемлемо в сложившейся ситуации. Он оставлял мне возможность вполне себе жевать, немного ходить, чуть-чуть держать-хватать, совсем капельку созерцать мир, и возможно, вполсилы дышать, слышать и, пардон, пИсать.
«Несмеяныч стоял возле углового флажка и светился от счастья». Хоть у кого-то, причастного к этому рассказу, всё должно закончиться хорошо. У меня оказалась напрочь сломана жизнь. Никому не нужный калека, ещё пять лет назад имевший работу, семью и полноценное прозябание. Правда, в семье и на работе всё давно шло к разводу. Не напиши я то письмо самому себе, ничего бы наверняка не случилось. Да, я был бы всё равно одинок, зато цел.
У маньяка по определению не могло быть хорошей жизни. Охота за мной, конечно, для него - удовольствие, болезненное удовольствие, он ощущает себя этаким коучем, реально мотивирующим человека. Но если ему нечем больше заняться, чтобы скрасить существование, хороша ли выходит эта жизнь?
Поэтому из нас троих должен был стать счастлив Несмеяныч.
«Хрен тебе, а не хэппи-энд!» - подумал я невпопад, засыпая и через силу собирая одним пальцем слова в Ворде.
28-Й ТУР. ОТЕЦ
После предматчевой тренировки Гуля отозвал Лескова в сторону. Сначала хитро молчал с видом человека, знающего все наперед. Затем начал разговор издалека и рассказал, что среди болельщиков разные полезные люди попадаются. Что пить надо уметь с нужными людьми. И с ненужными тоже. Потому что один знакомый ненужный как-то познакомил с нужным, который достал эту бумажку у третьего, совсем незнакомого, но тоже нужного. Теперь за эту бумажку с «Плацкарта» причитается победа над питерцами, да с Гули лично – гол. Победа – фигня, а вот гол с Несмеянычем не выйдет. Поэтому у Гули теперь к Лескову предложение.
Лесков сразу послал Гулю с предложением и бумажку поначалу брать отказывался. Но затем решил, что та целее будет у него, нежели у сплетника Гули, без бумажки никто ему не поверит, во что бы там ни было. А ещё одну достать будет сложнее. Двадцать восьмой матч как раз-таки с «Олигазом» «Плацкарт» дежурно, несмотря на статус, выиграл. Несмеяныч сделал дубль. А Лесков всю игру отвлекался мыслями на ту бумажку, спрятанную у него в сумке, да переживал, что если Гулю заменят раньше, то он может и совсем не церемониться, и прошмонать его сумку, и найти бумажку. И что ещё страшнее – найти коллекционную бутылку, купленную для расточительницы жены, да хорошо отомстить. «Зачем её вообще взял из машины?» - переживал Лесков. Но Гулю не заменили, а заменили самого Лескова, т.к. он напрочь потерялся на поле. Вечером после ужина Лесков всё-таки не удержался, тем более что вино оказалось совсем хорошим, под стать цене, развязало язык, распустило руки да смазало совесть. И после маленького греха с женой Лесков достал из сумки сложенные вчетверо листы и прочитал:
«Постановление о прекращении уголовного дела. Место составления - г. Орехово-Зуево. Дата составления - 22 июня 20__ года. Следователь следственного отдела по Орехово-Зуевскому городскому округу следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по Московской области (язык сломаешь) лейтенант юстиции Кириллов И.В., рассмотрев материалы уголовного дела № 00614, УСТАНОВИЛ:
21 апреля 20__ г. около 20 ч. 00 мин. Васильев К.К.-старший, находясь в комнате собственной квартиры по адресу…, в состоянии алкогольного опьянения, на почве личных неприязненных отношений к сыну Васильеву К.К.-младшему, возникших в связи мнимым неисполнением последним своих бытовых обязанностей, умышленно, с целью причинения телесных повреждений (какая же муть, зачем вообще взялись на свете юристы!?)…».
* * *
В 14 лет 9 месяцев 7 дней и 18 часов (Костя мог бы посчитать и минуты с секундами, если бы знал, во сколько точно он родился), 21 апреля поздно вечером, Васильев вернулся с тренировки, успев еще и погонять мяч во дворе. Дома был отец. Последние два года, приходя домой, Костя заставал его всегда в одном и том же положении - откинувшимся в кресле, храпящим и сопящим, рядом всегда валялись коричневые стеклянные бутылки из-под дешевого, накаченного химикатами пива, на журнальном столике стакан, наспех нарезанная закуска и еще одна бутылка из прозрачного стекла. Сам дом представлял собой двухкомнатную квартиру на третьем этаже хрущёвки. Там уже давно не убирались, пыль окутала сантиметровым покрывалом всю мебель и полы, кроме одного пятачка на полке серванта в гостиной. Там стоял металлический кубок без каких-либо надписей, на котором висели на ленточках две медали: одна за победу на юношеском первенстве России в 1981-м, другая за победу во Второй лиге СССР в составе «Орехово-Зуево» в 1983-м. Медали и кубок, несмотря на потертость и многочисленные царапины, были чисты, всегда сверкали позолотой и не вписывались в обстановку этой тусклой пыльной квартиры, казались чем-то инородным и даже протестующим против пребывания здесь.
21 апреля поздно вечером Костя с неприятным удивлением застал отца бодрствующим. Он был пьян как обычно, но разозлен и нервно расхаживал по гостиной. Руки в карманах трико. Рубаха, обычно распахнутая, заправлена и застегнута на пару пуговиц. Бутылки рядом с креслом отсутствовали, видимо, уже пополнили гору в кладовке. На столе осталась только нарезанная тут же закуска. Костя понял, что отец готовился к серьезному разговору. К очередному отвратительному для Кости разговору с последствиями.
- Дети, которые ходят без спросу туда, куда им не велено, заслуживают сурового наказания. А, мерзавчик? Я тебя предупреждал? - здороваться отец перестал еще раньше, чем начал пить. - Я тебя предупреждал.
- Папа!.. - произнес Костя с оправдательной интонацией и тихо улыбнулся.
- Заткнись!! - отец еле сдержался, чтобы не наброситься. - Я тебе говорил, на футбол ни ногой?
- Папа...
- Говорил, займись учебой?
- Я...
- Говорил, у тебя нет будущего в футболе?
- …
- Говорил или нет, отвечай?
- Есть, папа… - тихо произнес Костя.
- Заткнись, сопля!!! Говорил… Сейчас буду учить тебя жизни, - отец прошел к шкафу, открыл скрипучую покосившуюся дверцу и вытащил там из своих брюк, валявшихся в куче тряпья, коричневый кожаный ремень. Повернулся и спросил:
- Штаны сам снимешь?
Костя мельком взглянул на сервант: кубок и медали исчезли, остался только чистый пятачок. Отец заметил движение глаз в ту сторону.
- А-а. Обещал же - выброшу, чтобы тряпкой не возил.
- Пап. Это ж твоя гордость, - совсем поник Костя.
- Это моя гордость! - рявкнул отец. - Что хочу с нею, то и делаю! Ну че?
- Пап. Не надо. И у тебя есть там будущее.
- Заткнись, сучий ты сын!!! - заорал отец и ударил Костю ремнем, массивная металлическая пряжка пришлась как раз в лицо, и он упал. - Заткнись!!! - отец ударил Костю второй раз, уже по груди. - Я же говорил, там нет ни для кого из нас будущего!.. Тебе однажды вывернут ногу наизнанку и сразу забудут!.. И ты станешь после этого максимум калекой-помощником в «дюшке»!.. И это ты называешь будущим?
- Папа, не надо! - Костя лежал на полу, извиваясь под ударами, кровь растворялась в слезах, становясь чуть светлее. Отец его не слышал, забывшись, продолжал «учить». Пряжка впивалась через футболку в кожу, рвала ее вместе с футболкой. Очередной удар пришелся в журнальный столик, с которого слетел кухонный нож.
- Папа, не надо! - Костя схватил нож, пряжка снова прошла мимо, и он смог подняться. Последние два года отец регулярно брался за ремень. Вначале он быстро остывал, и даже несколько раз извинялся наутро. Но с каждым разом останавливал себя все дольше и испытывал почти наслаждение от таких нравоучений. Костя все с бОльшим трудом терпел эти воспитательные уроки, если получалось, убегал до утра на улицу. В его голове стали возникать картинки, на которых он отвечает отцу, вырывает у него ремень, наносит неотразимый удар или даже хватается за нож. Костя гнал такие мысли подальше, зачеркивал, рвал их на части, но их навязчивость усиливалась. Пряжкой отец его никогда не бил, в этот раз он, наверное, спьяну перепутал концы ремня или же решил, что так доходчивее. Но пряжкой было несоизмеримо больнее. И Костя впервые, не столько осознанно, сколько инстинктивно, схватился за нож.
- Ты на отца с ножом кидаешься, паскудник? - Васильев-старший отступил при виде сверкающего в электрическом свете лезвия.
- А ты сына уродуешь…папа... Успокойся…. я не кидаюсь, - дыхание перехватывало, голос дрожал, но Костя ощутил в трясущихся руках силу, которая может его защитить. Он держал нож перед собой, как можно дальше, чтобы отец не достал ремнем. В глазах отца читалось неудержимое бешенство. Сына перед собой он уже не видел, перед ним стоял соперник, которого во чтобы то ни стало нужно победить.
- Ну, сука, держись! - отец опять замахнулся, Костя, не дожидаясь удара, сделал шаг вперед, пальцы на рукояти ножа коснулись отцовой рубахи. Лезвие прошло сквозь нее в тело. И сразу же по ножу как будто пустили электрический разряд, Костя отдернул руку, нож так и остался торчать из груди отца. Разряд достиг головы, заставив Костю очнуться.
- Папа, - прошептал Костя. Бешенство в глазах отца никуда не исчезло, напротив, к нему добавилось желание отомстить, нанести ответный удар. Но ноги уже подкашивались, и тело медленно опускалось вниз, одновременно с этим в глазах затухало и бешенство. Отец повалился назад и грохнулся рядом с креслом, опершись на него спиной. Через пару секунд на полу сидела большая кукла с остатком злобного мстительного выражения на лице. Кукла, которой отец и был последние два года, и которая оказалась права - у нее нет будущего, и не только в футболе.
Костя не проронил больше ни звука. Он опустился рядом с отцом на пол, так же уперся спиной в кресло. Серые цементные глаза смотрели вдаль, но были пусты, ничего не искали и не выражали. Слезы, перемешанные с кровью, своей и чужой, высохли. Только на следующий день ближе к обеду к Васильевым домой зашла соседка и застала ничем не потревоженный холод прошлого дня …
***
- «… Учитывая то, что Васильев К.К.-младший находился в состоянии необходимой обороны, на основании вышеизложенного, руководствуясь ст…. УПК РФ, ПОСТАНОВИЛ: 1. Прекратить уголовное преследование по уголовному делу № 00614 в отношении подозреваемого Васильева К.К., дата рождения, по ч.1 ст. 105 УК РФ, в связи с отсутствием состава преступления в действиях Васильева К.К. 2. Вещественные доказательства по уголовному делу … передать владельцам либо уничтожить», - вино из Лескова давно вышло. За сухими цифро-буквами он остро ощутил Васильева, всю его жизнь, все причины и следствия, случившиеся с ним. Лучше бы он сжёг этот листок.
29-Й ТУР. МАСКА
Гуля всё же сделал своё грязное дело. Но залез не к Лескову в сумку, а к тому, кого жаждал уничтожить.
- «…А дальше всё плохо помню. Кажется, схватился за нож, потом словно потерял сознание, только темнота перед глазами. А когда очнулся, руки были в крови, отец лежал рядом. Меня отпустили через два месяца. Сказали, что я не хотел, что не виноват. Но я знаю, что виноват. Знаю, что хотел. Знаю, что очень давно этого хотел…», - Гуля читал из зелёной тетради в руках и ухмылялся.
Васильев молча замотал своей маской и кинулся к своему дневнику. Двое - Гадя и Совьёв - отсекли путь к Гуле, встав перед ним и оттолкнули Костю обратно.
Лесков только зашёл и вникал в происходящее.
- А что ты так испугался, Несмеяныч? Или ты не правду сказал? – спросил Гуля.
Васильев сел на пол, уткнувшись лицом в колени и начал мычать.
- Гуля, сука, что ж ты делаешь? - Лесков двинулся к нему. Гадя, стоявший с Совьёвым, выставил руку, но Лесков так сверкнул на них глазами, что оба сразу расступились. - Чего ты хочешь от Васильева?
- Пусть валит из команды, убийца.
- Ты сейчас свалишь, - Лесков схватил его за грудь и перекинул через себя к противоположным шкафчикам. Затем подлетел к нему и кинул обратно.
От Лескова не ожидал подобного никто, поэтому первые секунды команда стояла в оцепенении. Когда Гуля пролетел второй раз, спохватились и попытались разом навалиться на Лескова. Но он всех разбросал нечеловеческой силой, сопровождаемой таким же рёвом. Поднял левой рукой завядшего Гулю, а правым кулаком начал «говорить» в его морду:
- Тварь расистская. Фашист. Сгинь отсюда, Гитлер х..ев.
- Сгину, - слабо отмахивался Гуля. - Дай.
- На! - повторял кулаком Лесков.
- СТОООЙ! - раздевалку пронзил истошный вопль.
Стало тихо. Гуля обвис на вытянутой руке Лескова, правая рука капитана замерла в предвкушении очередного удара. На ней в этот момент болтался кто-то из пытавшихся остановить драку. Никто не понимал, откуда был этот вопль, один Гадя стоял с выпученными глазами, лицом к Несмеянычу и удивлённо понимал.
- Стой… - неуверенно повторил Васильев.
Лесков отпустил Гулю, тот упал на пол в полусознании.
Васильев резко подошёл к Гуле, ткнул пальцем ему в грудь и прошептал:
- Дерьмо-человек.
И быстро вышел вон.
Лесков застал его рыдающим в подтрибунном закутке.
30-Й ТУР. ПОСЛЕДНИЙ ГОЛ НЕСМЕЯНЫЧА
В тот вечер Лесков не нашёл Петровича. Сначала всё хотел рассказать о случившемся. А потом вообще решил не говорить. Лучший шок – это шок в прямом эфире. И завтра будет шоу. Надо только предупредить ребят, чтоб не болтали. Да перед Гулей извиниться. Решающий тур. «Плацкарт» отстаёт от лидера на три очка и пока уступает им по личным встречам. Лучше интриги для чемпионата не придумаешь. Последний тур – дерби лидеров. Кто выиграет матч – выиграет лигу. А ещё оживший и заговоривший Несмеяныч.
В конце предыгровой тренировки Петрович, как обычно, созвал всех на пятиминутку. Все были какие-то вялые, прятали глаза, друг с другом не разговаривали.
- Так, йылдыраи, хотел сказать, что мотивировать вас некуда, да вижу - есть куда. Вы же сами всё понимаете. Последний бой – он трудный самый. Давайте хором - мы чемпионы! Ну, кислятину убрали! Повторяем - мы чемпионы! Ещё раз. Во - другое дело. Теперь по игре. Совет. Первый тайм держаться – ВэСовсцы будут давить. Если не обосрёмся – есть шанс во втором. Несмеяныч – в смысле, Васильев – сегодня ни о чём не прошу. Играй как играешь. Понял? (Васильев кивнул). Ты какой-то странный сегодня, - Петровичу померещилась улыбка Кости. – Всё нормально? Нормально. Играй и забей как можно больше. Нас устроит победа с любым счётом. Теперь Гуля (он был в чёрной маске – нос Лесков ему вчера хорошо поломал) – пить надо меньше. Такая игра важная, а ты! Точно можешь играть? Врачи сказали, можешь. Теперь ты скажи. (Гуля кивнул). Значит твоя задача – их голеадора закрыть. Ни дышать ему не давай, ни пукать. Понял? Он на твоём фланге чаще, но ты сегодня не на фланге, а только с ним. А на фланге вместо тебя Иванов.
Петрович ещё много говорил. Почти каждому дал установку. Гуля стоял смирно. Вроде не злился. С Лесковым уже успел помириться. А после установки подошёл к Васильеву и пожал руку.
- Костян, извини. Я вообще ни разу не прав. У меня этот сезон ведь такой же фартовый, как у тебя. Я в нападении мечтал играть с детства. А меня всё на фланг. А тут так повезло – напы сломались, я забивать начал. И вдруг ты нарисовался. И меня опять на фланг. Обидно стало.
- Паша, - сказал Васильев, - ты человек злой, но добрый. Спасибо тебе за это. И всё у тебя будет, если хочешь.
- Да ладно. Я уж перехотел. Мой гол - это ты теперь. Ты ведь даже не знаешь всего… Это же я Гадю подговорил сломать тебя на первой тренировке. И к следаку твоему я ездил. И фанатов настраивал. Весь сезон тебя на чистую воду выводил. А себя вывел. Это стоит того, чтобы успокоиться.
- Только не сегодня.
- Только не сегодня.
* * *
Васильев получил мяч на правом фланге. Получил и пошёл, как ни в чём не бывало. Обыграл троих одним финтом, ещё пятерых вторым, вошёл в штрафную и отдал пас на открытого Кейризона. Тот от неожиданности действия не сумел обработать мяч, который отскочил к сопернику. Гудевший до того стадион на мгновение замер. Стало так тихо, что весь сок матюков ответной атаки ВСVSВС полился далеко за стадион. В этот же момент пара баннеров против Несмеяныча исчезла с трибун. Через минуту один из них появился, но теперь был исправлен на «Несмеяныч дал пас!!!». А стадион начал скандировать «Несмеяныч, дай ещё!!!».
Петрович стоял в недоумении, нервно переминаясь с ноги на ногу.
- Кошкин, это Несмеяныч сейчас был?
- Он вроде.
- Что он творит, кто его научил?
- Так вы.
- Что я, я ему забивать сказал. Костя, долби! – Васильев опять получил мяч, но опять отдал свободному Кейризону. Бразилец обработать сумел, а ударил мимо. – Что ж ты делаешь?!!!. Первый тур, чесслово! – сказал Петрович Кошкину. - Только в первом туре Кейризон ещё не умел забивать, а сейчас РАЗУЧИЛСЯ СОВСЕМ! – Рявкнул Петрович, что было мочи. Кейризон в этот момент пытался дриблингом прорваться через защитников, но словно услышал тренера, запутался и шлёпнулся на задницу.
Пасы Кости выходили на загляденье, и каждый из них достигал Кейризона. Вот Васильев дважды сыграл в стенку с Лесковым, затем сразу же верхом послал кручёный в штрафную. Вот отдал разрезающую, а один раз даже обнаглел «рабоной». Сколько Кейризон получал мяч, столько же мог забить и запарывал момент. После очередного его провала быстрая контратака привезла гол в ворота «Плацкарта». Защита весь сезон откровенно не блистала. Две «сухих» победы добылись только в играх с аутсайдерами, и те в начале сезона. Скорострельность Несмеяныча расслабляла. В первом голевом моменте центрбэки так увлеклись наступлением и новой манерой Несмеяныча, что вернулись только вытащить мяч из сетки. Перед перерывом кипер «Плацкарта» опять выругался на бэков. Те в этот раз никуда не убегали, но вдруг решили насладиться красотой передач вээсовцев. Трибуны виновато начали кричать «Несмеяныч, забей!!!».
Васильев за первый тайм сделал двадцать передач на Кейризона. Процент брака Несмеяныча в очередной раз удивлял статистиков, а процент реализации Кейризона удивлял ровно в обратную сторону.
* * *
- Несмеяныч, тьфу на тебя, Васильев! Я так скажу. Ты весь сезон огорчал тем, что радовал. Но мы все тебе за это скорее благодарны. То, что ты напоследок решил нас огорчить, это, конечно радует, но всё-таки огорчает. Короче. Костя. Забей. Надо. Посмотри на табло. Пасы хороши, ты нас убедил. Что ни пас – голевой. Но забить надо. Слышишь?
- Юрий Петрович, я завязал, - тихо сказал Васильев.
- Что? Да ты ещё и заговорил? Йылдыраи, что вы с ним сделали? Почему завязал? Что тебе мешает пройти и ударить?
- Видимо то, что мешало раньше отдать пас.
- А ты попытайся. Ты ж ни разу за игру не пробовал.
- Не могу.
- Что за «не могу»? Васильев, от тебя команда голов ждёт. И тысячи людей.
- Юрий Петрович, не могу.
Молчание повисло на минуту. Петрович прошёлся к окну и обратно.
- Хорошо, не моги. Тогда меняем тебя. Совьёв, готовься.
Костя кивнул и тихо и разочарованно улыбнулся.
- Ты ещё и улыбаешься… - задумчиво заметил Петрович. – Какой же ты теперь Несмеяныч?.. – и ещё немного помолчав, добавил: - Гуля, ты в нападении. Про голеадора их забудь. Про нападение вспоминай. Совьёв, сиди пока…
МАКСИМ НИКИТИЧ. СМЫСЛ
Есть несколько запахов, которые меня всегда опьяняли своим букетом. Запах свежескошенной травы на лужайке. Запах цветущих деревьев весной. Запах свежести из только что раскрытого окна в комнате с застоявшимся за ночь воздухом. Сегодня к ним добавился запах изданной книги, хотя здесь суть запаха близка к токсикомании. Я на миг даже забыл о цене, заплаченной за книгу. Но миг этот быстро прошёл после получения посылки. На меня накатила ненависть, и взятая из коробки книга с зелёным уголком обложки – футбольным полем - полетела в стену с фотообоями, на которых вдалеке мерцало горное озеро. Я тихо завыл. Мучения не закончились. Мучения подходили к самому главному – к смыслу. Был ли он вообще? Станет ли мне об этом известно? Или я просто буду жить дальше в неведении? Вчера пришло письмо. Можно сказать, это была благодарность за выполненное дело. Но была в нём и «маленькая просьба». Полученную посылку я должен был оставить в мусорном контейнере на одной пустынной улице. Так и сделал.
* * *
Последнее сообщение от этого монстра пришло неделю назад. Он написал смс-ку: «25 июня. 7 утра. Площадь Пушкина. Зелёная скамейка». Я догадывался, что маньяк приглашает меня на казнь. Или на награждение. Что в моей ситуации всё же выглядит казнью. Я, конечно же, пошёл – не было возможности сомневаться. Маньяк меня выдрессировал за эти 5 лет.
В 6.55 я сидел в своей коляске рядом с единственной зелёной скамейкой. Давно я не видел утреннего воскресенья. Ещё с детства заметил, что самым пустым местом в пространственно-временном континууме Земли является любая её точка в воскресное утро (только не рынки). Если вы живёте в большом городе, то в это время можете даже услышать кукареканье петуха в частном доме на окраине.
Со стороны проезжей части ко мне двигалась молодая пара. Один из них хромал, в руке болталась спортивная сумка, другая активно жестикулировала и что-то объясняла. Наверно, доказывала свою правоту. Хромой не спорил, молчал – держал своё мнение при себе. Увидев меня, они сбавили ход. Парень хромать не перестал, а вот девушка отступила со спором. Метров за 30 они остановились. Перекинулись парой слов, и он пошёл ко мне. В руках была книга. Наверняка моя. С зелёным уголком обложки – футбольным полем.
Парень приблизился на расстояние разговора. Молодой, атлетичный. С равнодушным светлым лицом. В спортивном костюме с эмблемой «Локомотива». Сейчас таких много. И лиц и эмблем «Локомотива».
- Ты Максим Н-сков? – спросил он безучастно сухим голосом, почти не шевеля губами.
- Я, - ответил машинально, думая о том, каким образом маньяк им объяснял необходимость встречи. Наверно, рассказывал, как я писал эту книжицу, по нелепой случайности теряя орган за органом, но не останавливаясь и якобы упорно двигаясь к цели. А может, маньяк просто заодно с ними. И сейчас они меня уберут. Хотя это совершенно бессмысленно. А может, им просто пришло письмо, или он их тоже шантажирует? «Локомотив» с полминуты молчал, поглядывая на меня и мою коляску. На металлическую трубку в ботинке, выглядывающую из-под штанины. На крюк, торчащий из правой кисти.
- Дерьмо рассказ, - парень безэмоционально бросил слова и книгу в мой адрес. Книгу я поймал рукой, слова – частично сердцем. «Локомотив» развернулся и пошёл. А я удивлённо глядел вслед и мысленно спрашивал его: «Ну и чего ты приходил?», - и себя: «А я чего делал эти пять лет? А маньяк?»
«Локомотив» дошёл до своей спутницы и, даже не глядя на неё, поставил возле ног сумку и пошёл дальше. Я в оторопи глазел на удаляющуюся спину. Странное состояние. Когда вроде бы тебе абсолютно пофиг на эти слова, но в то же время ты понимаешь, что фактически они – главные в твоей очень странной карьере и жизни. И притом единственные. Нет, видимо, не единственные.
Спутница взяла сумку и быстрым шагом направилась ко мне.
- Это вам, - она поставила сумку на скамейку и чуть дрогнувшим голосом добавила: - Там футболка, мячик и… спасибо вам… и простите, если что, - всхлипнула и побежала за парнем.
Если что? Может, не знают? Понятнее не стало. Но пять лет мучений, шантажа и насилия над собой, насилия психологического и физического, кажется, закончились. Всё-таки стало легче. Пусто и поэтому легче.
Я раскрыл сумку. Достал мяч с автографом, чуть покрутил в руке и положил на скамью. Развернул футболку. На обратной стороне надпись белыми буквами – Гульянов. Однако. Не знал, впрочем особенно и не изучал. Достал и повертел пачку пятитысячных купюр. Новенькую, со штампом Банка на обёрточной ленте. Кинул к остальным в сумку.
Выходит, за «дерьмо-рассказом» скрывалось нечто большее. Настолько, что было дороже всей этой сумки. Настолько, что нельзя было произнести вслух и обязательно прикрыться грубостью. Настолько, что…
Я почувствовал движение за спиной слева. Повернул голову – на сумке лежал конверт. Глянул вправо – серый балахон спешно удалялся в сторону проспекта. Лёгкость исчезла. Дрожащей рукой я раскрыл конверт.
«Максим Никитич, не расслабляйтесь. Я по-прежнему с вами. Развивайте новую идею. Года, полагаю, хватит?».
Тело мгновенно обмякло. Несуществующая кисть потянулась поправить как будто затёкшую несуществующую ногу.
Нет. Пожалуйста. Не надо…
ВАСИЛЬЕВ К.К. ГОЛ
Страх исчез. Но когда я получаю мяч, всё становится по-старому. Почти всё. Темнота есть, страха нет. И папа далеко. Раньше он бежал рядом, теперь где-то на том краю поля. Он очень хорошо открывается. Я хочу, чтобы он забил. Раз тридцать он уже получил мяч. Но рядом с Кейризоном в первом тайме не шло, тот всё время мешал. Теперь там Гуля. Я почти пешком прохожу соперников. Они стали ещё медленней. Один сейчас мне въедет в кость. Надо перепрыгнуть. Теперь ухожу вправо – там свободно. Всё, можно поднять голову, посмотреть. Папа с Гулей на дальнем углу штрафной. Гулю почти не видно. Он как тень – в темноте. Чуть перед ним папа. Я навешиваю. Мяч плавно опускается к ним. Главное, чтобы Гуля не мешал. Папа с лёту взъёмом бьёт в дальнюю девятку. Красиво. Папа поднимает «лайк». Вокруг светлеет, и тут же накатывает рёв трибун. Гуля бежит ко мне обниматься. Лучше бы поздравил папу. Ну и пусть. Главное, папа забил.
Говорю Гуле:
- Гуля, без обид, в следующий раз пас будет тебе…
Гуля чем-то удивлён. А я про себя думаю, что не в следующий раз. В следующей игре, в следующем сезоне. Сегодня должен и будет забивать папа…
его по праву обитатели.
спасибо
внутренний маньяк теперь спокоен)) я ведь реально 7 лет долбил этот рассказ из-за него)) зачем? почему? но теперь отпустило)