Галерея не сыгравших. Ричард Кирклэнд. Две жизни Пи Уи, или Тюремный рок. Часть вторая
Рик рано узнал цену деньгам – каждый цент в семье был на счету. Положение усугублялось тем, что отец Пи Уи и так-то любил заложить за воротник, периодически уходя в запои – и с такой же незавидной регулярностью вылетая с работы, а тут и вовсе взял – и пропал, в смысле – уехал. Так что все заботы о семье легли на плечи матери. Которая, хоть и начисляла зарплату другим, сама высоким жалованьем похвастаться никак не могла.
И Ричарду, хочешь не хочешь, а пришлось искать хоть какие-то возможности для заработка. Едва ли не единственной таковой в Гарлеме в те времена для подростка – чтобы она приносила мало-мальский доход и была при этом легальной и не связанной с криминалом – оставалась продажа газет на улицах.
«Я был ещё совсем пацаном, когда стал задерживаться на улице до ночи. Иногда возвращался домой уже за полночь, а мог и вовсе не появляться до самого рассвета. Мне тогда было одиннадцать лет; может – двенадцать. Я начал продавать газеты. Продавал их до позднего-позднего вечера. Это было не слишком здорово, потому что оставаться на улицах ночью, если ты – двенадцатилетний сопляк, не так уж безопасно».
Конечно, Пи Уи на этой фотографии нет, но его легко представить на месте одного из этих мальчишек. Впрочем, лично Рик занимался этим не царским делом не так уж и долго...
К тому же денег это приносило немного.
«Так что я нашёл ещё один способ подзаработать. Я отправлялся к одному здоровенному продуктовому магазину через улицу от нашей и там открывал для пассажиров дверцы такси. Магазин принадлежал белым. Я тогда не различал их: итальянцы, немцы, евреи – мне было всё равно; для меня все они были просто «белыми людьми». Я открывал двери такси – и люди, приехавшие купить еды, давали мне немного денег».
И всё же главным источником доходов для Рика пока оставалась продажа газет. В одном из интервью он так рассказывал о том периоде своей жизни:
– Я продавал «New York Daily News». И, в общем-то, преуспевал в этом деле. Я разработал отличный маршрут, по которому газеты разносились к читателям.
– И как много адресатов включал этот ваш маршрут?
– Где-то семь.
– Семь?
– Семь.
– Может быть, вы имеете в виду – семьдесят?
– Семь.
– Вы хотите сказать, что доставляли всего семь газет?
– Нет, нет. Мы получали для продажи здоровенные, тяжёлые кипы газет. Так что мне пришлось нанять семерых парней, которые разносили их по маршруту. На меня тогда работали семеро ребят.
– На вас работали другие, когда вам было всего двенадцать лет?
– О, да, да, да. Сам я этим уже не занимался. Они разносили и продавали газеты. Так что – да, я нанимал этих ребят. Я был маленьким предпринимателем, хотя в то время я этого, конечно, не понимал, да и слов-то таких не знал.
– И вы считали это нормальным?
– Да, в этом ведь не было ничего плохого.
Вот тогда-то, когда Рик только начал продавать газеты, он и встретился с человеком, которому суждено сыграть во многом судьбоносную роль в жизни Пи Уи и стать его… ну, можно даже сказать, наставником.
«Там я познакомился с парнем, которого звали Билли Блэйз. Он был старше меня на три года, но мы стали с ним самыми большими друзьями. Да уж, мы почти всё время были вместе. Билли был авантюристом, игроком – во всех смыслах. Он очень любил играть в азартные игры – в кости и всякие другие, и умел это делать. Но, вообще-то, вся улица была для Билли игровым столом. Он любил обделывать дела быстро… И меня учил тому же. Билли был крепким и жёстким парнем – как гвоздь. Билли не ходил в школу и нигде не работал, потому что он уже тогда был тем ещё hustler`ом».
Это слово – «хастлер» – трудновато перевести на русский. В американском сленге у него слишком много значений: и «вор-карманник», и «сутенёр», и «девка», и «шлюха», и «торговец наркотиками», и «пробивной делец», и «энергичный человек», и «азартный игрок», и просто «бесцеремонная личность» – и это ещё далеко не всё. Называя друга «хастлером», Пи Уи имеет в виду, что тот был мастером обтяпывать разного рода грязные делишки, проворачивать всякие аферы – то есть это человек, тесно связанный с криминалом, но при этом не являющийся бандюгой-громилой в общепринятом смысле этого слова. Хастлер – это эдакий Остап Бендер, но с парой значительных отличий: он ещё нахальнее, чем сын турецкоподданного, и знает не меньше способов отъёма денег у населения, но все они – не просто «сравнительно честные», а сплошь противозаконные. Оружие хастлера – это обычно хитрость, сноровка и ловкость, а не голая сила. Соответствующими методами он и «работает». Причём звание «хастлера» ещё нужно заслужить, проявив всё те же качества – смекалку, сметку и изворотливость (с уголовным уклоном). Пожалуй, на русском к этому слову ближе всего «проныра», «пройдоха», «ловкач», «проходимец», «прощелыга» – хотя все они передают тот смысл, который вкладывают в понятие «хастлер» на американских улицах, лишь отчасти. Просто так называть тебя «хастлером» никто не станет – этого нужно добиться. Значит, уже в 15 лет у этого самого Билли Блэйза была в Гарлеме особая репутация, он заслужил определённый статус-титул… Кстати, в англоязычном баскетбольном сленге (да и вообще – спортивном) это слово тоже используется. Так иногда – сравнительно редко – называют либо игроков такого же склада – хитрых, быстрых, которые могут не просто обыграть, а… ну, обмануть, что ли, своего оппонента, либо – в большинстве случаев – тех, кто всегда играет изо всех сил, выкладывается каждую секунду на всю катушку, действует максимально энергично и за счёт этого переигрывает более мастеровитых соперников. Американские тренеры, когда хотят, чтобы их подопечные взвинтили темп, заиграли быстрее, частенько орут: «Come on, hustle up!!!»
Впрочем, сам Пи Уи формулирует это немного другими словами: «Ну, вы просто ведёте существование там, на улице, и вам как-то надо выживать на этих улицах, верно? Так вот, Билли отлично это знал – как выжить. Он много чего знал. Кому и как одалживать деньги, например. И он превосходно играл в азартные игры на деньги. О, он был просто невероятным игроком. Он рассказал мне много чего – открыл столько всяких секретов! Он научил меня, как играть – и как мухлевать при этом. Он показал мне, как обманом выигрывать в крэпс (игра в кости). Ну да, он меня обучал. А я оказался хорошим учеником, и учился быстро – потому что я не собирался всю жизнь продавать газеты. Учился разным штукам, которые могли принести деньги.
Пока ребята продавали для меня газеты, я проводил всё время с Билли Блэйзом – и учился. Я учился, как играть в азартные игры; он объяснял мне всё это… – вообще, когда Кирклэнду приходится вспоминать те дни, он часто замолкает, делает длинные паузы, грустно улыбается, вздыхает – видно, что ему нелегко возвращаться в мыслях в то время. – Вам, наверное, интересно, как это могло произойти. Да, у меня был строгий, очень строгий отец. Моя мать была хорошей женщиной. Мои родители были вместе со мной. И вы, скорее всего, задаётесь вопросом: как, как я мог подпасть под влияние такого человека, как Билли Блэйз?
Но это не так. Это я влиял на Билли. Потому что мой разум работал без передышки; каждую свободную минуту я обдумывал, искал способы, как заработать деньги, стать успешным, изменить жизнь своей семьи. Ладно, я понимал, что, может быть, этого можно достичь и законным способом. Но на это ушло бы много, слишком много времени. А я тогда не заморачивался по поводу способов и средств, за счёт которых могу прийти к цели. Так что это я давил на Билли, а не он на меня. Наоборот, он говорил мне: «Послушай, чувак, твоему отцу сильно не понравится, если он узнает, что я показал тебе, как делается эта штука; он здорово разозлится». А я ему отвечал: «Да ладно, ладно, я в курсе. Но знаешь, что? Ведь он же будет бить не тебя, он отлупит меня!»
Ричард не может сказать определённо, когда он по-настоящему увлёкся баскетболом. Зато он помнит точно, когда сделал первый уверенный шаг по неверной криминальной дорожке. Всё началось с таксистских медальонов…
«Пожалуй, одна из первых штук, которым научил меня Билли Блэйз, это трюк с таксистскими медальонами. Это было круто – оторвать медальон с машины. Правда, сам я тогда был ещё сопляком, так что всё дело проворачивали они. А я просто стоял на стрёме где-нибудь на углу и смотрел, чтобы не появились копы и не застукали нас. Ну, мы отрывали медальоны с машин и потом их продавали – где-то за десять-пятнадцать тысяч долларов. Люди даже не догадываются, как дорого стоят эти штуки. Я понимаю сейчас, что если бы мы хотели, то могли бы легко загонять их и по пятьдесят или даже шестьдесят тысяч. Но тогда мы об этом не задумывались, продавали медальоны и не торговались – те деньги, которые мы получали, и так казались нам огромными. Знали ли наши покупатели о том, что эти медальоны «горячие» (краденые)? Да конечно, знали! Но им было по фигу – как и нам. Им просто были нужны эти медальоны – вот и всё.
Ну, вот. А потом это переросло в историю с ювелирными магазинами – и там я уже хотел играть главную роль».
Вот эта железная бляха, особым образом закреплённая на капоте каждого нью-йоркского (и не только) такси, и есть медальон. За ними и охотился Пи Уи с приятелями. Только обладатель такого медальона имеет право легально заниматься пассажирским извозом. То есть это, не вдаваясь в подробности, – такая, можно сказать, лицензия на ведение таксистского ремесла. Между прочим, для большинства наверняка станет открытием то, насколько дорогие эти штуки. Правда, когда самый известный мэр Нью-Йорка – Фьорелло Ла Гуардия по прозвищу «Цветочек» – вводил в 1937-м медальонную систему, они стоили совершенно смешные даже по тем временам деньги – по 10 долларов за штуку. Однако с тех пор многое изменилось – после Второй мировой войны их стоимость стала заметно расти, а уж после 70-х цены на медальоны подскочили в геометрической прогрессии. Ещё совсем недавно – буквально несколько лет назад – покупка медальона обошлась бы желающему в сумму около миллиона долларов. Вряд ли те несколько тысяч человек, кто покупал их в своё время за сущие гроши, рассчитывали, что через несколько десятков лет их потомки, получив медальоны в наследство, превратятся в миллионеров. Также до недавнего времени вложиться в медальон считалось едва ли не самой прибыльной и выгодной долгосрочной инвестицией в Нью-Йорке – но с появлением на рынке нескольких компаний, осуществляющих свою работу через мобильные приложения, с помощью которых можно заказать и оплатить услуги частных водителей и такси, правила игры поменялись, и медальоны несколько подупали в цене. Впрочем, для истории Пи Уи это неважно – самое главное, что такие бляхи были жутко ценными уже тогда, во второй половине 50-х, и помогли ему быстро сколотить немалый капитал.
К тому моменту Пи Уи уже состоял в небольшой молодёжной банде, куда, помимо него, входили всё тот же Билли Блэйз, Дёрганый Санни и Синий Сок (история происхождения этого прозвища столь неприлична, что я, пожалуй, воздержусь и не буду её переводить и повторять вслед за Кирклэндом).
Но баскетбольная репутация Рика в то время росла куда стремительнее, чем криминальная.
***
«Я ни разу не играл на основной уличной площадке Квинса до того момента, пока мне не исполнилось 15. Ни разу! Только представьте себе! Я был в McDonald`s All-American, когда учился в школе, потом меня выбирали в первую студенческую команду All-American, когда я играл за университет Северной Каролины, я выигрывал чемпионат НБА – но я ни разу не играл на основной площадке, потому что мы с приятелями были недостаточно хороши для этого. Нас пускали играть только на небольшую второстепенную площадку, которая называлась «Обезьяньими турниками». Моё самое яркое воспоминание за всю баскетбольную карьеру – это не игра за команду университета, это не победа в чемпионате НБА; это – моя первая победа три-на-три на этой самой основной площадке. Вот это был кайф чистой воды, скажу я вам! Такой, типа, выпускной экзамен в баскетболе, который я успешно сдал! Теперь я знал, что я могу играть на любой площадке, могу играть везде!» Эти слова принадлежат Кенни Смиту, который дважды брал титул, будучи стартовым разыгрывающим «Хьюстона», а сейчас хохмит в качестве аналитика в «Inside the NBA» в компании с Шаком и Сэром Чарльзом. И эту тираду он произнёс с таким чувством, что даже не сомневаешься в его искренности: он и впрямь сильно переживал из-за того, что был «недостаточно хорош», и испытал настоящую эйфорию, когда его наконец-то пригласили играть на одну из главных площадок Квинса.
У Пи Уи таких проблем не было. Хотя конкуренция и средний уровень игроков в Ракере тогда, в конце 50-х, были несравнимо выше, чем в начале 80-х годов в Квинсе (применительно к своему времени, конечно). Совсем мальчишкой он стал превращаться в настоящую легенду Ракера.
Боб МакКэллоу (смотри «Указатель имён») вспоминает: «В парк часто приходил поиграть парень, которого звали Уоллес Гудвин, и он первым рассказал мне, что есть такой пацан – Рик Кирклэнд. Мол, «Мак, я хочу, чтобы ты посмотрел на то, что умеет этот парнишка». Они все называли меня «Мак» для краткости. Уоллес говорит: «Этот парень – Пи Уи – вчера набрал 48 очков». Я спрашиваю: «Он чего, в школе, что ли, учится?» Уоллес отвечает: «Ага, чувак. Он в каждой игре набирает от 35-и до 38-и очков. Бывает, что и больше. Меньше – никогда». Я говорю: «Ну, ладно, я на него погляжу». Я съездил в школу, посмотрел на него – и сразу же пригласил его в парк. Не раздумывая. Было видно невооружённым глазом: перед вами – большой игрок. И я хотел, чтобы он продолжал развиваться дальше, а что могло поспособствовать в то время этому лучше, чем Ракер? Так что я видел, как он поднимается и поднимается на новый уровень в своей игре, становится всё лучше и лучше – и всё это происходило у меня перед глазами. Помню, что ещё меня поразила его одежда. Он всегда одевался не просто безупречно, а шикарно… Ладно-ладно, я знаю, что Пи Уи сейчас не любит, когда рассказывают о его одежде, поэтому я замолкаю (как именно одевался Кирклэнд и почему сегодня ему не нравится об этом лишний раз вспоминать, я расскажу в своё время – в середине и в конце истории соответственно)».
Пи Уи с Бобом МакКэллоу.
Ровесники уже давно присвоили ему звание «золотого вундеркинда», а взрослые мужики почтительно и даже подобострастно интересовались, не хочет ли он поиграть с ними. Его хотели заполучить себе в команду все – так что он сам выбирал, куда ему пойти. Толпы начали собираться специально «на Малыша». И увидеть, как он с лёгкостью вытворяет такие штуки, на которые не способны и умудрённые опытом ветераны парка, которые вообще-то считались очень даже искусными мастерами. И ему не нужно было, в отличие от подавляющего большинства остальных, пахать на тренировках, вкалывать до седьмого пота и уползать потом с площадки на карачках, чтобы хоть немного улучшить свою игру. У Пи Уи был талант – чистый талант. А может, даже и гений (по крайней мере, те, кто видел его в игре, в этом нисколько не сомневаются). Тот самый дар, о котором говорил Лу Карнессека…
У каждой легенды в спорте есть какая-то своя коронка, которая присуща только ему. Нет, конечно, любой великий спортсмен заслужил свой статус и благодаря победам, трофеям и всему такому прочему, но, когда его начинают вспоминать, то в первую очередь приходит в голову что-то, что он умел делать лучше других; или и вовсе – только один он-то это и умел. В общем, такая визитная карточка.
И уличные легенды здесь не исключение. Вот, например, Джо Разрушитель Хэммонд рвал на куски любую защиту, и что ты с ним не делай – не удержишь. И, соответственно, мог сотворить в нападении практически всё, что ему самому хотелось. Но, когда в Гарлеме заходит о нём речь, все сразу вспоминают о его фантастическом броске вообще и самонаводящемся бэнк-шоте в частности. Или Герман Вертолёт Ноуинс с его полётами во сне и наяву, или, точнее – наяву, как во сне. Или Эрл Козёл Мэниголт, который сигал так, словно у него за спиной подвешен реактивный ранец – и он периодически врубает этот ранец на всю дурь. Были свои фишки и у Пи Уи. И их было куда больше одной.
Он был разыгрывающим по своей природе, естественным разыгрывающим, волшебником с мячом в ловких руках. Он видел всю площадку в целом, бежал в быстрый прорыв и абсолютно точно отдавал слепую передачу на партнёра, точно зная, где и когда тот окажется в следующую секунду, или через пару секунд. Как будто в голове у него был секстант, который ошибается и фальшивит очень редко. Но запомнился болельщикам он прежде всего другим.
Ему ещё не было тринадцати, а он свободно вёл мяч и левой, и правой рукой. Да, сейчас это, пожалуй, не впечатляет, но ведь с тех пор минуло уже больше полувека – и тогда на такое смотрели совсем другими глазами. Кот Матроскин доказывал, что его документы – это усы, лапы и хвост; документами Ричарда Кирклэнда на площадке были выкрутасы с мячом на дриблинге.
«Моё поколение изменило баскетбол. Мы изменили его. И изменили его к лучшему». Эти слова Пи Уи – совсем не выпендрёж, не пустое бахвальство. В «Дорогах, которые мы выбираем», я уже рассказывал достаточно подробно о той революции, которая произошла в игре в конце 60-х-начале 70-х годов, и о том, что в первую очередь это случилось именно благодаря тому, что уличный стиль стал всё больше и больше проникать на площадки НБА. Так что повторяться не имеет смысла; скажу только ещё раз, что и Хэммонд, и другие, пусть они и одной ногой не ступали на паркет лиги, тем не менее, являются полноправными участниками и деятелями этой революции. А уж Пи Уи-то и вовсе вполне законно может называть себя «революционером»; никто из тех, кто так навсегда и остался играть на улицах, не привнёс в баскетбол столько, да и среди профи не слишком много найдётся таких, кто сделал больше…
Начать с того, что Ричард Кирклэнд считается «отцом кроссовера». Ясно, что патентов на такие штуки никто не выдавал, да никому, наверное, и в голову не приходило оформить авторское свидетельство на такого рода «изобретение», но практически официально признано, что именно он впервые стал использовать этот приём в игре – а уж потом и все остальные.
Кстати, сам Пи Уи относится к этому весьма спокойно и даже немного пренебрежительно. Он не бьёт себя в грудь и не кричит на каждом углу, что, мол, вот он я – такой крутой, и именно я это придумал… Скажем, когда Джордж Гервин рассказывает о своём фингер-ролле – как он подсматривал этот бросок у других, как потом «синтезировал и генерировал» его на тренировках, как шлифовал на заднем дворе своего дома, как оттачивал непосредственно в играх, добавляя что-то новое и убирая что-то лишнее и как он в итоге довёл его до того, что стало известно миру под названием «фингер-ролл Гервина» – так вот, когда он рассказывает, начинает казаться, что можно написать об этом целую небольшую книжку (справедливости ради – куча книг в истории человечества писалась и посвящалась предметам, куда менее того заслуживающим, чем «фингер-ролл Гервина»).
А вот Ричард вообще не заморачивается по этому поводу. «Вот, я сделал вот так, а потом вот так, а теперь так… Видели? Круто, говорите? О`кей, если вы так считаете, пусть будет круто. Понравилось? Ладно, дарю, забирайте себе, если только сможете повторить». По его словам, он вообще не знал, что баскетбольный мир увидел кроссовер впервые именно в его исполнении. Да и не только кроссовер…
«Ну да, считается, что я открыл кроссовер. Откровенно говоря, я даже не знал об этом. Но как-то в школе у моего сына проводилось что-то вроде семинара по баскетболу, и мне позвонил его учитель и спросил: «Вы знали, что это вы изобрели кроссовер?» Я ответил: «Не, я не в курсе». Говорят, что Оскар Робертсон рассказывал, что впервые он увидел кроссовер именно у меня. Представляете? Ну, не знаю, может быть… Но, вообще-то, я в этом совсем не уверен. Наверное, Оскар Робертсон и до того, как увидел меня, менял руки на ведении, уходил то в одну сторону, то в другую… Просто я добавил немного типично уличного блеска, уличного лоска, ну, и затем это просто пошло в массы, постепенно стало одним из основных финтов в баскетболе. Не могу сказать, что как-то там особенно выдумывал что-то такое. У людей, которые сами никогда не видели игр в Ракере, а только о них слышали, сложился определённый стереотип – что это был такой «шоу-тайм» без конца и края. То есть, вроде как для нас было важнее довести толпу до экстаза, чем победить. Но это не совсем верно. Победа всё равно была очень ценна. Просто именно на уличных площадках игра развивалась. Игра профессионалов в то время строилась на каких-то базовых основах, на главных принципах, которые почти не менялись с того момента, как придумали баскетбол. Но нам этого уже было мало, нам было тесно в этих рамках – поэтому мы стали изобретать все эти трюки с мячом. Но, знаете, когда мы показывали в парке что-то эдакое, и толпа сходила при этом с ума, но мы всё равно проигрывали – сами-то мы, игроки, получается, оставались единственными обманутыми, потому что не смогли победить. Всё было важно – и результат, и зрелище. Кому нравится проигрывать? Вот такими глазами мы смотрели на игру.
Просто один раз у меня получилось движение, которое оставило оппонента в дураках и очень понравилось публике – и я его запомнил. Ну, потом я стал как-то его дорабатывать, появился ещё кроссовер – немного другой, потом ещё, и ещё один… Сейчас видишь так много всяких-разных штук в НБА, от которых у болельщиков сносит крышу – а мы-то все эти вещи придумали ещё детьми! Свой первый кроссовер, например, я сделал ещё совсем пацаном. А сегодня мне часто приходится слышать, что уличный баскетбол не внёс особого вклада в игру, не имеет большого значения… Да здесь, на уличных площадках, – корни игры, отсюда растут ноги сегодняшнего баскетбола! Без уличного баскетбола вообще не было бы игры! Уличный баскетбол Нью-Йорка – это квинтэссенция баскетбола. Я вообще не уверен, можно ли назвать тебя настоящим баскетболистом, если у тебя нет опыта такой вот игры. Это Нью-Йорк, Большое Яблоко, это уникальное баскетбольное святилище для всего мира. Здесь витает особая, своя поэзия, своя атмосфера, которую нужно закупоривать в бутылки и рассылать по всей стране, если мы не хотим её потерять. Важнейшее качество игрока – это возможность творить, созидать на площадке; он постоянно должен об этом помнить. Улицы Нью-Йорка всегда были неисчерпаемым источником таланта, свободного таланта; в разное время носителями этого импульса становились Коузи, Арчибальд, Марк Джексон, Кенни Андерсон, Стефон – ну, и я сам тоже».
Правда, в данном случае Пи Уи проявляет излишнюю скромность, которая, вообще говоря, ему не очень-то свойственна (он часто использует в беседах местоимение «я». «Я, я, я…» Но это – не только признак излишнего тщеславия, и не производит отталкивающего впечатления. В этом кроется и сознание собственной силы, бойцовский характер, позволивший ему пройти через столько испытаний и, в конечном итоге, сохранить в душе какие-то черты, вызывающие симпатию). Те, кому повезло увидеть кроссовер в исполнении его творца – самого Пи Уи – говорят, что он так и остался элементом в баскетболе, который никому не удавалось улучшить и сделать круче, чем Кирклэнду. Что больше они ничего похожего не встречали. Да, были другие, которые вносили в него что-то своё, новое, делали его по-другому, вроде Дуэйна Вашингтона или Тима Хардуэя – но единственным, кто заставлял их вспомнить о том, как выполнял его сам Ричард, был Айверсон. Например, Батч Перселл (смотри «Указатель имён») так говорил о том, как Рик работал над своим кроссовером: «Нет, когда он только начал его выполнять, когда этот его финт был ещё очень простым и незатейливым – он совсем не был им удовлетворён. Не-не-не! Он каждую игру пытался сделать его как-то по-другому – пока не пришёл к такому кроссоверу, в котором даже и не скажешь, чего было больше – то ли внешней яркости и эффектности для зрителей, то ли убийственной эффективности для его оппонентов. Он, конечно, был перфекционистом. Ну, и настоящим артистом на площадке. Все, кто видел это, помнят, как однажды парень, сидевший на дереве рядом с забором, так засмотрелся на очередной кроссовер Пи Уи, что не удержался и грохнулся вниз. Хорошо, не сломал себе ничего...»
Ситуация с фото молодого Пи Уи в парке ещё хуже, чем в случае с Разрушителем. Гораздо хуже. Поэтому приходится довольствоваться теми, на которых он уже, мягко говоря, в возрасте. На этой фотографии Рик как раз с Батчем Перселлом (второй слева).
Да уж, это точно. Его отношение к игре было именно таким – высокохудожественным. Про всех известных выходцев из Ракера можно сказать такое – в большей или меньшей степени. Но он ухитрялся здорово выделяться даже на фоне остальных. Ведь кроссовер – это лишь верхушка айсберга, самое известное из творений Пи Уи. Но были и другие. Хотя здесь, конечно, стоит оговориться, что просто невозможно, когда речь заходит о подобных вещах, точно сказать: да, вот этот человек сделал какой-либо трюк первым. Даже сам Ричард, как я уже сказал, совсем не уверен в том, что он, и только он – «отец» того же кроссовера. Если весь баскетбольный мир так думает – ладно, но сам он в этом как-то не убеждён. Но не вызывает сомнений: он действительно был одним из главных первопроходцев в этой области, и, соответственно, многие штуки с мячом вытворял и культивировал, выводил их на новый уровень одним из первых – и кое-какие из них, вполне может статься, и вправду именно первым.
Невозможно точно установить, кто сделал первый спин-мув в истории. Иногда в интервью Эрл Жемчужина Монро приписывает это себе. Не то, чтобы он всех в этом уверяет, скорее – просто намекает. Пи Уи, как уже было сказано, вообще ни на чём не настаивает – это касается даже кроссовера. Зато многие из тех, кто тогда, в конце 50-х-начале 60-х наблюдал за развитием баскетбола на улицах Нью-Йорка и Филадельфии воочию, утверждают, что именно Рик впервые сделал и стал потом активно использовать свой оригинальный разворот с мячом на 360 градусов при продвижении к кольцу – и уж только потом, несколько месяцев спустя, то же самое начал применять в игре Монро, возможно, подглядев это как раз у Пи Уи. То есть лавры первооткрывателя принадлежат Кирклэнду. Отсюда же пошёл и реверс-дриблинг – когда Пи Уи слишком сближался с защитником, чтобы сделать кроссовер, он менял направление атаки по-другому: разворачивался к нему спиной, переводил мяч на другую руку, используя спину и свободную руку, чтобы укрыть мяч, делал пивот с небольшой амплитудой – и шёл в противоположную сторону. Сейчас такие финты – неотъемлемая составляющая арсенала «маленьких» игроков, но тогда…
От некоторых нью-йоркских старожилов-болельщиков вы можете услышать что-то вроде: «Чего? Кто-кто первый раз перевёл мяч за спиной? Кто? Арчи Кларк и Эрл Монро? Да ладно, ты ни хрена ничего не знаешь! Ты слишком молод, тебя тогда даже в проекте-то не было, твои мама с папой под стол пешком ходили, вот и порешь такую ерунду! Послушай меня, сынок, и я тебе вот чего скажу: они, эти Монро и Кларк, могли делать всё, что угодно, но наш Пи Уи вытворял этот самый «шэйк-энд-бэйк» ещё до того, как Кларк и Чёрный Иисус приехали к нам в парк из своей Филли в первый раз. Точно говорю!» Хотя здесь единодушия, как по поводу кроссовера и спин-мува, нет – возможно, именно в Нью-Йорке Пи Уи и впрямь был первым, кто сотворил «шэйк-энд-бэйк», но, насколько вообще можно судить о таких вещах, большинство склоняется к тому, что в этом случае как раз он взял на вооружение финт, придуманный Кларком и Монро.
Одним из первых Пи Уи стал активно применять и статтер-стэп (stutter step), что весьма отдалённо можно перевести на русский, как «заплетающийся», или, скорее, «запинающийся шаг». Это такое простое, но при этом и очень эффективное движение, плюс которого состоит ещё и в том, что оно как раз не требует какого-то умопомрачительно владения мячом, поскольку подразумевается, что при выполнении статтер-степа мяч остаётся в одной руке, и его не требуется переводить на другую. Главное, как в том мультфильме – ноги. Причём его используют нередко именно против хорошо защищающихся оппонентов, которые за счёт «быстрых ног» отлично двигаются, успевают за вами и плотно держат вас в обороне. При этом ваш опекун не гадает, что вы предпримете в следующую секунду, чтобы не принять неправильное решение, он не хочет рисковать – он пытается и дальше максимально плотно висеть на вас в защите. Когда атакующий игрок начинает ведение правой (или левой) рукой и сближается с опекуном, он делает очередной шаг более акцентированным и резким и потом вроде как семенит на месте – нога вправо-нога влево, нога вправо-нога влево; так что защищающийся игрок начинает сомневаться, в какую сторону двинется соперник. А тот, «заморозив» на мгновение опекуна, ведёт мяч той же рукой и в том же направлении, в котором и начинал дриблинг, не меняя его ни на сантиметр. Ключ к успеху здесь – баланс. При выполнении статтер-степа необходимо держать спину прямо, чтобы соперник не догадался по наклонённому вперёд корпусу, что вы, потоптавшись на месте, так и собираетесь идти прямо к кольцу, не уходя в сторону. Ну и, конечно, не стоит семенить слишком долго и делать слишком много этих поперечных движений ногами – в противном случае опекун просто «отомрёт» и будет готов к вашему следующему ходу. В общем, в умелых ногах – очень действенное оружие. Такую штуку любят делать и Роуз, и Брайант, и Джеймс. Как сказал ЛеБрон: «По сути, если всё сделано правильно – это превращается в наказание за хорошую защиту. Защищающийся игрок видит, как вы топчетесь на месте, он расслабляется, замирает, думает, что у него всё под контролем, что вы не знаете, что делать – и тут вы делаете взрывной первый шаг. То есть это подразумевает, конечно, что и вы должны быть очень резким парнем, чтобы успеть «заморозить» опекуна и уйти от него вперёд – всё решает доля секунды». А уж насколько резким и быстрым был Пи Уи – о-о-о! «Самым быстрым» – и это, конечно, не моя характеристика; впрочем, дальше я ещё скажу несколько слов о его скорости (а вернее, опять же, не я, а кое-кто другой, которого он этой скоростью просто потряс и шокировал).
Из той же оперы и хэд-фэйки разных мастей: когда поворачиваешь голову в одну сторону, а идёшь в другую, или просто бросаешь взгляд на кольцо, всем своим видом давая понять, что будешь бросать – а сам проходишь к щиту или делаешь передачу; потом это выросло в тот самый «нерешительный дриблинг», о котором я говорил в предыдущей истории и который совершенно мастерски ввёл в практику всё тот же Монро – но и Пи Уи тоже. Все эти штучки несли в НБА те, кто учился играть прежде всего на улицах. Или те, кто у них это подсматривал – и с удовольствием использовал в своей игре, если получалось.
Ну, и раз уж я тут неоднократно упоминал Монро, процитирую слова Жемчужины, сказанные им в 2005-м году: «Я знаю Пи Уи уже, наверное, лет 40, а может, и больше. Первый раз мы встретились, когда нам было лет по 17-18, наверное. И потом часто играли – когда он приезжал к нам в Филадельфию, или я к ним в Нью-Йорк. И скажу вам, не скрывая: меня всегда восхищал этот парень».
Думаю, что это не полный список трюков, которые активно развивал, популяризировал и таким образом нёс «в народ» Ричард Кирклэнд – просто именно о них чаще всего говорят очевидцы, видевшие его игру «вживую». Как сказал тот же Батч Перселл: «Часто было так, что он набирал в парке под полсотни очков, раздавал десяток передач – но при этом вид у него был самый разочарованный, прямо-таки разнесчастный – потому, видите ли, что это было для него слишком просто и нудно, и в этой игре он не смог показать всех этих своих статтер-степов, хэд-фэйков, кроссоверов, передач из-за спины, из-за плеча, реверс-дриблинга с тремя пивотами кряду в том количестве, которое его самого удовлетворило бы. Зато, когда ему это удавалось – вот тогда он по-настоящему был на седьмом небе!»
Пи Уи обучает своему кроссоверу подрастающее поколение.
Сам Пи Уи объяснял такую страсть к артистизму очень просто: «Ну, знаете, я всегда понимал, и ни на секунду об этом не забывал: ведь, как бы то ни было, баскетбол – он, прежде всего, для тех людей, кто сидит или стоит сбоку от площадки и смотрит, для болельщиков. Это очень важно. Ты должен ощущать, что ты играешь не просто для себя – ты играешь и для всех этих людей тоже. Если ты этого не поймёшь – они могут выкрикивать о тебе что-то очень нелицеприятное, орать всякий трэш и всё такое. И это будет продолжаться до тех пор, пока ты не осознаешь, что играешь для них – и не научишься быть в игре их чуваком. Всё, всё это делается ради собравшейся толпы. Ну, правда, это совсем не обязательно должна быть целая толпа, много людей. Это может быть всего один человек. Я мог прийти в парк с девчонкой – и готов был играть только ради неё, даже если больше вокруг никого не было. И, если ты мой противник – уж лучше тебе выкладываться и стараться так же, как и я сам, потому что я не хочу уйти из парка без подружки, которой было неинтересно.
А вообще, могу вам сказать, что баскетбол значил для меня гораздо больше образования. Баскетбол значил для меня больше, чем все мои подружки. Баскетбол значил для меня больше, чем всё остальное на свете».
***
Пи Уи, Билли Блэйз, Дёрганый Санни и Синий Сок стоят на залитом солнце тротуаре в районе Даймонда, на 47-й улице, что между Пятой и Шестой авеню. Стоят напротив магазина. На дворе – начало августа, время – где-то после обеда. Чертовски жарко, воздух просто обжигает лицо. Рику на тот момент тринадцать, а всем остальным – уже по шестнадцать, так что он на голову ниже всех. Он спрятался за Билли, чтобы было хоть немного полегче, и солнце не пекло так сильно…
Они стоят там уже давно – и глазеют на две большие стеклянные витрины, которые вынесли на улицу и поставили по сторонам от входа в магазин. На тротуарах кишмя кишит народ, и компания даже не пытается скрыть свои намерения. Пи Уи уже знает, что он должен будет сейчас сделать – ему всё объяснили. Всё его внимание сосредоточено на входе в магазин, на этих двух стеклянных дверях. С того места, на котором они стоят, ему кажется, что их ручки из нержавейки, отливающие на ярком солнце, напоминают две руки, сложенных в молитвенном жесте…
И вот – Билли смотрит на него и кивает. Он поднимает с горячего асфальта сумку, в которой лежит кое-что, и быстрым шагом направляется на угол, где ждёт сигнала светофора. Билли, Дёрганый Санни и Синий Сок следуют в паре-другой метров позади него.
Он переходит 47-ю улицу и оказывается прямо напротив магазина. За двадцать метров от входа притормаживает – вдохнуть поглубже, немного успокоить нервы и собраться с духом...
Рик у двери. Быстро кладёт сумку, выхватывает из неё наручники и цепляет их на молящиеся руки-ручки. Вынимает из сумки пару кирпичей – и бам-бам…
Он видит за стеклом хозяина магазина, его сына и трёх клиентов. Они услышали, как дважды с громким звоном разбились витрины – и смотрят оттуда округлившимися глазами на то, что происходит снаружи. У хозяина, мужика средних лет, лысеющего, появляется на физиономии кислая мина – словно ему физически больно; даже челюсть отвисла. Он бросается к дверям и пытается открыть их, дёргает изо всех сил, но у него ничего не получается. Три клиента – чёрная, хорошо одетая женщина и двое белых мужчин в деловых костюмах – уставились на сына владельца, будто бы спрашивая его, что же им делать. А тот замер на месте с удивлённо-глуповатым выражением на лице. Эти секунды длятся, словно целый век: бедняга-владелец сражается с дверями, его сын и посетители, не отрываясь, смотрят на Билли, Дёрганого Санни и Синего Сока, которые выхватывают драгоценности из разбитых витрин и швыряют их в мешки…
Вот так – легко, просто и незатейливо, как говорится – «чисто по нахалке», Пи Уи взял свой первый ювелирный магазин.
«Конечно, мы не понимали тогда, что это за камни, мы в этом не разбирались, но мы слышали от человека, который знал в них толк (а мы к тому времени уже начали крутиться в компании таких людей), что это были драгоценные камни. Многие ювелирные штучки были украшены драгоценными камнями, так что мне необходимо было учиться этому алмазно-бриллиантовому бизнесу действительно быстро, потому что я хотел сам уметь оценивать то, что мы продавали после ограблений. Ну, и в конце концов я узнал всё это – основы, а потом и тонкости – когда мне было всего-то пятнадцать лет. Я ориентировался во всём этом лучше, чем большинство ювелиров. Я определял цвет камней точнее, чем профессиональные оценщики, потому что многие из них чаще имели дело с простыми камнями, а я занимался только с цветными. Я отлично оценивал сапфиры, рубины – и настал момент, когда я сам открыл ювелирный магазин...
А тогда нам нужно было кому-то реализовать всё это добро. Благо, проблем здесь предвиделось даже ещё меньше, чем с самим ограблением - подходящего человека долго искать не пришлось, он был здесь же, под рукой. Я сейчас об отце Синего Сока. В округе он был известен под говорящим прозвищем «Бук» (сокращённое от «Букмекера»). И все, конечно, знали, за что он его получил - папаша Сока чуть ли не с пелёнок проворачивал мутные делишки. Так что у него была куча связей с «нужными» людьми в криминальной среде Гарлема. В числе прочих, Бук знал пару итальянских парней, которые, как он выразился, «давали ему кредиты». Через несколько дней после ограбления мы через него передали драгоценности итальянцам, а те обещали нам заплатить за них 300 тысяч. Но проходит день, второй, третий – а от них ни слуху ни духу. И мы начали нервничать. Потому что, с одной стороны, мы отлично знали, что если эти ребята и не были мафиози, «людьми чести», сами по себе, то они всё равно были очень тесно связаны с гарлемской итальянской мафией, и кто мы пока, знаете ли, такие, чтобы устраивать с ними разборки? Но при этом не могут же они просто вот так взять – и кинуть нас? Но время идёт – а они так и не выходят на связь. Прошло полторы недели – и… ничего. Тут у Билли лопнуло терпение. Он говорит Синему Соку: «Слушай, мы все, конечно, уважаем и тебя, и твоего старика тоже, но чё за х…я? Где наши деньги-то? Почему я до сих пор не вижу ни цента, мать его?» Мы пошли к Буку, и он устроил нам встречу с этими парнями на той же 47-й улице».
И вот четыре юнца – троим по 16, Пи Уи 13 – сидят в баре в дешёвой отдельной кабинке лицом к лицу с двумя итальянцами, одетыми в костюмы из блестящей гладкой ткани, которая называлась тогда «акульей кожей». Рик восседает рядом с Билли, положив руки на стол. Итальянцы и парни ругаются, Пи Уи молчит. Билли на правах старшего ведёт переговоры от лица всей банды.
– Так, ведь мы же уже договорились: вы даёте нам 300 тысяч за наши драгоценности. Вы получили эти говённые стекляшки. И где наши деньги? Как, б…ь, это называется, чуваки?
– Слушайте, слушайте, я должен вам сказать одну вещь. Ну… короче, кое-что случилось, – отвечает тот итальянец, что помоложе; на вид ему лет 35. – Смотри, это наша вина, так? – он поднимает руки и складывает ладони, как будто молит о пощаде. – Понимаешь, я не могу обо всём этом рассказать, но так получается, что мы сейчас не можем вам заплатить.
– Эй, эй, погоди-ка, ты о чём это вообще говоришь? Чё, типа, ты имеешь в виду? – Билли встаёт из-за стола, выпрямляется в полный рост и смотрит в глаза итальянцу.
– Подожди, ты никак не поймёшь, – отвечает этот итальянский парень.
– Ладно, не пойму. Ну, блин, так объясни мне это так, чтобы я понял!
– Ну, хорошо, вот, смотри. Мы должны вам 300 тысяч, которых у нас сейчас нет. Но мы можем дать вам вместо них наркотиков на ту же сумму – 300 тысяч, и вы можете загнать их по цене один к трём и наварить на этом деле 900 тысяч. То есть вместо ваших 300-т тысяч вы получите в три раза больше, усёк?
«И вот мы сидим там и думаем. Я уже знал в то время, что такое большие деньги – у меня была сотня тысяч, которые я получил за таксистские медальоны и играя в крэпс. Они припрятаны в доме, в котором жил тогда мой старший брат. Да у всех из нас, чтобы вы знали, уже накоплены кругленькие суммы наличными – мы заначивали их у разных людей, в разных местах. Мы не теряли времени даром. Наверное, у каждого из нас и было где-то по сотне тысяч.
Ну, так вот. Мне тогда было тринадцать, и я сижу перед двумя итальянцами, которые делают нам такое предложение. Это меня и вправду ошарашило. По двум причинам. Во-первых, до меня никак не дойдёт, как это 300 тысяч могут разом превратиться в 900, и, во-вторых, хотите – верьте, хотите – нет, но я тогда совсем не собирался связываться с наркотиками. Просто я смотрел на людей вокруг себя, на то, что делает с ними дурь, как она заставляет гнить их заживо. Так что я никогда не хотел быть вовлечённым в такие дела.
А Билли смотрит на этих двух итальянских парней – и через некоторое время говорит: «О`кей!» Вот так оно и было.
Мы вышли на улицу. Я поглядел на него, на Дёрганого Санни, на Голубого Сока и увидел, что у них радости полны штаны от такой сделки. Я говорю Билли: «Хэй, чувак, я никак не въеду. Они, блин, просто ограбили нас. На хрена мы на это согласились?» А он мне отвечает: «Слушай-ка, бро, ты и правда ни фига не понимаешь! Если бы мы под это не подписались, они бы нам, наверное, вообще ничего не заплатили. А теперь, по крайней мере, я могу хоть что-то провернуть с этой наркотой и, может быть, мы даже останемся в прибыли. Не врубаешься, что мы можем с этим сделать?»
Они-то уже знали все правила этой игры. Они всё мне объяснили – потому что мне-то, повторюсь, было тринадцать, и я всё ещё ходил у них вроде как в стажёрах. «Всё, что нам теперь нужно сделать, кореш, – это сбагрить итальянскую дурь Бо-Дереву», – говорит мне Синий Сок. Бо-Дерево был чернокожим из нашего района, который занимался наркотой и сам уже почти скурился.
Мне оставалось только прислушаться к тому, что они говорили. Ну, так всё и произошло. Мы отдали наркотики Бо, и в конечном итоге это принесло нам даже гораздо больше, чем мы могли надеяться – не 900 тысяч, а пару миллионов. Я не шучу – так оно и было. На мою долю досталось что-то в районе 300-400-т тысяч. Перед тем, как забрать её, я сказал: «Парни, знаете, чего? Я не думаю, что это хороший ход – если мы вляпаемся во всё это говно и увязнем в нём по уши. Вы уверены, что в следующий раз всё пройдёт так же? Нас ведь никто из всего этого не вытащит, если что…» А они мне ответили: «Ладно, хорошо, чувак, не волнуйся. Мы сделаем вот что. Ты будешь получать деньги «сверху». Это значило, что моя доля будет первой при распределении.
Ну, и ещё одно. Итальянцы так никогда и не объяснили нам, что же у них там случилось, и почему они вынуждены были исправлять ситуацию таким вот образом. Но уже позже я узнал, что произошло на самом деле. Не вдаваясь в детали, скажу, что они изначально не собирались давать нам никаких денег за те драгоценности, которые мы им передали, а они их реализовали. Им просто нужно было втравить нас в это дело с наркотиками...»
Вскоре после того, как банда ограбила второй ювелирный магазин, как-то к Пи Уи подошёл на 125-й улице незнакомый, хорошо одетый белый мужчина сильно за сорок.
– Люди, которые держат ювелирный магазин в паре кварталов ниже по улице, хотят с тобой поговорить.
Рик насторожённо посмотрел на него и – чего уж там – здорово испугался.
– Поговорить со мной? Но о чём?
Мужик заговорщически улыбнулся – еле заметно. Пи Уи это не понравилось.
– Вот, смотри. Здесь адрес. Владельца зовут Гольдштейн. Позвони ему.
Рик ничего не ответил. Он молча смотрел на незнакомца. А тот снова улыбнулся – теперь уже широко, в 32 зуба. Ричарду стало уж совсем не по себе – на лице его собеседника ясно читалось: мы всё про вас знаем, ребятки.
– Послушай, позвони ему всё-таки, ведь от тебя же не убудет, так? – и сунул Пи Уи в руку визитную карточку.
Пи Уи ждал два дня – он с опаской думал, что же от него понадобилось этому Гольдштейну. Но его разбирало любопытство, к тому же ещё неизвестно, что страшнее: позвонить или не позвонить. Раз уж его компанию кто-то вычислил… На третий день он был у таксофона в паре кварталов от своего дома. И неуверенным, срывающимся голосом говорил в трубку:
– При… э-э-э… здравствуйте. Могу я поговорить с мистером Гольдштейном?
– Какой из них вам нужен? – ответили на том конце провода высоким скучающим голосом.
– Что? Я… я не знаю… Какой-то белый парень подошёл ко мне на улице и сказал, что мистер Гольдштейн хочет со мной поговорить…
– С кем это – «со мной»?
– Я – Пи Уи. Меня зовут Пи Уи Кирклэнд.
Последовала длинная пауза. Потом Рик услышал, как звякнул кассовый аппарат, и кто-то сказал хорошо поставленным голосом: «Эй, вы на месте?» Он подумал, что это произнёс тот же самый человек, который разговаривал с ним по телефону – просто тот почему-то решил изменить тембр.
– Мне сказали – ты хочешь встретиться со мной, – услышал Ричард в трубке. Теперь голос, наоборот, был низким. – Поверь мне, ты не пожалеешь о том, что потратил на это время.
– Это ведь не какая-то дерьмовая подстава, нет?
– Нет-нет, ничего подобного, не сомневайся, – в голосе даже послышалась обида.
Над входом в магазин висела вывеска «Гольдштейн энд Гольдштейн (буква «N» в слове «and» была стилизована под алмаз). Ювелиры Гарлема. 1927».
Пи Уи сидел в подсобке на одном из двух дубовых кресел – прямо посреди разбросанных в беспорядке коробок. Абрам Гольдштейн восседал напротив – по другую сторону старого, потрескавшегося стола. Ему было уже под 80, серые глаза глубоко запали, но Рику казалось, что цепкий взгляд старика просвечивает, как рентгеном, всё-всё, на что тот смотрит – в том числе и его самого, Пи Уи Кирклэнда. Плечи Гольдштейна были опущены и чуть выставлены вперёд – можно было подумать, что он всю жизнь вот так и провёл, сидя в кресле с неудобными подлокотниками, и его тело само приняло форму этого кресла. Светло-серая кожа вызвала у Пи Уи ассоциации с крошащимся суфле. От всей шевелюры остались три совершенно седых пряди – они начинались над левым ухом и тянулись через всю голову к правому. А сама голова Абрама здорово смахивала на череп мумии.
Под этим взглядом Рик изрядно оробел, но, показывая, какой он крутой парень, громко – громче, чем следовало бы – спросил:
– Ну, так зачем я вам понадобился?
На лице Гольдштейна появилась улыбка – наверное, он сразу понял, что его собеседник сильно нервничает; а может, просто вспомнил себя в детстве.
– Я всё о тебе знаю, – эти слова были сказаны совсем тихо, но у Пи Уи мурашки по коже побежали.
– Чё значит – «знаю»? Ни хрена ты обо мне не знаешь, старик.
И снова – Гольдштейн роняет слова медленно, размеренно, и нет в них вроде бы никакой угрозы, но почему тогда Пи Уи чувствует себя так, словно его посадили задницей на горячую плиту?
– Ну да, конечно. Это ведь ты и твои друзья ограбили пару ювелирных магазинов.
Гольдштейн посмотрел на Пи Уи, Пи Уи уставился на Гольдштейна, сглотнул и ничего не ответил.
Он вспомнил первый и самый главный урок, который преподал ему Билли Блэйз – о том, как высоко ценится в этом мире молчание. Тогда Билли сказал ему: «Дыши глубже, чувак. Знаешь, бывают такие моменты, когда лучше просто держать язык за зубами. Пусть другие м…ки болтают – болтают хоть до усрачки. Но ты – молчи». Пауза затягивалась…
В эту минуту в подсобку из торгового зала без стука вошёл ещё довольно молодой человек (на вид – ботан-ботаном) и сказал: «Папа… Ох, извините, извините…»
– Сет, оставь нас одних ненадолго, – жёстко ответил Гольдштейн-старший, и его сын тихо прикрыл дверь с обратной стороны.
Старик помедлил ещё какое-то время, потом резко опустил руки на подлокотники, словно принял какое-то важное решение.
– Я хочу, чтобы ты и твои друзья ограбили мой магазин…
– Чего-чего?!
– Я сказал, что хочу, чтобы ты и твои друзья ограбили мой магазин. Не только уличные витрины – вы заберёте всё, что найдёте в магазине.
Пи Уи опять замолчал – и уже совсем не из-за советов Билли. Теперь он просто не знал, что сказать.
– Э-э-э… зачем вам это нужно?
– А вот это тебя уже не касается.
– И чего же мы будем с этого иметь?
– Вы получите все украшения, все деньги, которые здесь найдёте. Но никакого оружия. Оно вам просто не понадобится. Я дам знать день и время, когда вы должны будете сделать это.
– Не-не-не, мы не придём, чувак. Даже не думай. Ты чё, держишь меня за полного лоха? Я тебя вообще не знаю. Да я тебя увидел первый раз в жизни пять минут назад, когда сюда пришёл!
Снова повисло молчание. Гольдштейн задумался, потом продолжил разговор. Вид у него был усталый.
– Смотри-ка… Просто выпотрошите этот проклятый магазин, ограбьте его – и всё! Не бойся, вы внакладе не останетесь. И не влипните, поверь мне. Мы не будем включать сигнализацию и звонить в полицию ещё долго после того, как вы уйдёте. Если вы придёте утром – сразу после десяти часов, когда мы откроемся – посетителей здесь ещё не будет. В любой понедельник. В любой понедельник – как сегодня.
Гольдштейн умолк и обмяк в кресле, как будто сбросил с души тяжкий груз. И в очередной раз в помещении повисла тишина…
– Знаешь, всё, что я могу сказать – я не собираюсь ничего слушать, пока ты не объяснишь, почему мы это должны сделать.
Гольдштейн что-то неразборчиво пробормотал себе под нос.
– Что? Что?
– Я говорю – страховка. Мне нужно хоть что-то получить за это место. Мой сын не хочет заниматься нашим делом, и я не могу продать магазин по той цене, которую можно было бы счесть справедливой. Я попал в ловушку.
Так вот, значит, в чём дело. Теперь всё выглядело совсем по-другому: загнанный в угол престарелый ювелир с надеждой и чуть ли не мольбой смотрел на тринадцатилетнего пацана, в котором видел своё единственное спасение. Роли менялись: сейчас уже Гольдштейну явно было не по себе – он чувствовал себя глупо. Зато Пи Уи неожиданно ощутил себя хозяином положения – и начал наглеть на глазах.
– Ну, чё я могу тебе сказать, чувак… Слушай, я не решаю такие вопросы один. Мне нужно посоветоваться со своими. Мы должны всё это обмозговать…
– Я не понимаю, в чём проблема?! Я же уже сказал: это беспроигрышный вариант для тебя, для всех вас!.. – Пи Уи сузил глаза, и Гольдштейн сразу же сбавил тон и придал лицу добродушное выражение. – Ой, слушай, извини, пожалуйста. Я, кажется, сболтнул что-то не то…
– Да ладно, не парься… Просто, как я всё это вижу – весь риск достаётся на нашу долю?
– То есть? Не понимаю, о чём ты, – Гольдштейн беспокойно ёрзал в кресле; ему явно были отвратительны эти деловые переговоры с молокососом.
– А вдруг ты нас подставишь? Кто может поручиться, что это не так?
– Зачем, зачем мне делать что-то подобное?
Пи Уи задумался. И почему-то снова вспомнил слова Билли Блэйза о ценности молчания…
– Ладно, я поговорю со своими ребятами об этом. Но вот что я скажу тебе прямо сейчас: мы должны будем получить кое-что большее, чем драгоценности и наличные.
– Что же?
– Ну…может быть, ещё чек.
– Чек?
– Ага, чек.
– Но ведь я могу остановить выплаты по этому чеку в любой момент, – недоверчиво произнёс Гольдштейн.
– Ну уж нет. Ты выпишешь чек на предъявителя – на нас.
Гольдштейн понял, о чём говорил Рик.
– Нет-нет, я не могу этого сделать. Я не собираюсь связываться с этим – мало ли что…
– Тебе придётся накинуть что-нибудь сверху, чтобы сделка была справедливой. Подумай сам: ты получаешь свою страховку – и безо всякого риска. А мы забираем драгоценности, наличные – и всё говно, весь риск тоже принимаем на себя. Блин, мы даже не можем никому рассказать о том, о чём мы здесь разговариваем, чтобы никто ничего не знал, кроме нас.
– Ну… ладно. Обсуди всё со своими друзьями и скажи, сколько это будет мне стоить.
– О`кей, завтра я вернусь. Но мы должны будем точно знать, какие драгоценности будут в магазине и сколько денег в кассовом аппарате, – и Пи Уи удалился через чёрный ход.
«После того, как мы обчистили два магазина, люди в районе Даймонда, конечно, были в курсе того, что происходит. Но они просто не знали, как это можно остановить. А потом мы совершили то самое – подставное – третье ограбление. Но Гольдштейн нас всё-таки обманул; он был отличным актёром. Нет, само ограбление прошло, как по нотам – как он и обещал, они включили сигнализацию и позвонили в полицию, когда мы были уже далеко от магазина. Но, как мы узнали потом, он не был ни в какой ловушке – ему просто нужна была эта страховка, а у магазина, помимо него, были и другие владельцы. И им совсем не понравилось то, что их ограбили, ведь они-то не были застрахованы на такие суммы, как Гольдштейн. Если бы мы узнали заранее об этих других хозяевах, никогда бы на такое не пошли – потому что они были о-о-очень крутыми ребятами. А если бы они, в свою очередь, узнали о нас – у нас были бы крупные неприятности. С другой стороны, это открыло для нас настоящую золотую жилу: пару следующих магазинов – четвёртый и пятый – мы обобрали по той же схеме. Это были даже не ограбления, а такие же спектакли, разыгранные по сценарию. Это были чистые подставы. Их владельцы просили нас об этом, чтобы получить деньги по страховке; я знаю это, потому что они договаривались со мной. Вот так я в конечном итоге и попал в этот алмазно-бриллиантовый бизнес.
Ах, да, кстати. Гольдштейны – оба, и отец, и сын, - ещё долго продолжали оставаться в деле после этого как бы ограбления. Полученные по страховке деньги даже помогли им ещё развернуться».
***
А баскетбольная слава Пи Уи продолжала расти. У него появился соперник – человек, которого можно назвать главным противником Пи Уи на протяжении многих лет. Речь идёт, конечно, о Нэйте Арчибальде. И их захватывающее противостояние продолжалось бы гораздо дольше – но с определённого момента Рик физически не мог в нём участвовать; он играл совсем в другом месте (был у Нэйта и второй соперник – тоже, в общем-то, легендарный, о котором я, может быть, как-нибудь и расскажу вне рамок этого цикла). Когда по окрестностям пролетала новость, что Малыш и Нэйт-Скейт сойдутся в очередной дуэли, битве на выживание, болельщики бросали все свои дела и галопом неслись в парк, чтобы посмотреть на это. Каждый приводил в Ракер своих многочисленных персональных поклонников. Это действительно был длинный-длинный сериал, увлекательный и не приедающийся зрителям; эдакая «десятилетняя война». Сначала Рик поступил в колледж – и, когда он возвращался на лето домой, там его уже поджидал старый соперник Крошка Арчибальд, потом сам Нэйт уехал в техасский университет, зная, что во время каникул ему снова и снова придётся биться не на жизнь, а на смерть с давним противником…
Конечно, сейчас людей, видевших противостояния Арчибальда и Кирклэнда воочию, осталось уже немного. Но ещё в 90-е, и уж тем более в 70-80-е годы вопрос «кто же сильнее – Скейт или Пи Уи?» неизбежно всплывал, стоило разговору свернуть на баскетбол, и был одним из самых обсуждаемых в Гарлеме.
Главный и самый непримиримый соперник Кирклэнда Крошка Арчибальд на одной из уличных площадок Нью-Йорка.
Мне не раз приходилось слышать, что, мол, сам Крошка отдавал первенство в их споре именно Рику – хотя, откровенно говоря, я в это не очень-то верю. Потому что все эти утверждения исходили от третьих лиц, которые, вполне возможно, и были поклонниками Кирклэнда – а потому им просто хотелось верить, что Арчибальд говорил это. Скорее всего, это не соответствует действительности; по крайней мере, я не встречал ни в одном интервью Нэйта фразы «да, Пи Уи был лучше меня», ничего подобного мне на глаза не попадалось – во всяком случае, в такой формулировке.
Зато я читал другое его высказывание – и эти слова он говорил уже точно сам: «Пи Уи всегда оставался для меня самым сложным оппонентом. Я играл за колледж, я играл в НБА – но ни там, ни там я не сталкивался ни с кем, похожим на Пи Уи, против которого мне приходилось так трудно. Причём это касается игры на обеих половинах: мне было тяжело, когда я опекал его в защите, и мне было тяжело, когда я шёл в атаку, и он держал меня».
Повторюсь: не знаю, считал ли Крошка Малыша лучше себя (думаю – вряд ли), но то, что Пи Уи для Арчибальда – игрок высочайшего класса, даже выше того же Разрушителя Хэммонда, не вызывает сомнений: «Когда я играл в Ракере – до колледжа и НБА, и потом, когда приезжал на каникулы и в межсезонье – там были два действительно великолепных парня: Пи Уи Кирклэнд и Джо Хэммонд. Они оба легко стали бы профессионалами, если бы только захотели этого. Особенно Пи Уи. Его потенциал был безграничен – это точно; и, что не менее важно, он легко адаптировался в любых условиях и вписывал свой стиль в организованную игру, в ту, в которую играют профи. Так что он не был похож в этом плане на других ребят, игравших на улице – он был готов к такой игре лучше всех остальных. Я не знал в то время, какую жизнь он ведёт. О нём тогда рассказывали много всяких историй – например, о том, что он таскает с собой мешки, полные денег и наркотиков. Но я знал его только по баскетболу, по нашим играм. Джо Хэммонд был, пожалуй, пониже уровнем – хотя он тоже был великим игроком.
Но сам игровой стиль Пи Уи был просто шикарным, более роскошным, чем у кого-либо другого. Он так работал с мячом!» Но все отмечают, что это яркое «Пи Уи Кирклэнд-шоу», этот кричащий стиль были лишь бонусом – они накладывались на ту фундаментальность, которая присуща по-настоящему великим мастерам. Тот же Арчибальд продолжает: «Но при всём при этом Пи Уи никогда не терял связи с реальностью, он всегда оставался, я бы так сказал, реальным игроком. Кирклэнд всегда был в состоянии контролировать ход игры. Он никогда не упускал из виду самого важного и самого простого в баскетболе: ты выиграешь матч, только если положишь мяч в корзину!»
Писатель Рональд Ли Флеминг в своей книге «The Grill the Best Left Hand in Mount Misery» вспоминает о том времени: «Я был ещё подростком, когда пришёл в Ракер со своим другом Майком Эвансом, который потом сам стал баскетболистом. Мы уселись на среднюю трибуну и смотрели игру, когда прямо перед парком затормозил лимузин. Из лимузина вышел парень моего роста и комплекции (то есть весьма щуплый чувак), за ним – двое телохранителей, и последней – великолепная пуэрториканская девушка, самая-самая красивая изо всех, которых я видел в жизни. Она несла две пары баскетбольных кроссовок.
Майк Эванс знал каждого игрока по имени, так что я спросил его: «Майк, кто этот чувак?» Майк ответил: «Пи Уи Кирклэнд». И продолжил: «Пи Уи Кирклэнд так же крут, как и Крошка Арчибальд!» «Что?! Крошка умеет играть, и ты мне сейчас заливаешь, что этот Пи Уи Кирклэнд – так же хорош, как Нэйт-Скейт? Да это просто невозможно!» Но Майк гнул своё – и твердил: «Пи Уи Кирклэнд – отличный игрок, он – один из лучших защитников во всём Нью-Йорке!»
Когда Пи Уи Кирклэнду пришло время вступать в игру, его прекрасная пуэрториканская подружка подала ему кроссовки. Он примерил первую пару, небрежно её отбросил, начал обувать вторую… Глядя на всё это, я ещё больше засомневался: он вообще способен на что-то в игре?
В тот день он подтвердил, что способен. В нём было где-то между 175-ю и 180-см, но он вёл мяч по площадке с убийственной скоростью и неудержимостью. И не важно, сколько раз великаны под щитом блокировали его броски – он прорывался снова и снова. Конечно, не все его броски попадали в кольцо, но то, что он делал, выглядело феерически. Грандиозно!
Весь Ракер только и успевал орать: «У-у-у!!! А-а-а!!!», когда Пи Уи, раскачивая корпусом, проходил к щиту. И когда дым над площадкой рассеялся, все увидели, что команда Пи Уи выиграла матч. Глядя на то, как он болтает со своей подружкой, снимает кроссовки и надевает туфли перед тем, как сесть в лимузин, а потом укатывает из парка, я понял: я хочу быть баскетбольной звездой.
Приходя в парк, наблюдая за играми турнира в Ракере, видя кое-кого из лучших баскетболистов Нью-Йорка, таких, как Пи Уи, я всё больше проникался этой мыслью. В то время я не замечал каких-то минусов в повседневной жизни баскетболистов; всё, что я видел – это блеск, лоск и гламур. И я хотел оказаться в этом мире.
Знаете, я играл не так уж плохо, но, конечно, дотянуться до уровня Пи Уи – это была практически несбыточная мечта. Я был совсем небольшим парнем – и Пи Уи тоже; он был маленьким чуваком, который действовал на территории гигантов. Но Пи Уи Кирклэнд играл безо всякого страха – и никто не мог остановить его, никто – когда он хотел пройти прямо к корзине».
В центре – Пи Уи, справа – Нэйт Арчибальд, слева – Том Гувер, который поиграл сразу за несколько команд НБА и АБА (в том числе за обе нью-йоркские – и за «Никс», и за «Нетс»).
Пи Уи действительно был одним из тех, кто изменил баскетбол навсегда. Общий тон высказываний болельщиков, которые видели его в Ракере, сводится к следующему: если и появлялся потом, в последующих поколениях человек, которого можно было бы сравнить с Пи Уи – то это был только Айверсон. Действительно, роднило их очень многое. Прежде всего – та же антропометрия. Оба были малышами, и близко не производившими впечатление атлетов. За обоих становилось страшновато, когда они шли под щит в самую гущу, в кучу «больших»: да их же там затопчут просто! Оба обладали заоблачным индивидуальным мастерством: дриблингом, скоростью, резкостью... И тот, и другой были незаурядными скорерами. И обоих болельщики любили, уважали и ценили, может быть, даже и не за всё это, а за совсем другие качества: как раз за то, что с такими-то данными, как сказал Рональд Флеминг, «эти маленькие чуваки» лезли на чужую территорию – и диктовали и устанавливали там свои законы. И делали это с какой-то потрясающей самоуверенностью, доходившей до безрассудства, и частенько именно так – на грани с лёгким безумием, а то и за этой гранью – их проходы и выглядели. То, что называется просто «спортивной наглостью», в общем – хотя на деле за этой парой слов кроется нечто куда большее...
Ну, правда, очевидцы игры Кирклэнда всегда отмечают, что как бы ни был велик соблазн сказать, как принято в таких случаях: Пи Уи Кирклэнд был Алленом Айверсоном, пока не пришёл сам Аллен Айверсон – говорить так не стоит. Потому что это не будет соответствовать истине – различий между ними тоже хватало. Как раз Пи Уи это самое безумие было не очень-то свойственно. Его игра выливалась не в отчаянность берсерка – скорее её характеризовала продуманная решимость и сосредоточенность на конечной цели камикадзе. Он и впрямь очень редко терял голову. И главное отличие – та естественность, с которой Кирклэнд перестраивал свою стиль в зависимости от требований текущего момента: если можно – он будет набирать очки, если нужно – превратится в чистого, классического первого номера. Все отзываются о Пи Уи, как о настоящем командном игроке, который вёл игру всей пятёрки – и делал партнёров лучше. Товарищи по университетским командам (разговор об этом ещё впереди) удивлялись, как легко он отказывался от всей «уличности», когда этого требовали тренеры, от всей внешней эффектности (чего стоило это самому Кирклэнду – остаётся только догадываться), убирал это куда-то в чулан – и взамен извлекал на свет сухой рационализм, превращаясь в хладнокровного лидера с инстинктом убийцы, который держал нити игры в своих руках и голове и диктовал темп.
***
Арчибальд говорил, что ничего не знал тогда о жизни Пи Уи за пределами площадок Нью-Йорка. А она своим размахом уже не уступала его баскетбольным свершениям…
«Я ещё раз повторяю: подавляющее большинство чёрных детей в Гарлеме были вовлечены в преступный мир. Там просто не было другого пути. Просто были те, кто попадался копам – и те, кого так и не смогли поймать».
Отношения со школой, а, точнее говоря, школами, потому что Пи Уи переменял их великое множество, почти всегда были у него… ну, мягко говоря, очень и очень непростыми – он просто не видел большого смысла в учёбе, потому что не рассчитывал, что она как-то сможет ему помочь в дальнейшей жизни.
«Я учился в школе в 50-60-е годы. И я мало, что запомнил. Помню, например, что здания школ были совсем ветхими, сами школы плохо обеспечивались, все учителя были белыми, а мы, ученики, чёрными». Пи Уи не помнит, выполнял ли он домашнее задание. Да чего там – он даже не уверен, давали ли ему в школе это задание. Единственное, что ему хорошо запомнилось – так это то, что он играл, всё время играл.
«Выбиться в люди за счёт образования? Нет, это было нереально; вы могли мечтать об этом, но эта мечта не имела ничего общего с реальностью, особенно тогда. Вы просто не знали никого, с кем случилось бы такое – рядом с вами не было живых примеров, ни одного парня, который поднялся бы не благодаря криминалу, а в результате чего-то другого. Казалось, что так заведено на свете испокон веку: бедный рождается для того, чтобы быть бедным, средний класс живёт жизнью среднего класса, ну, а богатые – они и есть богатые. Но, если вы вырастаете в месте вроде Гарлема – вы ищете из этого круга выход. Даже неосознанно, подсознательно вы постоянно пытаетесь найти выход. И вас совершенно не заботит, что нужно сделать, какие средства использовать, чтобы выбраться оттуда.
Я беспокоился о своих родителях. И я уже тогда задумывался о том, что ведь когда-нибудь у меня появится и своя семья. И мне нужно будет как-то заботиться о ней, делать её жизнь лучше. То есть я понимал, что хочу, чтобы мои дети учились в школе лучшей, чем та, в которой учился я сам, чтобы у них были лучшие игрушки, лучшая одежда, чтобы они жили в хорошем доме, а не в таком, где жил я сам. И вот вы приходите к выводу, что вам нужно использовать свои шансы, рисковать. На улицах мы называли это «бросать кирпичи».
Если вы даёте ребёнку выбор – то вы даёте ему шансы; если вы не оставляете ему никакого выбора – он сам будет их искать и рисковать при этом. Потому что, опять же, у него просто нет другой альтернативы. У меня, например, не было никакого выбора. Вообще. И я даже не задумывался о том, что образование может мне предоставить этот выбор. Ну, так что? Я не знал ни одного человека, о котором мог бы сказать: ну, что ж, благодаря образованию он достиг того-то или добился того-то.
Обычно детям как-то объясняют, почему им теперь нужно ходить в школу, как-то готовят их. Со мной никто никаких воспитательных бесед по этому поводу не проводил. Отец и мать сказали только, что хотят, чтобы я пошёл в школу. Если бы я от них этого не услышал, то и носа бы туда не сунул. Учителя говорили что-то такое о пользе учёбы, но я не слишком-то прислушивался к их словам. Раз они так считают – ладно, отлично. В любом случае, я не очень старался в школе, и не готов был чем-то пожертвовать, лишь бы перейти в следующий класс. Для меня всё было проще: я сосредоточился на посещаемости. Если я там появлялся нужное количество раз за определённый срок – я переходил в следующий класс. Если не появлялся – мог остаться в том же классе. Вот это мне было ясно и понятно. Так было, наверное, по всему городу».
По словам Пи Уи, учителя очень редко говорили своим подопечным о том, что может принести человеку образование - почти никогда. «Ну, это происходило не потому, что их совсем не волновало, что с нами станет потом. Просто они отлично понимали: никто из нас не думает о том, что благодаря учёбе мы можем как-то подняться в этой жизни».
В любом случае, Рик им не верил. Во многом потому, что в это не верили и его родители. «Потому что с ними самими ничего такого не произошло. Вы понимаете, о чём я? Они могли просто надеяться. Надеяться, что что-то такое случится, учёба даст какие-то результаты. Они молились о том, чтобы это как-то помогло мне в жизни, но они в это не верили. Что заставляет нас учиться лучше? Возможности, перспективы, которые даёт образование. Но в моей жизни таким возможностям не было места.
Учителя и ученики жили в совсем разных мирах. Мы были разделены непреодолимой стеной. И то, что говорили нам учителя, не казалось нам правдой, реальностью. Для меня реальностью была улица; улица – вот это было моей правдой. Учителя говорили, что Колумб открыл Америку. А на улице мне говорили, что ни хрена не Колумб её открыл – и вообще, какая разница, кто и когда там её открыл? В школе мне говорили, что нужно изучать и знать конституцию США. А на улицах мне говорили и показывали, что, когда эту конституцию составляли, таких, как я, вообще не считали за людей. И я верил улице и посылал учителей с их конституцией куда подальше. Учителя болтали нам о величии Америки. А мне и моим друзьям было на это наплевать. Потому что все мы жили в гетто. Всё, что мы видели – это сломанные жизни и бесконечную нищету. Мы смотрели телевизор и видели ту жизнь, о которой можно только мечтать – но понимали, что для нас она так и останется недостижимой. Учителя не жили в Гарлеме, они туда только приезжали, проводили уроки – а потом снова уезжали туда, по ту сторону экрана телевизора. И они никогда не говорили, что и мы можем оказаться там же, жить той жизнью, которую видели по телевизору – потому что тоже в это не верили. Что они могли мне сказать? У меня были друзья, которым повезло даже ещё меньше, чем мне, были ребята, которые просто забили на всё, сказали: «Да пошло оно всё!» и бросили школу, были приятели, которых дразнили в классе за то, что они всё время ходят в одной и той же одежде, потому что другой у них не было, – и они, в конце концов, тоже переставали там появляться… Всё это постоянно было у меня перед глазами».
В процессе работы над материалом использована книга Рэндалла Робинсона «The Reckoning»
http://www.sports.ru/tribuna/blogs/sportsphilosophy/791358.html