9 мин.

Игорь Захаркин: «Последнее, что читал у Кожевникова: «Спасибо Захаркину за то, что придумал хоккей»

235

Каждый раз, когда сборная России брала золото чемпионата мира, в 1993, 2008 и 2009 годах, в ее штабе работал Игорь Захаркин. В интервью PROспорт тренер рассказал, как прожил год без работы, почему с декабря до этой недели не общался с прессой, популярно изложил суть своей диссертации о стрессе и вспомнил, как у Тихонова хоккеисты прыгали со штангой с высоты.

– Расскажите, как вы провели сегодняшний день, 3 мая.

– Проснулся рано. Сварил кофе, сел за стол и писал час-полтора. Потом пошел на утреннюю прогулку. Дальше смотрел почту, отвечал на письма, говорил по телефону. Сейчас позвонили вы. Обычный день. Завтра будет то же самое: проснусь, сяду за стол... В день стараюсь написать одну-две странички.

– Что пишете?

– Книгу для детского тренера, программу научно-методического спортивного центра.

– Сколько уже готово?

– Программа получилась порядка двухсот страниц печатного текста. И для книги я написал примерно столько же. Чаще пишу от руки, потом перебиваю в компьютер. Иногда наговариваю на диктофон – прошу потом свою супругу Ирину помочь мне расшифровать запись. Пишется вроде быстро, но было бы неплохо это публиковать. А пока заказов нет.

– Если вам нужна площадка для этого, вы ее легко найдете в интернете.

– Да, можно это сделать и в интернете. У меня, правда, такая проблема есть: я пишу длинными, нескончаемыми, тяжелыми предложениями. У меня много деепричастных оборотов. Хотелось бы писать легко, а не получается. Надо бы это все подредактировать – и уж потом публиковать.

– Вы были заведующим кафедрой хоккея в РГУФКе – сейчас уже нет?

– В декабре уволился. Но периодически читаю лекции на различных конференциях – последняя была в Братиславе. Мой доклад назывался так: «Аспекты развития техники, тактики и психологической подготовки в современном хоккее». Небольшая лекция была, на час всего. Что приятно – я говорил на русском, на остальные языки шел синхронный перевод. Потом минут 15 отвечал на вопросы. Сейчас готовлюсь к лекциям для Высшей школы тренеров при СибГУФК.

– В Омск полетите?

– Нет, по «скайпу» буду читать. С Вячеславом Быковым мы, например, только по «скайпу» и видимся. Сегодня вот общались.

– До этой недели вы не говорили с прессой больше четырех месяцев. Почему?

– Звонят мне часто, но я понял, что мне не хочется говорить о текущих событиях – до тех пор, пока я не получу работы. Свои слова, жизнеспособность своих идей надо подтверждать результатом. Сейчас я лишен этой возможности – и стараюсь, насколько это возможно, избегать разговоров о сегодняшнем хоккее. Я не хочу выглядеть сбитым летчиком.

– Работы вам не хватает?

– Очень сложно иметь энергию и не иметь выхода для нее. Я истосковался по своему любимому делу. Ну и потом – эти постоянные внутренние монологи и диалоги. Ты смотришь хоккей, видишь чужую работу, читаешь чужие мнения – и внутри себя дискутируешь с ними. Самая большая проблема для меня – не хватает работы на льду. Раньше мои идеи проверялись там. А сейчас такой возможности нет – и я, по сути, остался наедине с этими размышлениями.

– Когда на бумагу их переносите – легче становится?

– Да, безусловно. Но сегодня это может быть интересно, а завтра станет менее актуальным. Всегда нужна обратная связь. Получать реакцию на свои идеи, видеть их результат – это как витамин.

– Как думаете, ваш с Быковым тандем будет работать в КХЛ в следующем сезоне?

– Такая вероятность существует.

– Быков оценил ее в полпроцента.

– Мне сложно сказать. Может быть, Слава чувствует и знает ситуацию лучше, чем я.

– Вы давно еще сказали Быкову, что поймете, если он решит работать один.

– Я говорил об этом не только Быкову, но и руководителям федерации. Перед исполкомом, на котором нас отправили в отставку, я предлагал им: «Если проблема во мне, давайте уйду только я». Я считал, что Слава должен продолжать работать со сборной.

– За этот год лично вас звали работать в Россию?

– Да.

– Главным?

– Помощником. Два клуба обращались. На отказ в каждом случае мне потребовалась секунда. Я столько времени был наедине со своими мыслями, со своими внутренними монологами, что ответ был готов еще до того, как я услышал вопрос.

– Почему отказывались?

– Я считаю, что с моей стороны неэтично будет идти работать без Вячеслава Аркадьевича. Пусть он делает первый шаг. Если он пойдет работать один – я его пойму.

– Я написал недавно, что вы самый ненавидимый тренер в истории российского хоккея. Я прав?

– Есть очевидная группа лиц, для которых я раздражитель. Но я считаю, что друзей у меня больше, чем врагов.

– Когда последний раз читали интервью Александра Кожевникова?

– Есть факторы, на которые ты не можешь влиять, а потому не должен их учитывать и реагировать на них. В хоккее это судейство, например. Интервью Кожевникова – тоже такой фактор. Последнее, что читал у него: «Спасибо Захаркину за то, что придумал хоккей». Я, как и все, посмеялся и забыл. Мне не на что тут отвечать. Есть такое явление – интервью Кожевникова. Ну, есть и есть.

– Моя теория: все отношение к вам идет от того, что вы не были как игрок олимпийским чемпионом, чемпионом мира.

– Это не теория, это правда. «А ты-то кто такой? Откуда ты можешь знать, ты же не играл?!» Но пока они играли, я изучал литературу, ставил эксперименты – в том числе с участием тех, кто играл.

– Расскажите, что это были за эксперименты.

– Мне повезло: поступив в аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института, я работал в лаборатории академика Григория Наумовича Кассиля. А это была единственная лаборатория в стране, которая работала совместно с Гансом Селье – основоположником теории стресса. В лаборатории Кассиля, надо сказать, на год или два раньше меня работал футбольный тренер Гаджи Гаджиев. С 1979 по 1981 год я собирал материал и писал диссертационную работу на стыке четырех наук: физиологии, биохимии, психологии и педагогики. В частности, определялось содержание адреналина и норадреналина у спортсменов в тренировочной и соревновательной деятельности. Анализы брались по ходу чемпионата СССР и, допустим, «Приза «Известий».

– Вам эти пробирки потом часто припоминали.

– Это может смешить только человека, который далек от науки: «Да какой он тренер, он же анализы мочи делал!» Но уровень адреналина и норадреналина определяется анализом мочи, это наука. По результатам анализов определяются типы игроков: адреналиновые (игроки коротких отрезков, вспышек) и норадреналиновые (сильные, смелые, выносливые ребята, которые всегда борются до последнего). Адреналин называется «гормоном кролика», норадреналин – «гормоном льва». В ключевые моменты надо выпускать, как правило, норадреналиновых. Один из вопросов, заданных мне на конференции в Братиславе, был как раз таким: как влияет стресс на поведение игроков во время матча.

– Что отвечали?

– Если у человека нет стрессоустойчивости, если его трясет, он играет процентов на 60 от своих возможностей. Поэтому он либо не попадает в заявку на важную игру, либо выходит, но не появляется на льду в решающие моменты. Допустим, есть защитник, ну очень талантливый, но он не может играть под стрессом. Когда соперник создает давление, когда идет постоянный пресс, он не умеет быстро переключать внимание, он растерян. И в концовке матча его просто не надо выпускать на лед – лучше закончить в пять защитников. Если тренер прочувствует его индивидуальные особенности, все будет нормально, контролируемо. Если нет, из-под этого игрока будут забивать одну за другой. Разобрался ли тренер в своих хоккеистах, можно увидеть и по тому, кого он выпускает в ситуации «шесть на пять» на последнюю минуту матча плей-офф. Если тебе надо забивать, а играть минуту, на льду должны быть люди, у которых хватит смелости принимать тонкие решения. Если тренер ставит людей, которые способны разве что заталкивать, заминать шайбу в ворота, он просто надеется на чудо. Очень важно знать своих игроков, потому что, повторю, есть хоккеисты, которых стресс просто парализует.

– Они боятся шайбы?

– Да, боятся шайбы, ответственности, ошибок. Они могут быть великолепны в регулярном чемпионате, а в плей-офф бросать мимо ворот и привозить себе голы. Есть верхняя граница игрока – лучшая игра, которую он может показать, и нижняя – то, как он играет под влиянием негативных фактором: плохое функциональное состояние, стресс и так далее. При этом, понятно, нижняя граница одного может быть на уровне верхней границы другого. Зная весь этот материал, мы с Быковым и принимали решение по тому, как и каких игроков использовать в конкретные моменты. И если человек в миноре, то мы вели с ним разговоры, скажем так, психомобилизующего характера.

– В смысле «давай-давай!»?

– «Давай-давай» не работает. Мы изучали проблемы, которые появляются у игрока под стрессом. И подсказывали ходы, варианты. Например, давали соответствующие упражнения, которые помогут в игре. Ведь уход из-под стресса – это уход на свободный лед, отсюда появляются пространство и время для правильного решения. Правда, некоторые игроки все это понимают, но не могут применить в игре. Тогда они просто не выходят на площадку в стрессовых ситуациях.

– Сколько вам было, когда вы начали работать с хоккейными командами?

– 21.

– Как вас подпустили?

– А это было задание Спорткомитета СССР – чтобы научные группы работали с командами. В итоге я сотрудничал со «Спартаком», «Крыльями Советов», СКА, ЦСКА и сборной СССР.

– На что вы в 28 лет могли влиять в ЦСКА?

– Совместное планирование тренировочной нагрузки, оценка соревновательной деятельности хоккеистов, стратегическое направление развития команды, индивидуальная работа с хоккеистами – вот то, в чем я участвовал, работая с Тихоновым. Случались и дискуссии. Когда я только пришел, там было упражнение – прыжки со штангой с высоты. Было понятно, что в дальнейшем для игроков это чревато проблемами с коленями и спиной. Я рекомендовал убрать такое упражнение – Тихонов со мной согласился. У нас с Тихоновым были сложные периоды, но в целом он мне делал в жизни только хорошее.

– О том, что вы работали с Тихоновым, публика узнала через 20 лет. О том, что вы были в штабе сборной, которая выиграла золото в 1993-м, – через 10.

– Да, обо мне знали только специалисты внутри, я был в тени. Такой пример: когда в 1994-м я стал консультантом главного тренера «Брюнеса» Томми Сандлина, мы выиграли 3:1 у «Ферьестада» и Сандлин в интервью центральной шведской газете сказал: «Мы победили благодаря плану, который составил Игорь Захаркин». Я был этим шокирован. Я привык, что в России помощник всегда в тени. Мои консультации для «Брюнеса» были такого характера: я записывал свои наблюдения за игрой в отдельном матче, что-нибудь вроде: «В зоне нападения команда перед броском делает восемь передач, хотя для выхода на бросок ей достаточно двух-трех», – и наутро Сандлин вывешивал это в раздевалке. Кроме того, по итогам серии матчей я рассказывал о своих наблюдениях и выводах на командных собраниях.

– Вы были консультантом у Сандлина, работали главным тренером в трех шведских клубах. А еще про вас писали, что в Швеции вы работали на бензоколонке.

– Если бы это была правда – я сказал бы, потому что труд не может быть постыдным. Но я не работал на бензоколонке. Я помню, первый раз это прозвучало от хоккеиста Немировски, когда ЦСКА не продлил с ним контракт. Потом подхватили люди, которым я небезразличен. Ну и пусть.

– На матчи российской сборной в Стокгольме будете ходить? Вы ведь живете неподалеку.

– На какую-нибудь игру схожу обязательно.

– Почему не на все?

– Вот почему я согласился с вами общаться: вы сказали, что мы не будем говорить о сегодняшнем хоккее. Я не хотел бы встречаться с прессой и отвечать на вопрос: «Как вы оцениваете игру сборной?» Я знаю, что мое мнение будут направлять против сборной России, а я этого не хочу. Потому что я – за сборную России. Я не хочу идти на хоккей, потому что встречу там кучу журналистов, скажу что-нибудь неосторожное, слово вырвут из контекста – и оно пойдет гулять, как та же «эта страна». Так что я, наверное, лучше по телевизору посмотрю.

Чем занят напарник Захаркина Вячеслав Быков