Жена форварда «Вестерло» борется с раком груди. Шутит про сходство с Бартезом, отвергает парики и радуется каждому дню
Осень 2020 года. После летнего отпуска нападающий Игор Ветокеле вернулся к футболу с «Вестерло» – это его второй сезон в клубе второго бельгийского дивизиона. Контракт рассчитан до 2024 года, так что Игор с женой Сарой решили купить новый дом в Бельгии, где будут жить с двумя детишками: 5-летней Оливией и 2-летним Уильямом.
В это же время у Сары начала болеть грудь.
– Я решила сделать маммографию, но она ничего не показала. Врачи сказали: «Не о чем беспокоиться, вам же всего 30 лет». Мол, на обследования можно не ходить еще три-четыре года. Тогда же я сдала тест на определение мутаций в гене BRCA1. Сделать это мне посоветовала тетя, у которой был дефект в этом гене и которая болела раком. У моей мамы тоже был рак груди, – рассказывает Сара.
– Я не волновался, – добавляет Игор. – Я вообще не из тех, кто легко впадает в панику, тем более когда врачи говорят, что повода для этого нет.
Январь 2021 года. Результаты тестов показали, что у Сары – аномалия в гене BRCA1. Дальше – два варианта: проходить медобследование каждые полгода или сделать профилактическую мастэктомию, то есть удалить молочные железы. Она долго не раздумывала:
– Я сразу сказала, что хочу как можно быстрее сделать операцию. У меня было время подумать, но уже два месяца дико болела грудь, как будто бы меня пытали током. Мне сделали УЗИ, маммографию, МРТ – ничего. Врачи сказали, что боль может быть вызвана стрессом, и добавили, что при раке груди обычно ничего не болит. В итоге я даже стала сомневаться, а не напридумывала ли я себе болячек. И все же я чувствовала, что в моем теле что-то не так, поэтому записалась на операцию. Мне нужно было поскорее избавиться от боли. Кроме того, я не хотела жить с этим дамокловым мечом над головой. Неопределенность хуже, чем потеря молочных желез.
Операция состоялась в конце марта. Все прошло хорошо. Наступило облегчение, но в то же время был шок. Женщина, тем более 30-летняя, воспринимает это как увечье. Хоть мне и сделали мастэктомию с одномоментной реконструкцией – возможно, потому, что я еще не болела. Или, по крайней мере, так думали врачи.
18 апреля Саре позвонил хирург. Постоперационные обследования выявили небольшую опухоль в левой груди.
– Не понимала, как так может быть. Ну как это возможно после стольких исследований и анализов? Раньше муж с мамой все время смеялись над тем, какой я ипохондрик: каждый год проходила обследования. А опухоль никто не увидел, потому что она была размером всего пять миллиметров. Мне сказали: «Не переживайте, она крошечная, мы устраним ее лучевой терапией». А через несколько дней позвонили. Оказалось, что рак быстро распространился и был уже в области подмышки. Если бы не мастэктомия, все закончилось бы плохо – та операция спасла мне жизнь. Я была опустошена. Теперь мне предстояло удаление шишек под мышкой и фаллопиевых труб, а также химиотерапия.
В конце апреля Сара снова легла под нож – и простая операция чуть не обернулась трагедией.
– Я оказалась в реанимации. Во время операции хирург повредил артерию, и я потеряла два литра крови. Чтобы остановить кровотечение, врачам пришлось разрезать мне живот – теперь там 10-сантиметровый шрам. Мне повезло, что подоспели анестезиолог-реаниматолог и опытный хирург, иначе я бы умерла. Я провела в реанимации несколько дней, а потом меня перевели в обычную палату, потому что надо было подготовить койки для пациентов с тяжелой формой коронавируса. Честно говоря, шрам на животе меня не особо беспокоил – меня больше волновали шишки под мышкой. К счастью, их удалили. После операции я очень ослабла, еле могла ходить, но мне хотелось поскорее приступить к химиотерапии.
– В последние два года я часто задавался вопросом: почему я в «Вестерло», а не все еще в Англии? – говорит Игор, который раньше выступал за «Чарльтон Атлетик». – Я привык страдать из-за футбола. Но когда случается нечто подобное, забываешь обо всем и просто радуешься, что ты рядом с семьей. И я очень благодарен «Вестерло» за то, как они ко мне отнеслись. У нас был неудачный сезон, поэтому после заключительной игры мы должны были тренироваться еще две недели. Но в клубе вошли в мое положение и сразу отпустили.
С конца мая Сара проходила химиотерапию.
– До сентября сеансы были каждую неделю. Все болело: казалось, что мне не 30 лет, а 90. Дальше – наблюдение. Это очень агрессивный рак с метастазами. С одной стороны, хорошо, что он не дал метастазы в другие органы. С другой стороны, это трижды негативный рак молочной железы, а это значит, что лечение возможно только химио- и радиотерапией. Высок риск того, что в ближайшие пять лет случится рецидив. И это довольно страшно, потому что все это время я снова буду жить в неопределенности.
Сейчас я чувствую себя нормально. Стараюсь вести максимально активный образ жизни и делать все, чем занималась до болезни, но, конечно, быстрее устаю. Ну и выгляжу немного иначе. Ничего не надевать на голову – мой сознательный выбор. Никаких париков! У меня нет волос не из-за рака, а из-за химиотерапии, благодаря которой я, надеюсь, вылечусь. Так что стыдиться мне нечего. Ношу головные уборы, только когда отвожу Оливию в школу: не хочу, чтобы одноклассники донимали ее вопросами.
Пока дети маленькие, моя болезнь не должна портить им жизнь. Им должно быть весело. Хотя я все же пыталась подготовить их к тому, что у меня начнут выпадать волосы. Оливия поначалу боялась. Тогда я купила ей куклу без волос и показала ей фотографии лысых женщин – она поняла, что это тоже может быть красиво. Игор с детьми брили меня под музыку, и это было очень мило. Кто знает, может, меня не станет в следующем году – поэтому мы стараемся превратить каждый момент в нечто позитивное.
Сара действительно умудряется шутить, несмотря на обстоятельства. Например, она сравнила себя с Фабьеном Бартезом: на одном из фото в инстаграме Игор целует ее в макушку.
– Ха-ха, было такое. Ну а что мне делать? Каждый день реветь и думать о смерти? Так я вначале и делала – но слезами горю не поможешь. Теперь я смотрю на ситуацию по-другому. Может, через год меня не будет, но главное, что я здесь сегодня. Это, кстати, относится ко всем: и к больным, и к здоровым. Никто не знает, когда закончится жизнь, поэтому нужно наслаждаться каждым моментом. Будьте благодарны за каждый день и не переживайте по пустякам. Вы ответите: «Ага, легко сказать». И я это понимаю. Раньше я сама не понимала, как радоваться жизни. Мама с тетей болели раком. Брат погиб в ДТП. Но именно собственная болезнь подтолкнула меня изменить подход. Конечно, бывают дни, когда у меня плохое настроение и не хочется вставать с постели, но изредка.
В середине июня семья переехала в новый дом.
– Мы жили в Кастерле, а теперь поселились в Хасселте. Сама я родом из Льежа, а Игор – из Остенде. Когда он играл за «Сент-Трюйден», мы жили в Энгелманховене – в пригороде Синт-Трейдена. Тогда мы и полюбили Лимбург. Еще плюс в том, что теперь я быстрее добираюсь до больницы в Льеже. Да и маме так легче: с тех пор как я заболела, она живет с нами и помогает.
– Сейчас мы делаем дома ремонт, – добавляет Игор. – Я четвертый год изучаю юриспруденцию, играю в футбол. А боюсь только одного: потерять душевный покой. Все познается в сравнении. Теперь для меня футбол – это «просто» футбол. Естественно, меня по-прежнему огорчают поражения, но раньше я мог прийти домой после неудачного матча и попросить меня не тревожить. Больше я так не делаю. Недавно я получил травму и был подавлен. Но как только оказался на массажном столе, подумал: «Погодите-ка, моя жена дома сражается с раком». В такие моменты понимаешь, что разрыв мышцы – ерунда.
– Я наблюдала за тем, как Игор менялся в течение последних нескольких месяцев. Но кое-что осталось неизменным: он не дает волю негативным эмоциям. А еще он во всем ищет плюсы. Когда мы слушали врачей, он фокусировался на том, что у меня есть шанс выздороветь, а я же слышала только негатив. Иногда мне казалось, что мы были на двух совершенно разных консультациях (смеется). Он меня всячески поддерживал, но был так спокоен, будто бы я просто заболела гриппом. Я не понимала, что он чувствует – он же никогда не плачет. Но некоторое время назад я осознала, что он вел себя правильно. Это хорошо, что Игор оставался таким уравновешенным и позитивным, ведь иначе мы бы не преодолели все эти трудности. Если бы мы оба были пессимистами – пиши пропало. Но я все еще считаю, что он мог бы хоть разок слезинку пустить! – подкалывает супруга Сара.
Все это время она открыто рассказывала о своей болезни в инстаграме. Почему?
– Меня шокировало, как много молодых женщин сталкиваются с такой же бедой. А ведь им всем, как и мне, говорили не беспокоиться, ведь они якобы слишком молоды для рака. Я считаю, что нужно изменить образ мышления. В то же время я убеждена: женщины, которые чувствуют, что с ними что-то не так, не должны принимать мнение первого врача за истину. Мне говорили, что у меня нервные боли из-за стресса. А впоследствии все доктора сказали, что мое шестое чувство и моя решимость поскорее сделать операцию, возможно, спасли мне жизнь. Через несколько месяцев могло быть уже поздно.
Вероятность, что мои дети тоже будут носителями мутации гена BRCA1, – 50 процентов у каждого. Сначала я злилась на себя. Теперь не паникую – но надеюсь, что они в будущем пройдут тестирование. Наука развивается, к тому времени наверняка что-нибудь придумают. Я стараюсь сохранять оптимизм.
– Мутация гена BRCA1 несет в себе высокий риск возникновения рака груди. У женщин с наследственной мутацией гена BRCA1 – 90-процентный риск заболеть раком груди в течение жизни. В случае с раком яичников вероятность составляет 50 процентов. У женщин есть два варианта: либо тщательные обследования (но, к сожалению, от рака это не спасает), либо профилактическое удаление груди (а вот после этого рак груди не возникает в 99,9 % случаев). С тех пор как Анджелина Джоли сделала превентивную мастэктомию, повысилась осведомленность и увеличилось количество таких операций, – отмечает онколог больницы Восточного Лимбурга Ги Деброк.
Согласно онкологическим рекомендациям, при обследовании нужно отталкиваться от возраста самого молодого члена семьи с наследственным раком груди – и вычесть из него 10: «Например, если у вашей тети рак груди развился в 37 лет, вам следует начать ежегодно делать МРТ в 27 лет. Но при этом нижний порог – 25 лет. Если вы сами заболели раком груди в 30 лет, у вашей дочери болезнь не проявится до 25.
Рак груди у людей в возрасте 20-25 лет встречается крайне редко. Это серьезная мутация. 80 процентов случаев рака груди – среди людей до 50 лет, но на практике мы почти не видим пациентов моложе 30. Ни тех, кому удалили бы грудь в целях профилактики, ни тех, у кого проявилась бы болезнь».
P. S. Даша Исаева – о важном:
Использованы материалы Gazet van Antwerp и Het Belang van Limburg. Перевод с нидерландского – Артем Прожога.
Другие драмы в бельгийском футболе:
● «Четыре дня я просто лежал и рыдал». Адский бой кипера «Серкль Брюгге» с лейкемией
