Поль Морфи. Обыкновенный гений
В 1960-е годы, после того как Бобби Фишер опубликовал свой знаменитый список десяти великих игроков в истории шахмат, разразился неожиданный спор – смог бы американец Поль Чарльз Морфи, которого тот поставил на первое место, перенесись он в то время, на равных играть с лучшими игроками современности? Скептики говорили, что он проиграл бы даже средним гроссмейстерам. Оптимисты и Фишер в их числе – о том, что он быстро адаптировался бы, и победил всех! Жаль, что это возможно только в наших фантазиях, но что именно Морфи попал в объектив общественного внимания, факт примечательный.
В истории ни до, ни после не было столь сокрушительной силы, такого же безоговорочного преимущества одного игрока над остальными. И такого же необъяснимого ухода в никуда. Может быть, именно следуя ему, Фишер в 1975-м и пришел к собственному отречению.
Откуда он вообще взялся, в чем его человеческая трагедия, но самое главное за счет чего Морфи сумел добиться столь тотального превосходства надо всеми, с кем встречался?
У всякой легенды есть большая проблема: с годами она обрастает новыми подробностями и историями настолько, что в какой-то момент становится уже непросто отличить вымысел от правды, а настоящего человека от его образа. Так и с Морфи. Несмотря на то, что жизнь его подробно задокументирована, а все дошедшие до нас партии хорошо известны, молва постоянно приписывает ему все новые подвиги, зачастую переворачивая представление о герое. Так каким же на самом деле был «самый гениальный шахматист всех времен»?
Он родился 22 июня 1837 года в Новом Орлеане. Его отец был из ирландских эмигрантов-якобитов, блестящим адвокатом и одним из законодателей штата Луизиана, прокурором, судьей верховного суда. Мать – из знатного и богатого креольского французского рода. В семье Морфи никогда не было проблем с деньгами, Полю Чарльзу не пришлось пробивать себе путь в общество, но высокие амбиции родителей не могли не проявиться на их сыне – тот был просто обязан быть стать лучшим во всем. Об этом постарались позаботиться.
У мальчика была фантастическая память и живой, быстро схватывающий все на свете ум. Довольно рано научившись читать, Морфи сперва получил доступ к шикарной домашней библиотеке, затем занимался у лучших преподавателей города, а закончил образование в колледже Спринг-Хилл в Алабаме. Он получил классическое образование: в совершенстве знал четыре языка, историю, литературу и, конечно, право, решив продолжить дело отца. После получения звания доктора наук, Поль задержался еще на год, изучая математику и философию, получив за успехи в освоении наук многочисленные награды и дипломы.
Он вырос в атмосфере благородной вежливости и культуры. Музыка и шахматы занимали в ней довольно значительное место. В его семье многие играли в шахматы – и отец, и дядя, и дед. По словам его дяди Эрнеста, его никто не учил играть. Он просто наблюдал за тем как другие играли между собой, а однажды заметил дяде, что тот упустил победу в партии с отцом. Те удивились, предложили Полю занять свое место за доской. И были им биты!
Морфи тогда не было и восьми лет. А девять он был уже одним из лучших игроков Нового Орлеана. И даже постоял за честь города, когда в него пожаловал генерал Уинфилд Скотт, считавший себя сильным игроком. Отправляясь на Мексиканскую войну, он устроил вечер шахмат, на котором хотел бросить вызов лучшему игроку, и чуть не вспылил, когда против него оказался щуплый мальчик. После того как Морфи легко выиграл две партии, генерал больше не питал иллюзий насчет своей силы, и благословил шахматного вундеркинда.
Через четыре года в 1850-м для 12-летнего Морфи выдался экзамен посложнее. По США в ту пору гастролировал известный венгр Иоганн Лёвенталь. Оказавшись на юге, он вызвал на бой лучших бойцов. История повторилась – маэстро был немало смущен, увидев своего юного противника, но расстался с иллюзиями относительно легкой победы, лишь началась игра. По словам дяди Морфи, каждый раз когда Поль делал хороший ход, брови Иоганна поднимались все выше, он напоминал незадачливого комика. Что ему было делать, когда его беззастенчиво обыгрывал мальчишка, который не сыграл ни одной турнирной партии. Они сыграли три раза. Две партии точно выиграл Морфи, третья то ли закончилась вничью, то ли не была доиграна. Можно только представить себе крайнее недоумение Лёвенталя.
Удивительным было и то, что эти шахматные победы для Морфи были не более чем милым развлечением. Шахматных профессионалов в ту пору не было, первый шахматный турнир состоялся лишь годом позже во время Всемирной выставки в Лондоне. После 1850 года он нечасто садился за доску, а занимался прежде всего, своим образованием. Выдающиеся способности Поля проявились, конечно, и там. Степень бакалавра университета Луизианы Морфи получил всего за два года вместо обычных четырех. А в 19 лет он на спор наизусть выучил весь Гражданский кодекс Луизианы, и мог процитировать его в любой момент.
Он явно опережал время! Если бы не юридический казус, что Поль слишком рано закончил университет и при всех регалиях еще просто не мог открыть практику, – мы могли никогда не узнать о нем как о гении шахмат. В запасе у него был целый год с небольшим, и он стал думать, чем их занять? И тут – большая удача – осенью 1857 года он получил приглашение на Первый американский шахматный конгресс. Его отослали во многом на удачу, даже не зная, играет ли до сих пор в шахматы тот талантливый юноша, что побил Лёвенталя?!
Сначала Морфи отказался от приглашения, но по настоянию дяди Эрнеста в конце концов решил сыграть. Сознавал ли он свою силу? Вряд ли. Поль никогда не размышлял над этим, предпочитая выяснять это на месте: как истый американец садился за доску и играл.
Турнир проводили по нокаут-системе – играли мини-матчи из четырех партий. Ни один из его первых соперников ничего не мог ему противопоставить. Джеймс Томпсон, Александр Бофорт Мик проиграли 0-3, Теодор Лихтенхайн сделал в четырех партиях ничью, и только один из лучших немецких игроков Луис Паульсен, за плечами у которого было уже немало побед, сумел завязать борьбу. Впрочем, игра все равно шла в одни ворота: +5−1=2!
Игра чемпиона была легкой, прозрачной и очень органичной. Фигуры занимали ключевые позиции, пешки шли вперед, оттесняя соперника и создавая слабости, а затем в какой-то момент следовала и решающая комбинация, в результате чего король соперника попадал под мат. Никто никогда до Морфи так в шахматы не играл. Для него не было секретов – он точно наперед знал каждый шаг своих противников. Все его комбинации были рассчитаны безупречно и всегда приводили к намеченному результату. А особенно эффектно он играл дальнобойными фигурами – ладьями и слонам, зачастую разрезая ими всю доску.
Морфи не был экспертом по дебютной части и просто следовал тогдашней моде. Он играл только 1.e4 и далее – королевский гамбит, итальянскую партию, гамбит Эванса, дебюты, в которых все решала инициатива и предприимчивость. Но его ничуть не смущала , если он не достигал ясного преимущества и прямой атаки на короля соперника… Поль умел тонко маневрировать, вызывал слабости и атаковал их, не делал пауз и выжидательных ходов, которыми часто грешили современники, всегда искал самый прямо путь к цели!
Что касается игры черным цветом, то главным дебютом Морфи была испанская партия, где он первым стал делать ход 3…a6, определяющий позицию слона. В ответ на 1.d4 часто играл голландскую защиту – 1…f5, подчеркивая, что считает первый ход белых неудачным. Не потому, что имел плохие результаты против него – Поль мог и умел играть позиционно, в том числе закрытые дебюты, но и порицал их, считая, что в этом случае у игроков меньше возможности проявить свой талант и изобретательность. Не нравилась ему и сицилианская защита и другие полуоткрытые дебюты, оттягивавшие столкновение.
Паульсен пытался нащупать хотя бы какие-то слабости в его игре… Поначалу он тянул его в сложные позиции, в которых новичок – а Луи считал его, безусловно, новичком – должен был запутаться и что-нибудь зевнуть. Затем устраивал с ним тактические перестрелки. Ну а когда это не сработало – вернее Морфи оказался в них просто лучше,– пытался играть с ним эндшпиль. Тоже не вышло: с точными знаниями у юриста было все в порядке.
В единственной, выигранной Паульсеном 3-й партии Морфи переоценил силу своей атаки, но больше не действовал на авось, до конца рассчитывая любые последствия игры.
Во время награждения чемпиона Соединенных Штатов говорили о гениальном характере, незатронутой скромности и джентльменской вежливости представителя Нового Орлеана… Осенью 1857 года он на целый месяц задержался в Нью-Йорке, играя выставочные партии и давая сеансы одновременной игры, в том числе и вслепую. Всего он сыграл 261 партию, ровно 100 из них – один на один: +87–5=8. Попробовал взять реванш у него и Паульсен, но их «матч» продлился четыре партии, и при счете +3–0=1 в пользу Поля Луи сдался.
Покорив Америку, Морфи стал думать: что дальше? Американская шахматная ассоциация бросила клич, приглашая лучших европейских маэстро в Нью-Йорк, где давала небывалые деньги – от $2000 до $5000 – в случае победы над ее чемпионом. Однако желающих так и не нашлось. Подождав немного, Поль вернулся в Новый Орлеан, где с подачи своего дяди и местного шахматного общества, написал письмо Говарду Стаунтону – британскому чемпиону и популяризатору шахмат, которого Поль считал первым игроком мира.
Шахматный клуб Нового Орлеана приглашал Стаунтона в США на условиях, которых тогда трудно было даже предположить. Однако 47-летний англичанин ответил, что «если Морфи, чье мастерство мы приветствуем с живым восхищением, хочет проверить свои шпоры в противостоянии с шахматным рыцарством Европы, то он должен приехать в Старый Свет в следующем году, – и встретиться в Англии, во Франции, в Германии и в России со многими шахматными чемпионами, которые будут готовы прямо сейчас принять его вызов».
О том, готов ли лично он сыграть матч с Морфи, хитроумный Стаунтон не ответил.
Делать нечего, решил Поль, «если Европе на едет ко мне, отправлюсь в Европу я!» Ехал он, конечно, не для встречи со многими шахматными чемпионами, его интересовал один лишь Стаунтон. Не важно, что тот не смог выиграть организованный им Первый международный шахматный турнир 1951 года, уступил корону Адольфу Андерсену, что практически отошел от практики, сосредоточившись на написании книг и чтение лекций, а также на творчестве Шекспира, крупнейшим специалистом по которому он был. «Стаунтон, каким бы он ни был – это всегда Стаунтон» – объяснил он мотивы своего отъезда в шахматном собрании.
Поль, которого до этого не интересовала своя «роль в истории», просто должен был ответить себе на вопрос: потянет ли он, встречаясь за доской с такой глыбой?
Но из матча с Говардом так ничего и не получалось. Под каким бы соусом не начинался их разговор о встрече, какие-нибудь независящие от него обстоятельства, этому мешали. Все на что Говард пошел – только несколько «консультационных партий» два на два, в которых Полю хотя бы в какой-то степени удалось удовлетворить жажду сражения со Стаунтоном. И при молчаливом согласии своего партнера все эти партии Морфи, конечно же, выиграл.
Позже Стаунтон был подвергнут жесткой критике за то что всеми правдами и неправдами избегал матча с Морфи, но он просто не хотел «портить себе биографию». Правда позже, когда Морфи уже сошел со сцены, англичанин обвинил своего соперника в том, что тот не смог обеспечить призовой фонд их матча, что при бешеной популярности американца и богатстве его семьи, представляется чистым издевательством. Единственное, что Поль, и в этом не было никакой тайны, решительно выступал против игры в шахматы на деньги – это было вызвано прежде всего позицией его отца, выступавшего против азартных игр.
Об этом говорит хотя бы история с гонораром за матч с Лёвенталем, который Морфи весь до последнего пени отдал своему сопернику, заплатив счет за меблировку его квартиры в Лондоне. Почему бывалый венгр (он был одного года со Стаунтоном) решил во второй раз скрестить шпаги с американцем, загадка. Быть может, подсмотрел какие-то недостатки в его игре, пока тот громил других соперников. А Иоганну удалось выиграть трижды!
Победителем матча признавался тот, кто первым одержит 9 побед. Морфи потребовалось для этого 14 партий. Легко и быстро выигрывая большинство встреч, время от времени он, точно уверовав в собственную непогрешимость, перегибал палку и мастерства Лёвенталя хватало для того, чтобы в затяжных эндшпилях склонить чашу весов в свою пользу.
Матчи против других английских мастеров не вызывали у Морфи никакого интереса. И он при желании мог бы дать им сеанс. Судите сами: у Сэмюэля Бодена он выиграл +6−1=3, у Генри Бёрда – +10−1=1, у Эдварда Лёве – все шесть партий, у Джона Оуэна (который играл против него в паре со Стаунтоном) – +4−1=0, у Августа Монгредьена – +2–0=0…
До последнего момента он все еще надеялся на то, что Стаунтон снизойдет-таки до матча с ним, то и дело забрасывая удочки через общих знакомых. Но… тот предпочитал отвечать не лично, а через прессу. Комментировал отдельные его партии, едко коря за бездарность английских коллег, признавал мастерство Морфи, и с одной стороны горячо желал сыграть с ним самому, а с другой – твердо давал понять, что этого никогда не случится.
В конце концов, исчерпав британскую повестку, Морфи заехал в другой шахматный центр Европы – Париж. Его уже дожидались в знаменитом Café de la Régence, в котором когда-то ковал свою шахматную славу Стаунтон… Конкретно последовал вызов от чемпиона кафе – немца Даниэля Гарвица. Он сумел убедить своих патронов в том, что принесет победу для клуба и финансовую выгоду за счет ставок, которые принимались на партии матча.
Начался он и вправду неожиданно. Мало того, что Гарвиц сумел выиграть «выставочную» партию, в королевском гамбите, красиво навалившись на соперника, с тем же результатом закончились и две первые партии самого поединка! Оба раза это были какие-то длинные скучные публике маневренные шахматы, в которых негде было разгуляться фантазии Морфи. Впрочем, их исход зависел не только от силы ходов Даниэля, но и от его поведения. В отличие от Поля, который делал ходы почти сразу, немец не стеснял себя во времени на размышления, порой тратил на ход до часа, в результате партии продолжались по 9-10 часов, что сводило с ума и публику и соперника. Все просто: Морфи хотел играть в шахматы, а не сдавать «тест на выносливость».
Гарвиц был не прочь эпатировать публику. Так, после победы в первой партии он устроил целый спектакль. «Дамы и господа, я не могу поверить своим глазам, мсье Морфи сдался! – декламировал он, и взял соперника за запястье. – Подождите, я сейчас посчитаю у него пульс. Вы можете в это поверить: он совершенно не взволнован!» В таком же стиле были выдержаны и его заметки в парижской прессе, где он развенчивал американца.
Морфи потребовалось не так много времени, чтобы адаптироваться к этой манере, – и несмотря на все его ужимки и прыжки выиграл у Гарвица четыре партии подряд. Такого поворота соперник не ожидал, и неожиданно пропал. Матч завис, меценаты не знали, что делать, но тут Даниэль как ни в чем ни бывало вернулся, и игра продолжилась через несколько дней. Но ненадолго. Сделав ничью в 7-й и отложив в безнадежном положении 8-ю партию, скандальный чемпион кафе пропал снова, а затем заявил, что… не может продолжать игру из-за болезни. Незнакомый с выходками соперника, Поль предложил подождать, когда тот выздоровеет. Но не выдержали уже парижские меценаты. Они собрали призовой фонд в 290 франков, и отправили к американцу «парламентария», который должен был вручить его победителю. Морфи, как обычно, деньги не взял. Более того, сообщил, что был бы не против сыграть с Гарвицем еще раз, когда тот только будет готов по состоянию здоровья.
Это благородство так умилило хозяев клуба, что им захотелось как-то компенсировать для Морфи и прибывание в Париже и выходки их протеже. Они предложили провести еще один матч, но с другим немцем. Победителем первого международного шахматного турнира, «гением комбинации» Адольфом Андерсеном!
Было только одно препятствие: преподаватель математики не мог так просто сорваться из Бреслау и приехать в Париж посреди учебного года, только ближе к рождеству, в пору школьных каникул. Поль, которого уже начала одолевать скука, и он не знал, чем себя занять – устраивал с подружившимся с ним французским мастером Арну де Ривьером различные шахматные и бильярдные состязания, отправлялся на конные дефиле, посещал салоны и театры, – с удовольствием согласился подождать его.
Главным развлечением Морфи в ту пору были сеансы одновременной игры. Прежде всего – вслепую. Он экспериментировал, постепенно увеличивая число досок. Четыре, шесть… пока не дошел до восьми. Причем, его соперниками в них были отнюдь не состоятельные неумехи, попадались вполне серьезные игроки. Практически все сеансы Поля вызывали огромный интерес у парижской публики и повышенное внимание прессы.
Играл он во время развлекательных мероприятий и даже в театре. Одна из самых ярких партий Морфи была сыграна в итальянской опере во время исполнения «Севильского цирюльника». Его соперниками, обретя всемирную известность, стали граф Изаур и герцог Брауншвейгский. Поль, который хотел побыстрее закончить партию, пожертвовал им последовательно коня, качество и ферзя, дал чистый мат слоном и ладьей.
Но накануне приезда Андерсена, Морфи застала напасть. У него случился приступ гастроэнтерита, который тогда лечили пиявками, – и во время процедуры он потерял много крови. Слабость была такой, что Поль не мог самостоятельно встать с кровати. Но играть в шахматы, в чем уверил организаторов матча, мог даже в таком состоянии. Андерсен, стесненный во времени, предлагал Морфи просто поиграть «легкие партии», но американец настоял: ведь соперник проделал длинный путь!
Условились, что за следующие десять дней (время каникул немца!) они сыграют 14 партий или до тех пор, пока кто-нибудь не одержит 7 побед. Учитывая некоторый цейтнот, не все партии этого матча игрались с полноценным (шахматных часов тогда еще не было) контролем: 3-я и 4-я, 7-я и 8-я, 9-я и 10-я партии буду сыграны в один день, фактически в «рапид». В итоге весь великий матч уместился между 20 и 28 декабря 1858 года.
Морфи был еще достаточно слаб, так что самую первую партию играли в его гостиничном номере в отеле на улице Дофина. Поль играл белыми, – и впал в тот же грех, что в начале матча с Гарвицем – переоценил силу своей атаки, отказывался от разменов и в итоге был вынужден признать свое поражение. Ходы передавались в Café de la Régence, и зрители с огромным интересом следили за борьбой. Во второй партии Андерсен играл рискованно и должен был проиграть, но получилась ничья, – Морфи все еще был довольно слаб.
А потом он «включился» и выиграл пять партий подряд! Андерсен просто не знал, что делать, куда скрыться от этого всевидящего ока. То, что проходило против любого из его соперников, не работало против Морфи. Американец разгадывал его замыслы и железной рукой вел партии к победе. Немец бегал по дебютам, искал, где можно зацепить соперника, но тот был просто неуязвим. Конечно, оба много ошибались, и современный компьютер разбил бы обоих в пух и прах… но – какие времена, такие и шахматы. Поль во всем был точнее, быстрее, уверенней Адольфа.
Даже безнадежно проигрывая матч, Андерсен продолжал искать шансы, оставаясь верен своей комбинационной манере игры, которая просто не выдерживала критики точностью Морфи. Самый забавный эпизод произошел 27 декабря, когда соперники обменялись победами. Но Морфи выиграл легко и непринужденно, Андерсен после долгой окопной борьбы в глубоком эндшпиле. Принимая сдачу, Адольф лишь грустно ухмыльнулся: «Морфи выигрывает у меня в 17 ходов, а я у него – в 77!».
Одержав седьмую победу в 11-й партии, Морфи достиг необходимого результата.
После матча в свое оправдание за столь крупное поражение Андерссен заметил, что он… сел в Парижский поезд сразу по окончании последнего урока и почти не практиковался в течение нескольких месяцев. Но тут же признал, что Морфи играл намного сильнее его, и он был разбит совершенно по делу. Считает ли он своего соперника сильнейшим шахматистом в истории?! Из тех, с кем ему доводилось садиться за доску, а он играл в том числе и со Стаунтоном в 1851 году, – да! Может быть, он даже сильнее француза Луи Шарля де Лабурдоннэ, лучшего шахматиста Франции начала века, положившего начало таким международным матчам.
Едва ли кто-нибудь из крупных шахматистов, начиная со Стейница проходил мимо этого поединка и мимо самой фигуры Морфи, ставшего настоящим «стандартом качества» для будущих поколений… Если вдуматься, то вся современная позиционная теория Стейница зиждется на нескольких десятках его партий 1857-1958 годов, на его представлениях о гармонии взаимодействия фигур, принципах развития, роли центра и динамики. Никогда ничего не читая о шахматах, руководствуясь исключительно своим игровым чутьем и чувством позиции, Морфи дал ему ключ к пониманию «правильной игры».
Стейниц вычленил и сформулировал основные принципы. Тарраш развил теорию и сумел пустить ее в массы. Ласкер, Рубинштейн и Капабланка всецело обогатили ее. Нимцович, Рети и в значительной степени Алехин нашли ее слабые стороны, указав на недостатки и способы их практического исправления. А Ботвинник с его научным подходом к решению любой проблемы превратил в «формулу», по которой вскоре заиграл весь мир.
Все как один чемпионы мира отмечали, что главное преимущество Морфи заключалось в том, что американец намного опередил своих конкурентов. В то время как они, каждую партию играя по наитию, плутали в поисках «ключа» к любой позиции, он отчетливо его видел. У него почти не было лишних ходов, он максимально быстро шел к цели. Фишер назвал Морфи «самым точным игроком, который когда-либо садился за шахматную доску», он полагал, что тот мог найти выход из любой, даже самой безнадежной ситуации по ходу партии.
Не удивительно, что даже у Андерсена не было никаких шансов против него!
Перед отъездом домой Адольф предложил Полю сыграть еще «легкий» матч. Но старику хватило шести партий, чтобы убедиться: чем больше он их сыграет, тем больше вырастет счет в пользу соперника. И они остановились при «почетном» счете +5–1=0.
Андерсен был поражен и воодушевлен шахматным талантом соперника. Как бы он ни был самолюбив, он умел признавать свои поражения, и отправляясь домой, душевно попрощался с Полем, надеясь на будущие встречи за шахматной доской. Оба даже не догадывались, что больше друг друга не увидят, а после ухода Морфи из шахмат именно к Андерсену вернется слава лучшего игрока мира. Можно только представить, что немец мог подумать про Стейница, когда тот через восемь лет, в 1866 году в яростной борьбе победил его в матче за неофициальную шахматную «корону» со счетом +8–6=0!
К слову, после отъезда Андерсена в настроении Морфи произошли серьезные изменения: разбив последнюю шахматную легенду, играть в шахматы с кем-нибудь еще ему стало почти невыносимо. Цель поездки в Европу – матч со Стаунтоном так и не осуществилась. Да, он обыграл всех остальных мастеров Старого Света, как и предсказывал ему Говард, в Англии, Франции и Германии. Разве что не добрался до России… Но что делать дальше? Шахматы больше не занимали его, свои амбиции, если они у него были, он удовлетворил. Самое время возвращаться домой, к долгожданной юридической практике.
Временами его уговаривали сесть за доску. Но после разгромов – в матчах Монгредьеном и Бужиньским он в 15 партиях отдал лишь пол-очка, – Морфи понял, что больше нет смысла играть с кем-то на равных. Каждая следующая партия только глубже загоняла его в депрессию.
На банкете, состоявшемся в Париже по случаю его отъезда домой на голову бюста Морфи, вырезанного скульптором Эжен-Луи Лекеном, был возложен лавровый венок – принять его лично Поль постеснялся. Собрание Café de la Régence объявило его лучшим шахматистом, который когда-либо жил на земле… На банкете в Лондоне Морфи назвали «чемпионом мира», и даже пригласили на частную аудиенцию с самой королевой Викторией и устроили ему сеанс одновременной игры против мастеров – Барнса, Бодена, Бёрда, Лёвенталя и де Ривьера. Морфи победил соперников: +2−1=2.
По возвращении в США награды продолжали сыпаться на голову Морфи. В Нью-Йорке его даже короновали, усадив на всамделишный трон и водрузив на него золотую корону. Ну а по дороге домой в Новый Орлеан он задерживался в каждом городе на гастроли, где ему успели вручить сразу несколько лавровых венков.
Увы, во всей этой триумфальной вакханалии никто никто не хотел слышать о том, что Поль больше не хочет играть в шахматы, и готов дать любому шахматисту мира вперед пешку и ход , а поэтому официально отказывается от всех серьезных выступлений.
Впавшие в эйфорию от его побед, поклонники Морфи не могли понять, что сам он в этот момент хотел только одного. Жить обыкновенной жизнью, заниматься юридической практикой, жениться… Да, у Поля, как у всякого 21-летнего парня была девушка, в которую он был влюблен!
Но – о, ужас – практически ни одному из этих планов не было суждено сбыться.
Пока Морфи странствовал по Европам, родители девушки не дали согласия на его брак, и она вышла за другого, после чего он принял решение больше не жениться. Юридическая практика, несмотря на то, что он был блестяще готов к ней, не заладилась, а тут еще через два года началась Гражданская война и юг оказался в глубоком упадке. За год до его подвигов умер его отец, которого он боготворил. И, наконец, даже его достижения в шахматах повернусь против него – Морфи, который практически всегда отказывался от гонораров, в Новом Орлеане стали называть «игроком», что он считал пятном на своей репутации.
Последним контакт Морфи с шахматами относится к 1861 году, когда он находясь в Ричмонде в гостях у преподобного Р.Р.Гаррисона увидел реконструкцию позиции из знаменитой картины немецкого художника Морица Ретча «Шахматисты». На ней был изображен юноша в присутствии ангела-хранителя игравший против дьявола. Считалось, что позиция белых безнадежна, но… Поль объявил, что готов защитить ее, – и с блеском выполнил свое обещание, сведя тяжелую позицию к ничьей.
Но шахматы точно вернулись к нему в страшном сне. Даже клиенты его юридической фирмы хотели говорить с ним не об их собственных делах, а только о его победах на 64-клеточной доске или о том, как им самим научиться играть лучше. Со всего мира к нему продолжали приходить приглашения для участия в турнирах и матчах, а также сотни, если не тысячи писем от поклонников, которые он выбрасывал, не читая. В конце концов, он не выдержал и сжег все, что хоть как-то связывало его с шахматами: доски, комплекты фигур и даже книги. Гений шахмат возненавидел весь шахматный мир за то, что тот боготворил его, считая главным проклятием своей жизни. Именно это стало причиной начала душевной болезни, начавшей медленно пожирать его.
От продолжительного безделья, при том что его мозг все время искал себе применение, у него начались состояния заблуждения и паранойи – ему казалось, что его постоянно кто-то преследует, выслеживает, замышляет против него козни. Но все попытки отправить его на лечение провалились: Поль, сложив два плюс два, вычислил, что замышляют его мать и сестра, – и устроил контркомбинацию, юридически защитив свои права.
Вскоре Морфи стал чуть ли не пугалом и «городским сумасшедшим», несмотря на то, что до последнего дня он элегантно одевался и выглядел как истинный джентльмен. Не могло быть и речи о том, чтобы к нему мог пробиться хотя бы один шахматист… Тот же Стейниц пытался выйти с ним на контакт, но как только Полю стало известно, кто он и чего хочет, ни о какой встрече не могло быть и речи. Не удивительно, что только после смерти великого шахматиста в 1884 году Вильгельм отважился присвоить их матчу с Цукертортом вывеску «World Chess Championship», и провести его заключительную часть в Новом Орлеане.
Ушел Морфи неожиданно, через три недели после того как ему исполнилось 47. Это произошло в один из самых жарких дней года, 10 июля. После долгой прогулке по городу пополудни Поль Чарльз решил принять холодную ванну, – и мгновенно умер от постигшего его инсульта… На похороны великого шахматиста пришли только его ближайшие родственники, хотя весть о смерти гения быстро разнеслась по миру.
