Он такой один - Эдуард Стрельцов!
2020 год – знаковый для футбольного болельщика по многим причинам. Для болельщиков московского «Торпедо» этот год знаменателен и тем, что 9 октября исполнится ровно 60 лет со дня первого чемпионства! Но мне бы хотелось поговорить сегодня не о команде, а о футболисте, чье имя неразрывно связано с «Торпедо». При упоминании о нем у большинства любителей нашего отечественного футбола появляется небольшая грустинка в глазах…
Эдуард Стрельцов или, как обычно, его называли, Эдик – один из самых ярчайших футболистов, всенародно любимый и очень жестоко наказанный за то, чего не совершал.
О гении футбола словами мастера журналистики.
«Если кратко и предметно представить Стрельцова сегодняшним любителям футбола, то неким аналогом Эдика в молодости можно считать бразильца Рональдо. Но Рональдо знает весь мир, а Эдик же за рубежом известен мало. Но когда его видели иностранцы – в немногих, к сожалению, играх, - то впечатление он производил огромное. Шведы, в ворота чьей сборной он забил три мяча, Эдика прозвали «русским танком» - так пишет о Стрельцове Александр Павлович Нилин, журналист и спортивный обозреватель. Человек с богатым жизненным опытом, одноклассником которого был трехкратный олимпийский чемпион по хоккею «армеец» Виктор Кузькин, однокурсником школы-студии МХАТ – народный артист РСФСР Всеволод Шиловский, а другом, учившимся там же на курс старше – Владимир Высоцкий. Александр Павлович был знаком со многими писателями своего времени и читать его книги о футболе очень интересно. Был он дружен и с Эдуардом Стрельцовым.
Слово мэтру футбольной журналистики: «За мужскую команду завода «Фрезер» Эдик играл с 13 лет. Ему и денег то за выигранные матчи не платили, а просто кормили ужином и покупали мороженное. В юном Стрельцове выделяешь прежде всего, как решающее качество, ВИДЕНИЕ ПОЛЯ. Когда он принимал мяч на своей половине поля и начинал с ним движение вперед, на трибунах все поднимались на ноги в предвкушении блестящего футбольного спектакля».
Игроком сборной страны Стрельцов стал в предолимпийский сезон 1955 года. Очень сильно он провел сезон 1957 года. Сын Сергея Есенина, Константин Сергеевич, статистически запротоколировал 100 дней Эдуарда: 19 матчей и 31 гол. Дубль Болгарии и Финляндии, голы в ворота Венгрии и Чехословакии, Китая и Индонезии. И если финны с последними двумя сборными – явные аутсайдеры, то остальные сборные были в те времена очень крепкими командами. За «Торпедо» Эдик забивает 3 гола «Ницце» в Москве. Хет-трики во Франции «Марселю» и парижскому «Расингу», снова гол «Ницце». Вынос «Динамо» Тбилиси (6 мячей) из Кубка СССР, голы киевлянам и «Шахтеру», а в конце сентября решающий гол снова в ворота венгров!
От похвал своей игре он испытывал стеснение. Особенно, когда похвала была от тех, перед кем он сам благоговел. Вот, например, был такой случай, когда Стрельцова вместе с Валентином Ивановым включили в команду ЦСКА для поездки в ГДР – играть против их национальной сборной.
«Когда мы приехали на стадион, - рассказывал Эдуард, - я вспомнил, что плавки в гостинице забыл. Сказал об этом кому-то, кто рядом в тот момент стоял, а Григорий Иванович Федотов, он в ЦСКА вторым тренером был, оказывается, услышал. Да услышал-то ладно – что дальше-то произошло! Прямо неудобно рассказывать…Нам на разминку выходить – меня Григорий Иванович подзывает, протягивает плавки: «Держи». Он за ними в гостиницу съездил. Я сквозь землю готов провалиться, Григорий Иванович – мой кумир с детства, и такое вдруг – в гостиницу за моими плавками! Я лепечу: «Григорий Иванович, да зачем же вы, я бы…» А он мне: «Знаешь, я тоже играл, но как ты, Эдик, играешь…»Вот таким человеком был Григорий Иванович. Я тогда два гола забил, но перед Федотовым неловкость все-таки осталась…»
Трагическая череда событий.
В апреле выйдет фильм о Стрельцове с Александром Петровым в главной роли и мне будет очень интересно посмотреть на то, как будет показана атмосфера после победы сборной на Олимпиаде в Мельбурне. Ведь там произошли события, которые прямым образом повлияли на судьбу нашего футбольного таланта.
После победы игроки стартового состава получили по золотой медали. Эдик в финале не играл из-за травмированного Валентина Иванова: мэтр тренерского цеха Гавриил Качалин предпочел спартаковскую связку, и Стрельцова заменил Никита Симонян. Это знают многие. Как и то, что Никита Павлович потом предлагал Эдику свою медаль, но Стрельцов отказался: у меня еще все впереди мол…
Так вот, по понятиям тех лет, щедро наградив футболистов (Стрельцов получил звание заслуженного мастера спорта и стал кавалером ордена «Знак Почета»), власти вдруг забеспокоились. Не слишком ли? Как пишет Александр Нилин: «…Если кто помнит кинофильмы тех времен, то самым страшным грехом в них преподносилось зазнайство и отрыв от коллектива. Было принято тайное решение о «закручивании гаек» в спортивной среде. Динамовцы и армейцы оказались защищенными мощными ведомственными шефами с большими звездами на погонах. А вот «профсоюзники» были под боем…».
Тут и появился известный фельетон советского журналиста Семена Давидовича Нариньяни. Назывался он «Звездная болезнь». Фигурировал в этом фельетоне и друг Эдика – Валентин Иванов. Оба опоздали на поезд (причем Иванов брал за это вину на себя), увозивший сборную на отборочный матч к чемпионату мира. Лишь по приказу министра путей сообщения СССР они догнали его: поезд сделал остановку под Можайском. Конечно же, по прибытию обратно домой разразился бы страшный скандал, но Эдуард, играя уже с серьезной травмой, забил гол. Играл он в тот вечер так, что Качалин изрек: «Ты и на двух то ногах так никогда не играл, как на этот раз на одной».
Нариньяни изображал Эдика как зазнайку и барчука. Работая в «Правде», фельетон свой опубликовал в «Комсомолке» - желая возмутить чувства трудящихся. Описывал, например, неслыханно дорогой салат, заказанный Стрельцовым в ресторане. «Хотя вряд ли корректно укорять им вчерашнего мальчика военной поры, с детства недоедавшего, грызшего, как лакомство, жмых…». Откуда это мог знать Семен Давидович, работавший в «Комсомольской правде» в годы войны. На войне он не был, а ведь на момент вероломного нападения Гитлера ему было 33 года.
Сам Андрей Петрович Старостин заметил, что фельетон Нариньяни «…несомненно повлиял на судьбу Стрельцова, создав невыгодное для него общественное мнение».
Выше других Стрельцов себя, увы, никогда не ставил, в зазнайстве и высокомерии его обвинить нельзя. Увы, потому что доброжелательность и природный демократизм губили его: он просто не способен бывал отказаться от приглашения в любую компанию, к любому застолью. А уж пригласить Эдуарда стремились сотни любящих футбол людей.
Фельетонист дезинформировал читателей, утверждая, что Стрельцов из-за своего поведения хуже играет. Совсем наоборот: после гулянок, выговоров, раскаяний и обещаний исправиться на поле выходил все более искушенный мастер. В трагическом для себя пятьдесят восьмом году он играл как никогда сильно. У известного спортивного врача Олега Белаковского как то спросили: не сказывались ли на игре Стрельцова постоянные нарушения спортивного режима? Ответ доктора был однозначным: функциональные возможности Эдика были так велики, что никакие выпивки и загулы не могли их перечеркнуть.
«Не я должен был сидеть…»
В жизни вне футбольного поля Стрельцову не хватало самостоятельности в решениях и поступках, ее становилось, наоборот, все меньше. Любое окружение имело на него влияние, и, желанный во всякой компании, он никогда не становился в ней лидером и в быту никогда не верховодил. Друг и партнер Эдуарда Валентин Иванов в автобиографии отметит, что «…не было никого сильнее Эдика в футболе и слабее за пределами игры…».
В тот злополучный день, когда сломалась его футбольная судьба, Стрельцов после примерки костюмов, через несколько дней сборная страны отбывала на чемпионат мира в Швецию, ждал на улице Горького возле магазина «Российские вина» двух спартаковцев – Огонькова и Татушина.
Новые друзья запаздывали на встречу, и Стрельцов уже собирался ехать на такси домой к матери на Автозаводскую улицу…
Но пока останавливал такси, увидел проходившего мимо Сергея Сергеевича Сальникова – из уважения к возрасту заслуженного партнера Эдик выпил с ним в «Российских винах» по стакану сухого вина. А тут и спартаковцы подоспели. Покатили на дачу к их собутыльнику – летчику…
Слово Александру Нилину: «…В память о Стрельцове, неизменно откровенным со мной, я не хочу сейчас заниматься тем же, чем радетели о реабилитации – и восстанавливать мысленно безобразную картину происшедшего на даче. Однажды коснувшись этой темы в разговоре со второй женой Раисой, Эдик сказал ей, что не хотел бы больше никогда возвращаться к подобному разговору – и просил поверить ему на слово, что не был он виновен в приписываемом. А матери, когда Софья Фроловна приехала к нему в лагерь, коротко обмолвился: «Не я должен был сидеть». Мне же – причем, уверен, обращаясь не ко мне, а к сокращавшемуся неумолимо пространству оставшейся жизни – он совсем незадолго до своей кончины, когда сидели мы у него дома, - сказал в наступавшей полудреме: «Все-таки не пойму, за что меня посадили?».
Письма маме из лагеря.
Эти письма рассказывают о Стрельцове гораздо больше, чем сам он смог или захотел сказать, и несравненно больше, чем те, кто считал, что знаком с ним тесно и знают о нем все.
Письма Эдика маме – документ Времени. Здесь и отзвук послевоенного детства, безотцовщины с наибольшим доверием к матери. А еще неосознанное одиночество, на которое выдающийся человек обречен, хотя и окружен в своей славе множеством тянувшихся к знакомству с ним людей.…В них нет и намека на какую-то особенность своего положения в обществе. Популярность Эдуарда для начальников – это скорее минус для него, и вместо ожидаемых поблажек возможны и дополнительные придирки. Но к этому Стрельцов готов. Единственное, чего старается он избежать, так это лишних унижений. И как ни жаждет он досрочного освобождения, в письмах он все настойчивее просит мать – не унижаться ни перед кем в ее хлопотах за него, он потерпит, он все вытерпит…
«…Сейчас ждем какую-то комиссию. Пишут на нас характеристики. Но я думаю, что мне ждать нечего. Если б я был бы Иванов, а не Стрельцов, тогда еще надеяться можно было…»
«…с питанием здесь очень плохо и посылки пришли вовремя. Ты так много посылок не посылай. Сама не ешь, а мне шлешь, так делать не надо»…
«…мама, ты пишешь, что отбирают квартиру. Отдай им эту комнату и не расстраивайся. Буду жив и здоров, заработаем все потерянное, а если не заработаем, то проживем и на пятнадцати метрах. Самое главное для меня, это чтобы ты была жива и здорова…Приеду я только к тебе»…
«…Самое главное, мама, что ты веришь мне, а я тебя больше не подведу. Не так уж много осталось ждать, чтобы они убедились на деле, всего пять месяцев. Мама, ведь это не так долго. Правда?!»…
Человек с большим сердцем и чистой душой.
Начало болезни он, скорей всего, проморгал. Обратился в заводскую амбулаторию с большим опозданием. Считал, что беспокоят остатки воспаления легких.
Все, кто видел Эдика на похоронах Льва Яшина, ужаснулись его внешнему виду. Сам же он шутил, что, взглянув на Льва Ивановича в гробу, подумал: ну, вот и я за Левой следом.
Врачи, облучавшие его, не знали, что кроме дозы радиции в Электростали, он еще добавил, когда играл за ветеранов неподалеку от Чернобыля.
«Ехали мимо мертвых садов. Охранники, что вокруг поля стояли, падали в обморок. Андрей Якубик стал после игры бутсы мыть, я ему говорю: это не поможет…»
Нилин: «Ошарашенный его рассказом, я осторожно спросил: «А была ли необходимость ехать под Чернобыль на верную смерть?» Он с неохотой пробормотал: «Ну, ведь уважаешь их – людей…»
Умирал он в сознании, отказавшись от обезболивающих уколов... Близким он изо всех сил старался не выдавать безмерности своих страданий. Всем приходившим к нему в последнюю неделю он обещал, что в субботу, на день своего рождения он будет дома. Но 21 июля ему уже совсем было плохо. Жить оставалось меньше полутора суток. И все равно, когда ему называли тех, кто пришел к нему в этот день – он открывал глаза и приподнимал чуть руку на прощание.
Лишь вторая жена Раиса видела, как из-под закрытых век выкатывалась иногда мужская слеза…
опять издевательство над людьми