Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 41
Перевод - Phoebe Caulfield. Иллюстрации и загадка - mandragora.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 14 (окончание)
Вскоре после Открытого чемпионата США мне позвонил Андре Агасси и сообщил, чтобы я не рассчитывал на него в 2001 году. Участие Пита Сампраса было в лучшем случае под вопросом. Таким образом, когда мы в сентябре встретились с Арленом Кантаряном, главой американской теннисной ассоциации, он предложил, что в грядущем году ставку нужно делать на молодежь, упомянув таких восходящих звезд, как Марди Фиш, Энди Роддик, Тейлор Дент и Джеймс Блейк. Я же сказал Кантаряну, что для того, чтобы Кубок Дэвиса стал что-то значить для американцев и американских теннисистов, этому турниру необходимо больше руководствоваться интересами болельщиков и игроков. Я был уверен в том, что если в формат и график проведения турнира не будут внесены существенные изменения, мы должны будем сняться с турнира. Кроме того, я добавил, что был серьезно настроен организовать национальную теннисную академию, чтобы работать с молодежью. Кантанян автоматически покивал, сказав, что идеи неплохи, но после этого он со мной так и не связался.
Последующие несколько месяцев я и думать не хотел о Кубке Дэвиса. В ноябре я встретился с будущим президентом Американской теннисной ассоциации Мервом Хеллером и с Джуди Леверинг, якобы чтобы обсудить, как будет проводиться Кубок Дэвиса в следующем году. Тогда-то я и сделал официальное заявление, что после долгих раздумий и поисков я решил оставить свой пост. Они не сопротивлялись.
Вот на такой, не очень оптимистичной ноте я ушел. Однако мое разочарование было слишком велико – я не получал от работы никакого удовольствия. Жизнь слишком коротка, чтобы заниматься теми вещами, особенно серьезными, важными вещами, которые не приносят тебе удовольствия. Я хотел проводить больше времени с женой и шестью детьми, а не биться головой об стенку. Будучи юристом, отец помог мне в свое время оформить трехгодичный договор с условием оценки моей деятельности и моими соображениями по поводу Кубка Дэвиса, а также предусматривающим прекращение договора в том случае, если я полагал, что эти составляющие были не на должном уровне. Я считал, что в первый год я показал лучшее, на что был способен. Я был рад пожертвовать всю свою зарплату в мой фонд. Сейчас, однако, минусы перевесили плюсы. Как бы я ни любил Кубок Дэвиса, оказалось, что я не годился для той роли, которую мне пришлось выполнять. Пришло время прощаться.
Многие и в СМИ, и в теннисном мире подвергли меня резкой критике за это решение. Однако я все-таки считал, что наши шансы в Кубке Дэвиса возрастут, если кресло капитана займет вместо меня кто-нибудь другой.
И какую же замену мне нашли!
13 декабря 2000 года американская теннисная ассоциация назначила 38 капитаном команы Кубка Дэвиса Патрика Макинроя. Капитан Патрик! Вот это ирония судьбы! Какую же бурю чувств я испытал. Но преобладала все-таки гордость.
Если бы тогда, когда Всеанглийский теннисный клуб отказал мне в членстве, мне сказали, что однажды я сыграю с Бьорном Боргом в Букингемском дворце, я бы ответил: «Да-да, а еще я буду играть в ветеранском турнире и комментировать женский теннис».
Тем не менее, несмотря на утверждение Пэта Кэша, что я смогу проникнуть в Букингемский дворец только одним способом: перебравшись через ограду, во время Уимблдонского турнира 2000 года, в воскресенье первой недели, когда матчи традиционно не проводятся, я проехал сквозь дворцовые ворота к корту в центре роскошного парка, и мы с Бьорном непринужденно разыграли выставочный матч в благотворительных целях перед небольшой группой приглашенных, среди которых были Принц Эндрю и его жена Сара Фергюсон.
Анна поднимает кубок отца – победителя матча
В тот день мне очень не хватало принцессы Дианы: когда мы до этого несколько раз встречались, она относилась ко мне с большой теплотой, сочувствуя моим проблемам с прессой в период моего развода, тогда как ей самой доставалось в сто раз больше, чем мне.
Принцесса Диана на Уимблдоне
Чопорная старушка Англия – в конце-концов и я не устоял перед твоими чарами.
Уимблдон 2001 года. Весь вспотевший после тренировки, я зашел в ночную студию БиБиСи, чтобы поучаствовать в обсуждении четвертьфинального матча между Гораном Иванишевичем и Маратом Сафиным. Я часто приезжал в последний момент, но в тот вечер, сидя перед камерами, вдруг почувствовал, что меня очень отвлекает то, что с меня буквально льет пот. Я свернул интервью с Джоном Инвердейлом, что было мне несвойственно, не вдаваясь в подробности матча. «Горан по своему обыкновению подавал с огромной скоростью, – сказал я, – а Марат пытался качать с задней линии, как это обычно делают грунтовые игроки на траве». По моему мнению, исход в матче был предопределен: трава очень подходила Горану, а Сафин был совершенно не уверен в своих шансах, возможно, он был доволен уже тем, что вышел в четвертьфинал. Это был скучный матч, о чем я и сказал.
Канал БиБиСи на протяжении многих лет предлагал мне поработать на них во время Уимблдона, и в 2000 году ЭнБиСи наконец дала согласие на то, чтобы я вещал для обеих телекомпаний на том условии, что приоритет останется за ЭнБиСи. До того момента сотрудничество с БиБиСи шло даже лучше, чем я ожидал. Дэвид Гордон, мой продюсер, посоветовал мне быть собой, чувствуя, что британская публика была готова изменить свое отношение. И он оказался прав: зрители встретили меня положительно.
Этот случай был моим первым промахом.
Мне было слегка не по себе, когда я вышел из студии, но потом я забыл о случившемся. После победы Горана в третьем круге над Энди Роддиком, я зашел в раздевалку и сказал ему, как я за него рад.
– У тебя получится!, – сказал я ему, неосознанно повторяя те самые слова, которые когда-то говорил мне отец.
В глубине души, однако, я очень сомневался, что у него есть хоть один шанс на победу.
У меня с Гораном длинная история взаимоотношений. Впервые мы сыграли в начале девяностых, когда его карьера только начиналась, а моя была на закате. Его сильнейшая подача левши – он подавал из какой-то странной полусогнутой позы и вкладывал в удар всю свою мощь – была краеугольным камнем его игры, и когда у него шла подача, ни я, ни кто другой были не в состоянии с ним совладать. И с задней линии, и с лету он играл сильно, но неровно. Этот высоченный хорват был одним из немногих игроков, которые в матчах со мной имели в активе больше побед, чем поражений.
Но мне он нравился. Мне нравились такие люди, как он: эксцентричный, прямой, вспыльчивый и не без причуд. Наверное, типичный левша. Характер у него был таким же, как и удары с задней линии - неровным. В 1991 году мы играли вместе пару на Уимблдоне, и я так и не понял, как же так произошло, что мы вели с перевесом в сет и брейк, а потом он будто выключился, и в результате мы проиграли.
Мне казалось, что мы друзья, но в нем было что-то такое неуловимое. Дважды я играл в ветеранских турнирах в Хорватии, где он был кумиром, и был разочарован, что мы так с ним и не встретились. Горан пообещал, что он мне покажет Загреб, но так и не позвонил.
Тем не менее, я продолжал за него болеть. На фоне той повальной правильности, которая воцарилась в теннисе в девяностых, Горан был словно глоток свежего воздуха: потенциально великий игрок, матчи которого всегда были полны драматизма. Однако слишком часто драматизм оборачивался фарсом или же трагедией, когда он растрачивал шанс за шансом. Я ему очень сочувствовал в Уимблдоне 1988 года, когда будучи посеянным 14, он упустил прекрасную (и, как мне тогда казалось, последнюю) возможность выиграть титул в пятисетовом финальном поединке с Сампрасом.
И вот сейчас в 2001 году он снова вернулся – и сценарий этого возвращения был настолько странным, насколько и невероятным. Горан занимал 125 место в мировой классификации, когда то ли из чувства сентиментальности, то ли потому, что на его матчах никогда не приходилось скучать (а может, по обеим причинам вместе) Всеанглийский теннисный клуб дал Горану WC. Как же они об этом пожалели!
Он протаранил сетку, победив вспыльчивого Энди Роддика в третьем круге, потом Грега Руседски в четвертом и Сафина в четвертьфинале. А потом в полуфинале (уверен, что Уимблдонский турнирный комитет дружно искусал себе все локти) расправился с надеждой всей Англии, Тимом Хенманом, в трехдневном, откладывавшемся из-за дождя марафоне. В Уимблдоне 2001 было что-то судьбоносное для Иванишевича.
В своей пресс-конференции после победы над Хенманом, все еще уязвленный моими комментариями к матчу с Сафиным (которые я сам к тому моменту благополучно забыл), он высказал все, что обо мне думает.
– Джон Макинрой был моим кумиром, – сказал он. – Он был теннисистом, на игру которого я всегда любил смотреть, но как человек мне он никогда не нравился. Он сказал, что я владею всего одним ударом. Получается, или я гений, или же мои соперники не умеют играть... Он несет бред. А кому нужен сейчас Джон Макинрой?.. Он идиот».
Я был ошеломлен. Эти Уимблдонские две недели выдались для меня особенно нервными. Мой старый друг Ричард Вейсман взял Патти, Руби и Эмили с собой на фотоохоту в Ботсвану, я был очень рад за них, но одновременно и нервничал, ведь Ботсвана – это так далеко. На мне оставались две маленькие дочки, который были со мной в Лондоне – и я разрывался между обязанностями отца и комментаторской работой.
Не облегчало жизнь и то, что уже несколько дней я пытался дозвониться Патти на сотовый, но без толку. В наши дни можно дозвониться практически куда угодно, но видимо, саванна Ботсваны препятствует сигналу. Кроме того, я оставил проспект, посвященный сафари, дома в Нью-Йорке, поэтому я даже не знал, с какой компанией они поехали. Я был растерян и смущён. С одной стороны, я был уверен, что с ними все в порядке, но воображение разыгралось не на шутку.
И на этом фоне мне приходилось много работать, что даже хорошо. Мне было интересно попробовать заниматься одной и той же работой, но разными способами. На БиБиСи не было никакой рекламы, а это значило, что я продолжал комментировать и во время смены сторон. Это меняло ритм трансляции, делало стиль комментариев более естественным, разговорным, так как я мог останавливаться там, где считал нужным.
Американское телевидение, как все мы знаем, куда более капризно в отношении мертвого эфира, хотя слишком много болтовни во время матча – тоже не дело. В работе на американском тв весь фокус в том, чтобы найти нужную пропорцию. Мне нравится шутить, говорить то, что думаю, не обходя острые углы. Когда на Уимблдоне 1996 года на корт выбежал обнаженный мужчина, Дик Энберг лихорадочно подавал мне знаки ничего об этом не говорить. А что сделал я?
– Нам нужно посмотреть повтор с разных ракурсов, – сказал я зрителям.
Тирада Горана была совсем не к месту. Накануне финала Иванишевича с Патриком Рафтером (второй раз с 80-го года, когда в финале встретились мы с Боргом, из-за дождей его перенесли на понедельник) я был в полном раздрае. Неделю я не мог дозвониться Патти, и ту ночь вместо того, чтобы спать, я ворочался с боку на бок (и плакал). Мне пришлось встать в половине шестого, чтобы подготовить Анну, Аву и их няню к самолету в Нью-Йорк. К тому времени, когда за мной прислали машину, чтобы довезти меня на матчи, я едва держался на ногах. Мое состояние усугублялось еще и тем, что газеты пестрели сообщениями о схватке Иванишевича и Макинроя. Меня высадили, где обычно, на стоянке возле 14 корта в Уимблдоне. Выйдя машины, я услышал, как десять тысяч подростков и молодых людей, преимущественно австралийцев и хорватов одновременно исполняли гимны своих стран – никогда мне не приходилось слышать такого пения перед турниром. Еще неделю назад эта молодежь и не мечтала попасть на финал Всеанглийского клуба, но в понедельник утром они были здесь, полные сил и запала болеть за своих любимцев.
Стоило мне зайти на территорию ЭнБиСи, мой продюсер Джон Макгинесс тут же спросил:
– У тебя все в порядке? Ты просто ужасно выглядишь.
После этого он сообщил мне, что канал БиБиСи хотел взять у меня интервью на корте. Когда я вышел на корт, чтобы поговорить с ведущей БиБиСи Сью Баркер, зрители на Центральном корте, завидев меня, встретили меня дружным ревом. Впервые за эти дни я воспрял духом.
Однако, стоило мне вернуться в кабину, мною вновь овладели волнение и усталость, и мне снова пришлось бороться с собой. Я комментирую от души, а в тот день на душе у меня скребли кошки. Во время перерыва после первого сета я по инерции схватился за мобильник и в сотый раз попытался дозвониться Патти.
И на этот раз у меня получилось! Она была в аэропорту Йоханесбурга.
У меня словно гора с плеч свалилась. Я едва сдержал слезы, когда рассказал ей, как я весь испереживался.
– Джон, дурачок, это же сафари. Мы были в Ботсване. Тут не поговоришь по сотовому, когда тебе вздумается, – сказала она.
Я расправил плечи и с легким сердцем вернулся к работе, но мне не пришлось много говорить. Энергия зрителей была настолько наглядной, что я предоставил возможность игре говорить самой за себя.
Горан бросился на траву и посмотрел в небо, когда он выиграл пятый сет и свой первый Уимблдон. Я прекрасно знал, что он сейчас чувствует.
Этой ночью я летел в Нью-Йорк с улыбкой на лице. На следующий день Патти прилетела из Йоханесбурга. Когда она вошла в дом, мои глаза наполнились слезами: никогда я не любил ее больше, чем в тот момент.
Вот это и есть главное в жизни, подумал я тогда.
Несколько месяцев назад, когда я вместе с дочкой Анной смотрел телевизор в кабинете, раздался телефонный звонок. Анна даже подпрыгнула. Я поднял трубку. Голос на том конце провода мгновенно показался мне знакомым: «Джон, это Джимми Коннорс».
Я не разговаривал с ним уже несколько месяцев – с тех пор, как мы участвовали в одном из ветеранских турниров в Станфорде. Мы должны были сыграть в финале, но Джимми сказал, что он травмировал спину. Это был последний из нескольких турниров, с которых он снялся в том году. Думаю, что истинной причиной снятия было его раздражение из-за того, что с тех пор, как он продал свою долю концерну «Интернэшнл Менеджмент Груп», тур изменился: если раньше в нем играли 12 теннисистов по олимпийской системе отбора, то сейчас в нем участвовали 8 по круговой системе. Таким образом спонсоры и организаторы могли выжать из нас по крайней мере три матча.
А может, он просто не хотел играть со мной, ведь во время наших последних встреч я разбивал его на голову. Но в этом телефонном разговоре все было забыто. Он был так взволнован. Его агент был готов поддержать парный матч: Сампрас с Агасси против нас с ним.
– Ты серьезно? – спросил я.
Джимми сказал:
– Ты будешь отвечать за три-четверти корта, а я как-нибудь справлюсь на приеме, ну и свою удержу, не хуже, чем Агасси. Но ты же куда более сильный парный игрок, чем Сампрас, я-то знаю. Ну как, согласен как-нибудь с ним обсудить?
И тут-то начинается самое поразительное. Я сказал:
– Ладно, я с ним поговорю.
А должен был сказать: «Да забудь, Джимми, ни в жизнь!» Но все-таки в этом был соблазн. Я подумал: «Этот мужик по-прежнему считает, что он лучше всех». В каком-то смысле мы действительно лучше всех – в известной мере. Мы, два старикана, иногда едва вытягивали матчи с местными профи, но зато самолюбие у нас зашкаливало. Да, Джимми просто неотразим. Я уже думал, что он предложит нам сыграть с сестрами Уильямс!
Странное дело. В совсем юном возрасте ты достигаешь вершин, а потом какой-то частью себя ты все время пытаешься воспроизвести эти достижения. Скажем, ты Борг, ты член шведского совета по туризму, ты на короткой ноге общаешься с президентом Швеции на предмет того, как привлечь туристов. Наполняет ли это тебя таким же пьянящим чувством восторга, как победа в Уимблдоне? А игра в ветеранском туре? Как, как вновь испытать этот восторг?
Поэтому со спортсменами чаще случаются неприятности, чем с обычными людьми. Они не в состоянии снова испытать этот восторг, поэтому им приходится вызывать его искусственно, или же им это не удается, и они чувствуют себя опустошенными. Я доволен своей жизнью – и с каждым годом все больше и больше, но как бы я ни был доволен, трудно забыть мои потрясающие победы... И тогда мне приходится напоминать себе, что тогда мне было не с кем разделить эти победы.
Тогда я вспоминаю, как же холодно было там - на вершине.
Конец февраля 2002 года, поздняя ночь буднего дня. Я спал необычайно крепким сном, когда меня разбудил плач младшей дочки. Патти не было дома, поэтому выбора у меня не было: пришлось встать и подойти к Аве. Она описалась во сне и теперь заходилась в рыданиях, так и не проснувшись до конца. Я поменял пеленку, заменил одеяльце и дал ей бутылочку, чтобы успокоить. Через несколько минут она заснула, а у меня, конечно, к этому моменту сна не было ни в одном глазу.
Несколько часов я ворочался с боку на бок – мне не давали покоя всякие мысли. Я недавно вернулся из Калифорнии, где закончил съемки 13 серии передачи «Кресло» на канале ЭйБиСи. Эта передача неожиданно перевернула мою жизнь. Ее идея появилась сразу после Рождества, и не прошло и двух месяцев, как я стал звездой лучшего эфирного времени в передаче, которая была чем-то средним между игрой и реалити-шоу.
Но настоящая реальность ждала меня дома. Я вернулся с побережья как раз к своему дню рождения: мне исполнялось сорок три, но после четырех поездок в Лос-Анжелес в течении шести неделья чувствовал себя совершенно опустошенным. Мне нужно было перестроиться на домашний режим. Я хотел отметить день рождения в доме на Лонг-Айленде, но подростки не были в восторге от этого плана.
– Ну, папа, там же скучно», – сказали Руби с мальчишками. Они хотели пойти ночевать к своим друзьям.
Тем временем Патти опять устала от того, что на ее плечах лежал груз забот за детьми. Она давно уже не чувствовала себя певицей, чьи хиты продавались миллионным тиражом, той, которой она была, когда мы познакомились. И потом она почему-то считала себя виноватой, что не организовала мне вечеринку, при этом злилась на меня из-за этого чувства вины (и из-за того, что я никогда не устраивал вечеринку в честь ее дня рождения!). Пожалуйста, строй из себя звезду сколько угодно, сказала мне она, но ей нужно было время и для себя. Поэтому она решила поехать на несколько дней в спа, чтобы расслабиться и побаловать себя.
Я беспокойно ворочался в постели, которая без Патти под боком казалась мне слишком большой, и задавался вопросом: был ли я эгоистом? Самовлюбленным нарциссом? Точнее, продолжал ли я им быть? Когда я был молодым одиночным игроком, центром собственного мира, я ложился спать в два ночи и просыпался в одиннадцать дня, мне ни о чем не приходилось думать, кроме тренировок, питания, матчей и о том, как после них развлечься. Когда я был молодым мужем и возвращался с турниров, я говорил Татум, что с семи утра до полуночи я в ее распоряжении, но если что случится между полуночью и семью утра, это меня не касается. Мне нужен был нормальный сон. С Патти я нанимал нянь, чтобы не вставать ночью, когда к детям не могла подняться она.
Теперь же я начал наконец понимать, что же по-настоящему значило быть родителем: просыпаться посреди ночи, чтобы успокоить детей, преодолевая собственных демонов, а потом пытаться найти в себе силы, чтобы справиться с дневными обязанностями. Может, я слишком многого требовал от Татум? А теперь, с Патти, может, я слишком зациклился на себе? Может, мой перфекционизм доводил семью до белого каления? Все ли в порядке с детьми? Научусь ли я когда-нибудь расслабляться? Зачем мне понадобилось затевать игровую передачу вместо того, чтобы быть с семьей и заниматься настоящим (неблагодарным и непосильным) трудом – воспитывать наших детей: тем делом, ради которого Патти пожертвовала собственной карьерой?
В конце-концов забыв о сне, я отправился в свой кабинет, выглянул в окно, чтобы посмотреть на город, мой город, когда небо над Центральным парком начало светлеть. Это была еще одна вершина, – вдруг озарило меня – для восхождения на которую мне требовалось приложить все свои силы, в отличие от тех высот, которые я когда-то давным-давно покорил благодаря дарованному Богом таланту без особого труда.
За плечами у меня был неудачный брак. У меня были неудачи куда большие, чем постепенный и неуклонный спад в карьере. Я прилагал большие усилия – куда большие, чем когда бы то ни было – чтобы быть хорошим мужем, хорошим отцом. В конце-концов я начал обретать себя. Если мне хоть немного повезет, еще очень многое ждет меня впереди.
Смешно: я затеял тв-программу, потому что я переживал, что начинаю воспринимать себя слишком серьезно. Теперь я переживал, что она отвлекает меня от более важного в жизни. Как же сложно найти золотую середину.
Однако глядя на город, я ощутил оптимизм. У меня было столько возможностей: искусство, теннис, телевидение... Я подумал о том, что, может быть, когда-нибудь я займусь и политикой. В жизни случались вещи и поудивительнее. Если уж Джесси Вентура смог стать губернатором Миннесоты, кто знает, кем стану я?
Я ведь совершенно серьезно.
Еще немного семейных фотографий
Патти и Джон на хэллоуине, 2005 год
Джон с Анной, 2007 год
Джон с Авой, 2010 год
Патти, Ава и Джон, 2010 год
Назовите фамилии юных баскетболистов
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
На этом кончается 14 глава и основная часть книги. Но мне кажется, что для полного удовлетворения нужно было ещё перевести и приложения. Что я и сделал.
Поэтому вас ждёт ещё одна последняя публикация в сериале. Оставайтесь на связи!
Ещё одно, последнее сказанье...
Слева Макинрой? )