Герои былых времен. Рождение футбола из духа кофейни

 

 

Хорошая история начинается с предыстории. Когда танки въехали в Будапешт в 56-м… Когда в конце войны пропал Валленберг… Когда распалась Австро-Венгрия…

Тогда в Венгрии играли в лучший в мире футбол. Имена, которые когда-то висели на ушах, прыгали на зрителей с афиш будущих матчей, затем превратились в ничто — в рецепт гуляша, в треники Габора Кирая. Об этом — книга Джонатана Уилсона “Герои былых времен”.

Изобретение традиции

Для рецепта хорошей предыстории вам понадобятся место и время. Возьмем будапештские кофейни первых лет после распада империи и городские пустыри, подворотни, зажатые домами, строящегося большого Будапешта начала 20-х, “грунды”. Это наши места.

Время — первые десятилетия XX-го века, от последних лет Австро-Венгрии, от культурного расцвета до белого, красного и коричневого террора, от Витгенштейна и Герцля до Гитлера и аншлюса. Зарождение венгерского футбола оказалось напрямую связано с возможностями его распространения — эмиграцией лучших его представителей по всему миру: от Италии и Германии в Европе, до Уругвая, Бразилии и Аргентины в Латинской Америке.

Третье место

У кофеен и подворотен было нечто общее — они были тем, что социолог Рэй Ольденбург называл “третьим местом”: ни дома (1-е место), ни на работе (2-е) городской воздух не сделает тебя свободным — для этого нужно третье место, нейтральная территория. 

В будапештских кофейнях назначали свидания, устраивали политические дебаты, говорили о футболе. Если в Англии все три вещи в пабах обычно проходили стоя, с кружкой пива в руке — от агитации до наглядной демонстрации силовых приемов из недавнего матча, то в будапештских кофейнях сидели за столиками и могли говорить о тактике — перемещая сахарницы, чайные ложки и салфетки. 

Аналогом кофейного столика в городе были домашние пустыри и подворотни, “грунды”, где чаще всего устраивались игры. Сам город был футбольным полем, полным естественных ограничений — окна соседних домов предостерегали от сильных ударов, узкие проходы предполагали игру в мелкий пас, для обращения с тряпичным или резиновым мячом нужно было учиться почти цирковым трюкам. 

Новые евреи в офсайдной ловушке

 

Легендарным изобретателем “дунайского стиля”, который в начале века еще назывался “шотландским” — поскольку шотландцы, в отличие от англичан, больше держали мяч внизу и чаще пасовали друг другу — называли прибывшего в Будапешт и работавшего с МТК Джимми Хогана.

Однако в скором времени стиль подвергся решительному обновлению. С середины 20-х было отредактировано правило положения вне игры. Теперь, чтобы получить мяч на чужой половине, достаточно было иметь перед собой всего одного защитника (раньше нужны были двое). Игра переросла систему “пять в линию” и стала эволюционировать к “дубль-вэ” — системе с задним защитником, своим перемещением контролировавшим всю атакующую линию соперника (они ведь не могли заступить за него). 

Лучшие игроки с Дуная, австрийская “вундертим” (чудо-команда), сборная Австрии и будапештский МТК адаптировались под новую игру и проехали по Европе и Америкам с успешными турне. Национальное влияние в этих командах не оставалось незамеченным: в США приезжала команда “Хакоах”, целиком состоявшая из игроков еврейского происхождения. Эгри Эрбштейн, Бела Гуттманн были среди тех, кто покорял Нью-Йорк 20-х и обеспечивал кассу проводившемуся любительскому чемпионату США.

Диаспора

Финалисты чемпионатов мира 1934 и 1938 — Чехословакия и Венгрия были прямыми наследниками имперской Австро-Венгерской традиции, не хуже Франца Кафки или Зигмунда Фрейда. И, как Кафка и Фрейд, они вскоре утратили место своего рождения и превратились в мировую футбольную традицию. В 1920-е из Венгрии бежали от “белого” террора местных националистов, с конца 30-х — от нацистских нюрнбергских законов, затем — от Мировой войны (которая почти не затронула Латинскую Америку), в 50-е — от советской оккупации и коммунистических репрессий.  

В Италии 30-50-х работало несколько десятков австрийских и венгерских специалистов, среди которых были Арпад Вайц — самый молодой тренер-победитель серии А (погиб в Освенциме) и Эгри Эрбштейн (погиб в авиакатастрофе с Гранде “Торино”) — один из основателей главной команды послевоенной Италии вплоть до самой эпохи Берлускони. 

В Аргентине и Уругвае — Имре Хиршль и Георги Орт. Хиршль из простого массажиста превратился в одного из тренеров уругвайской сборной на ЧМ-1950 (он также выигрывал титулы в чемпионатах обеих стран). В Бразилии — Дори Кюршнер, чей стиль оказала решающее влияние на Висенте Феолу, будущего тренера чемпиона мира. 

Бела Гуттманн — в Португалии, ставший первым обладателем Кубка европейских чемпионов (после первых пяти побед “Реала”) с “Бенфикой”, подарившей ей дебют Эйсебио (и да, проклявший “Бенфику” навечно за невыплаченные бонусы по итогам сезона). 

И это не говоря о тех, кто остался — Мартин Букови (он еще успел поработать в Швейцарии и Франции) и Густав Шебеш, собравшие непобедимую сборную Венгрии первой половины 50-х, разгромившую сборную Англии на “Уэмбли” (6:3 в 53-м) и распавшуюся после поражения в финале чемпионата мира в Берне в 1954-м и советской интервенции в 1956-м. 

Рождение теории 

 

Мы говорим “Ференц Пушкаш”, мы говорим “Дьюла Грошич”, говорим “Шандор Кочиш”. Джонатан Уилсон проверяет старые будапештские кладбища в поисках полустертых надгробий, поднимает заголовки местных газет, сверяет списки пассажиров трансатлантических пароходов в поисках людей, придумавших футбол. Его теория не требует доказательств, потому что она верна: игра не существует вне истории общества, людей, которых в нее играют. Поэтому нет истории футбола — есть история культуры. И для нее, как для контркальчо — равно важен каждый.

О бессмысленности победы и поражения — в телеге "Бей вперед — игра придет".