Рори Смит «Мистер» 1. Все наши вчерашние дни
***
Квартира Алана Роджерса — это буйство фотографий. Они засоряют все доступные поверхности, набивают все ящики, прячутся под столами и в шкафах. В папках полно снимков — сепия, черно-белые, цветные. Есть газетные вырезки и страницы, вырванные из журналов, все немного потрепанные по краям.
Здесь он пожимает руку императрице Ирана. Здесь, довольно неуверенно сидя на истощенном коне, он идет по тропинке вместе с копьеносцами из племени в Лесото. Вот он в Чикаго, здесь, в Блумфонтейне, еще на одной — в Тегеране. У него даже есть фотография, сделанная тем давним летом, когда он был частью той же футбольной команды, что и Дес О'Коннор.
Когда я приехал навестить его в начале 2014 года, ему было почти 90 лет. Он по-прежнему в хорошей форме. Он пробегал по шесть-восемь километров в день, пока несколько лет назад не обогнул озеро в Саутпорте. Он немного медленно спускается по лестнице, но поднимается по ней довольно быстро. Ум у него ясный, язык острый, и у него хорошая шевелюра. Глядя на его фотографии, подозреваешь, что для него это очень важно. Алан был симпатичным мужчиной, с яркой улыбкой, блестящими светлыми локонами, прям сказка, а не мужчина.
Алан живет в большом старом викторианском доме, давно переоборудованном под квартиры, на тихой дороге в двух шагах от Лорд-стрит, главной улицы города. Большинство квартир были заброшены, когда живущие вне дома арендодатель установил арендную плату. Теперь там живут только Алан и один сосед. У Алана в квартире краска на потолке испачкана влагой. Крыша над гниющим эркером выглядит устрашающе, как будто она вот-вот рухнет, но это достаточно приятное место. Из одинокого кресла он может увидеть серые облака, надвигающиеся на Ирландское море, и угол озера. Декор скудный: односпальная кровать, диван, пара старых картотечных шкафов. В квартире есть раковина и духовка на маленькой кухонке, расположенной сбоку от главной комнаты; он и его сосед делят ванную комнату в коридоре. Это то, что агент по недвижимости назвал бы «украшением».
Сидя в кресле, однако, он рассказывает историю грандиозного приключения. Каждый раз, когда он берет в руки очередную фотографию, указывает на другую, он пускается в очередной рассказ, вытаскивает еще одно воспоминание, сворачивает с еще одной извилистой дороги. Таковы основные моменты истории, которая охватывает три десятилетия и четыре континента.
Список стран, которые он назвал своим домом, пусть и кратко, завидный: Филиппины, ЮАР, Уганда, Свазиленд, Замбия, Иран, США, Исландия, Катар, Кипр. Он рассказывает о завоеванных трофеях, титулах, медалях и почетных званиях. Есть одна история, в которой его чествовали члены королевской семьи, и другая, в которой, по его словам, его обманули мафиози. Другая фотография напоминает ему о времени, которое он провел, бросая вызов законам апартеида в Южной Африке, чтобы проникнуть в Лесото. Это подводит нас к рассказу о его стычке с иранской САВАК, которая когда-то была самой страшной тайной полицией в мире. А затем он рассказывает, как однажды утром вышел позавтракать в Ливии и увидел три подвешенные к деревьям тела.
Если бы не фотографии, не документальные свидетельства каждой из его эскапад, можно было бы предположить, что в этом была определенная степень приукрашивания. Сюжеты кажутся немного притянутыми за уши. Однако простая проверка, поиск в Google, устраняет любые сомнения.
Именно в Иране Алан добился наибольшего успеха. Он выиграл несколько чемпионатов; его провозгласили героем. Одна из его историй была о том, как в 2006 году его пригласили обратно вместе с Фрэнком О'Фарреллом, бывшим тренером «Манчестер Юнайтед», который некоторое время возглавлял национальную сборную страны. Он рассказал, что в аэропорту Тегерана его встречало море людей. Он говорит, что тот был забит до отказа: там был военный оркестр, стоявший по стойке смирно, сжимая в груди свое любимое оружие, трубы и тромбоны, и фаланга фотографов и репортеров, сгрудившихся вместе, с фотоаппаратами и блокнотами наготове. Он помнит, каким громогласным ревом было встречено их появление в сопровождении группы охраны. Это настолько невероятная сцена, что кажется невероятной: двое мужчин, теперь уже пенсионеры, приветствуются как герои за тысячи километров от дома, в стране, которую многие считают государством-изгоем.
По словам Роджерса, когда они выходили из аэропорта, он заметил в толпе знакомое лицо, которое поманило его к себе. «Это был один из моих бывших игроков, — объясняет он. — Он выкрикивал мое имя, несмотря на весь этот шум. Он кричал: "Мистер Роджерс! Мистер Роджерс!" Он широко улыбался. Увидев, что я смотрю, он просто закричал: "Бляха-муха!" Затем он громко рассмеялся».
На его лице мелькает улыбка, а глаза сверкают за бифокальными очками фирмы Dennis Taylor. «И все-таки, по крайней мере, он помнил первое, чему я его научил».
Конечно, на одном из фарсидских блогов есть фотография Алана, на несколько лет моложе, который неловко стоит рядом с О'Фарреллом и не смотрит в камеру. История с «мухой» не упоминается. Тем не менее, они действительно приехали на годовщину и были приглашены на пресс-конференцию. «Вживую, — писал корреспондент, — они были бесподобны». Его имя, возможно, мало что значит в Англии, но иранцы, безусловно, помнят Алана Роджерса.
В какой-то степени Алан является любопытным местом для начала истории о том, как английские тренеры научили мир играть. Он не был первым, кто уехал за границу: возможно, он тогда об этом не знал, но когда он получил свою первую работу за пределами Англии, он стал частью традиции, которая уже насчитывала полвека.
И он не был самым успешным. Он не был отцом школы мысли, которая просуществовала целое столетие. Он не дошел до финала чемпионата мира и не оставил свой след в одной из выдающихся футбольных наций мира. Возможно, в Восточной Африке, Соединенных Штатах или в сердце Азии найдутся те, кто признает, что он сыграл какую-то небольшую роль в развитии их игры, но было бы натяжкой предположить, что его влияние простирается далеко за пределы этого. Алан, по экстраординарным стандартам, установленным некоторыми из тех, чьи истории будут опубликованы в будущем, был довольно обыкновенным.
И вот, зачем же тогда начинать здесь, в этой комнате в Саутпорте? Отчасти по той простой причине, что именно здесь и начинается история книги. В возрасте 17 лет, когда бушевала Вторая мировая война, Алан записался на военную службу. Он был направлен на эсминец британских ВМС «Ориби» в качестве артиллериста. Он принимал участие в арктических конвоях, по которым союзники доставляли жизненно важные грузы в Советский Союз. Уинстон Черчилль описал рейс, предпринятый торговыми судами, как «худшее в мире». И это не было преувеличением. Над головой гудели немецкие самолеты. Подводные лодки рыскали под водой. За время войны было потоплено 120 кораблей, если не противником, то чудовищными штормами или дрейфующими льдинами. «Ориби» попал под шквальный огонь у берегов Норвегии. Он выжил, а вместе с ним и Алан.
Через семьдесят лет после окончания войны его служба и мужество были наконец-то признаны. Летом 2013 года было объявлено, что он был одним из немногих выживших в тех адских рейсах, которые будут награждены Арктической звездой. В местной газете Саутпорта была статья о новом, старейшем герое города. Под его воспоминаниями о жизни на борту «Ориби» скрывалось краткое описание того, что он делал после окончания войны. Друг обратил на это мое внимание. О многом говорило то, что подробности его жизни после конвоев звучали, во всяком случае, даже более примечательными, чем то, что он пережил в море. Именно с этого краткого списка стран, в которых он работал и начал расти зародыш этой книги.
И это не единственная причина. Алан является подходящим человеком для того, чтобы с него начать из-за контраста между тем, как на него смотрят дома, и тем, как на него смотрят в тех странах, где он работал. В Англии дело не столько в том, что он был давно забыт, сколько в том, что его просто никогда и не знали.
Он никогда не был профессиональным футболистом. В подростковом возрасте он был на просмотре в «Эвертоне», но его подвело зрение, и он играл за «Редхилл», не входящий в лигу, после того, как его демобилизовали, но на этом все. «Я один из этих, — говорит он, жестикулируя бутербродом с ветчиной, — как Венгер или Моуринью. Я никогда ни за кого не играл, по хорошему-то. Я был тренером. Но я завоевал расположение людей — всех — потому что добился результатов».
Отсутствие игрового опыта помешало ему получить работу в Футбольной лиге. Недоверие английского футбола к тем, кто не играл на высшем уровне, не является новым явлением — в 1960-е годы на этих берегах никто не был готов к тому, что его покорят чьи-то результаты. Алан был вынужден уехать за границу и остаться там, чтобы построить свою карьеру. Эффект был любопытным: человек, совершенно неизвестный на своей родине, но обладающий некоторой долей славы в более отдаленных местах, чем он мог себе представить. Это также делает его историю подходящим местом для начала, ведь подобная участь постигла подавляющее большинство тех, кто пошел по тому же пути, что и он. Независимо от того, насколько знаменитыми они становились в других странах, никто в Англии не был готов дать им шанс. То, что случилось с Аланом стоит за тем, что случилось с бесчисленным множеством других людей.
Как и его подход к карьере за рубежом. В рассказе Алана о его жизни есть понемногу от всех последующих историй. Его первой работой после окончания войны была работа в фермерском лагере в Рейгейте. В 1952 г. он перешел оттуда в лагеря отдыха Балина, работая в Пвелхели (Северный Уэльс), в Клактоне-он-Си, в Скегнессе. Его пребывание в кемпингах продолжалось десять лет. Он женился на королеве красоты. У Венгера и Моуриньо, возможно, были нестандартные пути на тренерскую стезю, но им никогда не приходилось устраивать лотерею в разгар боксерского матча.
Именно здесь он впервые обнаружил, что у него есть что-то вроде дара тренировать игроков. Он организовывал футбольные соревнования в лагерях, работая с профессионалами, которым платили за то, чтобы они приехали туда на лето: Айвор Оллчерч в Пулхели, Ронни Клейтон в Скегнессе. Он получал удовольствие от работы; он знал, по его же рассказам, что «может организовать этих людей». Он подозревал, что менеджмент может быть его сильной стороной. В 1960 году, вдохновленный своими успехами в управлении командами, Алан решил пройти тренировочный курс Футбольной ассоциации в Дареме. Его первоначальная цель состояла в том, чтобы отточить свои навыки, а не начать новую карьеру.
Курсом, который проходил Алан, руководил человек, который впоследствии стал сэром Уолтером Уинтерботтомом. Он наиболее известен, конечно, своей работой в качестве тренера сборной Англии, но, по правде говоря, его наследие простирается далеко за пределы этой роли. Уинтерботтом является отцом тренерства в той форме, которую мы признаем в этой стране. Именно во время этого курса Роджерс привлек внимание Уинтерботтома. «Он сказал, что я очень хорошо справился, — вспоминает Роджерс. — Приходили самые разные игроки, из самых разных клубов. Я был лучшим на курсе». Его сертификат, подписанный председателем Футбольной ассоциации Стэнли Раусом, не совсем подтверждает эту оценку: он сдал экзамены по теории тренерства и практической эффективности, а также получил «удовлетворительно» по модулю «Практический коучинг». Его сильной стороной были Правила игры. При этом он официально получил оценку «Хорошо».
Роджерс на год вернулся в Скегнесс, а затем отправился в Лиллешолл на курсы повышения квалификации. За прошедшее время его мир перевернулся с ног на голову. Как он вспоминает, его жена уехала в Джерси «и больше не вернулась». Это стало определяющим моментом в его жизни.
«На этом курсе Уинтерботтом спросил меня, что я собираюсь делать, — говорит он. — Он был главным, и он спросил меня, не думаю ли я о том, чтобы тренировать на полную ставку. Я просидел всю ночь и думал об этом. Попасть куда-нибудь в Англию было бы большой работой, я знал это. Люди, тренировавшие в клубах в те времена, не имели лицензий, ничего такого. Они не были тренерами. Я думал, что хотел бы тренировать, но я знал, что мне придется начинать с самого низа, и что будет трудно получить хорошую зарплату. Результаты тогда учитывались так же, как и сейчас: это был риск».
«На следующее утро он снова спросил. "Что ты хочешь делать?" Он сказал, что за границей есть работа, которую он может мне предложить. Одна была в Триполи, в Ливии и одна на Филиппинах. Я подумал: "Я только что развелся. Заработаю немного деньжат, подзастряну там"».
Историю первых 70 лет непосредственного участия Англии в мировом футболе можно аккуратно разделить на две части. Первая половина населена одиночками, людьми, которые отправились в отдаленные уголки земного шара, потому что у них хватило наглости и смелости рискнуть, но также и потому, что они оказались в положении экономической необходимости, когда они были почти вынуждены это сделать. Вторая — это история о миссионерах, людях, посланных Футбольной ассоциацией, чтобы помочь распространить информацию об игре во всех уголках планеты. Алан — подходящий первый пример, потому что в нем есть понемногу и тех, и других черт. Он был независимым человеком из неортодоксальной семьи, который рассматривал поездку за границу как способ заработать на жизнь лучше, чем он мог бы заработать дома, но он также был миссионером, частью более масштабного плана по оказанию помощи зарубежным странам в улучшении их уровня игры.
Он, конечно, не был прирожденным путешественником. Когда ему предложили выбор между Ливией и Филиппинами, он остановил свой выбор на последних. Он вспоминает Манилу так: «Это было похоже на поход в сауну, там было так жарко и влажно». Там он работал с Брайаном Бёрчем, некогда известным игроком «Манчестер Юнайтед», который был направлен тренировать старшую сборную страны. Роджерс будет отвечать за команду юношей до 19 лет. Он помнит их первую встречу. «Брайан вошел, мокрый. Дождя не было. Его первыми словами, обращенными ко мне, были: "Это не то, что ты думаешь"».
Ему сказали, что он не может выбирать игроков китайского происхождения. «Технически, они были лучшими», — говорит он. Он сражался с насекомыми и делал все возможное, чтобы справиться с насилием, которое бродило по улицам города. «Каждый день кто-то получал ножевые ранения. Нож был у каждого. В Англии такого не было». Он ненавидел насекомых, жару, пристрастие страны к бейсболу и тот факт, что он не тренировал каждый день. Он устраивал матчи, но их отменяли в последнюю минуту. Создается впечатление, что он не получал удовольствия от пребывания за границей. То же самое можно сказать и о многих английских тренерах, которые работали и до, и после него. Они не обязательно уезжали из-за какой-то страсти к путешествиям. Больше всего на свете они хотели, чтобы им дали шанс дома. Как и Алан, они покинули Англию с желанием вернуться, надеясь и веря, что если они продемонстрируют свои таланты за границей, то однажды смогут получить то, о чем мечтали: место в клубе Футбольной лиги.
Как и у Алана, у большинства из них никогда не было такого шанса. Как и Алан, они продолжали путешествовать, отчаянно надеясь, что в какой-то момент им удастся остановиться. Вот почему эта книга начинается с Алана. Не потому, что он был первым, или лучшим, или самым влиятельным, но потому, что в его истории есть оттенок всех остальных.
Чтобы отпраздновать его 90-летие, армия племянников и племянниц Алана устроила для него вечеринку в отеле «Роял Клифтон» в Саутпорте. Они откопали старые фотографии своего дяди со всех его различных должностей; они пытались собрать воедино мозаику его разъездной карьеры. Понятно, что Алан сейчас немного расплывчат в датах и деталях, но видение этого как единого связного повествования принесло осознание. «Я выступил с речью, — говорит он. — И сказал им, что у меня была замечательная жизнь. У меня была хорошая жизнь. Не переживайте об этом. Я видел Ниагарский водопад и стоял на холмах Голливуда и Вайна. Я был в Аламо и в Роркс-Дрифт. Я сказал, что пускай сейчас мне и 90 лет, но тогда я был в восторге. — Он смотрит в окно. — Я, черт возьми, кайфовал».
Однако Алан не прибывал ни в одну из стран, которые он посетил, чтобы осмотреть достопримечательности. Он не был простым туристом. Нет никаких сомнений в том, что он рассматривал свою тренерскую карьеру как беспрецедентную возможность расширить свои горизонты, увидеть то, что в противном случае он никогда бы не смог увидеть, но он работал, и работал усердно. За время своего пребывания за границей он тренировал многие тысячи игроков. Он может поставить себе в заслугу стимулирование развития футбола в полудюжине стран, а возможно, и больше.
В Африке он бросил вызов жестокому режиму апартеида в Южной Африке, чтобы тренировать на территории современного Лесото. Он был направлен Футбольной ассоциацией для доклада о состоянии игры и проведения тренерских курсов в Замбии и Свазиленде. Он сосредоточил большую часть своей работы на том, чтобы помочь внедрить более изощренную тактику. «Большинство африканских клубов терпят неудачу в тактике и защите, — сказал он в интервью Lusaka Times после того, как оказался в Замбии. — У них хороший индивидуальный контроль мяча, хотя есть еще некоторые навыки, которые они могут развить. Но их игра обычно основана на атаке, и часто они разваливаются в обороне под давлением. С точки зрения тактики, я думаю, я могу многое здесь сделать». В качестве показателя того, насколько напряженным был его график, газета подтверждает, что его первая тренировка, работа с игроками в «Нчанга Рейнджерс», должна была начаться в тот же вечер. Жизнь Алана не была синекурой.
Его первая поездка в Соединенные Штаты в начале 1966 года была не легче. За три месяца он пересек всю страну, проведя 52 тренировки в 26 городах, путешествуя от Чикаго до Калифорнии, от Майами до Нью-Йорка и во всех промежуточных точках. Он выступал перед переполненными аудиториями будущих тренеров, обсуждая тактику и технику, а также важность правильного воспитания игроков. Он посещал мексиканские, итальянские и польские клубы, игравших в любительских лигах, пытаясь создать что-то долговечное с нуля. Он учил, по его словам, современному стилю игры, на который повлияли венгры и бразильцы 1950-х годов, с примесью замечательных голландских команд 1970-х годов.
Было бы нечестно предполагать, что Алан был провидцем. Не существует английского эквивалента сидящему в квартире в Саутпорте Ринусу Михелсу. Но было бы столь же несправедливо отказать ему в том месте в истории, которого он заслуживает. Благодаря работе Алана многие тысячи игроков стали немного лучше, чем в противном случае могли бы быть. Почти дюжина стран на четырех континентах стали играть в футбол чуть быстрее, чем могли бы. Это его наследие, которым он должен гордиться и за что его следует прославлять. Алан сыграл свою роль. Может быть, это лишь краткие эпизоды, но, тем не менее, он играет определенную роль в истории футбола, а это больше, чем многие из нас могут себе позволить.
Конечно, наиболее глубоко его влияние ощущалось в тех странах, где он останавливался на некоторое время. После пребывания на Филиппинах он вернулся домой. Он написал Аллену Уэйду, директору по тренерской работе в Футбольной ассоциации Англии, спросив, есть ли у того свободные вакансии. Уэйд предложил ему возможность тренировать в Южной Африке. Роджерс, измученный своим опытом в Азии, должно быть, испытывал искушение отказаться, но у него было мало шансов заработать деньги где-то в другом месте. В 1963 году он сел на корабль.
Его работа будет проходить в Блумфонтейне, который он называет «худшим местом», где царит апартеид. Как и у всех, кто согласился работать в Южной Африке в то время, в его критике режима есть моральная двусмысленность, но он, похоже, не получил удовольствия от встречи с институционализированным расизмом. «Чернокожим не разрешалось смотреть матчи, — говорит он. — Они должны были стоять за пределами стадиона. Это было ужасно. Им приходилось покидать город, когда в семь часов вечера звучала сирена. Им приходилось возвращаться в поселки на окраине города. Они приезжали каждое утро, няни и уборщицы, но вечером там были только белые. Это был очень странный образ жизни».
Разочарованный своим опытом работы тренером «белой команды в лиге, состоящей только из белых», Алан немного расправил крылья. «В выходные дни я ездил в Масеру в Басутоленде (ныне Лесото)», — говорит он. Теперь он указывает на фотографию, на которой он не совсем удобно сидит на этой довольно голодно выглядящей лошади, которую соплеменники ведут вниз по крутой каменистой тропе. «Когда я был там со мной связался белый парень. Он женился на чернокожей женщине, поэтому не мог работать в Блумфонтейне. Он попросил меня приехать и потренировать там. Это было совсем рядом с границей, примерно в 145 километрах. Они не были организованы, и из-за апартеида они, очевидно, не могли приехать и играть в Оранжевом Свободном Государстве, которое было ближайшим к ним местом. Мне было жаль игроков».
Года в Блумфонтейне ему было достаточно. Он думал, что его ждет работа в «Уондерерс», расположенном в менее жестком окружении Йоханнесбурга, но его опередил Алекс Форбс, игрок «Арсенала». «Он меня обскакал». Вместо этого он провел большую часть 1964 и 1965 годов в туре Футбольной ассоциации Англии по Лесото, Свазиленду и Замбии, оценивая возможности, которыми может похвастаться каждая страна, и способности местных игроков.
«Замбия была организована лучше всех, — говорит он. — Это было сердце медного пояса, так что там было настоящее смешение людей. В каждом городе, в который я приезжал, были лучшие стадионы, все было в хорошем состоянии. Зрители были довольно хорошими, и у них были хорошие игроки. Намного лучше, чем в Свазиленде и Лесото. Там был Джеки Сьюэлл. Он играл за «Ноттс Каунти» и сборную Англии, но в итоге оказался в сборной Замбии. Я не знаю, как: думаю, что у него там был приятель, который нашел ему хорошо оплачиваемую работу в Лусаке, и он играл за них. То, что футболист международного уровня играет за сборную Замбии — это замечательно».
Отчеты Роджерса о том, что он обнаружил в каждой из стран, которые он посетил, явно произвели впечатление на его хозяев, даже если сообщения, которые он посылал в ответ, имели тенденцию делать жизнь немного неловкой. Он написал Уэйду из Лесото, чтобы выразить свою уверенность в том, что апартеид тормозит развитие игры в Лесото. Уэйд ответил в апреле 1965 года, признав, что «многие клубы в Южной Африке недовольны этой ситуацией», но настаивая на том, что он «не чувствует себя достаточно компетентным, чтобы выразить свое мнение по этому вопросу».
Тем не менее, они были достаточно довольны его работой, чтобы отправить его в аналогичную поездку в Соединенные Штаты в начале 1966 года. Там его жизнь тоже разочаровывала, хотя на этот раз проблема заключалась в нежелании телевизионных компаний финансировать футбол и желании многих властей, с которыми он сталкивался, продвигать то, что считалось «европейской игрой». К маю он вернулся домой. За свою карьеру он побывал в шести странах, и каждая из них теперь лишь немного подвержена влиянию того, чему он их учил. Это было бы достаточным наследием. Но Роджерс только начинал.
Роджерса нельзя назвать ни застенчивым, ни стыдливым человеком. Он был, по его словам, «хорошим тренером», «всегда подталкивал, учился, представлял свои идеи». То, что это не пустое хвастовство, может быть доказано одной, очень короткой, остановкой в его карьере. Чемпионат мира 1966 года он провел в Мерсисайде, где на время турнира была размещена сборная Венгрии. Он смотрел все их матчи, присутствовал на их тренировках, интересовался идеями их тренерского штаба. Он недолго оставался на месте: едва страна перестала праздновать триумф, который скрывал, насколько сильно она теряет связь с футбольным веянием, как он снова отправился в путь, чтобы возглавить сборную Уганды на Кубке Госсажа, своеобразном региональном чемпионате Восточной Африки.
На первый взгляд, это не было многообещающим заданием. Посмотрев несколько клубных матчей, он назвал состав на турнир. Газеты в Кампале подтвердили, что в тренировочный лагерь он пригласил 30 игроков. Из них явились только 12, и двое из них были вратарями. Роджерс начал лихорадочную серию телефонных звонков, пытаясь собрать команду. Он писал письма, регистрировал заявки в различные клубы. Он описывает неделю или около того полного хаоса. Уганда вышла в финал соревнования. Он действительно был, кажется, неплохим тренером.
Судя по его дальнейшим действиям, он также не боялся вызова. Его работы в Соединенных Штатах было достаточно, чтобы создать там что-то вроде репутации, и позже, в 1966 году, ему предложили возглавить «Чикаго Спёрс», одного из десяти членов-основателей Национальной профессиональной футбольной лиги [NPSL], предшественницы Североамериканской футбольной лиги [NASL]. «Я тренировал в Чикаго во время поездки в начале 1966 года. Три тренировки. Они думали, что я как раз тот человек, который подходит для этой работы. Там была светская жизнь и все такое, и я поехал».
И снова он обнаружил, что его подготовка была нарушена из-за трудностей с подбором команды. NPSL не была признана ни футбольными властями США, ни USSF [Федерация футбола США, прим.пер.], ни ФИФА. «Я думаю, что они поторопились, — сказал он. — Из-за этого было трудно найти игроков: у нас была пара местных парней, пара мексиканцев, и я привел Джо Хаверти из "Арсенала". Мы могли играть только на "Солджер Филд". Стадион вмещал 80 000 человек. Там боксировал Джек Демпси. Он находится прямо на набережной. Он такой большой, но это не футбольный стадион. Мы должны были играть на вершине бейсбольного ромба. Это было ужасно. Людей пришло не очень много. Телевизионные компании не любили футбол, потому что его сложнее снимать, чем баскетбол, поэтому нужно было играть в полдень».
Результаты были достойными — Роджерс, не склонный к излишней скромности, говорит, что он «преуспел» — но больше ему нравился образ жизни, который ему предоставлял Чикаго. «Я нашел [партнершу], которая была не так уж плоха, и все шло хорошо», — говорит он. Приключение закончится преждевременно. NPSL была вынуждена объединиться с Объединенной футбольной ассоциацией, чтобы сформировать NASL; «Спёрс» были переведены в Канзас-Сити, потому что другая франшиза, «Мустанги», уже договорилась играть в Чикаго. Роджерс, находясь в разногласиях с владельцами команды, с ними не поехал.
Однако, прежде чем уйти, у него была возможность выпить с Малкольмом Эллисоном, легендарным высокопарным менеджером «Манчестер Сити». Его команда приехала в Чикаго, чтобы сыграть прибыльный предсезонный матч. «Он был настоящим Джоном Уэйном [Американский актёр, которого называли «королём вестерна», прим.пер.], с большой сигарой, зажатой между губами, — улыбается Роджерс. — Мы говорили о том, кто лучшие тренеры в мире. Я сказал, что Эленио Эррера в миланском "Интере". Эллисон сказал, что он трус, слишком оборонительный. И я спросил у него: "Как ты думаешь, кто является ьремя лучшими в футболе?" Он посмотрел на меня и ответил: "Ну, а два других... "»
Он смеется, рассказывая эту историю, забавляясь наглой дерзостью этого замечания. Однако прошло совсем немного времени, прежде чем Роджерс вспомнил свой собственный золотой век и заявил, что в определенном месте и в определенное время его сравнивали с одним из самых титулованных менеджеров в истории.
О'Фаррелл и Роджерс приземлились в Тегеране в январе 2006 года. Это был разгар войны с терроризмом; Иран был сердцем того, что Джордж Буш-младший назвал «осью зла». Нарастали опасения по поводу ядерной программы Ирана. Махмуд Ахмадинежад, бескомпромиссный, антиамериканский президент страны, был избран всего за несколько месяцев до этого. Надо сказать, что на него не произвело бы впечатления зрелище двух англичан — древних или не очень — в аэропорту. Он, вероятно, даже не рассмеялся бы, услышав, как бывший игрок Роджерса кричит ему «Бляха-муха!».
Пара была приглашена на восемь дней в «Персеполис», самый известный и самый успешный клуб страны. Иранское посольство направило посланников в дом Роджерса в Саутпорте и к дому О'Фаррелла в Торки, чтобы убедить их принять участие в гала-ужине, организованном в честь некоторых из их бывших игроков. Ни один из них не был уверен, что смогут принять приглашение: обоим было за восемьдесят, и они давно отвыкли от суровых условий международных поездок. «Мы поговорили и решили, что все же сможем», — говорит Роджерс.
О'Фаррелл, возможно, был более известным лицом, как бывший тренер сборной Ирана, но именно Роджерс стал звездой. В конце концов, он привел «Персеполис» к четырем чемпионским титулам; он помог им одержать победы над некоторыми из самых гламурных команд в мире. Он светится от гордости, вспоминая об этом. «Меня везде узнавали, — говорит он. — Я был в лучшей команде. Я все время выигрывал. Это звучит глупо, но на самом деле я был немного похож на Ферги».
Роджерс прибыл в Иран после своей американской авантюры в 1969 году. Его работодателями был не «Персеполис», а клуб под названием «Пайкан». «Меня порекомендовала Футбольная ассоциация, – говорит он. — Кен Астон — судья — проводил в Тегеране курс для людей со всей Азии. Когда он возвращался, иранские футбольные власти спросили его, может ли Футбольная ассоциация Англии найти тренера для одного из их клубов, "Пайкана". У меня все было хорошо, поэтому мне сказали, что есть работа. Работало это так: местная ФА тебя приглашала, ты смотрел, все ли в порядке, а потом принимал решение. Я, конечно, не знал ни слова на этом языке, но условия были хорошими, и клуб поддерживался крупной автомобильной фирмой. Я согласился. Я прилетел обратно в Лондон, где у меня была квартира, закрыл ее и улетел обратно».
«Стандарты были такими же, как и в нижней части Второго дивизиона в Англии. У людей сложилось неправильное представление: это не профессиональные команды, но они так же тренируются, потому что они получают зарплату от министерства, компании или откуда-то еще. Они просто не ходят на работу, понимаете. Я мог заполучить их в любое время, когда захочу. Если было слишком жарко или шел ливень, я мог отложить тренировку на пару часов назад, но они все равно приходили. В тот первый год мы выиграли чемпионат и кубок. "Пайкан" умолял меня остаться».
Он отверг их предложения. Борьба за право владеть клубом привела к тому, что «Пайкан» как клуб прекратит свое существование, а большинство его игроков перейдут в «Персеполис». На фоне неопределенности поступило предложение из США. Произошла смена владельца в его бывшей команде, «Спёрс», которая теперь базируется в Канзас-Сити, но многие из его старых союзников в администрации клуба остались. Это была заманчивая перспектива, но его пребывание там продлилось всего год. Его соблазнили вернуться на восток в «Персеполис», новый клуб, полный знакомых лиц из «Пайкана». Это стало определяющим шагом в его карьере, настолько успешным, что спустя 30 лет его снова пригласили выступить перед самыми знаменитыми игроками клуба. Именно в «Персеполисе» он стал персидским Фергюсоном.
За четыре года в клубе он выиграл два чемпионских титула и сделал «Персеполис» выдающейся силой в иранском футболе. Он будет представлен императрице Фарах; его игроки поднимали его в воздух на глазах у 30 000 кричащих болельщиков. «Я очень хорошо справился, — говорит он. — Когда у тебя все хорошо, это видно, потому что никто с тобой не спорит. Я нравился публике. Раньше мне никогда не приходилось расплачиваться в ресторанах и все такое. У нас на каждом матче был аншлаг. Это были большие матчи, большие команды. Болельщики были хорошие, во всяком случае, в Тегеране. Немного иначе обстояло дело на нефтяных месторождениях, на юге. Там люди забрасывали нас камнями».
Но больше всего удовольствия ему приносили победы над гастролирующими командами — из Советского Союза, из Южной Америки, из Англии. Он помнит, как «фаршировал» московский ЦСКА на Кубке дружбы с «Пайканом»; с «Персеполисом» ему удалось сыграть вничью 1:1 с «Манчестер Юнайтед», добиться того же счета в матче со «Сток Сити» и одержать победу над «Борнмутом». Они сыграли вничью с «Сан-Паулу» в напряженной, разбитой на отрезки игре, которую описывают как «больше похожую на борцовский матч». Только «Кристал Пэлас», вспоминает он, с легкостью расправился с «Персеполисом».
«Мы играли по схеме 4-3-3, — объясняет он. — В Иране такого никогда не было. Я привез её туда. У меня было два защитника: один ушел в мюнхенскую «Баварию», а другой в итоге играл в Штатах. Я сделал этих двоих. У меня был полузащитник Али Парвин, который был капитаном сборной. Мы были хорошей командой».
«Помню, как приехал "Челси". Мы сыграли с ними вничью. Мы укатали "Ньюкасл": они были в турне в Гонконге и собирались возвращаться. Но моя самая большая победа была над "Насьоналем", уругвайской командой, которая была чемпионом мира. Мы обыграли их 1:0. Они все были удивлены тем, насколько мы хороши. Конечно, мы были на высоте 900-1200 метров над уровнем моря, так что нам было легче».
«У команд сложилось неверное впечатление о некоторых командах, с которыми им предстояло играть. Было очень трудно выиграть эти матчи, и если вы были в конце долгого турне, и ваш уровень энергии падал, местные игроки вас просто укатывали. К тому моменту "Насьональ" провел три матча и выиграл их все, но мы их обыграли. Мои результаты в этих матчах были хорошими. С тех пор никто не делал ничего подобного на клубном уровне».
Местная пресса соглашалась с этим. Одна газета отметила, что город «сошел с ума от радости» после победы, а «молодые болельщики "Персеполя" пели и танцевали» так сильно, что «несколько человек упали в обморок в толпе». После победы они начали «маршировать по улицам, подбадривая свой клуб».
Не только на поле Роджерс наслаждался жизнью в Тегеране. В то время иранская столица была космополитичным, гостеприимным местом для людей с Запада, местом бистро, вечеринок в саду посольства и роскошных баров в отелях. Роджерс предупреждает, что были «определенные вещи, которые в Иране было делать нельзя», но для эмигранта, помимо критики шаха, не сразу понятно, что это были за вещи.
«Мне понравилось», — говорит Роджерс. Его приоритеты становятся ясны. «Я нахожу его мирным. У них были бары, можно было выпить. Все женщины, побывавшие в Европе, были одеты в мини-юбки и все такое. Все шло так хорошо. Там была разная публика. Я общался с людьми из посольства. Устраивались вечеринки в саду, и меня приглашали к ним домой и все такое. У них было место на холме, в горах, огибающих город, где летом было гораздо прохладнее».
Звучит идиллически, но даже в позолоченном пузыре, который он создал для себя, Роджерс знал, что все не совсем так. «Раньше у них была тайная полиция, которая преследовала революционеров, — говорит он. — Я помню, как однажды вечером шел домой из бара в посольстве США и внезапно обнаружил, что меня окружают куча собак. Все они были больны бешенством, все бродячие животные. Я помню, как подумал: "Как мне из этого выбраться?" Если бы я побежал, они бы погнались за мной. Если я остановлюсь, они тоже остановятся. Вдруг из-за угла, выезжая из одной из узких улочек, с визгом вылетает машина. Фары не горят. Очень много оружия. В двадцати метрах позади них стояла еще одна машина. Собаки бросились бежать, и это меня спасло. Но это были САВАК, тайная полиция, которая кого-то преследовала. Один из моих игроков был в САВАК. Мы знали, что он в САВАК, все остальные игроки знали, что он в САВАК. Вот как это было. У них везде кто-то был».
Недовольство жестоким режимом шаха нарастало. «Если поедете в центр Тегерана, прямо у подножия холма, то увидите, что это плохие районы. На обочине дороги были открыты шлюзы, идущие от богатых участков сверху к бедным снизу. Они открывали их наверху, и вода, отходы, попадали в южную часть города. Так в дело вмешался аятолла. Сначала это были те люди, а потом это стало происходить в университетах».
У Роджерса были и другие заботы. Он покинул «Персеполис» в 1974 году после ссоры с владельцем по поводу того, какой состав он должен выбрать для матча с «Абердином»; Президент клуба, А.Х. Абдо, подчеркнул, что Роджерс «больше ничего не может сделать» для клуба, заявив, что ему «нужно свежее лицо и свежие идеи». Расставание было достаточно дружественным, чтобы «Персеполис» написал 50-летнему мужчине теплое рекомендательное письмо. Роджерс воспользовался им, чтобы вернуться в Иран в октябре 1975 года, чтобы возглавить только что вышедший в высший дивизион «Шахбаз». Политическая ситуация, однако, ухудшалась.
«Аятолла каждый день выступал на радио, — говорит он. — Он агитировал из Парижа, а затем из-за границы. Двое американцев были застрелены на юге. Грядет революция. "Шахбаз" был новой командой, меньшей, чем "Персеполис", но они хотели, чтобы я приехал и все привел в порядок. Мне дали контракт, но комитет не был единодушен. На самом деле им не нужен был тренер из-за рубежа, не в таком климате. Мы хорошо играли в первом дивизионе, собрали хорошую команду, но через год начали спорить о зарплате. Произошел скандал с прессой: я обвинил репортера в том, что он пишет чушь, газетам это не понравилось, и меня уволили. Все это было незадолго до революции. Было понятно к чему все идет».
К тому времени, как мы заканчиваем, небо над озером темнеет. Дождь плюется в окна. Алан Роджерс в течение пяти или шести часов рассказывает обо всех людях, которых он встречал, обо всех местах, где он побывал, обо всем, что он сделал. На протяжении всего повествования повторялась одна и та же фраза. Он говорит её, вспоминая приключения, переживания, девушек. Он использует её, чтобы описать, как он оказался на корабле на Багамах, когда ему сказали, что его услуги больше не нужны в Чикаго. Он использует её, чтобы вспомнить, как пил в баре отеля в Тегеране с Питером Осгудом. Он использует её, когда думает о Лесото, о Замбии, о встрече со своей бывшей женой, королевой красоты, целую жизнь назад в лагерях отдыха. Это фраза, пронизанная грустью, о жизни, которая была прожита, но и о жизни, которая того стоила. Он говорит её с улыбкой и вздохом: «Все наши вчерашние дни».
Карьера Роджерса не закончилась в Иране. Он переехал из «Шахбаза» в «Бенгази», в Ливию, когда местная команда сделала ему выгодное предложение приехать и тренировать их. Все было настолько просто, что, вернувшись в Англию на каникулы, он отправился обратно в Северную Африку с подходящим садовым катком, чтобы улучшить качество полей. Предположительно, он брал его не в качестве ручной клади.
«Проблема заключалась в том, что я обычно ходил за завтраком из пекарни, — говорит он. — Хороший хлеб. Квасной. Как бы то ни было, я обошел главную площадь и обнаружил три тела, висевшие на деревьях. Полковник Каддафи побывал в Бенгази. Он снял гостиницу на окраине. Он приказал повесить трех парней на главной площади, а еще одного — на пристани. Я думал, что года, наверное, с меня хватит».
Затем он отправился в Исландию, где, как он шутит, снимали высадку на Луну. Его команде в Акюрейри, в 100 километрах от Полярного круга, приходилось постоянно летать на матчи, потому что дороги недостаточно хорошие, чтобы по ним ездить. «Было несколько мест, где мы приземлялись прямо рядом с полем. У меня были проблемы со зрением, поэтому мне не разрешалось прыгать, бить головой по мячу, плавать и делать что-то в этом роде. Там было слишком холодно».
н больше не повторит эту ошибку. Следующим был Катар — «деньги были неплохими», что неудивительно — задолго до того, как появилась мысль о том, что крошечное государство Персидского залива может однажды превратиться во влиятельного игрока мирового футбола. Он пробыл там два года. Еще одна остановка будет на Кипре, еще один штамп в паспорте, прежде чем он решит покончить со своей карьерой, вернуться домой и повесить свой планшет на гвоздь. «Куда бы я ни поехал, тем длиннее и лучше было мое резюме. Эти команды не пользуются случаем. Я был хорошим тренером».
Он был чем-то бо́льшим. Есть время для одной последней фотографии. Он изображен стоящим справа, с сияющей улыбкой и блестящими светлыми волосами. Она из лагеря Батлина, вероятно, конца 1950-х годов. Это было до Уолтера Уинтерботтома, до Блумфонтейна, до Чикаго, до Тегерана, до того, как началась жизнь Роджерса, его вторая жизнь. Это портрет человека, который вот-вот отправится в приключение, которое изменит не только его, но и жизни бесчисленного количества людей, с которыми он столкнулся, а также, что кажется маловероятным, каким-то образом изменит ход футбольной истории. У всех тех людей, чьими путями он шел, у всех тех, кто пойдет по его стопам, будет фотография, подобная этой — снимок того, кем они были до того, как все это началось. Это портрет миссионера-одиночки, человека, который, возможно, не был известен здесь, но никогда не будет забыт там. Алан смотрит на фотографию, кажется, целую вечность. «Все наши вчерашние дни, — говорит он. — Все наши вчерашние дни».
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
