29 мин.

Трудный разговор со вдовой боксера Дадашева: она похудела на 7 кг, родственники требуют от нее денег

287

В июле 28-летний боксер Максим Дадашев пропустил более 300 ударов в бою с пуэрториканцем Субриэлем Матиасом, его увели с ринга под руки, а позже он умер в больнице от отека мозга.

У него осталась жена Елизавета Апушкина, которая за 1,5 месяца похудела на 7 кг и до сих пор принимает антидепрессанты. При этом девушку травят в соцсетях за смелые фотографии и тату, а родственники спортсмена требуют денег. Радует только сын, ради которого она теперь живет. 

Мы пообщались с Елизаветой обо всем – о начале отношений с Максимом, жизни в Америке, предчувствии смерти и том самом бое.

Большую часть интервью девушка плакала и говорила о муже в настоящем времени. Мы не стали исправлять это в тексте.

Лиза и Максим познакомились в ресторане, расписались спустя 7 лет. Поначалу жили у ее родителей в Питере

– Когда вы впервые увидели Максима?

– Нас познакомил общий знакомый Леша Дуюн, который был тогда в сборной России по боксу. Мы встретились в ресторане. Это было 8 ноября 2008-го. Нам обоим было по 18. С этого момента мы с Максом не расставались. Эта дата была для нас даже важнее дня свадьбы.

Макс был тогда очень молодой, наглый. Естественно, девочкам это нравится. Потом, когда мы начали узнавать друг друга, появились любовь и уважение. Я узнала все его положительные стороны. И так прониклась им, что где-то через месяц призналась ему в любви. А он – мне.

– Что кроме бокса по-серьезному его интересовало?

– Он очень любил смотреть фэнтези про супергероев. Еще любил домашних животных. У нас была рыжая кошка Сэнди. Она 9 лет с нами жила. Но пропала. Мы очень долго ее искали и не нашли... Когда у нас появился ребенок, естественно, Макс стал очень много времени уделять ему.

– Когда вы стали встречаться, как отнеслись к тому, что он мусульманин? Жены зачастую отказываются от многих свобод.

– Я ему сразу сказала, что принимать мусульманство не собираюсь. Я вообще атеист по жизни. Верю, конечно, что что-то есть во Вселенной, но и только. Макс это знал, для него это не было секретом. При этом я уважала его религию, то, что он делает намаз. Но он уважал и мой выбор. Естественно, были опасения, что он на мне не женится, потому что против меня были его родственники. Но он пошел против всех ради меня, потому что это была любовь. Он никогда и ни в чем меня не ограничивал. Вы либо принимаете любимого человека таким, какой он есть, либо вам не надо быть вместе. Если человек начинает меняться только ради того, чтобы вам угодить, то он делает это не потому, что так действительно хочет. В этом есть какая-то фальшь.

Моя семья приняла Максима. Да, поначалу для родителей был шок, что я встречаюсь с мусульманином, они даже отговаривали меня. Но узнав Максима поближе, они приняли его, стали называть сыном. Мы жили вместе в квартире у моих родителей в Петербурге.

А вот его родители были совсем не рады. Мы изначально не хотели устраивать пышную свадьбу, была идея сразу поехать за границу, но родители Максима настаивали на празднике. В итоге мы пошли им навстречу, но на свадьбе им все не нравилось, сидели с недовольными лицами и говорили, как им не нравится еда, что все не так, как надо. После смерти Макса мне звонил только его брат и только для того, чтобы потребовать деньги.

– Быт не мешал отношениям?

– Он же всегда был на сборах, на соревнованиях. Я считаю, разлука – залог счастливой жизни. Когда люди находятся друг с другом круглые сутки, страшно устают от общения. Всем требуется личное пространство. Мы друг по другу очень скучали, созванивались по 20 раз за день. Говорят, судьбе жен спортсменов не позавидуешь. Но это не про нас с Максом. Разлука нас только подстегивала. Каждый раз, когда мы наконец встречались, это был праздник.

Он все время говорил, как вкусно я готовлю: не надо ходить по ресторанам! Он очень любил мою еду. Особенно торт «Наполеон», просил готовить его два раза в неделю. Конечно, когда вес не надо было строго держать. Очень любил селедку под шубой, это вообще его любимый салат. Все время заказывал его. Супы ему нравились, особенно борщ. Ну и мясо, конечно. По выходным у нас была традиция – ездить в парк и делать там стейки. Макс сам их готовил. Я просто сидела рядом, наблюдала, как он сыплет специи, кладет мясо на гриль. Получалось восхитительно.

– Вы научились готовить ради него?

– Нет, меня бабушка учила готовить. Не скажу, что я от готовки в восторге. Но когда я видела, как радуется Макс, как ему вкусно, сердце таяло. И при этом была обратная связь. Многие мужчины воспринимают как данность, когда женщина что-то для них делает. Часто ходила в гости к подругам и наблюдала такую картину – мужья покушают и даже спасибо не скажут. А Макс мне всегда говорил комплименты: «Спасибо, кис! Просто пальчики оближешь!» Поверьте, в семейной жизни это очень важно.

– Как Максим сделал вам предложение?

– Это было после 7 лет отношений. У нас и так был гражданский брак. Штамп в паспорте не был чем-то сакральным. Для меня важно лишь одно – то, как человек к тебе относится. Просто однажды Максим захотел детей, мы решили их завести. Мы должны были в этой ситуации узаконить отношения. Свадьба была в июле, а уже в январе я забеременела. Свадьба получилась красивая. Мы отмечали ее в Летнем дворце. А потом мама подарила нам путевки в Венецию. И уже там была свадебная процессия. Мы мечтали, что на пятилетие свадьбы, в следующем году, снова поедем в Венецию, только теперь уже вдвоем. Хотели Даниэля оставить маме, походить теми же маршрутами.

– Максим изменил вас как личность?

– Я редко кому доверяла, не любила общаться. Максим изменил это во мне. Он сам как лучик света. Все время дарил улыбку; люди, которые с ним встречались, чувствовали, как у них становилось легко на душе.

– Оценив физическую форму Максима, вы и сами наверняка увлеклись фитнесом?

– Он меня все время гонял в спортзал, хотел, чтобы я занималась. Но я не очень спортивный человек. Да, я бегаю по утрам, хожу в спортзал на групповые занятия. А он хотел, чтобы я прям часто ходила. Вот только это не мое... В то же время он сам пахал как проклятый. У него было по две тренировки в день. Он очень уставал. Бокс был для него всем.

Макс никогда не брал Лизу на бои. Ему казалось, что это лишняя ответственность

– В жизни Максим был агрессивным, или это только на ринге проявлялось?

– Макс был о-о-очень добрым. Я даже не понимаю, как он стал боксером. Агрессия проявлялась только в спаррингах или боях. Такие добрые люди, как Максим, в жизни просто не встречаются! Он как будто с другой планеты. Чистый, светлый. Это даже по его глазам видно. Глаза никогда не врут!

– Были у него кумиры в боксе?

– Он все время смотрел поединки Мохаммеда Али. Ему нравились фильмы о нем. Еще он считал крутым Флойда Мэйвезера, но он вообще всем мальчишкам нравится. Но вот прям кумиров у него не было.

– Вы никогда не ревновали Максима к боксу? Ведь вы понимали, как много он значит для него.

– Настоящая жена, которая уважает и любит мужа, не будет ревновать к работе. Это же мечта любимого человека. Некоторые люди идут на работу через силу, чтобы просто прокормить семью. А он жил этим. Это был не только способ заработка, но и жизнь, хобби, любовь. Я всегда уважала его выбор.

«Макс уже был в реанимации. Ему нельзя было пропускать по голове». Партнер по сборной вспоминает Дадашева

– Когда вы поняли, что бокс – суперважное дело для Максима?

– Ему предлагали контракты Андрей Рябинский и Вадим Корнилов. Речь шла о больших деньгах. Но у него уже была предварительная договоренность с менеджером Эгисом Климасом. Тот позвал его первым, и для Макса это было очень важно. Это характеризует его как человека обязательного. Макс не мог, не умел никому отказывать, ему было неудобно. Современный мир таких людей не ценит. Он был для этого мира слишком хорошим. Потом Макс жалел, что не подписал контракт с Рябинским...

Но не это самое главное. У него ведь появилась одна очень важная мотивация – с ним заключила контракт американская промоутерская компания Top Rank. Он знал, что эти люди точно поведут его чемпионским путем. Ему не будут подкладывать соперников попроще, чтобы улучшить статистику, ему не придется биться с именитыми соперниками, которые уже давно на спаде, но их громкое имя может помочь в пиаре. Типа, многие все равно такой бокс посмотрят и будут рады, ведь они в нем не разбираются. Макс же получал соперников, которые становились сильнее от боя к бою. Это тоже показывает его отношение к боксу. Он хотел стать настоящим чемпионом мира. Чтобы люди, которые разбираются в боксе, это понимали. 

– Как у Макса было с английским?

– Он постоянно читал. Даже в России купил «Идиота» Достоевского на английском. Старался учить язык. Все время развивал мозг, тренировал его. Он был шикарен во всех отношениях – умный, добрый, эрудированный. И у него были способности к языкам. Когда приехали в Америку, муж знал только два слова – привет и пока. Но очень быстро стал давать интервью на английском. И каждый день учил новые слова. Он выписывал на большой лист те из них, которые, как он думал, могли пригодиться. Я вечером проверяла, гоняла его. И он все быстро запоминал.

– Лично вам в США было трудно?

– Для меня главное то, что рядом находился любимый человек. Мне было не важно, куда с ним ехать, хоть в Караганду. Твой дом там, где твой любимый человек. Я очень легка на подъем. Как и он. Мы с ним оба – сильные личности. Для нас нет преград. Не было.... Знаете, все время тяжело говорить о нем в прошедшем времени. Не могу пока до конца осознать, что его нет.

– Американцы относились к вам настороженно?

– Напротив, очень хорошо! Не понимаю, почему многие считают, что американцы плохо к нам относятся. Все четыре года все было супер. Я, например, могла ошибаться во временах, и американцы просто говорили take your time. У нас все по-другому. Если кто-то к нам приезжает и плохо говорит по-русски, мы злимся. У американцев этого нет, они по-доброму ждут, если что, помогут, поправят. Ты идешь, тебе сто комплиментов за день скажут! А в России тебя толкнут и вдогонку еще обматерят. Поверьте, американцы очень добрые. Выходишь на улицу, а там тебя ждет миллион улыбок.

– Насколько тяжело вам было во время его поединков?

– Конечно, было невыносимо. Но хочу вам признаться, что за все 11 лет отношений я ни разу не была на его боях. Он сам так просил. Ему было важно, чтобы я не ходила. Однажды он просто сказал: «Появится еще больше ответственности – я буду переживать, что ты в зале, нервничаешь. Я этого не хочу. Давай лучше я приду после боя, мы вместе посмотрим, я тебе все расскажу». Мы потом действительно дома смотрели. Он мне все-все рассказывал.

– Вспомните первый бой Максима, который вы посмотрели целиком. О чем вы думали, как реагировали на пропущенные удары?

– У него же всегда была очень хорошая защита. Я считаю, Максим – величайший боксер. Очень жаль, что он так рано ушел. Мог бы показать миру талант. По нему редко попадали, так что я редко переживала.

Я не знаю, что произошло в последнем бою. Мы всегда за день до боя созванивались, он мне рассказывал о стратегии на поединок. Это была уникальная ситуация. Обычно мужчины не любят посвящать жен в работу. Но у нас были не шаблонные отношения. Мы были друг для друга как друзья, как любовники, как отец и мать... И у нас не было друг от друга никаких тайн.

– Бокс приносил большой доход?

– Чтобы стать супербогатым в США, нужно сильно постараться. Макс только должен был пойти на крупные заработки. Вот почему он бился в тот раз за свою мечту насмерть. Если бы он победил, выходил бы на чемпионский матч. До этого у нас не было денег. Нам хватало только на жизнь в США, мы даже ничего не откладывали. И поэтому не могли, например, участвовать в благотворительности. Только делали небольшие пожертвования одной группе, которая помогает бездомным животным – выделяли деньги на лечение собак и кошек. Это только кажется, что американская мечта доступна. Да, она могла стать для нас реальностью...

Макс всегда хватался за сердце, когда слышал, что кто-то умер молодым. Как будто чувствовал

– И вот случился тот бой с Субриэлем Матиасом.

– Еще раз скажу – с первых минут он вел себя по-другому. Не знаю, что с ним случилось. Может, плохо себя чувствовал. Нам этого не узнать уже. Это очень страшно.

Готова повторять вновь и вновь: Макс вышел на ринг сам не свой. Честно, не понимаю, что случилось. Если бы Макс чувствовал себя хорошо, он бы его победил. Нет сомнений.

– Когда общались с мужем в последний раз перед боем?

– Он всегда мне звонил после взвешивания. А тут впервые сказал, что позвонит только после боя. Мы должны были прилететь в США. Он сказал: «Позвоню потом, люблю вас!» Есть видео, которое он записал сыну, там он говорит, что любит нас, что всего два дня осталось, и мы увидимся. Просто ужасно... Никаких предпосылок не было к тому, что случилось. Только одно смутило: муж впервые не позвонил.

– Когда поняли, что этот бой – катастрофа?

– Мы его смотрели вместе с мамой. Она сразу сказала: Макс вышел как-то не так. Когда в углу был, когда его имя объявляли, он даже переминался на ногах не так, как обычно. И первый раунд был каким-то не таким. Мне очень тяжело вспоминать. Не представляете, как страшно осознавать, что он был один на один с этой болью... Это просто разрывает сердце. Так бы хотелось его спросить, в чем было дело, что случилось.

– Вы, наверное, ни разу не пересматривали тот бой.

– Пока не могу, нет. Но вижу фрагменты. Меня же часто отмечают в инстаграме с видеонарезками. И тогда я снова вижу тот страшный момент, когда он идет с ринга, опираясь на тренеров. Ему не то что голову льдом не обложили – даже носилок не было! Сейчас идет расследование, будут выяснять, как так вышло. Ведь каждый его шаг после боя мог стать фатальным. Это такая халатность... И на таком уровне. Как можно было не предусмотреть такое? А если бы были носилки, а если бы голову льдом обложили, может быть, он бы и выжил... Это же Америка, я не понимаю, почему такая вопиющая безалаберность. 

Жена Дадашева обвиняет рефери в смерти мужа. Он инвалид с детства и судит уже 25 лет

– Что было после боя?

– Когда я увидела, что мужа отвезли в госпиталь, позвонила менеджеру Эгису. Он меня успокоил: «Все нормально, Макс в сознании, едет в госпиталь. Дам пару интервью и тоже поеду». Я уже думала не о здоровье Макса, а о том, как буду выводить его из состояния моральной подавленности. Написала смс: «Даже самые сильные проигрывают. Не расстраивайся, мы все пройдем заново, все у нас будет хорошо, ты только держись!». Он никогда его уже не прочитает. Я открыла сообщение уже потом на телефоне Макса, оно было не прочитано...

После разговора с Эгисом мне больше никто не звонил. Я нервничала. Позвонила тренеру по физподготовке Донатасу Янусевичусу, и он сказал, что Максу сделали трепанацию. И вот тогда я поняла, что все серьезно. Я стала искать билеты. В России это была суббота, день. Я искала билеты на воскресенье. Потом решила, что обязательно возьму Даниэля. Подумала, что всякое может быть, возможно, придется часто ходить в госпиталь и проводить там много времени. Но билеты на взрослого и ребенка были только на понедельник. В итоге мы улетели утром в понедельник, нам еще рейс задержали на шесть часов. Прилетели в Нью-Йорк только ночью. 

– Перед вылетом позвонил и обнадежил Донатас.

– Да, он позвонил в воскресенье, счастливый. Сказал: «Лиза, Макс вечером взял врача за руку.» Я так обрадовалась! Понадеялась, что есть шанс. Но потом выяснилось, что врачи после этого ввели его в еще более глубокую кому. Казалось бы, это всего лишь маленькое движение, но после этого у него снова начался отек мозга. После операции отек прекратился, но из-за этого движения снова все началось и больше не прекращалось. Уже когда я прилетела в Нью-Йорк Донатас написал, что Максу стало плохо.

Кстати, тренер Бади Макгирт, который бросил на ринг полотенце, ни разу не позвонил, не выразил соболезнования. А Донатас до последнего поддерживал. Но даже когда он написал, что Максу плохо, я не думала, что он умрет, и мысли такой не было. Думала, ну может, станет инвалидом или в самом ужасном случае – овощем, но будет жить, мы что-нибудь обязательно придумаем. Медицина не стоит на месте. Казалось, что в Америке она на таком уровне, что мужа по-любому спасут.

И вот мы приехали в госпиталь. Врачи тут же отвели меня в сторону. Они сказали, что у Макса нет ни единого шанса, даже одного на миллиард. Тогда я поняла, что мой мир рухнул. Вы не представляете, как страшно мне было. Чтоб вы понимали, я любила Максима больше всех на свете. Даже если взять всех родных вместе взятых, я ото всех откажусь, лишь бы мужа вернули. Как бы ужасно это ни прозвучало. Максим для меня важнее всех!

И вот меня привели к нему в палату. Из него торчало миллион трубок, стояли большие аппараты, капельницы. Он сам дышать не мог, его дыхание поддерживали баллонами. Я увидела шрам от трепанации, который шел по правой стороне головы. У него была дырка во лбу, накрытая тряпкой, чтобы мозг не так сильно отекал.

Меня спросили, хочу ли я, чтобы в палату зашел сын. Я поняла, что, может, делаю что-то неправильно, но твердо решила: ребенок должен попрощаться с отцом. Да, Макс ничего не видел, не слышал, но я посчитала, что это будет честно. Даниэль зашел, начал трясти отца. Говорил: «Папа, вставай!» Это было очень страшно. Мне это на всю жизнь запомнится. Мой отец был с нами, я отпустила его с Даниэлем в отель. А сама осталась в больнице. Потом узнала, что когда они вышли на улицу, сын показал на дерево и сказал: «Дедушка, смотри, там сидит большая птица». А там никого не было. И когда они поехали в отель, Даниэль показывал в окно и говорил: «Вот же она, эта птица! Она летит за нами». К тому моменту у Макса уже умер мозг. Фактически он уже был мертв... По сути, его тело просто находилось на искусственном жизнеобеспечении. Мой папа, тоже атеист, от слов внука почувствовал, как мурашки пошли по телу.

Прошло где-то 8 часов, и кровяное давление пошло вниз. Пришел врач, который совершал обход. Я спросила: «Что это значит?» Он холодно повернулся ко мне, посмотрел прямо в глаза и сказал: «Это значит, что сейчас он умрет». Даже когда врачи говорили, что нет ни единого шанса, я все равно верила в чудо, надеялась, что, может, мы что-то придумаем, лишь бы только он выжил. А тут я поняла, что этого не будет.

Через секунду они все кинулись за дефибрилляторами, чтобы делать искусственный массаж сердца. Мне поставили стул возле его ног. Я увидела, как через шрам на голове начали выходить частички его мозга. Такой был сильный отек! Один раз ему «завели» сердце. Я так обрадовалась! Но тот же врач сказал: «Это всего лишь протокол, минут через 20 все повторится. Елизавета, это все». Повторилось уже через пять. И так было раза 3-4. У меня уже возникла апатия. Я просто сидела, ничего не видела – как приговоренная. И увидела его последнее дыхание. Было ощущение, что это у меня оборвалась жизнь.

В больнице я провела 11 часов, помню каждую минуту, даже секунду, каждый взгляд врачей, каждое слово. Никогда этого не забуду!

– Когда вы сказали сыну, что папы больше нет?

– Мне психолог посоветовал сказать ему поскорее, что папа на небе. Я сделала это лишь неделю назад. Понимала, что если скажу, это будет окончательная точка. Я ведь сама с этим до сих пор не смирилась. Такое ощущение, что он до сих пор где-то на сборах, на соревнованиях. И обязательно вернется. Нет ощущения, что я больше никогда его не увижу... Вот еще почему тяжело было говорить сыну. Он думал, что папа в больнице, что папа болеет. Он считал, что какая-то злая тетя-врач просто не пускает его к папе.

Но вот я сказала ему, что папа на небе. Он не воспринял эту информацию. Все равно спрашивает, когда папа придет. Я не знаю, как ему еще это объяснить. Представляете, а тут еще на днях сын подошел ко мне и сказал: «Мама, злой дядя убил нашего папу». Видимо, на детской площадке или в магазине, уж не знаю точно, добрый человек наплел Даниэлю про отца. Это каким нужно быть зверем, чтобы такое ребенку сказать! Я просто в шоке. Не понимаю, как у людей могут быть такие гнилые сердца. Я сказала сыну: «Папа на небе, зайка, все хорошо. Он смотрит на нас».

Дадашев пропустил 319 ударов. Его смерть – несчастный случай, хотя винят тренера и рефери

– Из всех участников (тренеры, врачи) кто-то с вами связывался, предлагал помощь?

– Нет! Никто. Мне звонят только друзья Максима. Постоянно на связи Дима Бивол. Он Макса любил, и Макс его любил. Этот человек действительно переживает. Есть еще Антон Кадушин, тоже друг Максима, мы с ним через день созваниваемся.

– Вы подаете иски против Атлетической комиссии штата Мэриленд и конкретно против рефери Кенни Шевалье?

– Пока мы не подали иски. Ведется расследование. Я, как человек на эмоциях, естественно, буду всех винить. Мне кажется, все должны были увидеть, что с Максом что-то не так. Многие видели, что после 9 раунда нельзя было бой продолжать. Если до 9-го раунда еще было спорно, то потом бой нужно было останавливать. Как этого не увидели все остальные, я не знаю. Ведется расследование, пока ничего говорить не буду. По его итогам станет известно, кто виноват. И эти люди обязательно ответят!

– Еще говорят, что Максиму давно нельзя было драться. Он когда-то лежал в реанимации из-за менингита, и врачи запретили ему пропускать удары.

– Это говорил первый тренер Макса Олег Соколов, от которого тот ушел еще лет в 15. Не знаю, откуда у него эта информация. Какой-то хайп на смерти Максима! Ему должно быть стыдно. Вы понимаете, что такое профессиональный бокс? Он миллион МРТ проходил, миллион медкомиссий. Был в сборной России. Представляете, сколько проверок было? И у нас, и в Америке с этим все очень жестко. Вы понимаете, на каком уровне выступал Максим?

В 2015 году на Европейских играх он проиграл раздельным решением судей Дину Уолшу, хотя отправил его в нокдаун. Этих судей потом дисквалифицировали. Если бы он в Баку тогда выиграл, то поехал бы на Олимпиаду! Так что если бы ему нельзя было выходить на ринг, то никто бы ему и не позволил. Это же уголовное дело! Такое покрывать невозможно. Тем более у Макса не было крыши, высоких покровителей, которые могли за него договориться. Его бы никто не допустил. Так что пусть Соколов постыдится.

– Максим когда-нибудь жаловался на здоровье, головные боли?

– Нет, такого не было. Но знаете что... Я теперь часто вспоминаю одну очень странную, мистическую вещь. С 7 лет у Макса болело сердце – от одних мыслей о том, что люди рано умирают. Он мог подскакивать на кровати, хвататься за сердце и говорить об этом. Он думал, что сам может рано умереть – как Мэрилин Монро, Виктор Цой (кстати, он обожал слушать «Кино», в машине были диски только с его песнями), Сергей Бодров-младший, Брюс Ли... Все они уходили на пике славы. Вот вы спрашивали, были ли у мужа кумиры в боксе. Нет. А вот Брюса Ли он просто обожал. И ведь как в итоге получилось: России было 20 июля, когда Макс впал в кому. Брюс Ли умер 20 июля, и тоже от отека мозга.

Когда Макса не стало, я с мамой сразу вспомнила о его главном страхе. Он ведь и маме моей рассказывал, как ему жаль, что люди уходят рано, что они вообще стареют, умирают. Я пыталась его успокаивать в такие моменты, говорила: «Ну да, люди не вечны, но мы-то с тобой до старости точно доживем». А недавно совсем, в конце марта, он снова запаниковал. Тогда мы были на Гавайях и узнали, что в Лос-Анджелесе застрелили 33-летнего рэпера Nipsey Hussle, прямо напротив его собственного магазина одежды. Макс тогда еще сказал: «Какой кошмар! Он ведь так молод». А через какие-то 4 месяца не стало уже его самого.

– Вы часто об этом страхе с ним разговаривали?

– Мы вообще каждый вечер с ним гуляли, перед сном, и все время болтали, чтобы спать лучше. И об этом говорили, и о многом другом. Ему вообще все было интересно. Особенно его интересовало, есть ли жизнь на других планетах. Астрономию очень любил, изучал с удовольствием. Мы часто во время прогулок рассуждали, какая еще может быть жизнь во Вселенной. И о жизни после смерти говорили. Он, скорее, верил в перерождение, хоть и был мусульманином. Это уже больше буддизм.

– А у вас какой был самый большой страх?

– Вот у меня тоже как будто было предчувствие. На меня всегда огромное впечатление оказывали фильмы, где люди теряют любимых, меня прям трясло от них. Всегда они самые ужасные эмоции вызывали, я очень сильно плакала во время просмотра. С ходу назову такие: «Титаник», «Жена путешественника во времени», «P.S. Я люблю тебя». Мне кажется, это что-то на уровне подсознания... Я раньше не верила, что можно накликать беду. И сейчас особо не верю, но зато верю в мистику. То, чего мы больше всего боимся, это как будто бы предупреждение. Мы словно ощущаем, что это и нас когда-нибудь может коснуться.

Жизнь без Максима: сын, друзья и антидепрессанты. Дальше – работа

– Как вы себя чувствуете?

– У меня появились проблемы с весом. Сейчас я вешу 41 кг, до этого – 48. Учитывая, что у меня небольшой рост, это большая потеря. Хотя я все ем, на аппетит не буду жаловаться. Просто заедаю стресс. Видимо, от нервов сгорают килограммы. Не знаю даже, что со мной происходит. Пойду по врачам. Не скажу, что это анорексия, но надо разбираться. Плюс, конечно, пью антидепрессанты. С их помощью я еще более-менее могу общаться с людьми, находиться в социуме. Моя мама, кстати, тоже на антидепрессантах. Не представляю, как я могла бы жить без них. Планирую прекратить их принимать где-то через месяц. Сейчас бросить не могу. Только пытаюсь слезть, хоть одну таблетку не пью, тут же истерика, плохие мысли в голову лезут.

Мы с Максом были одним целым. Знаете, мы даже спать не ложились, не поцеловавшись. И это после почти 11 лет отношений. Люди после стольких лет совместной жизни часто не знают, о чем говорить друг с другом, а у нас была традиция целоваться перед сном. Мы даже могли поссориться перед этим, не важно. И ходили только за ручку. Одной рукой я веду коляску, другой держусь за него. Или веду Даниэля за руку, а другой держусь за Макса. У нас настолько нежные отношения... Все, кто на нас смотрел, были в шоке – такого не бывает. У нас любовь была как в книжках.

– Как вы видите жизнь без Максима?

– Я должна сейчас дать сыну все то, что хотел дать Максим. Мне все говорят: «Хватит плакать, соберись, ребенок должен видеть счастливую мать. У него же теперь нет отца. И если он будет видеть такую мать, как ты сейчас, он не будет счастлив». Я с ними согласна. Потихоньку собираюсь с силами. При сыне стараюсь улыбаться, играть с ним, водить на карусели, в аквапарки, чтобы у него не было даже времени грустить. Правда, я очень стараюсь. И хочу сделать все как надо. Нужно дать ему достойное образование, чего очень желал Макс. Надеюсь, смогу.

– Есть дело, которое могло бы вас отвлечь?

– У меня два высших образования. Но при Максе я никогда не работала. Настало, видимо, время. Мне только нужно пройти курсы, чтобы все вспомнить. Последние годы я работала женой. Максим как мусульманин хотел, чтобы я создавала уют, была дома, растила детей, готовила. Я жила так, чтобы ему было комфортно. Сейчас пришло время работать, и я этого не боюсь. Вообще, я программист и переводчик по образованию. Честно, эти специальности мне не очень интересны, я скорее, ради родителей отучилась. Я не чувствую, что буду счастлива в этих сферах, мне не хотелось бы тратить на это жизнь. Мне интересна сфера красоты, может, закончу курсы наращивания ресниц или что-то в этом духе. Мне это куда больше интересно.

– В соцсетях вас критикуют за внешность – мол, не может так ярко выглядеть жена мусульманина.

– Я не обращаю на это внимания. Мне плевать. У меня нет ни злости, ни обиды. Мне даже жалко этих хейтеров. Я не представляю, что должно было бы со мной случиться, чтобы я зашла на страничку к чужому человеку, у которого случилось горе, и писала гадости. У меня сердце бы болело за этого человека, я бы на себя перенимала его боль. Я не понимаю, что у них с сердцами. У них просто одна чернота там. Остается только пожалеть их. Надеюсь, их спасет любовь. Может, если у них будет такая же любовь, как у нас с Максом, то жизнь их наладится... Любовь, как в сказках, спасает даже самые заблудшие души.

– Еще видел много негативных высказываний о ваших татуировках – пишут, что они большие, выглядит это так себе.

– Тату я делала не просто так, они со смыслом. На правом плече изображен гладиатор, на его поясе написано Mad Max, на этой же руке сзади – щит с тем же псевдонимом, на шее вытатуировано Team Dadashev. Макс был очень счастлив, ему было приятно. Мало кто делает татуировки с псевдонимом или именем своего мужа. На боль я не обращала внимания, я ее не боюсь. Мне было приятно порадовать Макса, причем я его предупредила, что буду делать тату. Эскизы не показывала, все обсуждала с мастером. Макс тоже делал татуировки и в следующий раз очень хотел набить три даты рождения – свою, мою и сына.

– Говорят, родственники Максима вас тоже не поддержали в такой страшный момент.

– Ни разу не спросили, как мой ребенок, хотя он потерял отца. Ни разу не изъявили желания приехать, посмотреть на него. Им пофигу на него. Даже в такой момент! На третий день после похорон они начали мне звонить и говорить, что хотят 30% от всего имущества. Я не знаю, о каком имуществе они говорят... Я им сказала, что если вы звоните только по денежным вопросам, то все будет решаться через суд. Если вы даже не интересуетесь, как себя чувствует ребенок, разговаривать с вами нет никакого желания!

– Сейчас сын для вас – спасательный круг?

– Он – копия Максима. У него мимика Макса, но волосы и глаза – мои. Очень на нас двоих похож, два в одном. Если бы не он... Вы даже не представляете, какие мысли приходят в голову женщине, которая потеряла все. Мы с 18 лет вместе. Он был моим идеалом. Самый главный человек в моей жизни. И когда теряешь любимого, когда видишь его последний вздох, понимаешь, как ужасно он умирал, становится невыносимо. Да и жизни он не повидал. Все время были какие-то препятствия. Лишний раз не поест, куда-то не сходит. Он так и не пожил, не увидел мир. При этом он был для меня всем. Сын тоже был для меня всем, но Максим все равно был главнее. Сейчас вижу Максима в сыне и хочу сделать для него все то, что хотел муж.

– Кто вас сейчас поддерживает?

– Родители. Они любили Макса как родного сына. Знаете, есть люди, которые, пережив утрату, замыкаются в себе. Я – другой человек, я прям нуждаюсь в общении. И сейчас друзья обязательно выдергивают меня куда-нибудь. Мы берем наших детей и гуляем. Становится немного легче, насколько это вообще возможно. Я человек социальный, мне необходимо общение. Подруги мне о жизни рассказывают, я отвлекаюсь.

А еще у меня появилось немало новых знакомых. Получаю слова поддержки в директ от незнакомых людей. Например, мне писала жена Дениса Бойцова, а супруга Магомеда Абдусаламова выложила в инстаграме пост с соболезнованиями нашей семье, и мы списались. Их мужья-боксеры сильно пострадали, им тоже больно. Пишут мне и девушки, у которых любимые умерли. Общаясь с ними, я понимаю, что не одна это пережила. Да, тоска останется навсегда, но обязательно нужно жить дальше. Может, настанет день и мы с Максом встретимся. Девочки, которых коснулось горе, выговариваются, ты им выговариваешься. И становится полегче. Еще советуют читать книги, что есть жизнь после смерти. Недавно подарили работу Экхарта Толле «Сила настоящего». Обязательно прочту.

Очень важно, что в моей жизни появляется много добрых людей. С ними я не пропаду!

У Стаса Купцова много лонгридов про бокс:

«Я сожру тебя, Сонни Листон!». Жуткая история чемпиона, взбесившего Мохаммеда Али

Безумная жизнь самого известного боксера-наркомана Джонни Тапиа

Дорога в ад. Супернокаутер (соперник Пакьяо) убил любимую жену и себя

Фото: личный архив Елизаветы Апушкиной; instagram.com/dadashev__m; instagram.com/instagram.com/venum; Gettyimages.ru/Scott Taetsch

logoМаксим Дадашев
logoСубриэль Матиас
logoбокс
logoЕлизавета Апушкина
logoпроисшествия