12 мин.

Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 13

169

Фотографии и загадки - mandragora, курсив - мой

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 4 (окончание)

Я вышел на большую сцену во взрывоопасный период в профессиональном  теннисе. Открытая Эра привлекла в игру сильные личности и личности привлекали внимание прессы, что в свою очередь привлекало ещё большие деньги. Там, где встречаются деньги и известность, зарождаются волнующие эмоции, но отнюдь не хорошее поведение. Хорошие манеры правят в более стабильных системах.

Я был захвачен нарастающим ажиотажем в профессиональном теннисе, в чём-то я  сам был олицетворением этого ажиотажа, и да, моё поведение оставляло желать лучшего. Эту тему можно обсуждать долго. Поначалу, однако, всё зачастую было просто: неделю за неделей я достигал новых высот и когда вы так быстро поднимаетесь, да ещё и в таком юном возрасте, кислород не всегда доходит до мозга.

В то же время, должен сказать, у меня была ещё и своя идея. Я думал, что в теннисе и так слишком много манер.

Для меня «манеры» означали спящих линейных на Уимблдоне и пресмыкание перед богатыми с доставшимися по наследству титулам, которые не платят налоги.

[mandragora: Кто эта дама в белой юбке? (ее имя известно каждому болельщику)]

Манеры означали теннисные клубы, которые требовали, чтобы вы одевались во всё белое и членство в которых слишком дорого стоило и которые не допускали в свои ряды чёрных и евреев и бог знает ещё кого. Манеры означали тишину на теннисных матчах, где всякого рода возбуждение не приветствовалось.

 

На первом моём матче Кубка Дэвиса в Чили я видел на трибунах зрителей, которые бы пришлись к месту на матче Кубка Мира по соккеру.

[mandragora: Колумбийские болельщика на матче плей-офф Кубка Дэвиса Колумбия – США: Алехандро Фалья против Марди Фиша, Богота, сентябрь 2010 г.]

Там было ритмичное скандирование, свободное выражение эмоций: если толпе не нравилось происходящее, то они бросали монеты и спинки от сидений. Я думал, что это шаг в правильном направлении (А что бы интересно он думал, если бы эти предметы долетели и нанесли ему травму??).

[mandragora: Испанские болельщики на четвертьфинальном матче Кубка Дэвиса Испания – США: пара Фелисиано Лопеса и Фернандо Вердаско против пары Боба и Майка Брайанов, Северная Каролина, июль 2007 г.]

Никто в Южной Америке, казалось, не считает теннис спортом для неженок.

Почему бы Северной Америке (и Англии) не пойти по тому же пути? Почему игра не может быть доступна рядовому человеку? Почему такого же отношения – и интереса – как бейсбол, баскетбол или футбол не получает теннис? (я бы мог подискутировать с Макинроем на эту тему, но сейчас передо мной стоит несколько другая задача – переводить, так что скажу только, что категорически НЕ СОГЛАСЕН)

В конце 70-х казалось, что мы на верном пути. Личности,  доминировавшие в теннисе не вписывались в рамки загородных клубов. Был Коннорс, которого научила играть его мама;  Борг,  просто невероятно, человек с харизмой рок-звезды, выходец из маленькой скандинавской страны; Вилас, носивший наручники военнопленных и писавший стихи; Герулайтис, шумный тип с внешностью рок-звезды и говоривший  с нью-йоркским акцентом.

В то же время в начале 1979 года в теннис играло не так  уж и  много городских ребят. Главные  турниры получали хорошие телерейтинги, но не такие  как футбол или бейсбол. Считайте меня самонадеянным эгоистом (и вы будете не первыми!), но мне казалось, что я могу что-то изменить.

 

Отец всегда говорил мне: “Слушай, не надо орать – ты будешь тогда играть лучше. Просто играй, и ты победишь”.

Я никогда в этом полностью не был убеждён, а то бы, наверное, больше работал бы над собой. И, надо признаться, часто я мысленно отвечал отцу: «Ага. Откуда ты знаешь? Это ведь не ты играешь».

Но всё же он, наверное, был прав – я вероятно выступал бы лучше если бы не терял самообладания. Если бы.

Часто забывают какой воистину паршивый уровень судейства был в профессиональном теннисе в начале моей карьеры. Вот почему, слова родителей всё ещё звучат у меня в ушах – всегда говори правду, чего бы это не стоило, я чувствовал, что (не смейтесь) я должен как-то это исправить. И вот ещё что. Важно разделять мою карьеру на два чётко выраженных периода: первые несколько лет я не употреблял ругательства в разговорах с судьёй на вышке или линейными. Я много чего наговорил, но мне хотелось бы думать, что всё это было цензурно. Я избегал грязных слов.

 

Затем, в какой-то момент я перешёл эту линию. На это были причины – причины, а не оправдания – и я поговорю о них попозже. Но вот в чём суть: как только я начал перегибать, меня надо было дисквалифицировать.

На самом деле меня дисквалифицировали только дважды за всю карьеру – и один из них за то, что я опоздал на парный матч.

Я не пытаюсь свалить на кого-то другого всю вину, но по дороге на вершину я заметил, что чем лучше я играл и чем больше денег получал (к тому же больше денег получали от продажи билетов и прав на телетрансляции и организаторы турниров), тем больше линейные судьи, судьи на вышке, главные судьи и сами организаторы турниров мирились с моим поведением. Чем больше доходы профессионального тенниса зависели от меня, тем больше когда я выходил на корт всё казалось бы было у меня под контролем.

Не считая тех моментов когда всё выходило из под контроля.

 

Всегда считалось, что я могу улучшить свою игру если рассержусь. До определённой степени это так. Иногда когда я был зол я мог подавать навылет. Иногда, наоборот, это сбивало меня с ритма как любого другого. Часто это меня ломало.

Я слышал, что считалось, что я это делал умышленно, то есть я срывался, чтобы сбить соперника с ритма. Это неправда. Я всегда считал, что если ты не можешь пережить мои вспышки, то тебе нечего делать в этой профессии. Во-первых, останавливая матч,  я в основном вредил самому себе. Во-вторых, если моё несогласие с решением судьи настолько долго насколько это позволял вышечник, сбивало соперника с ритма, я просто думал примерно так: «Что ж поделаешь. Это не розыгрыши очков. Если тебя напрягают мои споры, то ты позволяешь воздействовать на себя психологически. Часть твоей работы состоит в том, чтобы такого не допускать».

 

Некоторые игроки в туре решили, что я просто не в своём уме – они как-то странно на меня смотрели и по этим взглядам я понимал, что они обо мне думают. Других это, напротив, раздражало. Как-то, играя пару, я стал задирать Хенка Файстера и Виктора Амайю и Файстер сказал: «После матча я с тобой разберусь». Дело в том, что рост Файстера 190 см, а Виктора Амайи под два метра!  Я понял, что выбрал неподходящих объектов для своих словесных упражнений.

 

Но обычно в теннисе всё же преобладает здравый смысл. Редко когда можно услышать о настоящей драке на корте или в раздевалке. Пару раз я видел разного рода тычки и толчки, но не могу припомнить ни одну настоящую кулачную драку. Это не хоккей, где такое в порядке вещей.

В теннисе основная опасность исходит от болельщиков.

Возможно вы и не помните Боба Хьюитта, парного игрока из Южной Африки, но – до начала моей карьеры – он был известен как теннисист с самым плохим характером. Он к тому же длительное время был одним из лучших парных игроков мира.

После того как Хьюитт и Фрю Макмиллан

победили нас с Питером Флемингом в финале Уимблдона 78 года мы с Питером пару недель не встречались. Он как раз познакомился и влюбился в Дженнифер Хадсон, английскую девушку, на которой он в итоге и женился. В результате я играл с разными партнёрами и, когда Макмиллан решил недельку отдохнуть, Хьюитт пригласил меня сыграть с ним на турнире в Бостоне, в Лонгвуд Крикет Клаб.

 

В четвертьфинале мы играли против Виктора Печчи и Балаша Тарочи и Хьюитт был в своей лучшей – или, наверное мне следует сказать, худшей – форме. Он срывался  после каждого судейского решения, орал на всех подряд, и я не мог вставить не единого слова, даже если бы и хотел. Я всё больше и больше заводился – в то время Хьюитт был первым в мире парным игроком, а я только начинающим юнцом, поэтому я хотел себя показать. Я начал ломаться.

Мы проиграли тот матч 7-9 в третьем сете и после матча какая то женщина продолжала медленно хлопать. Всё хлопает и хлопает. Это мне действовало на нервы. Но она не прекращала хлопать, казалось, часами.

На протяжении всего матча пока Хьюитт психовал, я просто стоял и смотрел. Но теперь я не выдержал. Я подошёл к этой женщине, плюнул ей под ноги и сказал ей предельно ясно, что я думаю по поводу её действий. Она ответила, что я не имею права так с ней разговаривать. И потом её муж – мужчина средних лет (вероятно того же возраста, что и я сейчас) – встал на защиту жены.

Он подло ударил меня в живот. Я был так взвинчен, что едва почувствовал удар. Схватил его за шею и готов был уже повалить на пол! Вокруг стала собираться толпа и мне советовали остановиться. И я колебался – до меня вдруг дошло, что если я ударю этого типа, то меня дисквалифицируют.

Наш матч был на внешнем корте. Телевизионщики снимали одиночный матч на главном корте и, заслышав шум, поспешили сюда и стали интервьюировать Хьюитта. И первое, что он сказал было: «Макинрой подрался, а я тут не при чём». Ага, если бы! И, конечно же, мои родители смотрели эту трансляцию.

Они позвонили: «Джон, с тобой всё в порядке?». Я сказал: «Со мной всё нормально; какой-то старый козёл меня ударил». Конечно же мне пришлось выкручиваться из  этой ситуации и - видимо из-за того, что я кроме того плевка ничего не сделал – я сошёл с крючка. Но это было очень неприятно.

Так что, возможно, Хьюитт передал мне эстафету.

В этой шутке есть доля шутки.

Коннорс всегда умел включать и отключать своё раздражение, что меня поражало. У меня злость шла по нарастающей.

Тысячу раз в напряжённых ситуациях я готов был отшутиться и вместо этого срывался.

Потом думал: «Ну и зачем я это сделал?». По сей день мне это непонятно. Чем-то это объясняется страхом, что я могу потерять преимущество если начну шутить. Но это вовсе не факт и Коннорс был живым доказательством того, что можно разрядить ситуация с помощью юмора.

Меня воспитали так, что я должен быть очень серьёзен, полностью сконцентрирован. Шутить в ответственном теннисном матче означало бы принижать его значимость. Это показывало бы, что я не боролся, не был настоящим спортсменом. Походило бы на профессиональный рестлинг.

На самом деле даже в сложных соревновательных условиях можно шутить (возьмите тот же профессиональный рестлинг – они постоянно там прикалываются).

Я этому сильно завидовал. Самым большим разочарованием для меня – даже большим чем поражение в 84-ом на Открытом чемпионате Франции – было то, что я никогда не мог подставить другую щёку или ввернуть меткое словечко, чтобы разрядить обстановку. Мне надо было бы получать больше удовольствия от того, чем я занимался. В конечном итоге, думаю дело было в том, что я не так уж и любил соревновательный теннис. Я слишком боялся проиграть.

Выйти в финал Уимблдона, чтобы сразиться там с Бьорном Боргом - это потрясающе. Это бесценно. Но путь к финалу никогда не был приятен. Первый круг, второй круг, играть с теми кого ты должен обыгрывать. Давление ожиданий – в том числе и собственных – было гигантским.

Возможно поэтому у меня никогда не было трений с Боргом – на корте или вне его. Он понимал. Он думал, что я слегка чокнутый, но его это вроде бы не напрягало. Мне казалось, что он даже в чём-то себе изменяет, чтобы показать мне своё уважение.

Когда мы играли во второй или третий раз, в начале 1979 года в Новом Орлеане, счёт был по пяти в третьем сете, и когда я стал заводиться и съезжать с катушек, Бьорн знаком подозвал меня к сетке. Я подумал: «О, Боже, что он собирается сделать? Сказать мне, что я последний подонок?». А он обнял меня за плечи и сказал: «Всё нормально. Просто расслабься». И это при счёте 5-5 в третьем сете! Но его вся эта ситуация просто забавляла. «Всё нормально», сказал он. «Это отличный матч».

 

[mandragora: Это фрагмент фотографии – справа кто-то отрезан. С кем я так беспардонно обошлась?]

И я почувствовал себя кем-то значимым. Он не считал, что я делаю что-то, чтобы вывести его из себя. Это была моя личная дурь.

К тому же – и возможно это было самое главное – он всё ещё был первой ракеткой.

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------

<<                                                Оглавление                                                            >>

logoДжон Макинрой
logoATP