«В начале войны проблем с едой мы не ощущали. У немцев ведь всегда на полочках что-то припасено. Я помню, как к нам прибегала соседка с чашечкой, просила немножко, пару ложечек, манки для своего ребёнка. И бабушка ей насыпала манки.
Ещё не наступила зима, ещё шла осень 41-го. Ещё можно было безмятежно отдать кому-то столовую ложку манки. Никто же не предполагал, что блокада будет так долго длиться. А потом наступила зима, и бабушка перешла на режим строгой экономии и дисциплины. Она больше не давала нам хлеб просто так. Только строго по часам. Помню, я сидела как истукан и подолгу смотрела на часы, на то, как бежит стрелка к тому заветному моменту, когда бабушка нам что-то даст. А ведь очень многие гибли из-за того, что сразу съедали свои 125 граммов хлеба, которые выдавались на сутки в самую тяжёлую зиму.
У бабушки с довоенных времён оставалась горчица. Роскошь! С ней казался вкусным даже студень из столярного клея, который тогда все в Ленинграде варили. Ещё у нас оставалась сода, мы бросали её в кипяток, и получалась шипучка.
Топили в основном — мебелью, в итоге сожгли всю, кроме того, на чем нужно было спать и сидеть. В буржуйке сгорело полное собрание сочинений Толстого, прижизненное издание. Но тут так: или смерть, или книжки в огонь…
Сначала уехал папа — он эвакуировался с ТЮЗом, где к тому времени работал. Улетел буквально последним самолетом, после чего кольцо блокады окончательно сомкнулось. Мы с мамой почему-то с ним не поехали. Не знаю, в чём была причина. Может быть, потому, что всех взять не могли. Кстати, к нам отец так и не вернулся — в эвакуации у него появилась новая семья. Зимой 1941-го не стало нашей квартиры — в неё попал снаряд. Причем, по слухам, это был наш снаряд — то ли недолёт, то ли перелёт… Я очень хорошо запомнила, как мы вернулись домой и увидели выбитые стёкла и двери, рояль, бедный, весь в штукатурке, всё размётано…
Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке — видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита…»
Алиса Бруновна Фрейндлих, 87 лет.
#книги, #история, #сборная СССР, #День Победы, #соцсети.