Ричард Уильямс. «Смерть Айртона Сенны», глава 8
Сенна и Адриана выглядели устроенными, что, наверное, странно для описания людей, которые постоянно находились в движении, используя частные самолеты, вертолеты и лимузины, которые переправляли их между домом на Алгарве в Кинта-ду-Лаго, домом на пляже Рио в Ангра-дус-Рейс, квартирой в Сан-Паулу на Руа Парагуай и фермой семьи да Силва в Татуи.
«Я чувствовал, что с Адрианой Галистеу Айртону повезло в жизни, — писал Эмерсон Фиттипальди после его смерти. — Он нашел свою вторую половинку, и его зрелость как человека стала очевидной».
Пока Сенна был жив, несоответствие между его социальным происхождением и социальным происхождением Адрианы, воспитанной матерью в гораздо менее привилегированных условиях, не имело никакого значения. Когда он был в отъезде, тестировал машину или выполнял требования спонсоров, Адриана брала уроки английского — языка межнационального общения в паддоке — и занималась бегом под руководством Нуно Кобры, чтобы иметь возможность бегать по утрам с Айртоном, чья преданность режиму физической подготовки была абсолютной.
Кобра был давним близким другом и кем-то вроде личного философа. «Жизнь проходит мимо тебя, — говорила Адриана Сенне в первые недели 1994 года, когда они тренировались на беговой дорожке университета Сан-Паулу. — Хватай её».
В январе Сенна отправился в Эшторил, чтобы опробовать обновленную версию прошлогоднего Williams; новый FW16 был готов только в первых числах марта, за три недели до первой гонки сезона. В промежутках он успел покататься на водных мотоциклах в Ангра и на картодроме в Татуи с племянницами Биа и Паулиньей и племянником Бруно, детьми Вивианы и ее мужа Флавио Лалли.
Находилось время и для деловых вопросов, которые стали играть все большую роль в его жизни. «Я пытаюсь найти новые занятия, источник мотивации, когда я закончу работу, — сказал он. — Я верю, что смогу найти реальные альтернативы в бизнесе». В 1993 году его сделка на миллион долларов за гонку привела к тому, что журнал Forbes поставил его на третье место в своем ежегодном списке самых высокооплачиваемых спортсменов. Его доход вне трека от Banco Nacional, других спонсоров и собственных предприятий, вероятно, удвоил бы эту сумму. Например, видеоигра под его именем разошлась тиражом 800 000 экземпляров; была выпущена линейка одежды для отдыха. Теперь он перешел на более высокую передачу, объявив, что его компания Senna Import стала новым дистрибьютором автомобилей Audi в Бразилии. Компания Cavaro, итальянский производитель велосипедов, выпустила новый горный велосипед из углеродного волокна, носящий его имя. Были коллаборации с часами TAG-Heuer, ручками Mont Blanc и мотоциклами Ducati. А самым близким его сердцу событием стал запуск Senninha e sua turma («Сеннинья и его банда»), остроумного и хорошо нарисованного детского мультипликационного журнала, выходящего раз в две недели и посвященного приключениям мальчика-гонщика, очень похожего на реального героя Бразилии. Сеннинья также катался на гидроцикле, перехитрял злодеев а, в выпуске номер четыре, влюбился в маленькую светловолосую девочку. Сериал, по словам Сенны, был выражением его желания отдать что-то детям; он планировал направить прибыль от некоторых из этих предприятий на проекты помощи беспризорным детям Сан-Паулу. В марте он пожертвовал $45 тыс. в благотворительный фонд помощи больным детям по просьбе своего старого друга профессора Сида Уоткинса, резидента-медика балагана Формулы-1.
Но когда он впервые сел за руль новой машины во время февральских тестов на Поль Рикар, он обнаружил нечто, что его обеспокоило: Williams 1994 года не обладал тем превосходством, которое было присуще его предшественникам и которое убедило его предпринять столь упорные и длительные усилия, чтобы присоединиться к команде. Он был неудобно тесен в кокпите, его управляемость было трудно предсказать, и, как показали испытания в Имоле, он был не так быстр, как новый Benetton Михаэля Шумахера.
В 1992 и 1993 годах сочетание шасси Патрика Хеда, аэродинамики Эдриана Ньюи и двигателя Renault Бернара Дюдо дало Мэнселлу и Просту практически ковер-самолет. Но их господство и дорогостоящее распространение компьютерных технологий в Формуле-1 заставили FIA ввести новый регламент на 1994 год, запрещающий использование устройств, которые были ужасно дорогими даже по завышенным стандартам Формулы-1, а также считались снижающими вклад гонщика и тем самым уменьшающими спорт как человеческое зрелище. Так появились полностью автоматические коробки передач (включая запрограммированную работу McLaren и проектируемую постоянно изменяемую трансмиссию Williams); исчезло устройство, называемое трекшн-контролем, которое согласовывало обороты двигателя со скоростью движения и устраняло пробуксовку колес, что было очень дорого для зрелищности, поскольку практически любой идиот мог нажать на газ и повернуть руль; что наиболее важно для Williams, исчезла чрезвычайно сложная активная подвеска, которую они довели до совершенства, пока другие испытывали с ней проблемы. К этому добавилась еще и уменьшенная емкость бензобака, которая была введена для того, чтобы создать необходимость в остановках для дозаправки, чтобы увеличить развлекательную ценность телевидения: идиотски безответственная мера.
Новый Williams технически был более простым автомобилем, но в природе конструкторов гоночных машин всегда есть стремление к поиску новых решений, и ни одно решение проблем, которые ставит перед собой современный болид Формулы-1, никогда нельзя назвать простым. С того самого дня, как колесо FW16 впервые завращалось, его гонщики и инженеры были обеспокоены.
Шумахер, напротив, выглядел и говорил очень уверенно в Сильверстоуне в середине марта, выполняя последние работы по доводке своего Benetton за десять дней до старта гонки в Бразилии. Но он не был настолько глуп, чтобы переигрывать, когда ему сказали, что люди рассуждают о том, что он теперь быстрее Сенны. «Приятно осознавать, что люди доверяют мне, — сказал он, когда яркое весеннее солнце прогнало грозовые тучи по небу за пределами автодрома Benetton, а по полю пронеслось тявканье одинокого Tyrrell. — Единственное, что я могу сказать, это то, что у меня есть еще один год опыта. Надеюсь, мы сможем потеснить Williams, иногда держаться рядом, иногда выигрывать гонки, но что касается титула, думаю, мы все еще в одном шаге от него».
Сенна и Хилл, по его словам, имели «лучший пакет» на сезон. «Но это не значит, что в некоторых гонках, где они не найдут правильных настроек, мы сможем найти очень хорошие настройки — и мы будем очень близки, мы будем бороться вместе, а затем благодаря стратегии или чему-то еще мы будем выигрывать гонки. Но слишком много плохого должно произойти с другими командами, чтобы у нас действительно был шанс выиграть чемпионат. Такие гонщики, как Сенна или Хилл, такая команда, как Williams... они не совершают ошибок».
В тот день его команда была полезна одинокому наблюдателю, но когда их спросили о назначении трех цветных кнопок в центре рулевого колеса Benetton, они дружно замолчали. Это было любопытно, но в тот момент не казалось очень важным.
Через несколько дней Williams провела финальные тесты в Сильверстоуне и пригласила представителей СМИ. Дэймон Хилл, находясь под давлением британских газет и желая сравняться с подвигами ушедшего Найджела Мэнселла, заявил журналистам, что не намерен становиться очередной жертвой того, что он называет «сеннафобией»: умное описание момента, когда уважение к маэстро перерастает в страх, подавляющий агрессию. Хилл читал учебники истории и знал, что стало с Чекотто, Де Анджелисом, Дамфрисом и Майклом Андретти, и как пострадали даже Прост и Бергер. Его товарищ по команде, по его словам, был всего лишь еще одним гонщиком, пусть и великим.
Сенна отправился в Интерлагос, чтобы отпраздновать десятую годовщину своего прихода в Формулу-1, не зная, что его ждет. «Машины очень быстрые и сложные в управлении, — сказал он. — Это будет сезон с большим количеством аварий, и я рискну сказать, что нам повезет, если не случится чего-то действительно серьезного». В этом году чемпионат будет более открытым, добавил он; он и так бы сказал это, но в этот раз он говорил серьезно.
На послеквалификационной пресс-конференции, организованной компанией Renault, сразу после завоевания поул-позиции, на треть секунды опередив Шумахера, он разделил трибуну с Патриком Фором, президентом спортивного подразделения французской компании, и сразу же разразился одной из своих проповедей о необходимости борьбы с самоуспокоенностью. «Сегодня мы увидели, что разрыв между нашей машиной и машиной Шумахера практически незначителен», — сказал он. Затем он глубоко вздохнул и повернулся к Фору. «Что касается будущего сезона, то все зависит от программы развития, которую могут осуществить Williams-Renault и Benetton-Ford. Я надеюсь, что мистер Фор продолжит подталкивать техников из Renault к тому, чтобы они продолжили разработку двигателя, а также подтолкнет Фрэнка Уильямса, Патрика Хэда и всех инженеров к новым модификациям в разработке шасси». Подобная самокритика, обычно ограничивающаяся за закрытыми дверями моторхоума или отлаженной работой в зале заседаний, была произнесена еще до того, как был пройден хотя бы один круг в сезоне. В некоторых отношениях это был привычный и в прошлом эффективный гамбит. Renault и Williams поставили в известность, что, несмотря на два подряд чемпионства с Мэнселлом и Простом, теперь они должны готовиться не только к другим обстоятельствам, но и к требованиям более жесткого характера. Он говорил, что ничто так не поможет, как полная самоотдача.
Особенно Сенну беспокоила реакция автомобиля на неровности, а также его нежелание держать курс в поворотах на низкой скорости. Интерлагос — это трасса с абразивным, неровным покрытием, по сравнению с асфальтом бильярдного стола на большинстве трасс Гран-при, и без своей электронной системы управления Williams плохо на нее реагировал. По оценке Хилла после сезона, на этом этапе машина была «практически неуправляемой» в медленных поворотах. «А на быстрых она грозила вылететь с трассы в любой момент», — добавил он, отметив, что проблема усугублялась узким пространством для ног, которое мешало переносу правой ноги с педали акселератора на тормоз.
Сенна, стремясь скрыть эти проблемы от внимания соперников и продолжить борьбу за лидерство в сезоне, вышел в лидеры со старта в воскресенье днем и создал небольшой задел, пока Шумахер искал способ обойти Ferrari Алези. Однако к моменту первых пит-стопов Шумахер отставал всего на секунду, и хорошая работа команды Benetton позволила ему покинуть пит-стопы с небольшим отрывом, который он вскоре увеличил до пяти секунд, а затем, после второй серии остановок, до девяти секунд. Казалось, Сенна ничего не может с этим поделать, но за двадцать пять кругов до финиша он начал атаку. Постепенно разрыв сократился: 9,2 сек., 8,1, 6,3, 5,5, 6,2, 6,0, 5,0. Но на следующем круге, пятьдесят шестом, когда до финиша оставалось пятнадцать кругов, он выходил из Котовелло, медленного подъема на девяностоградусном левом повороте, когда включил третью передачу, и задняя часть машины вышла с траектории, закрутив ее в полуспин. Когда Williams остановился на середине трассы, двигатель заглох. Вокруг трассы его родные зрители смотрели на него, потрясенные, обманутые в развязке, на которую они так рассчитывали. Сенна расстегнул ремни и сошел с трассы, оставив победу Шумахеру. На телевизионных мониторах без сентиментальности сообщалось, что в момент начала вращения его сердце билось со скоростью 164 удара в минуту.
Это выглядело как самая банальная ошибка, которую может совершить новичок или гонщик из низшей формулы, впервые ощутивший мощь болида Формулы-1, а не трехкратный чемпион мира. Тем не менее он попытался взять вину на себя. «С машиной все было в порядке, — признался он. — Это была моя вина. Я слишком сильно давил». В моторхоуме его слова несли в себе другое послание, которое было передано в Didcot, где инженеры Williams продолжали бороться с проблемой. И он, и Хилл, который финишировал вторым после ликующего Шумахера, нуждались во внимании Йозефа Леберера, выездного массажиста и рефлексотерапевта Сенны, чтобы снять напряжение от борьбы с дурными наклонностями собственных машин.
Теперь они расплачивались за позднюю поставку FW16, за то, что позволили Benetton потратить лишние недели на испытания и доработку B194. Но у Сенны были подозрения, что дело не только в этом. А на второй гонке, Гран-при Пасифик на новой трассе Аида близ Осаки в Японии, его мысли еще больше помрачились. Он взял поул, опередив Шумахера на пятую долю секунды, но на утренней субботней разминке и он, и Хилл закрутили свои машины в одном и том же повороте. В паддоке в день гонки Сенна в течение часа лежал на полу фургончика Williams, приводя свои мысли в порядок. Однако его гонка длилась всего несколько секунд. Шумахер стартовал лучше и вошел в первый поворот. Позади него Сенна почувствовал удар носом Хаккинена по своей коробке передач. Williams вильнул в сторону, создав широкую мишень, в которую угодила Ferrari Николы Ларини, и оба оказались в песке, а Шумахер помчался к победе. После этого Сенна стоял и наблюдал за двумя Benetton, отмечая различия в поведении машины Шумахера и внешне идентичной, но гораздо более медленной машины его молодого голландского партнера по команде Йоса Ферстаппена.
Отставая от Шумахера в чемпионате на двадцать очков, Сенна еще больше подстегивал команду. По сравнению с Benetton, FW16 не хватало сцепления с дорогой в медленных поворотах, его переднее антикрыло было неэффективным, а то, как воздух обтекает его корпус, делало его слишком чувствительным к изменению угла наклона (смещение баланса вперед и назад, вызванное ускорением и торможением). Это была дерганая машина, не внушающая доверия; «ужасная», по словам Хилла. На самом деле, это не тот автомобиль, который можно взять за шиворот и разогнать до предела, как это сделал Сенна в предыдущем сезоне на маломощном, но очень энергичном и отзывчивом MP4/8. Но даже это, по мнению Сенны, не вполне объясняло успех Шумахера и Benetton, который, на первый взгляд, был не более чем исключительно одаренным и амбициозным молодым пилотом за рулем тщательно разработанной, но совершенно стандартной комбинации машин (с двигателем Ford, который, по некоторым данным, менее мощный, чем Renault.). Этого, по мнению Сенны, должно было быть недостаточно.
Все первые недели сезона были опасения, что кто-то найдет способ обойти новый регламент, который был разработан, чтобы сократить разрыв в характеристиках между машинами и вернуть гонки в руки гонщиков. Перед Интерлагосом Мосли пригрозил «драконовскими» наказаниями: любой, кто будет пойман на мошенничестве, будет исключен из чемпионата. Но поиск ограничений правил — это, в конце концов, то, для чего нужны конструкторы гоночных автомобилей, и никто не был очень удивлен, когда в Японии по недосмотру Ларини технические инспекторы FIA обнаружили некую программу контроля тяги, спрятанную в программном обеспечении управления двигателем Ferrari. Неожиданностью, по крайней мере для непросвещенных людей, стало нежелание властей применить обещанные санкции. Считалось, что пощечины будет достаточно. Но тогда какое значение будет иметь сезон без Ferrari для кассы?
Все мысли Сенны были заняты следующей гонкой, в Имоле 1 мая, но десятью днями ранее он выполнял патриотический долг в Парке Принцев в Париже, давая старт товарищескому футбольному матчу между сборной Бразилии и «Пари Сен-Жермен», клубом Раи де Оливейры и Рикардо Роши, двух членов бразильской сборной. Одетый в серый джемпер и черные слаксы приятным весенним вечером, он встретил аплодисментами ряды бразильских изгнанников города, одетых в желтые и зеленые цвета, задрапированных в bandeira и играющих мелодии самбы на барабанах и трубах. К сожалению, их энтузиазм был вознагражден лишь стерильной безголевой ничьей, после чего бразильского тренера, бесконечно терпеливого Карлоса Альберто Паррейру, прижали к стене раздевалки шестьдесят с лишним футбольных репортеров, которые следовали за ним через Атлантику и теперь хотели узнать от имени 150 миллионов экспертов дома, как, черт подери, он рассчитывал выиграть Кубок мира с такой кучкой недотеп.
Сенна ускользнул в ночь, чтобы поужинать в ресторане La Coupole со своим другом Антонио Брагой. И гонщик, и футбольная сборная были фаворитами на четвертый чемпионат мира в 1994 году, и у обоих были проблемы.
Когда он прибыл в Имолу на вертолете во второй половине следующего четверга, 28 апреля, то обнаружил, что Хед, Ньюи и техники Williams уже вовсю работают. Передние колеса были сдвинуты назад, как и переднее крыло, которое также было поднято. В совокупности эти изменения улучшили аэродинамический баланс, хотя дальнейшие события в сезоне показали, что в поведении Williams на этом этапе было еще много неправильного.
На обложке журнала Autosport за ту неделю была помещена фотография бразильца с задумчивым видом и заголовок: «Сенна: сможет ли он держать удар?» Упрощение в стиле таблоидов и оскорбление трехкратного чемпиона мира, но хороший показатель степени, до которой автогонки, как и большинство других современных видов спорта с телевизионной аудиторией, стали зависеть от постоянно растущего уровня шумихи. И, после кружения и аварии в двух гонках, возникает вопрос, который стоит задать.
В результате работы в Didcot Williams стал немного лучше, и в тот уик-энд он снова показал быстрейшее время на тренировке, третье в трех гонках того сезона и шестьдесят пятое и последнее в своей карьере.
В первый день квалификации его время было на полсекунды быстрее, чем у Шумахера, но день был сорван эффектной аварией Рубенса Баррикелло, чей Jordan пронесся по воздуху на скорости 235 км/ч, как реактивный истребитель, а затем пробил стенку из шин на Variante Bassa и дважды перевернулся. Когда молодой бразилец пришел в себя в боксах, над ним стоял Сенна. Затем, убедившись, что его соотечественник не получил серьезных травм, он вернулся, чтобы завершить тренировку и провести большую часть дня в напряженном общении со своим гоночным инженером Дэвидом Брауном.
В пятницу днем он увидел своего пилота Оуэна О'Махони, который прилетел в аэропорт Форли на своем восьмиместном самолете British Aerospace HS125 стоимостью $12 млн. О'Махони был удивлен, когда Сенна вручил ему три подписанные фотографии, на которых он запечатлен вместе с О'Махони. «У меня никогда не было фотографии, на которой мы были бы вместе, — вспоминал пилот пять дней спустя, стоя в зоне прилета аэропорта Сан-Паулу в ожидании гроба своего работодателя. — Я давно собирался попросить его об этом. И вдруг, посреди собрания Гран-при, он порылся в своем портфеле и достал их. Я не знаю, почему это должно было произойти именно тогда».
В субботу днем, за восемнадцать минут до конца второй квалификационной сессии, австрийский гонщик Роланд Ратценбергер вылетел с трассы на повороте Вильнев, возможно, в результате повреждения переднего крыла его Simtek, когда он наехал на бордюр на предыдущем круге. Он ехал со скоростью, приближающейся к 322 км/ч, когда врезался в бетонную стену, ограждающую эту часть трассы, и получил травмы, от которых скончался мгновенно.
Ратценбергер стал тридцать вторым гонщиком, погибшим в послевоенной Формуле-1, но также и первым за последние двенадцать лет, с тех пор как погиб Рикардо Палетти, въехав в заднюю часть другого автомобиля на решетке в Монреале в 1982 году. Это сделало смерть Ратценбергера еще более резонансной для поколения гонщиков, которые никогда не переживали подобную потерю, по крайней мере, на таком уровне. (Для сравнения, за время пребывания Стирлинга Мосса в Формуле-1, с 1954 по 1961 год, на этапах Гран-при погибло семь гонщиков). Сенна особенно сильно переживал, и когда сессия была остановлена, он изъял машину безопасности, приехал на ней на место происшествия, где он осмотрел трассу и обломки, после чего вернулся в боксы. Там он получил выговор от директора гонки Джона Корсмита за то, что взял машину, не спросив разрешения. Корсмит был прав, по крайней мере, по правилам: машина могла понадобиться в другом месте. Но Сенна думал о других императивах, и между ними завязался долгий спор. «Хоть кто-то заботится о безопасности», — крикнул он Корсмиту. Те, кто был рядом с Сенной в тот день, помнят выражение его лица, которого они раньше не видели; неудивительно, ведь ему впервые пришлось столкнуться с последствиями смерти коллеги по Формуле-1.
В тот вечер в своем отеле в Кастель-Сан-Пьетро, в 10 километрах от Имолы, он дважды звонил Адриане — до и после ужина. Она приехала из Бразилии в их дом в Алгарве накануне. В первом звонке он сказал ей, что не хочет участвовать в гонках на следующий день. Он никогда раньше не говорил ей таких слов. Он плакал.
Позже, после ужина с друзьями и разговора с Фрэнком Уильямсом, который остановился в том же отеле, он снова позвонил ей, и на этот раз его голос был более спокойным, а отношение — другим. Теперь все в порядке, сказал он. Он собирался участвовать в гонках. Его последние слова, обращенные к ней: «Приезжай и встреть меня в аэропорту Фару завтра в восемь тридцать вечера. Не могу дождаться, когда увижу тебя».
Более спокойное настроение сохранилось и на следующее утро, в день гонки, когда он был быстрейшим в разминочной сессии, а затем записал круг для французского телеканала TF1, где Прост давал комментарии. По автомобильной радиосвязи Сенна передал приветствие: «Я хотел бы поприветствовать своего старого друга Алена Проста. Передайте ему, что мы очень скучаем по нему». Позже они с Простом тепло пообщались в паддоке. «Мне тебя не хватает», — повторял Сенна сопернику, который больше не представлял угрозы.
Сенна и Бергер беседовали с Ники Лаудой, ныне специальным консультантом Ferrari, об этих авариях и поднятых ими проблемах. Они обсудили идею провести встречу в Монако, на следующей гонке, чтобы возродить старую концепцию Ассоциации гонщиков Гран-при — организации, созданной в середине шестидесятых по инициативе Джо Бонье, чьи инициативы улучшили безопасность трасс и машин в относительно примитивную эпоху, а затем увяли в восьмидесятые, отчасти в результате собственного успеха в снижении уровня опасности. Позже утром, на обычном предгоночном брифинге гонщиков, они встали и почтили память Ратценбергера минутой молчания. Действуя по указанию Сенны, Бергер высказал оговорку по поводу использования автомобиля безопасности, который должен был выезжать на трассу после аварий, чтобы поддерживать движение, пока трассу не расчистят. Они опасались, что если заставить машины ехать на низкой скорости, то шины успеют остыть, что сделает их неэффективными и, возможно, опасными в моменты после возобновления гонки. Сенна добавил несколько слов. Он, Бергер и Шумахер покинули собрание, погрузившись в беседу.
Время гонки. И несколько хороших примеров того, как смерть делает забавные вещи с воспоминаниями свидетелей. Кто-то говорит, что видел, как Сенна перед гонкой ходил вокруг задней части своей машины и подозрительно ее разглядывал. Другой человек, знавший его так хорошо, как никто другой кроме его семьи, говорит, что даже то, как он натягивал свою огнеупорную балаклаву, было другим. Другой отмечает, как будто это глубоко значимо, что он отступил от своей обычной практики, сняв шлем, когда машина стояла на решетке перед стартом в Имоле, чего он никогда не делал (неверно: иногда делал). Дэймон Хилл, напротив, говорит, что он был в нормальном состоянии психологической подготовки к гонке: «полностью сосредоточен».
Адриана смотрела по телевизору из Португалии. «По-моему, — пишет она в своих неловких, но трогательных мемуарах, — в этот момент с напряженным выражением лица и руками, крепко сжимающими машину, он просто размышлял. Впервые за свою карьеру он почувствовал хрупкость машины и хрупкость человека. На его глазах только что умер человек. Друг разбился о стену. До этого момента гонщик Айртон Сенна сидел в своей машине и ездил на пределе возможностей. Внезапно в его жизнь вмешались другие чувства: удивление, страх...»
Справедливое предположение с расстояния в несколько сотен километров. Во всем этом нет ничего таинственного или мистического. Но когда началась гонка, гонщик взял верх.
Он лидировал с самого начала, а Шумахер остался позади. Однако не успели все участники пересечь стартовую линию, как начался хаос. Джей Джей Лехто заглох на своем Benetton, и в него сзади врезался Педро Лами. Колесо от Lotus Лами оторвалось и полетело в толпу, ранив восемь зрителей и полицейского. Когда двадцать четыре оставшихся автомобиля с воем пронеслись по задней части трассы, Джон Корсмит выслал машину безопасности.
Именно об этом беспокоились Сенна и Бергер. В том сезоне машина безопасности была заимствована из гонок Индикар. Ее задача — появиться во главе гонщиков, прямо перед лидером, замедлить их и циркулировать до тех пор, пока не будут убраны обломки и не будет подчищено разлитое масло. В Америке она выполняет второстепенную функцию — позволяет пелотону сбиваться в кучу, искусственно усиливая волнение. Нет сомнений, что именно об этом думали Мосли и Экклстоун, когда FIA принимала эту идею. Испуганные опасностью падения рейтингов после нескольких лет процессионных гонок в эпоху McLaren и Williams, они искали все, что могло бы повысить фактор остроты ощущений. Одним из понятий стали остановки для дозаправки — всего через десять лет после того, как они были запрещены по соображениям безопасности; другим — автомобиль безопасности. Но Сенну и Бергера беспокоило то, что когда шины машин остынут, недостаток тепла снизит давление внутри шины, резина сожмется, и диаметр шин уменьшится. Для автомобилей с дорожным просветом, отрегулированным настолько тонко, что пара миллиметров может испортить управляемость, это может стать решающим фактором.
На протяжении пяти кругов Сенна следовал за черным седаном, а Шумахер и остальные ехали за ним по пятам. На стартовой прямой маршалы быстро убирали обломки машин Лами и Лехто. Затем, когда пелотон приблизилось к финишной прямой в конце пятого круга, автомобиль безопасности выехал на пит-лейн, предоставив гонщикам возможность возобновить борьбу.
Когда они входили в Тамбурелло, плоский левый поворот после боксов, Шумахер заметил, что Сенна занимает жесткую линию, машина виляет на кочках, а из магниевых пластин под машиной вылетают искры. В этом не было ничего экстраординарного, хотя позже выяснилось, что Сенна предупредил Хилла о неровностях в Тамбурелло, сказав ему держаться шире.
В конце шестого круга они пересекли линию: Сенна по-прежнему лидировал, Шумахер был близко позади, а Хилл отставал уже на пять секунд, на холодных шинах его машина чувствовала себя неустойчиво.
Шумахер с двумя победами и двадцатью очками, Сенна — ни с чем. Люди говорят о Шумахере как о новом Сенне, возможно, даже более быстром и сильном, чем прежний. Лет на десять моложе, это точно. Адриана знала, что Айртон воспринимает его всерьез, ведь он называл его только «немцем», так же как в годы их отравленного соперничества он называл Проста «французом».
«Наш сезон начинается здесь», — сказал Сенна тележурналисту перед гонкой. Теперь на скорости 305 км/ч он в седьмой раз вошел в Тамбурелло.
Фрэнк Уильямс наблюдал за этим с телевизионного монитора в боксах Williams. Камера с вертолета фокусировалась на обломках, а маршалы в оранжевой форме суетились вокруг желтого шлема. Одна во всем мире камера непоколебимым взглядом смотрела на него.
«Три минуты... пять минут...» Спустя много месяцев в своем офисе на заводе Didcot, пристегнутый к стоячей раме, которую он иногда использует вместо инвалидного кресла, Уильямс вспоминал, как ему казалось, что это длится целую вечность. «Старые добрые итальянские телекамеры не оставляли его в покое. Смех, в котором нет ничего смешного, вспышка его поразительных нефритовых глаз. Телевидение — одна из главных причин успеха спорта, но это также и проблема, с которой нам приходится сталкиваться. Когда Айртон погиб, это вызвало огромный резонанс. Ужасно. Но мы не можем иметь все, что угодно».
Даже когда в 1955 году в Ле-Мане погибли восемьдесят человек, гонки продолжались. Так бывает всегда. Дэймону Хиллу пришлось проехать мимо аварии, зная, что это Сенна, зная, что это серьезная авария, но не зная, жив он или мертв.
Я вспомнил слова Фила Хилла, первого американского чемпиона мира, сказанные им в начале шестидесятых, когда он на своем Ferrari проезжал мимо места аварии, в которую попал его товарищ по команде: «Как это повлияло на меня? Никак. Я кажусь черствым? Раньше меня бы разнесло на кусочки. Я видел подобную аварию и чувствовал такую слабость внутри, что мне хотелось бросить все, остановить машину и выйти. Я с трудом заставил себя проехать мимо. Но теперь я старше. Когда я вижу что-то ужасное, я опускаю ногу, потому что знаю, что все остальные поднимают ее».
В случае с аварией Сенны все было иначе. Красные флаги появились, когда машины проходили поворот Акве Минерали на заднем участке трассы. Они замедлились, и Шумахера они остановили у въезда на пит-лейн. Если бы им тогда сообщили о смерти Сенны, возможно, никто из них не захотел бы возобновить гонку. Смерть Сенны была другого порядка. Он был лучшим из них, и они считали его несокрушимым. Позже большинство из них отвечали одинаково: если это могло случиться с ним, то может случиться и со мной. Но, ожидая на пит-лейн указания выезжать и формироваться к возобновлению, они не знали.
Они не знали, потому что на месте это не было подтверждено. Если бы это было так, итальянская полиция взяла бы все в свои руки и начала расследование, допрашивая свидетелей, конфискуя оборудование и предотвращая проведение гонки. Помните: «Телевидение — одна из главных причин успеха спорта...»
Тело Сенны было извлечено из смятого Williams и положено на землю, где профессор Уоткинс и его команда провели трахеотомию, чтобы очистить дыхательные пути, и массаж сердца, чтобы привести его в чувство. Официально он был еще жив, когда его увезли в Ospedale Maggiore на вертолете, чей мягкий, балетный взлет был запечатлен камерой телевизионного вертолета.
В паддоке царило смятение, слышался слова, передаваемые по испорченному телефону. Сказал ли профессор Уоткинс Экклстоуну «Это его голова» или «Он мертв»? А что Экклстоун сказал Леонардо да Силве, брату Сенны? В 14:55, через тридцать восемь минут после аварии, гонка возобновилась. Бергер лидировал несколько кругов под бурные аплодисменты домашней публики Ferrari, а затем сошел: по словам его команды, что-то случилось с левым задним углом машины. Возможно, так оно и было.
Шумахер одержал уверенную победу, опередив Ларини и Хаккинена. На подиуме, все еще не понимая, что происходит, они втроем улыбались, махали руками и обдавали толпу шампанским, выглядя очень молодо.
Когда Адриана увидела аварию, первой ее мыслью было: «О, хорошо, сегодня он вернется домой пораньше». Потом она поняла, что все серьезно. По радио ей сообщили, что он пришел в сознание. Ее подруга Луиза Брага, жена Антониу, позвонила и сообщила, что зафрахтованный самолет ждет на взлетном поле, чтобы доставить ее в Болонью — это три часа полета.
Она сидела в ожидании взлета, когда Антониу позвонил из Имолы и сообщил, что Айртон умер. Когда Бергер приехал в больницу после гонки, его сердце еще билось под искусственной стимуляцией, но в мозгу не было никакой активности, и в 18:40 врачи решили, что все кончено. Самолет вернулся к терминалу, и обе женщины отправились на виллу Брагаса в Синтре, чтобы составить новые планы на полет в Сан-Паулу.
Бергер тоже отправился в Сан-Паулу, а затем вернулся в Австрию, на похороны Ратценбергера. Пересекая туда-сюда Атлантику, стоя рядом с могилами двух коллег и видя лица их погибших семей, он долго думал о завершении карьеры. В среду следующей недели он созвал пресс-конференцию.
«Я хорошо зарабатывал, — сказал он. — Я ездил в хороших командах, выигрывал гонки, имел поул-позиции... в общем, не так уж много нужно было доказывать. Так какой смысл рисковать? Этот вопрос я задал себе на прошлой неделе. Но с другой стороны, какова остальная часть моей жизни?»
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
