28 мин.

Вальс и Танго

382

Не только Британия влюбилась в футбол; везде, куда приходил британский бизнес, он после себя оставлял эту игру. И это касается не только частей Империи. Британия зарабатывала деньги на экспорте меди из Чили, гуано из Перу, мяса, шерсти и шкур из Аргентины и Уругвая, кофе из Бразилии и Колумбии, и в каждой из этих стран британцы открывали свои банки. В 80–е годы 19 века 20 процентов внешних инвестиций Британии приходилось на Южную Америку, а к 1890 году 45 тысяч британцев жили в Буэнос–Айресе. Чуть меньшие, но все равно представительные диаспоры жили в Сан Паоло, Рио де Жанейро, Монтевидео, Лиме, Сантьяго. Они не только вели бизнес — но и выпускали свои газеты, строили свои больницы и школы. И создавали свои футбольные клубы. Они забирали у Южной Америки природные богатства, но приносили ей футбол.

Схожая история была и в Европе. Если только где–то прочно основывались англичане — банкиры, торговцы, инженеры или дипломаты — там сразу появлялся и футбол. Первым клубом в Будапеште был «Уйпешт», основанный в 1885 году, следом за ним появились «МТК» и «Ференцварош». Вена была центром английского представительства в Европе, и футбол, как любимый способ времяпрепровождения банкиров, сотрудников посольства, торговых и строительных компаний, также скоро утвердил здесь свои права. Первый матч в Австрии был сыгран 15 ноября 1894 года между Венским Крикет Клубом и садовниками имения Барона Ротшильда. К 1911 году Крикет Клуб стал клубом «Wiener Amateure». В Чехии футбол вынужден был конкурировать с местным вариантом популярной в то время в Германии спортивной гимнастикой «турнен», но чем больше молодых чехов обращали свои взгляды в сторону Лондона и Вены, тем быстрее развивался футбол. В 1897 году был впервые разыгран «Der Challenge Cup», принять участие в котором могла любая команда из Империи Габсбургов, и это послужило дальнейшему развитию интереса к футболу.

Довольно быстро приняли игру близкие к Англии датчане, голландцы и шведы. Дания в итоге завоевала серебряные медали на Олимпийских играх 1908 года. Впрочем, нигде не было и намека на то, чтобы создать что–то отличное от английского футбола, в тактическом или каком–либо другом аспекте. Посмотрите на фотографии голландских команд конца 19 века, и вы увидите все тех же англичан викторианской эпохи. Мартен ван Боттенбург и Беверли Джексон цитируют одного из участников «Global Games», который говорит о том, что смыслом футбола было «играть на английских полях, по английской традиции и с английской стратегией … среди изумительных голландских пейзажей». Это было всего лишь копирование, но не развитие английского футбола.

А вот в Центральной Европе и Южной Америке, где отношение к англичанам было более скептичным, футбол начал развиваться. Формация 2–3–5 оставалась основой, но схема — лишь часть тактики, есть еще и стиль. Там, где англичане, несмотря на развитие паса и распространение 2–3–5, до сих пор основой видели брутальность и физическую мощь игроков, другие страны начали развивать более утонченные формы игры.

Отличие футбола Центральной Европы основывалось на том, что он быстро стал игрой городских рабочих классов. Несмотря на туры Охфордского университета, Коринтианс, Эвертона и Тоттенхэма, прибытие в Европу различных тренеров, которые были воспитаны на английском стиле игры, английский путь развития не оказывал должного влияния на тех, кто здесь играл в футбол, и не был единственно правильным, не был догмой.

Еще европейцам повезло, что на них огромное влияние оказали шотландцы, так что игра все больше развивалась с уклоном на быстрый короткий пас. В Праге, например, бывший левый инсайд «Селтика» Джон Мэдден («футбольный артист с кучей своих трюков», как описал его Джим Крэйг в своей «A Lion Looks Back») — тренировал «Славию» с 1905 по 1938 год, в то время как его соотечественник Джон Дик, бывший игрок «Эйрдри» и «Арсенала», тренировал «Спарту» с 1919 по 1933 год (c перерывом на три года с 1924 по 1927). В Австрии, тем временем, старательно копировали стиль игры «Рейнджерс», которые приезжали сюда с туром в 1905 году.

Главным учителем шотландского стиля игры был, тем не менее, англичанин ирландского происхождения, Джимми Хоган. Родившийся и выросший в Бернли в образцовой римско–католической семье, в юности он вынашивал идею пойти в духовенство, но в итоге выбрал футбол, и стал одним из самых влиятельных за всю историю игры тренеров. «Мы играем в футбол так, как нас учил Джимми Хоган," говорил Густав Шебеш, тренер великой венгерской сборной пятидесятников. «Когда мы говорим о нашей футбольной истории, его имя должно быть вписано золотыми буквами.»

Несмотря на желание отца видеть сына бухгалтером, Хоган сначала заиграл в команде города Нельсон в Ланкашире, а затем, когда он стал, как он говорил сам, «полезным и прилежным правым инсайдом», он перешел в «Рочдейл», а затем — в «Бернли». По общим отзывам, у него был довольно сложный характер, он всегда стремился туда, где предлагали лучшую заработную плату, но при этом он был просто фантастически работоспособен. Партнеры по команде называли его «Пастором» за его мелочность и дотошность, почти пуританскую педантичность. Однажды Хоган с отцом смастерили что–то вроде велотренажера, то есть поставили велосипед на деревянную подставку, и Хоган накручивал по 30 миль в день, пока не понял, что это не сделает его быстрее, а просто накачивает его икроножные мышцы.

Идея полного и легкого превосходства англичан возможно и зародилась еще во времена футболистов–любителей, но осталась неизменной и во времена профессионалов. К тренировкам никто не относился серьезно. Игроки тренировали свои скоростные качества, бегали, но работа с мячом расценивалась как абсолютно ненужная, даже отчасти вредная. План тренировок «Тоттенхэма» в 1904 году, например, предполагал всего два занятия в неделю с мячом, и это, наверное, для тех лет было еще не самым худшим показателем. Дай игроку мяч на неделе, рассуждали тренеры, и он не будет столь голодным до него в субботу: такая слабая метафора в итоге стала принципом тренировок.

После одного из матчей, в котором Хоган обводил соперников одного за другим, а потом смог нанести всего лишь удар выше ворот, он спросил своего тренера, Спена Уиттэйкера, что же было не так? Ногу не так поставил? Потерял равновесие? Уиттэйкер, не приняв его вопрос во внимание, ответил, мол, ты продолжай пробовать, и если будешь забивать один из десяти, то это будет неплохо. Другие бы не обратили внимания, но не перфекционист Хоган. Конечно же, он был уверен в том, что эти вещи не зависят от удачи, а являются результатом техники владения мячом. «С этого дня я все начал постигать самостоятельно," говорил он. «Одновременно я старался поучиться у действительно великих игроков. Именно из–за этого постоянного дотошного копания в поисках ответов на вопросы, я и стал впоследствии тренером. Это было очевидно — ведь сам себя я уже тренировал как молодой профессиональный тренер.»

Хоган был разочарован примитивным отношением к игре в Бернли, но не из–за этого, а из–за хорошего финансового предложения в 23 года он покинул Ланкашир и отправился в «Фулхэм», тренером где был Генри Брэдшо, которого он немного знал по Бернли. Брэдшо собственно, в футбол то никогда особо и не играл, был больше бизнесменом и администратором, чем тренером, но все же он ясно представлял себе, как именно нужно играть. Не будучи фанатом стиля «бей–беги», он нанял несколько шотландских тренеров, предпочитающих игру в короткий пас, что гарантировало одновременно и большое количество шотландцев–игроков, и позволил команде развиваться в этом направлении.

Такая политика была, бесспорно, успешна. Хоган вместе с «Фулхэмом» выиграл чемпионат Южной Лиги в 1906 и 1907 году, а потом, выйдя во второй дивизион Лиги в сезоне 1907–1908, они добрались до полуфинала Кубка Футбольной Ассоциации, где уступили «Ньюкасл Юнайтед». Это был последний матч Хогана за клуб. У него были проблемы из–за травмы колена, и Брэдшо, посчитав, что держать такого игрока в клубе — непростительный риск, избавился от него. Хоган ненадолго присоединился к «Суиндон Таун», но в одно из воскресений возле церкви, после вечерней службы, его поджидали представители «Болтон Уондерерс», убедившие перейти в этот клуб, уехав с родного северо–запада.

Его карьера в новом клубе была разочаровывающей, но предсезонная поездка в Нидерланды дала знать Хогану о потенциале Европы, о желании и потребности европейцев учиться футболу. Английский футбол, возможно, и отказался от тренировок, но голландский в них нуждался. После победы над «Дордрехтом» со счетом 10–0, Хоган поклялся, что однажды «вернется, и научит этих товарищей, как правильно играть в футбол». Также он подружился с Джеймсом Кроуфтом, инженером из Редкара, который был одним из лучших рефери. Хоукрофт регулярно судил игры, проходившие на материке, и, следовательно, знал несколько европейских администраторов. Однажды Хоукрофт сказал Хогану, что слышал, будто «Дордрехт» ищет нового тренера, причем желательно такого, у которого есть опыт игры в Британии. Это было замечательное совпадение, и Хоган решил не упускать эту возможность. Спустя год он исполнил свою клятву, и в возрасте 28 лет он вернулся в Голландию, заключив двухлетний контракт.

Игроки команды Хогана были любителями, многие и вовсе студентами, но он начал тренировать их так, как, по его мнению, должны были тренироваться британские профессионалы. Конечно, он улучшил и их физическую подготовку, но в основном работал над контролем мяча. Как он сам говорил, ему хотелось, чтобы команда воссоздала «старую шотландскую игру», играя «в умный, конструктивный и прогрессивный футбол, чаще держа мяч на земле». Важно то, что многие его подопечные были студентами, и были прекрасными учениками. Хоган проводил настоящие уроки с мелом у доски, объясняя, как, по его мнению, нужно играть в футбол. Тактика, расстановка игроков стали объясняться через диаграммы в классе, а не возникать случайно на поле.

Хоган был успешен и популярен настолько, что его попросили подготовить сборную Голландии к домашнему матчу с Германией. Эту игру голландцы выиграли 2–1. Ему было всего тридцать, он чувствовал, что еще не до конца реализовал себя как игрок, и, когда его контракт с «Дордрехтом» закончился, он вернулся в «Болтон», где все еще был зарегистрирован как игрок. Он сыграл за клуб один сезон, помог ему выйти в высший дивизион, но его будущее было в тренерской работе. Вновь принявшись искать работу тренера летом 1912 года, вновь с помощью Хоукрофта, он познакомился с Хуго Майзлем, великим первопроходцем австрийского футбола.

Майзль родился в городке Малешов в Богемии в 1881 году в еврейской семье, которую по нынешним меркам можно было бы отнести к среднему классу. Уже в юном возрасте ему вместе с семьей пришлось переехать в Вену. Он увлекся футболом, и бросил занятия крикетом, несмотря на определенные успехи. Отец, тем не менее, рассчитывал, что сын все–таки займется бизнесом, и нашел ему работу в Триесте, где Хуго обучился итальянскому, и начал интересоваться другими языками. Вернувшись в Австрию для подготовки к военной службе, он таки согласился на просьбы отца начать всерьез работать в банке, но одновременно стал работать в Австрийской федерации футбола. Первоначально его работа была связана лишь с привлечением в федерацию денежных средств, но Майзль, кстати, так же как и Хоган, довольно умный инсайд как игрок, имел несколько идей по поводу того, как нужно играть в футбол, и впоследствии значительно повлиял на развитие австрийского футбола. Постепенно он стал фактическим главой австрийской федерации футбола, и бросил занятия банковским делом.

В 1912 году Австрия сыграла вничью с Венгрией со счетом 1–1, матч судил Хоукрофт. Майзль был расстроен результатом, и спросил Хоукрофта, в чем уступила его команда. Хоукрофт ответил, что команде нужен приличный тренер, который сможет обучить игроков технике игры, в общем, его старый друг Джимми Хоган. Майзль быстро подписал с Хоганом шестинедельный контракт, частично предполагавший работу с сильнейшими австрийскими клубами, но основной целью была подготовка к Олимпийским играм в Стокгольме.

Первая тренировка у Хогана не задалась. Австрийские футболисты плохо понимали его, и им казалось, что он слишком много внимания уделяет азам игры. Майзль, впрочем, был восхищен, и ночью после тренировки они долго беседовали с Хоганом об их видении футбола. Тактически, ни тот, ни другой, не видели ничего плохого в 2–3–5, которая была основой футбола уже 30 лет. Но при этом они считали, что развитие необходимо, что многие команды стали слишком предсказуемыми. Оба считали, что нужно больше работать с мячом, что комбинационная игра выгодно отличается от игры в дриблинг, и что индивидуальное мастерство, конечно, имеет огромное значение, но не мастерство слаломных проходов (как в это время считали в Южной Америке), а умение быстрым пасом вперед на освободившегося игрока развить атаку. Хоган также подчеркивал важность длинного паса для разрушения оборонительных планов соперника, если этот пас хорошо выверен. Майзль был романтиком, а вот Хоган, что важно, напротив — абсолютным прагматиком. Он не был апологетом игры в пас по каким–то донкихотским причинам, или из–за упрямства, он просто верил, что это лучший способ победить в матче, лучший способ захватить контроль мяча в игре.

В Стокгольме Австрия разгромила Германию со счетом 5–1, но в четвертьфинале со счетом 3–4 уступила Голландии. Но Майзль был уверен в Хогане, и когда Германия попросила у него характеристику Джимми, он не стал затягивать с предложением тому нового контракта на подготовку сборной к Олимпийским играм 1916 года. «Уехать из моего мрачного, темного, индустриального Ланкашира в веселую Вену было словно путешествием в рай," говорил Хоган. Он работал с олимпийской сборной дважды в неделю, а остальное время проводил, тренируя сильнейшие клубы Вены, и его тренировки пользовались таким спросом, что ежедневно первую он начинал уже в 5.30 утра, работая с клубом «Wiener FC».

Австрии нравился Хоган, а Хогану нравилась Австрия. Футбол — как вальс, говорил он, весёлый и легкий. Майзль был оптимистичен и ждал от команды успеха в 1916 году. Война разрушила эту мечту. Понимая близость конфликта, Хоган обратился к британскому послу с просьбой о как можно более быстрой эвакуации его вместе с семьей в Англию. Посол сказал ему, что никакой опасности объявления войны нет, но через 48 часов война была объявлена, а Хоган арестован как иностранный подданный.

Американскому послу удалось вернуть жену Хогана и его детей в Великобританию, а самого Хогана за один день до отправки в концентрационный лагерь в Германии, стараниями братьев Блайтов, владевших крупным магазином в Вене, удалось–таки освободить. Следующие 18 месяцев он проработал на них, обучая детей Блайтов теннису. В это время, в 130 километрах к востоку от Вены, Бэйрон Дирстей, выпускник Кембриджа и вице–президент будапештского клуба МТК, услышав о бедственном положении Хогана, уже дергал за различные дипломатические ниточки. Он предложил Джимми возглавить МТК и переехать в Будапешт — надо было только время от времени появляться в местной полиции.

Хоган был готов к этому, и ответил согласием. Учитывая, что большая часть основного состава команды ушла на фронт, первой его задачей в Будапеште было, собственно, набрать в команду игроков. Взгляд свой Джимми обратил на молодых игроков, и в клубе появились два самых популярных в будущем футболиста команды — Дьёрдь Орт и Йожеф Браун. Хоган говорил: «Это мои, абсолютно мои игроки. Умные ребята, студенты. Каждый день после занятий я выходил с ними на поле, и учил их искусству игры». Умные, желающие учиться Орт и Браун были типичными представителями футбольной центральной Европы — и Хоган таких игроков любил. И благодаря таким игрокам он чувствовал себя и в Вене, и в Будапеште как дома. «Великим преимуществом континентального футбола перед британским являются парни, которые учатся искусству игры еще в самом юном возрасте».

Его методы принесли впечатляющий успех. МТК выиграл чемпионат Венгрии в 1916–1917 году, это был первый послевоенный чемпионат — а потом 9 лет никому чемпионство не отдавал. После окончания войны, сборная Будапешта дала знать англичанам о все усиливающемся континентальном футболе, разгромив со счетом 4–1 «Болтон». Хоган, впрочем, причастен лишь к двум титулам МТК. Как только закончилась война, как только стало возможным, он вернулся в Великобританию. «Время, которое я провел в Венгрии столь же хорошо, сколь и в Австрии. Я люблю Будапешт — красивейший, на мой взгляд, город Европы," говорил он, но он не видел ни жену, ни сына уже 4 года. Хогана сменил Изидор Киршнер, один из самых опытных игроков МТК, который двадцать лет спустя окажет серьезнейшее влияние на развитие футбола в Бразилии.

Хоган вернулся в Ланкашир и нашел работу в Ливерпуле, став старшим курьером «Walker′s Tobacco». С деньгами, впрочем, все равно было туго, и ему посоветовали обратиться в футбольную ассоциацию, которая учредила фонд помощи профессиональным футболистам, попавшим в непростую ситуацию за военные годы. Это был Рубикон его карьеры. Хоган был уверен, что получит около 200 фунтов, и занял 5 фунтов на то, чтобы съездить в Лондон. Секретарь ФА Фредерик Уолл, однако, отнесся к нему с презрением. Фонд, сказал он, основан для тех, кто воевал. Хоган пытался доказать, что был фактически в плену на протяжении 4–х лет, и не имел возможности подписать контракт и заработать, равно как и воевать. В ответ на это Уолл вручил ему три пары носков цвета хаки, заявив, что «ребята на фронте обрадовались бы такому подарку». Хоган был унижен, и никогда не простил этого ФА. Его талант, его идеи, были потеряны для консервативного английского футбола.

Тем временем в Вене Майзль сохранил традиции Хогана, но его команда выдержала тяжелое испытание поражением со счетом 0–5 от сборной Южной Германии. На замерзшем, изрытом поле в Нюрнберге, их игра в короткий пас была бесполезна, и на обратном пути Майзль долго беседовал с игроками о том, не стоит ли вернуться к основанному на физической готовности, более прямолинейному футболу. Игроки категорически отвергли такой вариант развития, и тем самым заложили основы знаменитой «Вундертим» начала тридцатых годов. Как писал Брайан Глэнвилл, при Майзле «футбол стал почти показательным выступлением, своего рода соревновательным балетом, в котором забитый мяч становился едва ли не оправданием за сотни замысловатых передач».

Пирамида оставалась основной схемой расположения игроков на поле, но стиль игры стал следствием настолько мощного развития шотландской школы паса, что его стали считать отдельным, называемом «Дунайской школой». Техника здесь ценилась как средство, подчиненное общей системе игры команды. А вот в Южной Америке с момента своего появления игра развивалась в еще более уникальном русле. Здесь, в Уругвае, и особенно в Аргентине, также ценилась техника — но как средство самовыражения индивидуальности.

Версия правил футбола ФА появилась в Аргентине в 1867 году, где была опубликована в английской газете «The Standard». Чуть позже в этом же году был основан «Buenos Aires Football Club», который являлся ответвлением крикетного клуба, и просуществовал всего шесть лет, после чего стал регбийным клубом. Лишь в 1880–е годы футбол стал активно развиваться, во многом благодаря Александру Уотсон Хаттону, выпускнику Эдинбургского университета, который приехал в Аргентину преподавать в шотландской школе Святого Андрея. Он уволился из школы, когда та ответила отказом на его просьбу об увеличении игровых полей, и сам основал Английскую Высшую Школу в 1884 году, где стал работать буквально учителем футбола. Когда в 1893 году была реформирована Футбольная Лига Ассоциации Аргентины, Хаттон был ее центральной фигурой. «Алюмни», команда, составленная из выпускников этой школы, играла в первом дивизионе, и в начале двадцатого века стала лидером аргентинского футбола, в то время как команда самой школы играла в низших дивизионах. Впрочем, они были далеки от того, чтобы относиться к футболу достаточно серьёзно, и шесть из семи первых чемпионатов выиграла команда «Ломас Атлетик».

C другой стороны Ла–Плата (по–английски, кстати, Ривер–Плейт), в Уругвае, происходило нечто похожее, где молодые британские спортсмены основывали в крикет–и гребных клубах футбольные секции, и британские школы служили основным источником футболистов. Уильям Лесли Пул, учитель Английской Высшей Школы в Монтевидео, был почти копией Хаттона, и в мае 1891 года основал «Albion Cricket Club», футбольная секция которого уже совсем скоро играла матчи против клубов Буэнос–Айреса.

Если посмотреть на составы команд в те дни, то можно отметить, что большинство игроков были британцами, или англо–аргентинцами, и представление об игре было соответствующим. В своей истории любительского футбола Аргентины Хорхе Иванчук говорил о том, что главным стремлением было «играть хорошо, но бесстрастно», и о важности «честной игры». В матче против «Эстудиантес», игроки «Алюмни» отказались пробивать пенальти, так как посчитали, что оно было назначено несправедливо. Этот «единственно верный», английский путь развития отражался и в тактических предпочтениях. Все играли 2–3–5, универсальную пирамиду. «The Buenos Aires Herald» в своем отчете о победе «Саутгемптона» над «Алюмни» в 1904 году со счетом 3–0 (это была первая игра аргентинского клуба против приехавших в турне англичан), ясно дает понять, какие ценности тогда преобладали в аргентинском футболе. «Британское превосходство», писал журналист, «основывалось на их врожденной любви ко всему мужественному».

Тем не менее, постепенно британское влияние уменьшалось. Аргентинская Футбольная Ассоциация (АФА) приняла испанский как свой официальный язык в 1903 году, а два года спустя их примеру последовала федерация Уругвая. «Алюмни» распались в 1911 году, а в следующем году АФА стала именоваться «Asociacion del Football Argentina», впрочем, до 1934 года, они еще писали «football», а не «futbol». Уругвайцы и аргентинцы, свободные от британских идеалов христианства, не считали игру каким–то социальным явлением, не было того презрительного отношения к хитрости на футбольном поле, того стремления использовать игру для воспитания нравов. Игра была вроде той же самой, но стиль отличался настолько, насколько это вообще возможно. Антропологист Эдуардо Арчетти подчеркивал, что под влиянием итальянских и испанских иммигрантов, сила и дисциплина стали заменяться талантом и чувственностью. «Как и танго», писал уругвайский поэт и журналист Эдуардо Галеано, «футбол рос в трущобах».

Среда определяет развитие стиля. Игра в монастырях отличалась от игры на полях английских школ, и игра узких улочек трущоб Буэнос–Айреса и Монтевидео определяла рождение нового, не похожего на другие стиля: «отечественный стиль игры в футбол," писал Галеано, «похож на национальные танцы, изобретенные в клубах, где танцевали милонгу. Танцоры показывали свое искусство на единственной плитке кафеля, и футболисты создали свой собственный стиль, в котором на узком пространстве они старались сохранить мяч гораздо больше, чем пнуть его, и их ноги казались руками, к которым футбольный мяч словно привязан. В ногах первых креольских виртуозов рождалось «касание», «el toque»: с мячом обращались так, будто бы это была гитара, музыкальный инструмент»

Основанные на различных ценностях, два стиля не могли сосуществовать, и столкновение этого старого и нового стиля неизбежно привело к конфликту. Это было очевидно уже в 1905 году, в матче «Ноттингем Форест» против сборной англо–аргентинцев в шестом матче турне, который привел к значительной неприязни между командами. «The Herald», как всегда пробританский, даже вынужден был выступить с разгромным выговором тем, кто посмел критиковать подход «Форест» к игре: «игра эта не является комнатной, она предназначена для того, чтобы молодые люди в расцвете сил тренировали выносливость и состязались в силе». Желчность, повышенная раздраженность соперников с каждым матчем все возрастала, в первую очередь из–за конфликта по поводу легитимности борьбы плечом в плечо.

Тур «Суиндон Таун» в 1912 году был одним из немногих, которые можно назвать успешными. Тренер «Суиндон», Сэмуэль Аллен, одобрил результаты турне, говоря, что никогда раньше не видел лучшего футбола в исполнении любительских команд, но даже он был обеспокоен тем, что местные футболисты «ставят индивидуальное мастерство превыше всего, и никогда не упускают шанса продемонстрировать свое мастерство в одиночку». Даже традиционалисты в Аргентине были скептичны по поводу креолизации игры. Хорхе Браун, бывший игрок «Алюмни», протестовал против новых веяний в футболе в двадцатые годы: он говорил, что новый стиль игры «ослабляет сам себя чрезмерным стремлением отдать пас как можно ближе к воротам. Игра становится более утонченной, может быть более артистичной, даже, наверное, более умной, но она теряет свой примитивный энтузиазм». Критика такого рода росла и ширилась вплоть до 1953 года, когда дебаты были окончены сборной Венгрии на «Уэмбли». А до этого времени британцы пытались укрепиться в своем мнении, что никто кроме них в мире не играет в настолько нацеленный на ворота, атакующий футбол.

Те, кто был свидетелем победы сборной Уругвая на олимпийских играх 1924 года, так не думали. Аргентинцы на Олимпиаду не поехали, а вот уругвайцы в Париж отправились, и сотворили там одну из величайших историй ранних дней футбола. Галеано часто излишне романтизирует, но его очевидному ликованию победе родной страны сложно завидовать. Прежде всего, это была команда рабочих, команда, в которой играли упаковщик мяса, резчик мрамора, бакалейщик, продавец мороженого. Они отправились в Европу на теплоходе, и играли товарищеские матчи, чтобы заработать на еду, выиграв девять матчей в Испании, прежде чем отправиться в Париж. Уругвай был первой латиноамериканской командой для зрителей в Европе, но болельщик на них не шел (по крайней мере, в первое время), к примеру, на их матч открытия с Югославией собралось около 2000 зрителей. Матч они выиграли со счетом 7–0.

«Мы основали школу уругвайского футбола," говорил Ондино Виера, будущий тренер сборной Уругвая, который в красноречии может уступить только Галеано, «без тренеров, без физической подготовки, без спортивной медицины, без специалистов. Только мы сами, гонявшие мяч на уругвайских полях с утра и до вечера, а потом под светом луны. Мы играли двадцать лет для того, чтобы стать футболистами, теми игроками, которыми мы должны были быть — абсолютными мастерами мяча, забиравшими мяч и не отдававшими его никому ни по какой причине. Это был дикий футбол, это была наша игра. Это был эмпирически, самостоятельно основанный наш национальный футбол. Это был футбол, далекий от канонов менеджмента Старого Света, это был наш футбол, и это всё — то, что сформировало нашу школу игры, школу игры всего Нового Света.»

В Париже скоро заговорили о них, «После каждой игры," писал Галеано, «толпы людей собирались посмотреть на этих футболистов, ловких как белки, которые играли в шахматы с мячом. Англичане предпочитали длинный пас, игру по верху, но их футбольные потомки их Южной Америки, лишенные наследства, не собирались идти по стопам отцов. Они выбрали игру с коротким пасом прямо в ноги, молниеносной сменой ритма и высокоскоростным дриблингом.»

Шахматы с мячом? Чарльс Алькокк отказался бы признавать такую игру, хотя ему, безусловно, понравился бы Педро Петроне, результативный центрфорвард, даже несмотря на то, что он старался не играть головой, чтобы не испортить прическу. Очевидцы выступления Уругвая на турнире были потрясены тем, как они все больше набирали форму по ходу турнира, забив в итоге 17 голов и пропустив два в четырех матчах, в которых они заработали путевку в финал, где разгромили сборную Швейцарии (3–0). Реакция французского эссеиста и романиста Анри де Монтерлана была символичной. «Откровение!» написал он. «Вот он — настоящий футбол. Сравните с ним все, что мы знали раньше — это не более чем школьное хобби.»

Габриэль Ано, будущий редактор «L ′Equipe», предложил менее эмоциональное объяснение. Он писал, что Уругвай показал «изумительную виртуозность в приеме мяча, его контроле и использовании. Они создали восхитительный футбол, элегантный, но в то же время вариативный, сильный, быстрый и эффективный.» Но он был уверен в том, что английский футбол по–прежнему лучший в мире, и по поводу сравнения уругвайцев с ним пренебрежительно говорил: «Это все равно, что сравнить арабских чистокровок с сельскими лошадями.»

Уругвайцы вернулись домой, и тут же были вызваны на матч с Аргентиной, которые обыграли их с общим счетом 3–2, благодаря остановке игры при счете 2–1 в Буэнос–Айрес из–за поведения болельщиков, продемонстрировав тем самым, что чемпионами должны были стать они, если б только поехали на Олимпиаду. Так это, или нет, сказать нельзя, но когда сборная Буэнос–Айрес совершила тур по Европе в 1925 году, они проиграли лишь три игры из 19.

Аргентинцы отправились на Олимпийские игры в Амстердам 4 года спустя, где благополучно уступили в финале сборной Уругвая. Еще два года спустя эти команды уже встречаются в финале Чемпионата Мира, и вновь победу одерживает Уругвай со счетом 4–2. Насколько вообще можно судить по отчетам, преимущество Уругвая, несмотря на весь их артистизм на поле, было в умении дисциплинированно сыграть в обороне, в то время как индивидуализм игроков Аргентины время от времени приводил к замешательству и хаосу в схеме игры команды. По словам итальянского журналиста Джанни Брера в «Storia critica del calcio Italiano», финал Чемпионата Мира 1930 года доказал, что хотя «Аргентина играла в футбол с вдохновением и элегантностью, но никакое техническое превосходство не может компенсировать запущенную тактику. Среди этих двух риверплейтских команд уругвайцы — это трудяги–муравьи, а аргентинцы — певчие цикады.» Это фундаментальное положение: можно сказать, что вся история футбольной тактики описывает борьбу за наилучший баланс надежности обороны и активности атаки.

Так возникла идея «боевого духа чарруа», «la garra charrua»: «чарруа» это индейский народ, живший на территории Уругвая, а «garra» означает буквально «когти», а в переносном смысле — «мужество» или «боевой дух». Это было, по общему мнению, то, что дало стране с населением 3 миллиона человек возможность выиграть два Чемпионата Мира, и то, что слегка объясняло жесткость на поле уругвайских сборных в будущем.

Эта идея романтична, хотя чарруа никогда не имели никакого отношения к футболу, но для всего мира, за исключением Британии, было очевидно, что в лучший футбол мира играют в эстуарии Ривер–Плейт, где игра достаточно далеко ушла от предсказуемых до сих пор британских 2–3–5. «Англо–саксонское влияние ослабевало, освобождая путь менее флегматичному и более неугомонному латинскому стилю…’, утверждала аргентинская газета «El Grafi» в 1928 году. «Они быстро начали изменять игру, создавая свой подход к ней… В отличие от Британии, подход этот был менее обыденным, менее дисциплинированным и методичным, потому что он не заставлял приносить индивидуализм в жертву результату… Футбол Ривер–Плейт больше использовал дриблинга, индивидуального мастерства, и был более живым и привлекательным».

Уругвай 4–2 Аргентина, финал Чемпионата Мира, «Эль Сентенарио», Монтевидео, 30 июля 1930

Фантазию в то время ценили настолько, что многие игроки были названы изобретателями различных финтов: Хуан Эваристо изобрел «марианела» (пас пяткой с лёта); Паоло Бартолуччи изобрёл удар головой в падении; Педро Каломино изобрел удар через себя, хотя последнее точно и не установлено. Некоторые утверждают, что удар через себя в 1914 году изобрел Рамон Унзага Асла, эмигрировавший в Чили уроженец Бильбао (отсюда, мол, и употребляется для описания такого удара термин chilena в испанском языке, если только этот термин не возник благодаря Давиду Ареллано, чилийцу, который популяризировал технику обращения с мячом во время турне по Испании в 1920 году), другие считают, что этот удар был изобретен в конце 19 века в Перу; третьи считают изобретателем этого удара бразильского форварда тридцатых годов двадцатого века Леонидаса. Мало того, бывший президент «Астон Виллы» Даг Эллис также заявлял о своей причастности к изобретению этого удара, хотя он и в футбол то никогда, ни на каком уровне не играл, да и родился на 10 лет позже, чем Унзага впервые продемонстрировал свой удар. Впрочем, кто конкретно первым выполнил этот удар — не столь важно в контексте обсуждения футбола Ривер–Плейт в двадцатые годы. Важно и позорно для британского футбола то, что родоначальники футбола были настолько недружелюбны к нововведениям, что может быть и правда именно Эллис выполнил этот удар первым в Британии.

В аргентинском футболе есть свой собственный миф о развитии футбола, связанный с посещением страны венгерским «Ференцварошем» в 1922 году, и говорящий о том, что взгляды аргентинцев на развитие футбола формировались под влиянием дунайской школы. Учитывая, что к этому моменту процесс креолизации футбола продолжался уже около 10 лет, стоит предположить, что это турне лишь укрепило те тенденции развития, которые уже проявились в аргентинском футболе. Тем более что и аргентинская, и дунайская школы футбола на ранних стадиях развития были очень похожи, и базировались на отходе от физической британской игры к индивидуальной технике.

Эти технические эксперименты в итоге привели к готовности, хоть и слегка, но поправить тактику. «Южноамериканские команды лучше владели мячом, и в перспективе были более готовы к развитию тактики," говорил Франциско Варалло, правый инсайд сборной Аргентины в первом финале Чемпионата Мира. «Это было время, когда у нас было 5 форвардов, восьмерка и десятка играли глубже, а вингеры подавали с фланга в центр.» Ключевую роль в созидании играли именно инсайды, и игра строилась на культе финтов, «gambeta», слаломном стиле дриблинга. И в Аргентине, и в Уругвае существует легенда об игроке, который после умопомрачительного слаломного прохода забил изумительный гол, а когда возвращался обратно, стирал свои следы в пыли, чтобы никто не смог его гол повторить.

Очевидно сказочная история, тем не менее, демонстрирует нам основу футбольных ценностей в этих странах, которая особенно развилась в Аргентине в период затворничества страны и ее футбола. В 1934 году из–за эмиграции игроков (в составе чемпионов мира, итальянцев, было 4 таких «ориунди») они вылетели уже в первом раунде, проиграв Швеции, а в 1938 году отказались ехать на Чемпионат Мира в знак протеста против того, что их заявка на проведение турнира удовлетворена не была. Началась вторая мировая война, под руководством Хуана Перона страна попала в международную изоляцию, сборная Аргентины не появлялась на мировой арене до 1950 года, но внутри страны футбол переживал Золотой Век. В 1931 году была основана профессиональная лига, на огромные стадионы приходило огромное количество болельщиков, футбол массово освещался в газетах и на радио, и все это определяло сумасшедший интерес к футболу в стране. Футбол занимал настолько важное место в жизни общества, что Хорхе Луис Борхес, ненавидевший спорт, и Адольфо Биой Касарес, спорт обожавший, объединились для написания короткого рассказа «Esse est percipi», в котором на примере футбола они показывали, как подвержено манипуляциям восприятие сознанием окружающей действительности. В этом рассказе фанат футбола освобождался от иллюзий, когда узнавал от президента клуба, что все в футболе предопределено, результат известен заранее, а футболисты — просто актеры.

Стиль, который зародился в двадцатые годы, продолжил свое развитие в нечто еще более впечатляющее, и именуемое «la nuestra» - «наше» или «наш стиль игры» — и был полностью основан на «национальной хитрости». Термин этот, скорее всего, стал активно употребляться после победы сборной Аргентины над англичанами в 1953 году со счетом 3–1: тогда стало понятно, что этот «la nuestra», «наш стиль», может побить гринго, презренных англичан (это, правда, была товарищеская, а не официальная встреча). Тем не менее, этот стиль полностью характеризует раннюю философию аргентинского футбола, основанную на удовольствии от атаки. С сентября 1936 года по апрель 1938 в чемпионате Аргентины не было зафиксировано ни одной нулевой ничьей. Но голы были лишь составной частью этой истории. В широко известном анекдоте из романа «О героях и могилах» Эрнесто Сабато персонаж Умберто Д’Арканхело, обсуждая дух «нашего стиля», рассказывает герою, Мартину, о случае с двумя инсайдами «Индепендьенте» двадцатых годов, Альберто Лалином и Мануэлем Сеоане (их прозвища были «эль негро» и «ла Чанча» (грязнуля)), которые представляли две различных школы игры в футбол. «Чтобы ты понял, в чем заключалось их отношение к игре," говорил Д’Арканхело Мартину, «я тебе расскажу такой показательный случай. Как–то раз, после первого тайма, ла Чанча говорит Лалину: «Чувак, давай навешивай на меня, а уж я там разберусь и забью». Начинается второй тайм, Лалин навешивает, и эль Негро забивает. Сеоане бежит к Лалину с распростертыми объятиями, и орет «Видел, Лалин, видел?!!», а тот говорит — «Видел, да только так не особо круто». Это, если ты хочешь, главная проблема аргентинского футбола».

Финты и веселье стали соперничать в своей ценности с самим фактом победы. За 50 лет до этого, Британия сделала для себя выбор — играть в «правильный» футбол, основываться на дриблинге (хотя и не таком ярком, как у южноамериканцев), или изменить свой стиль таким образом, чтобы он позволял чаще побеждать. В своей двадцатилетней изоляции культура, одержимая буйной живостью и весельем, практически не встречаясь с иностранными соперниками, которые бы, возможно, заставили их призадуматься над важностью результата и переосмыслить тактику, выпестовала свой воодушевленный, живой стиль игры. В долгосрочной перспективе, возможно, это было не слишком многообещающим выбором пути развития, но это было весело.

Скачать pdf - rtf

fb2 позже