Теннис Шараповой

Про Шарапову сказано и написано все. Изучены мельчайшие подробности ее игры, известны все детали ее биографии и личной жизни: с кем дружит, куда ходит, какой цвет предпочитает, каким дезодорантом пользуется. Осталось осознать только один факт: мы можем любить ее или не любить, считать своей или не считать, все это уже не имеет никакого значения. Для всего остального мира Мария Шарапова является таким же символом России, как балет или Достоевский.

Самое поразительное, что сама Россия практически не приложила руки к созданию мифа о русской Золушке. Эта красивая история про нас пришла к нам с Запада, где есть освященная временем традиция: воспринимать Россию как загадку и выдумывать сложные объяснения тому, что в ней действительно ставит в тупик.

Все, что нужно для сказки о Золушке, присутствовало в Машиной биографии — Чернобыль, сибирская глубинка, «эльфийская» внешность, фея-крестная в лице Мартины Навратиловой, мальчик-паж в лице Шамиля Анвяровича, дедовщина в академии Боллетьери (уборка комнаты на шестерых разновозрастных девиц; мытье посуды в кафе, где питались юные теннисистки; вынос мусора и пустых бутылок, банок; выполнение личных просьб более старших «подруг»...), бедность и много тяжелого труда. Только Золушка из советского фильма в результате получила «большое сердце», а современная Золушка Маша — сильную волю: «Я знаю, что моим болельщикам так же больно, когда я проигрываю, как и мне самой. Но вот что я вам скажу. Я не просто так уехала от мамы, когда мне было семь лет. Я не просто так занималась по шесть часов в день под флоридским солнцем, когда мне было девять. И я не просто так три года спала на походных койках, ела кашу из пакетиков и постоянно играла, Бог знает где. Все это закаляет характер. У человека нет ничего более ценного, чем умение постоять за себя».

После ее первой победы на «Уимблдоне» слова ее росла как снежный ком. Robert Philip из Telegraph тогда написал: «Мария Шарапова — это маленькая девочка, превратившаяся из Золушки в королеву, минуя стадию принцессы, перенесшаяся из Сибири в «Уимблдон», от половых тряпок к несказанному богатству». Тогда же было замечено, что «никто не играет в «умный» теннис лучше, чем этот подросток», и начались поиски ответа на вопрос: «И как все это объяснить — когда ее соперницы приходят в раздевалку вне себя от злости? Когда любые знаменитости рады водить с ней компанию? Когда за ней повсюду хвостом следуют папарацци? Когда вслед ей с неодобрением смотрят разнообразные «большие знатоки» тенниса? Когда, в конце концов, я полностью теряю нить интервью на целых пять минут?» (Paul Kimmage, The Sunday Times).

В ходе размышлений о Маше пошло все лучшее из мифологического представления о России: загадочная русская душа, великая русская литература и, конечно, балет. Serge Schmemann (The International Herald Tribune), большой любитель «рассуждений о воздействии долгой зимы, водки, смешения Востока с Западом, монголо-татарского ига, отсутствия эпохи Возрождения и тому подобных основополагающих факторов», изобрел собственную теорию, «объясняющую взлет российского тенниса сложными психологическими особенностями в духе Достоевского». В соответствии с ней, «характер человека формируется в младенчестве: согласно этой логике обычай пеленать младенца как мумию между кормлениями породил народ, шарахающийся из крайности в крайность — от полной пассивности к полной анархии. Может быть, появление юных российских звезд отражает реакцию посткоммунистического поколения на советскую этику коллективизма? И, в конце концов, разве суть тенниса не в том, чтобы мгновенно переходить от пассивности к страсти?».

В процессе создания мифа вспомнили и русскую литературу. «Толстой, имевший один из первых в стране кортов, включил сцену с теннисом на траве в «Анну Каренину», — отмечает Bud Collins, автор книги «Total Tennis: The Ultimate Tennis Encyclopedia». — «Уже в советские времена в теннис играли Ленин и наркоминдел Молотов. Играли и жены некоторых руководящих работников. Официально на теннис смотрели как на буржуазный спорт, но элита все равно играла». Он же окрестил Машу «сибирской Сиреной», имея в виду не гудок сигнализации, а мифологическое существо с гипнотизирующим голосом. Кстати, один только знаменитый Машин крик дал неисчерпаемый источник для литературных ассоциаций. Tom Fordyce (BBC SPORT) сравнивает его с «криком раненой чайки» (вот Вам Чехов), Patricia Davis (MVN) — с «воплями кровожадной ведьмы» (а это уже Гоголь). Daily Telegraph описывает звуки Шараповой примерно как «ооохххррр» с окончанием, напоминающим «рикошет пули от камня».

Столь же возвышенны и впечатления от внешности и поведения молодой россиянки на корте. В момент поиска своей игры «она похожа на гадкого утенка, из которого вот-вот вырвется лебедь» (Mark Hodgkinson, Telegraph). Барри Флатмену (Barry Flatman, The Times) пришел на ум «жеребенок, еще не до конца научившийся справляться со своим телом». Nick Townsend (The Independent) увидел в ней «ангела с оборванными крыльями». Эдвард Радзинский на страницах Wall Street Journal называет Шарапову «теннисной Лолитой». А вот Маша в момент яростного противостояния: «Вы когда-нибудь видели, как поет лебедь? Я не имею в виду «лебединую песню» из поговорки. Я говорю о чисто орнитологическом термине, характеризующем конфронтационное поведение лебедя. Он поднимает крылья, становясь похожим на парусник на полном ходу, закидывает голову на длинной шее, напоминая факел, и движется по направлению к сопернику короткими рывками, используя обе ноги. Это впечатляющее зрелище, символ элегантной ярости. Это Шарапова» (Simon Barnes).

Ну, и, конечно, где лебедь, там и балет. Поначалу Машу спрашивали, любит ли она балет, занималась ли она балетом, ходит ли она на балет — и так чуть ли не в каждом интервью. Она честно пыталась припомнить: «Когда я была маленькой, мы жили в таких местах, где редко бывал балет. Но моя мама всегда следила за всеми культурными событиями и водила меня в музей и театр». Прорекламировала свое белое платье на «Уимблдоне» в 2007 году как «навеянное «Лебединым озером», Маша сама дала пищу для размышлений журналистам. «Она кланялась, как балерина, и посылала воздушные поцелуи зрителям. А потом упорхнула, чтобы продолжить тяжелый каждодневный труд» (Nick Townsend).

Удивительно, насколько русским получается образ девушки, которая и говорит-то по-русски, как утверждают многие россияне, с трудом. Но сама Маша и ее команда всегда настаивали на ее «русскости»: «Даже живя в Америке, я остаюсь русской в душе. Мне обидно, когда на Родине меня считают чужой». Машин папа, кстати, уверен: дочери неизменно «везет потому, что родилась на Пасху».

Единственная страна, которая долго не принимала миф про «Masha from Russia» была как раз Россия. У нас тогда были другие кумиры — Мыскина, Дементьева. Нам не нравилась «попсовость» образа, полностью состоящего из штампов. Но Маша на то и Маша, чтобы добиваться того, «что решила». За дело взялись российские журналисты и писатели, гораздо лучше владеющие материалом. Были учтены ошибки «гламурной звезды от тенниса» Анны Курниковой, чей образ не прижился на российской почве, и на свет была извлечена не «бальная», а «трудовая» составляющая сказки о сибирской золушке. Потом появились Пушкин («Мария русская душою») и, наконец, Гончаров.

Потрясающую по красоте теорию изобрел культурный обозреватель радио «Свобода» Борис Парамонов. Исходя из мысли, что «спорт есть преодоление тела», он увидел в Шараповой некую приподнятость над Землей, бесплотность, «ангеличность», а, следовательно, чистую духовность: «Шарапова не революция русская, а какое-то русское возрождение, еще больше — воскрешение». Но для того, чтобы воскреснуть, нужно умереть, и умереть, по мысли автора, должна извечная русская «обломовщина». Вот Маша Шарапова и стала таким фениксом, взлетевшим из русского костра, символическим образом победы свободного духа над обыденностью, так называемым «бытием в себе». Далее он заключает: «Маша являет какой-то доступный, всем понятный, легкий образ русской удачи. Необыкновенно обаятельный, красивый русский образ. Глядя на нее, хочется быть русским. Толстой с Достоевским — это не для всех, а Машу знают и любят все. И не Маша она даже — а Надежда, Вера, Любовь».

Кстати, папа играет немаловажную роль не только в Машиной жизни (это не обсуждается, для Маши он – ее семья), но и в Машином имидже. Несмотря на жалобы специалистов Машиной команды, что он создает проблемы, папа Юра прекрасно работает на образ Маши в общем, мифологическом плане. Он – этакий сказочный Кощей, стерегущий свою «красоту ненаглядную», слегка сумасшедший азиат в камуфляже и темных очках, который «каждую новую победу дочки, даже каждый удачный удар сопровождает дикими выкриками, хриплым взвизгом, всхлипываниями и искренними рыданиями или, наоборот, хохотом, громкими подсказками, нелицеприятными комментариями, прямыми выпадами в адрес соперниц Маши, а в довершение выскакивает на корт и устраивает «индейскую пляску». Нина Рота посвятила целую статью обсуждению вопроса, что означает жест Юрия, «как будто он берет кого-то за горло». Так вот, именно такой человек на трибуне прекрасно дополняет визуальный ряд «вырывания» ангелоподобного существа из замшелой «скифской» почвы через крик и яростную борьбу на корте к окончательной победе «чистого духа». При этом надо отметить, что сама Мария никогда не отрекалась от своего «слегка неадекватного» отца.

Именно такая Шарапова — сделавшая себя тяжелым трудом, преодолевшая судьбу, добившаяся успеха, но оставшаяся милой домашней девочкой, и при этом болеющая за свою страну, сначала трогательно тянущаяся подержаться за флаг, а потом и бьющаяся аки львица за команду — и растопила, наконец, сердца простых российских граждан. Тем более, что и за благотворительность взялась, и язык подучила, и рекламу теперь сама озвучивает. Вот именно в выгодности патриотизма сегодня и заключается дальновидность Шараповой. А кто сказал, что выгодность патриотизма — плохо? Ведь за словами Шараповой об ее преданности Родине, о желании и умении играть под флагом своей страны и побеждать, приумножая славу Родины, как бы пафосно это ни звучало, стоит реальная работа, реальный пот, пролитый на тренировках, реальные синяки и порванные мышцы.

Во всем же остальном мире миф о Шараповой продолжает жить своей уже абсолютно самостоятельной жизнью, причем, главным образом, его (мифа) гламурная часть. Машу уже сравнили с величайшей блондинкой всех времен и народов: «Ну вот и поди пойми, что это такое? Колдовство? Откуда этот последний потрясающий контракт с Sony Ericsson? Откуда эта толпа людей из самых разных компаний, каждый день возникающая у ее дверей? Рекламы с ней в Vanity Fair? Наконец, аукционы, прошедшие в одной из гостиниц Сингапура, где продали полотенца, которыми она вытиралась после душа, халат, который она заворачивалась и простыни, на которых спала? Неужели эта русская девушка стала спортивной Мэрилин Монро?» (Paul Kimmage). Очень известный и не менее скандальный современный поэт Alessandro Porco уже написал стихотворение «Ode to Maria Sharapova». Кстати, при выборе портретов для статьи Russians в Wikipedia, четверка самых знаменитых россиян по результатам опросов нерусскоязычных пользователей выглядела так: Толстой, Достоевский, Гагарин, Шарапова (правда, в окончательном варианте ее заменили Цветаевой).

Никто и никогда не поймет, как человек становится феноменом. Можно говорить про «ломовой» пиар — и это, безусловно, присутствует. С Машей работает целая команда профессионалов, включая стилистов, филологов и логопедов. Журналист «Новой газеты» Игорь Фейн даже написал, что «ее делали, как скрипку Страдивари». А может, это еще одна наша национальная черта, ведь у нас в России и «поэт — больше, чем поэт», и Маша Шарапова — больше, чем просто Мария. Но, безусловно, есть что-то такое в этой девочке, что не объяснить никаким пиаром. Давайте просто «убьем в себе Обломова», перечитаем классику, сходим на балет и порадуемся, что она есть. И что она наша.