15 мин.

Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 19

169

Картинки, загадка, перевод - mandragora  

Отдельное спасибо Phoebe Caulfield  за стилистические замечания и предложения

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 6 (продолжение)

 

Этой весной моя сетка на Открытом чемпионате Франции была нетрудной до четвертьфинала, где я выходил на Лендла. Однако, несмотря на недавнюю череду поражений от Ивана, я был вполне уверен в себе. Моя уверенность просто выросла в целом – я был готов, быстр и силен. Я чувствовал, что могу победить любого.

Это лишь доказывает, насколько же теннис непредсказуем. Этой весной в Париже было холодно и туманно, воздух тяжелый, Центральный корт влажный и медленный. Условия не способствовали стилю «подача с выходом к сетке» – было слишком трудно пробивать навылет. Казалось, что бы я ни делал, у Лендла на все находился ответ. Он завершил игру, победив меня в трех сетах.

Я проглотил это. Я твердо знаю, что признак настоящего чемпиона – в любом виде спорта – это способность принять поражение и немедленно восстановить веру в себя. Проигрыш в Париже был очень неприятен, но я знал, что если смотреть шире, это лишь небольшая заминка на фоне успешного сезона. К тому же, мои устремления были направлены к другой, более желанной награде.

Моя следующая победа в разогревочном турнире на траве в Квинсе подтвердила, что я готов к Уимблдону. Однако, моя уверенность имела и свою оборотную сторону: парадоксальным образом – это трудно объяснить – она заставляла меня нервничать тогда, когда  никто об этом даже не догадывался. Самым трудным для меня было всегда соответствовать своему уровню: побеждать в первых кругах тех, кому я не мог позволить себе проиграть, и доходить до финалов, куда я, само собой разумелось, обязательно должен был попасть.

Уже на Уимблодоне-77 я понял, не признаваясь в этом самому себе, что могу стать самым лучшим: лучшим теннисистом в мире. Мое дальнейшее продвижение по рейтингу подтвердило это мое убеждение, но тут возникла проблема, которая затем только росла: почти каждый противник оказывался тем самым парнем, которому я не должен проигрывать.

Это давление стало просто непередаваемым. Я сопротивлялся ему, как мог, выстраивая защиту, которую почти никто и ничто не смогло бы пробить.

Почти.

Катастрофа может случиться даже тогда, когда все идет, казалось бы, хорошо – это подтвердит любой выдающийся спортсмен, особенно теннисист, потому что в теннисе ты предоставлен самому себе. И наоборот: как бы плохо всё ни шло, ничего не потеряно, пока матч не закончен. Что бы там ни было, расслабляться никогда не приходится. Что до меня, то в моем воображении катастрофы разыгрывались почти всегда.

Ты стараешься подвести себя к состоянию, в котором ты так готов физически и так настроен на борьбу, как это только возможно. Но когда вы проделали всю подготовительную работу, на первый план выходит психология. У меня было достаточно внутренней силы, чтобы верить: я могу победить любого, в любое время, на любом покрытии. Но за  моей крепостной стеной не все было так благополучно. Внутри меня всегда жил демон, с которым мне приходилось бороться. И этот демон – страх поражения.

Чувство облегчения оттого, что я не проиграл, было у меня такое же сильное, как радость победы, а может и еще сильнее. Говорят, если у тебя все отлично – расслабься, пусть все идет, как идет, но как раз тогда я начинал нервничать. И как раз тогда чаще всего случались мои срывы на корте.

Я мог совершенно подавить своего противника, быть впереди 6-2, 6-2, 2-0 и 40:0 на его подаче, но в то время, как он уже фактически вышел из игры, на его место заползали мои же негативные мысли и начинали свою атаку. И так как я не умел шуткой разрядить ситуацию, напряжение все росло, пока не начинало лезть у меня из ушей.

А потом и изо рта.

Я был немыслимо напряжен во время Уимблдона 1981 года, потому что после победы над Боргом на Открытом чемпионате США я знал, что могу выиграть Уимблдон, должен выиграть Уимблдон, обязан выиграть Уимблдон – если не произойдёт какая-нибудь катастрофа.

Что ж, катастрофа действительно произошла, она все разрасталась, раунд за раундом, каким-то образом я продолжал продираться вперед – попутно настраивая всех против себя.

Несколько лет назад я стал здесь знаменитостью, а Уимблдон-81 сделал меня скандальной знаменитостью.

 

С самого начала все пошло наперекосяк. Хотя впоследствии этот матч стал одним из известнейших моих матчей, я уверен, почти никто не помнит, когда и с кем я играл; итак: Том Галликсон, первый круг Уимблдона-81, корт номер 1.

Опять эти Галликсоны! Выбирайте любого

В первых кругах соревнований я часто бывал на взводе, но на этом турнире нервы у меня были натянуты, как струна. Ко мне подошел судья, довольно приятный джентльмен средних лет по имени Эдвард Джеймс, и сказал нечто несообразное:

– Я шотландец, у нас ведь не будет проблем, не правда ли?

Я догадался, что раз моя фамилия начиналась на Мак, он решил, что мы молочные братья!

– Я ирландец, – ответил я резко. Нервно.

Это был первый камешек будущей лавины.

Я плохо себя вел на Уимблдоне и раньше. Я уже был «Super-Brat» [чрезвычайно испорченный ребенок]. Сейчас я поднял планку. Том был довольно-таки упорный соперник на траве, но в этот день у меня были гораздо более опасные враги. Несмотря на то, что я в итоге выиграл в трех сетах 7-6, 7-5, 6-3, я не мог расслабиться, когда повел в счете: демоны в моей голове так и кишели. Когда Галликсон повел во втором сете 4:3 после неудачного решения линейного судьи не в мою пользу, я сломал свою ракетку (Wilson Pro Staff), и Джеймс сделал мне замечание.

Вот это я понимаю, деловой подход. А в наши дни – ну что это? Стучат ракеткой о корт – то ли сломается, то ли нет…

А потом линейный судья определил, что моя подача ушла по длине,  в то время, как я ясно видел поднявшееся облачко мела. Тут я швырнул свою новую ракетку и выкрикнул фразу, которая была родом из Квинса, но впоследствии обошла весь мир:

– Вы наверняка пошутили!

Я прервал игру, подошел к мистеру Джеймсу и спросил его, видел ли он взлетевший мел.

– Да, там был мел, – ответил Джеймс, – Но этот мел взлетел уже за линией.

Эта фотография вполне подходит для иллюстрации, жесты те же, но все же это не та фотография. Я сужу по видео. А вы можете это доказать, опираясь на показания табло?

Я закатил глаза, покачал головой и пошел к задней линии, чтобы продолжить игру. Но затем при счете 1-1 в третьем сете Галликсон при подаче не попал в квадрат, но судьи промолчали. После того как мы разыграли очко (мое возмущение росло с каждым ударом) я спросил Джеймса, не заметил ли он случайно, что подача была в ауте.

– Подача попала в квадрат, мистер Макинрой, – ответил он.

– Ёлки, тупее вас на всем свете нет! – выкрикнул я. Еще один колоритный  штришок северо-восточного Квинса.

Джеймс записал что-то в своем блокноте и поднял глаза.

– Я снимаю с вас очко, мистер Макинрой, – сказал он.

Мистер Эдвард Джеймс никогда не был в Квинсе. Как впоследствии оказалось, он записал вместо «ёлки» «ёб ты». Отсюда следовал штраф очком за «непристойное оскорбление». Тогда я, конечно, этого не знал и побагровел. Я потребовал вызвать рефери. Вышел рефери Фред Хойлс, фермер из Линкольншира.

К месту или нет, я сравнил происходящее на корте со скотным двором. Потом я указал на Джеймса и закричал  – достаточно громко, чтобы меня услышали и телезрители, и большинство зрителей на трибунах:

– Вы же не собираетесь снимать с меня очко за то, что этот парень некомпетентный осел!

После матча я был оштрафован на 750 долларов за оскорбление и на ту же сумму за неподобающий спортсмену комментарий в адрес судьи. Меня предупредили, что в случае моего дальнейшего «неподобающего поведения», я буду оштрафован на 10 тысяч долларов и, возможно, отстранен от турнира. Поверьте, мне было стыдно. Мне бывало ужасно стыдно каждый раз после того, как я выходил из себя, кроме тех редких случаев, когда я считал, что мой оппонент получил по заслугам. Но это действительно были редкие, очень редкие случаи. Я тысячи раз извинялся перед судьями и игроками.

И я обращаюсь к тем, кто в свое время не получил от меня заслуженного извинения: приношу вам свои извинения сейчас.

(D&L прислала мне чудесный клип с Макинроем – тут он как раз в тему http://www.youtube.com/watch?v=6zhiGY19hyc)

После матча лондонские таблоиды впали в неистовство: ПОСТЫДНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ДЖОНА МАКИНРОЯ! ПОЗОР СУПЕР-КАПРИЗУЛЕ! – гласили огромные черные заголовки.

Большое спасибо, мадам! Если бы мы раньше знали… вот чего ему не хватало все эти годы – соски.

Одна газета процитировала психиатра местной больницы, который назвал меня классическим примером «истерического экстраверта».

Истерический экстраверт! С первым словом я еще кое-как соглашусь – но насчет второго определения у меня большие сомнения.

Стейси, которая играла в женской сетке, была ошеломлена, и более всего – на следующее утро, когда толпа репортеров и фотографов преследовала ее по дороге от гостиницы к тренировочным кортам. (Особенно ей было обидно, что, хотя от наших отношений осталась одна только видимость, официально мы еще не расстались, и газетчики считали ее моей девушкой). Вечером она проиграла матч и улетела в Штаты.

В следующих четырех кругах я прикусил свой язык – более или менее. Однако я сказал отцу, что если я выиграю в этом году, а официальные лица и английская пресса продолжат донимать меня, я сюда больше не вернусь.

 

Довольно часто случается, что на Уимблдоне кто-то несеяный проносится по турниру, убрав с дороги одно-два громких имени, и достигает финальной стадии турнира. Иногда это даже юный «квалифай». Не говоря обо мне, еще более удивительный прорыв совершил и Борис Беккер в 1985 году.

Это произошло и в 1981 году, правда, это был не выходец из квалификации и не юнец, подающий надежды, а двадцативосьмилетний австралиец Род Фроули. Он хорошо играл на траве, но на момент нашей с ним встречи в полуфинале был несеяным игроком (и 110 номером рейтинга). Весь этот расклад сразу выводила меня из равновесия.

Я рвался к финалу с Боргом, уверенный, что он одолеет Коннорса во втором полуфинале. Кроме того, я был необычайно возбужден – не лучшее мое состояние. Таких матчей, как с Родом Фроули, я боялся больше всего – это был матч, который я был обязан выигрывать, иначе буду выглядеть просто посмешищем.

У Фроули была огромная копна курчавых волос, как у рок-звезды, и очень выгодное положение: он так далеко прошел, что ему нечего было терять, и он собирался выложиться полностью. К тому же, австралийцы обычно не слишком почтительно относятся к авторитетам.

Мало сказать, что я его не уважал – я был высокомерен. С самого начала игры я бормотал про себя что-то о выскочке, который считает, будто достоин находиться на одном корте со мной. Конечно, это была чистая бравада, порожденная страхом – смешно было даже допустить мысль, что по какому-то капризу судьбы я остановлюсь в шаге от желанной цели, но демоны, которые копошились в глубине моего сознания, вполне допускали такую мысль.

Если Фроули не слышал слов, то безусловно понимал их смысл, и он ему совсем не нравился. Как только я предъявлял претензии линейному арбитру – я делал это чаще обычного – он тут же жаловался судье на вышке, офицеру Королевских ВВС Джорджу Грайму. Мы сыграли упорный первый сет (гораздо упорнее, чем мне бы хотелось), и после очередного возгласа «аут» мое терпение лопнуло.

– Вы позор человечества! – закричал я. (Не всем репликам суждено было стать бессмертными.)

– Замечание, мистер Макинрой, – объявил офицер Грайм.

– Но я имел в виду себя, господин судья, – попытался я оправдаться; по правде говоря, я понятия не имел, кого именно я имел в виду.

Я выиграл матч в нервных трех сетах, и тут полученное мной  предупреждение стало реальностью: я был оштрафован на 10 тысяч долларов за неподобающее поведение. (Впоследствии я подал апелляцию и выиграл).

 

Как описать мое состояние перед финалом? Счастливое, но нервозное или нервозное, но счастливое? Я был взволнован предстоящим матчем, к которому я так стремился, но Борг выигрывал здесь невероятные пять раз подряд. С другой стороны, у меня уже был опыт финала Уимблдона, финала, который я почти выиграл. Я уже победил его в финале Открытого чемпионата США. Но сколь бы ни были высоки мои шансы, я знал, что в знаменательном матче может произойти все, что угодно, особенно на Центральном корте.

Одно было,  ясно: я не могу себе больше позволить ни одной выходки. Благодаря моему старту на турнире, который был столь богат событиями, я знал, что стоит мне открыть рот, как в ту же секунду накинутся официальные лица и зрители. И я также знал, что должен беречь каждую унцию своей энергии.

Какими зрителями финала Уимблдона-81 боялся быть окружен Джон?

Я начал матч пассивно. Я был скован и перевозбужден. Я чувствовал, что зрители настроены против меня (я начинал к этому привыкать). С другой стороны, мое возбуждение было объяснимо: это была кульминация тенниса, матч-реванш, о котором я мечтал, против игрока, которому я поклонялся с детства.

Борг выиграл первый сет со счетом 6-4. Но я разыгрался и матч превратился в рукопашную. Чтобы взять второй сет, мне пришлось выиграть напряженный тайбрейк. Все к этому шло и в третьем сете. Где-то глубоко в сознании, за моими натянутыми нервами, за настроем выкладываться в каждом розыгрыше, закопошилась мысль: Он не так жаждет победы, как в прошлом году. Этот матч предназначен мне, надо только суметь его взять.

В тайбрейке третьего сета у Борга был сет-пойнт. Потом из-за ошибки линейного у него появился двойной сет-пойнт. [как это?! Так не бывает] Я собрал все свои силы и отыграл один сет-пойнт. Потом другой. Потом я выиграл сет.

Я ни на миг не расслаблялся, пока не выиграл последнее очко в матче, но когда я взял третий сет, то почувствовал всем своим существом, что я двигаюсь к победе.

Когда мы пожимали друг другу руки, Бьорн как будто испытывал облегчение. (А я? Чего у меня было больше – облегчения оттого, что я не проиграл, или возбуждения оттого, что выиграл? Боюсь, я и сейчас не смогу вам ответить.)

Но могу вам сказать, что я думал, поднимая кубок над головой: неважно, что я говорил отцу – я хочу выиграть его снова. Я знал, что вернусь назад.

 

Вскоре после матча Алан Милс, помощник рефери турнира, позвонил отцу и спросил, приду ли я на обед в честь победителей Уимблдона. Отец пообещал узнать, но я сослался на крайнюю усталость. Я хотел расслабиться (наконец-то!) и отпраздновать победу со своими друзьями, в том числе и со своими новыми приятелями из группы «Pretenders». (Вокалистка этой группы Крисси Хайнд вскоре вставит мою уже знаменитую фразу “You are the pits of the world!” [Вы самое худшее из того, что есть в мире] в свою песню «Прекратите это!») Честно говоря, от одних слов «Уимблдонский банкет» тянуло в сон. Может быть, я скажу несколько слов и ограничусь кофе и десертом?

Это звучало приемлемо для обеих сторон, но когда Милс обратился к Сэру Брайану Барнетту, директору турнира, ответ прилетел, как пушечное ядро: «Если Джон не намерен оставаться на весь банкет, его приглашение отзывается»

Отзывается!  Мы решили, что это чересчур. Это казалось худшим проявлением деспотизма Уимблдона – я не пошел на банкет. Я предпочел общество своих друзей.

Вскоре у лондонской желтой прессы был еще один знаменательный день. Вышла новость, что впервые за сто лет Уимблдон решил не давать автоматическое членство во Всеанглийском клубе чемпиону в мужском одиночном разряде мистеру Макинрою «за его неподобающее поведение и эксцентричные выходки во время турнира».

Узнав об этом в Нью-Йорке, я только пожал плечами. В любом случае, им придется со мной встретиться, когда я буду защищать свой титул.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

logoДжон Макинрой
logoATP