7 ноября 2012, 15:38 18 мин.

Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 21

Автор

169

Наверное всем знакомо это ощущение – вы хотите зайти в воду, но не решаетесь, потому что вода кажется холодной. Вы пробуете её ногой – нет, действительно холодная. Но другие-то уже зашли и судя по их довольным голосам им так хорошо. Эх, была-не была! Вы ныряете и после первого шока вас охватывает блаженство - это именно то, что надо!

Вот и мне тяжело было вернуться к книге Макинроя. Вроде бы всё есть – и прекрасный перевод, который давным-давно сделала Lena Chu. И иллюстрации, которые сделала mandragora. И правки Phoebe Caulfield.

А я всё тяну, всё сомневаюсь... Эх, была-не была!..

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<< Оглавление >>

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 7 (начало)

Вот как было дело: в конце 80-го года мы вместе с Боргом, Коннорсом и Витасом играли “выставку” в прекрасном зале во Франкфурте.

В полуфинале Витас играл с Боргом, Бьорн пропустил обводящий удар и, думая, что его все равно не услышат из-за шума, сказал Shit! Но получилось, что в момент, когда он это сказал, в зале было относительно тихо, и его услышал буквально каждый! У Витаса прямо челюсть отвисла, и в следующий момент он упал на колени отвешивая Боргу поклоны, в то время как толпа приветствовала его стоя.

Такая реакция Борга была просто из ряда вон. Точно так же, как и любой звук с моей стороны, когда мы играли друг против друга. В наших матчах эта перемена особенно бросалась в глаза, гораздо больше, чем в матчах с другими игроками, большинство из которых хоть как-то реагировали. Позже даже Сампрас оспаривал судейство; более того: сам Виландер спорил с судьями и иногда злился; Лендл никогда не был плохим актером, но и он часто выходил из себя.

И как только человек умудрялся не изменять выражение лица более 3 или 4 раз за 12 лет своей карьеры?

То, что случилось на этом выставочном матче во Франкфурте, говорило думаю о том, что Бьорн наконец немного расслабился. А может, он просто уже принял важное для себя решение.

Осенью 81-го года после Открытого чемпионата США мы участвовали в серии выставочных матчей в Австралии. Мы с Бьорном и Витасом пили пиво перед пресс-конференцией, и Бьорн сказал: «Я завязываю с теннисом». Мы не приняли это всерьез. Если честно, мы с Витасом даже рассмеялись: «Шутишь?! - сказал я, - Что, черт возьми, ты собираешься делать? Тебе же всего двадцать пять! Но Бьорн был чертовски серьезен и лишь повторял: “Нет, нет, с теннисом покончено!” Мы с Витасом сидели, потеряв дар речи. А потом мы спустились на пресс-конференцию, и Борг не замедлил рассказать журналистам, с каким нетерпением он ждет следующего года, чтобы снова играть. Я, помнится, подумал, что из него бы вышел прекрасный политик. Что тут говорить - он меня обескуражил (удивил\смутил).

Тогда о Борге много говорили, потому что он не подписал соглашение с ATP на следующий год: каждый год на US Open мы должны были составлять расписание на весь следующий сезон и подписывать контракт, определяющий, какие турниры мы собираемся играть. В сентября 81-го Борг это соглашение подписывать не захотел. Он чувствовал, что эмоционально к этому не готов. Тогда ему сказали, что не подпиши он контракт, в каждом турнире следующего года ему придется проходить через квалификацию. Как и все топовые игроки, я понимал, что это была пощечина одному из величайших чемпионов, но ATP заявила: «Мы должны следовать правилам».

Мне было ясно, что эта организация действовала не в интересах тенниса. Что-то похожее могло произойти в коммунистической стране. Я считал, что обходиться так со своим первым номером – это скандал. Вообще, по-моему, они должны были отнестись к этому так: «Слушайте, этот парень перегорел, ему нужен отдых. Давайте дадим ему столько времени, сколько нужно – пусть отдохнет от игры месяца два-три-четыре, а когда будет готов вернуться, пусть делает, что хочет».

А в результате все спрашивали Бьорна: «Что Вы собираетесь делать в будущем году? Я решил, что его слова о прекращении карьеры были дипломатической уловкой: или же ему был нужен перерыв, или же он переживал, что потерял первое место в рейтинге и не выиграл на Открытом чемпионате США – да что угодно. Я не думал, что он настроен серьезно.

Но потом до меня дошло, что он не шутит.

И произошло это, когда мне стали говорить: «Ты выбил его из игры». Говорили, что Борг понял, что не может обыграть меня на Открытом чемпионате США или Уимблдоне, что мой стиль игры был ему не по силам. Вот он и ушел.

Но вот в чем штука: к тому моменту у него было что-то вроде 10 побед кряду над Коннорсом, в тот год он победил его в полуфинале Открытого чемпионата США. В худшем случае он был бы твердый второй номер. Никогда не знаешь, что может случиться на мейджоре. Я мог проиграть, и Бьорн в итоге играл бы с кем-нибудь другим в финале, например, с Джимми. Я мог получить травму. Да могло произойти что угодно! Уйти так поспешно, когда ты еще так близок к первому месту, казалось безумием.

На самом деле я и правда думаю, что его уход связан со мной - возможно, он решил: “раз я не могу быть первым, то и черт с ним”. Но – как ни удивительно – мне также кажется, что были и другие причины. Вот что я думаю: Борг был сыт по горло. Кроме того, он был первым, кто мог позволить себе уйти. Ведь он пришел в теннис совсем юным: к 25 годам он уже 10 лет интенсивно ездил по турнирам. Его жизнь была подчинена такому строгому распорядку, а ритуалы настолько вошли в привычку, что в течение тех 5 лет, которые он побеждал на Уимблдоне, он останавливался в одной и той же гостинице, тренировался в одно и то же время, в одном и том же месте - и так изо дня в день. Каждый день он ел одну и ту же еду, и массаж ему делали в одно и то же время.

Ложась спать, он устанавливал термостат на 12 градусов Цельсия и спал обнажённым, без одеяла в течении 10 часов. Его пульс во время ходьбы никогда не превышал 50 ударов в минуту. Во время соревнований он поддерживал свой вес на уровне ровно 73 кг. Он считал, что любое отклонение выбивает его из равновесия и отрицательно сказывается на рефлексах. За два дня до начала соревнования его тренер, гигант и бывший капитан шведской команды в Кубке Дэвиса Леннарт Бергелин делал ему массаж. . . Сильные пальцы Леннарта не пропускали ни единрго квадратного сантиметра на теле Борга и тем не менее Бьорн не издавал ни звука как при каком-то религиозном ритуале.

Вечером перед первым матчем Борг и Бергелин как обычно брали пятьдесят перетянутых ракеток Донней и пару часов проверяли натяжение струн на каждой из них слегка ударя их друг у друга и прислушиваясь к получившемуся звуку. Потом каждая ракетка клалась на пол в соответствие со своей музыкальной нотой, в порядке, который не нарушался две недели, так что можно было выбрать шесть ракеток на матч.

(отрывок из книги Тима Адамса Being John McEnroe)

Так что стоило ему увидеть, как живет Витас (а это была другая крайность: бессонные ночи, вечеринки, женщины), и вкусить такую жизнь самому, этого оказалось достаточно, чтобы понять, что же он упускает/чего он себя лишает, - и результат не замедлил себя ждать

Бьорн был как Джекил и Хайд. Пару лет назад, когда я играл с ним на выставочном матче в Стокгольме, он сказал: "Во мне уживаются два человека". И это так. То он мировой парень, а потом раз - и слетает с катушек. Начнем с того, что я тоже сумасшедший: ну, т.е. в чем-то сумасшедший, а в чем-то - как все. Бьорн же доходил до крайностей.

После того, как он опрометчиво заявил: «Да ну, обойдусь я и без тенниса!» - он обнаружил, что загнал себя в угол и не может оттуда выбраться. Он настолько горд, что ему просто слишком тяжело было признать, что не прав, и вернуться.

Единственное, с чем я могу приблизительно сравнить последствия его решения, это случай в НБА, когда Мэджик Джонсон и Ларри Бёрд пришли в лигу в начале 80-х и началась эпоха возрождения. Лэйкерс и Селтикс были двумя лучшими командами. С Мэджиком рядом были лучшие игроки: Карим, и Джеймс Уорси, и Майкл Купер; у Бёрда были Кевин МакХейл и Роберт Пэриш.

А теперь представьте, что на пике этого возрождения Лэйкерс бы ушли в полном составе!

Уход Борга из тенниса был именно таким: тяжелейший удар для спорта и лично для меня. В это просто невозможно было поверить. Наши матчи были действительно захватывающими, и хотя Джимми чуть оступился (так я по крайней мере думал), с ним нельзя было не считаться, - и вот Борг уходил. У меня руки опустились. Мне пришлось сильно постараться, чтобы мотивировать себя и вернуться в колею. Только года через два я снова начал двигаться вперед.

Как я уже говорил, я всегда считал, что буду думать о первом месте в рейтинге, когда попаду туда – я не собирался забивать себе этим голову раньше времени. Все равно я не понимал, какие последствия это влечет – а они были гораздо серьезнее, чем я мог представить. Груз людских ожиданий был огромен. Расслабиться было очень сложно.

Прежде всего, я был удивлен тем, как изменилось теперь отношение ко мне. Раньше я думал, что быть вторым – уже большое достижение. Но быть первым номером - это и в самом деле неуютно, ты ощущаешь себя словно на вершине горы, где тебя обдувает ледяными ветрами. Я (еще больше) отдалился от своих соперников, но с друзьями было даже труднее. Я стал меньше доверять людям, потому что теперь я ощущал, как никогда раньше, что все от меня чего-то хотят. Сам объем внимания был невероятен, никто – до тех пор, пока не побывал в такой ситуации – не способен это понять. Тут невозможно было расслабиться, невозможно было сосредоточиться на игре. В моих ушах постоянно звенела фраза из письма, посланного мне моей школьной подругой Мелиссой Франклин: «Ты всё время выглядишь, будто слегка не в своей тарелке». Я знал, что она права, и не переставал удивляться, почему.

Борг выиграл последние 2 Мастерса, и теперь, когда он ушел, в первой десятке тура возник вакуум. Официально я был первой ракеткой, но шок от ухода Бьорна наряду с тяжелейшм игровым расписанием (в 81-м) измотали и опустошили меня к концу года. Для Коннорса неблагоприятным фактором той осени стал бракоразводный процесс с женой Патти (как потом оказалось, их расставание было временным), - таким образом, возникли идеальные условия для восхождения Ивана Лендла.

Лендл прошел долгий путь с тех пор, как я легко выбил его из юниорского чемпионата Франции 77-го года. Тогда ему едва исполнилось 17, с него еще не сошел младенческий жирок, и у него даже близко не было тех мощи и быстроты, которые появились позже.

Но за прошедшие 4 с половиной года он похудел и превратился в 6 футов 2 дюйма мышц, в самого физически подготовленного атлета в туре (позже он стал еще сильнее) с отчаянно мощной подачей и ударом.

С его ростом, физикой и мощью он являлся ранним прототипом игроков сегодняшнего мужского тура. Лендл редко выходил к сетке на своей подаче, но – как и у большинства сегодняшних игроков – его подача была такой сильной, что обычно он мог занять позицию для мощного форхенда и удержать контроль над розыгрышем. Он был настолько хорошо готов физически, что мог обыграть кого угодно с задней линии.

А еще он был, мягко говоря, очень странным. Его родители были одними из лучших игроков Чехословакии, мать много выше в рейтинге, чем отец – вообще-то она какое-то время даже была второй ракеткой страны. Легенда гласит, что когда Иван был маленьким, мама привязывала его к забору, пока сама играла.

Это не могло пойти на пользу его характеру. Что бы ни случилось с ним в детстве, это отразилось на нем странным и тяжелым образом: он был одновременно задиристым и инфантильным, с нездоровым чувством юмора. Он безжалостно насмехался над игроками, стоявшими ниже в рейтинге, которым из-за сложившейся в теннисе иерархии часто приходилось делать вид, что им смешно, даже если насмешка была в их адрес.

Но со мной такие номера не проходили. Долгое время казалось, что я единственный человек, который нашел подход к его игре. Я победил его в наших первых нескольких встречах на профессиональном уровне и не слышал от него грубостей на корте или вне его – даже наоборот: мне самому почти доставляло удовольствие цепляться к нему при каждом удобном случае.

В ноябре 1979-го, например, я играл против него в финале выставочного турнира в Милане – раньше у них были потрясающие выставки - много народу, большие деньги (во всяком случае для той эпохи). На финале зал был забит, публика возбуждена, и я вынес Лендла в первом сете 6-1. В середине того сета я увидел, как у него поникли плечи – я решил, что он сдался и уже доигрывает. Он просто стоял на месте, едва ли хоть что-то предпринимая.

Если вы играете выставку, это нехорошо, особенно при такой куче народу, так что я начал нервничать. Я подумал, что нам хорошо платят и зрители заслуживают соответствующего зрелища. Я сказал: «Слушай, Иван, ты ведешь себя, как ребенок. Выходи и начинай играть, ты, трус!». Он начал ныть: «Ты не имеешь права так со мной говорить! Ты не можешь так говорить!» Но я не отставал.

Во втором сете он снова показывал отвратительно слабую игру, совершенно не прилагая никаких усилий. Я опять взялся за свое и совершенно его допек: «Ты слабак, парень».

«Серджио! – заорал он (Серджио Палмиери, который позже стал моим агентом, был тогда директором этого турнира), – Серджио, скажи ему, чтоб он прекратил! Он не имеет права так со мной разговаривать!» А я всё равно гнул свое.

Часто я думаю, почему не дал ему выставить себя полным ослом в том матче? Ведь после моего вмешательства, совершенно внезапно, Лендл заиграл сильнее, чем когда-либо раньше. Я так его завел, что все закончилось моим поражением.

Другой пример. Через некоторое время в Барселоне мы играли выставочный турнир на грунте в зале: Америка против Европы. За Америку играли Винс Ван Паттен, у которого выдался насыщенный год, Андрес Гомес, эквадорец, который каким-то образом был причислен к американцам, и я. Лендл был в составе команды Европы. Вообще-то это было развлекательное мероприятие: никогда не следует воспринимать выстывки так же серьезно, как и обычные турниры.

Как и следовало ожидать, в финале я вышел на Лендла и, - вот как высоко я тогда летал, - сидя с Гомесом и Ван Паттеном перед матчем, я спросил: «С каким счетом хотите, чтобы я его победил?» Мы решили, пусть будет 6-2, 6-2.

Я вышел на корт, и все шло превосходно. Я выиграл первый сет 6-2. Тем временем Лендл всё ныл: «У меня болит рука. Я не могу играть». Я сказал ему: «Тогда не играй. Или играй, как следует, или снимайся». Он всё повторял: « Еще один гейм, еще один гейм. Если в этот раз я не удержу подачу, я снимаюсь».

И тут при счете 6-2, 1-0, я сделал брейк. Он сказал: «Я сыграю еще два гейма». Теперь счет был 3-0, я спросил: «Так, что теперь?». Зрители начали его освистывать, потому что было очевидно, что он сливал матч. Затем счет стал 5-0, было 6-2, 5-0, и Гомес с ВанПаттеном считали меня суперменом, потому что все шло именно так, как я и предсказывал. Я им подмигнул.

Но затем начали происходить странные вещи. Лендл удержал свою подачу – всё еще продолжая свою песню про руку – и сделал 5-1. Теперь была моя подача, если бы я ее выиграл, счет стал бы 6-2, 6-1 – это не то, что я предсказывал. Я дошел до 40-30 в гейме, было 6-2, 6-1, матч-пойнт. Что мне было делать?

К сожалению, я решил отдать тот гейм, чтобы выиграть матч, как и предсказывал, со счетом 6-2, 6-2.

Это было плохое решение/ Зря это сделал. Я отдал свою подачу, затем продул и следующий гейм, когда Лендл подавал при 2-5. Тут я подумал: «Черт, я всё испортил!» - но в конце концов, я ведь подавал при 5-3. Я сконцентрировался – и проиграл гейм! У меня был еще матч-пойнт при 5-4, и его я тоже упустил. Неожиданно у Лендла прошла боль в руке.

Он выиграл второй сет 7-5. Я его проиграл.

Я был сломлен. В третьем сете зрители освистывали уже меня и швырялись вещами, а я запускал первые подачи по трибунам и делал неприличные жесты. Конечно, в итоге я проиграл тот матч - не взял больше ни гейма. Когда я покидал корт, Ван Паттен и Гомес не знали, что и сказать. Теперь тайное стало явным. Лендл может меня побеждать.

Может быть из-за своего прошлого, Иван постоянно впадал в странную отчужденность и причудливые измышления. Иногда жертвами становились его соперники, но зачастую от этого страдал и он сам. Долго время у него была репутация игрока, который сливает важные матчи.

Но стоило ему решить заняться своим настроем, физической формой и игрой, как он начал становиться заметной фигурой в профессиональном теннисе. Несмотря на свою неприязнь, я должен отдать Лендлу должное: никто в теннисе никогда не работал усерднее, чем он. Некоторые люди имеют природный дар, который в нашем виде спорта я разделяю на 2 категории: атлетические способности и теннисные навыки. Иван был не самым талантливым игроком, но его самоотдача – физическая и ментальная – была невероятной, совершенной.

Он был очень зажат, почти как робот, но он научился бить внушительный косой бэкхенд и весьма приличный удар с лета, опираясь в основном на свою способность физически подавить соперника, заняв позицию для выбивающих ударов. И всего этого он добился исключительно тренировками.

Некоторые не хотят репетировать, они хотят только давать представления. Другие хотят сначала повторить сотню раз. Я отношусь к первой группе: я всегда ощущал, что если перетренируюсь, то удовольствие от исполнения ударов исчезнет. Я всегда относился к тренировкам как к обязаловке. Иногда я говорил: «Боже, как мне хочется потренироваться», - но через пару минут мне становилось скучно. Тогда я начинал играть на счет, чтобы стало интересней.

На тренировке, 1982 г

Как бы то ни было, я тратил на тренировки гораздо больше времени, чем многие думали, а еще больше времени — думая о теннисе. Может, это и звучит как отговорка, но это не так. Я постоянно думал о теннисе, почти как шахматисты думают о шахматах. Тони Палафокс внушил мне: будь готов к следующему удару. Просчитывай свои действия наперед. В результате, обладая моим талантом, психологической подготовкой и неплохой физической формой, я всегда знал, что играть со мной 2 часа было очень утомительно Итак, талант, психологическая готовность и неплохие кондиции давали мне уверенность, что игра со мной станет причиной боли в заднем месте — и в 90 — 95% случаев мои матчи длились не дольше двух часов. Когда же они затягивались, я становился гораздо более уязвимым, потому что я не отличался столь превосходной физической формой, как Борг или Лендл; но даже и в этом случае мои способности, энергия и воля к победе позволяли мне продержаться дольше. Я боец, я намерен стоять до конца и выигрывать множество матчей.

Теннис, в который играют в наши дни, я называю «игрой ленивых». Ребята полагаются на мощные подачи и зубодробительные удары, но в их игре практически отсутствуют мышление, стратегия или страсть — по крайней мере, такое создается впечатление. В основном поэтому никто сейчас всерьез и не доминирует. Есть куча талантов — только взгляните на таких игроков, как Ллейтон Хьюит, Густаво Куэртен, Евгений Кафельников и Марат Сафин. Есть ли у кого-нибудь страсть Коннорса, самоотдача Лендла или харизма Борга? Я таких не знаю, во всяком случае — пока.

Преодолев трудные времена, Лендл превратился в невероятно сильного игрока — как психологически, так и физически. Он говорил: «Я буду работать, пока у меня не получится все так, как нужно, и буду тренироваться час за часом, год за годом». Надо отдать должное такому упорству. Немногие могут продержаться так долго. И только очень немногие имеют выдающиеся природные способности. Все остальные — и так обстоит дело с большинством сегодняшних игроков — находятся где-то между этими двумя полюсами: сегодня он может перевернуть мир, а завтра— его просто нет. Ужасно не люблю признавать заслуги Лендла, но он стал великим чемпионом. И в какой-то степени он должен поблагодарить за это меня. Я его к этому направил.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<< Оглавление >>