Мик Коунфри. «Павший. Джордж Мэллори: Человек, миф и трагедия на Эвересте 1924 года» 2. Идите на Запад, 3. Два Джорджа
Идти или не идти
…
2. Идите на Запад
Ли Кидик считал, что у него есть нюх на победы. Обладатель квадратной челюсти и решительного взгляда, бывший бейсболист из Айовы, он открыл в 1907 году в Нью-Йорке агентство по организации публичных выступлений и прессы и продолжал работать до семидесяти лет, называя себя «менеджером самых знаменитых лекторов мира». В начале 1900-х годов, когда кино только зарождалось, а телевидение было лишь пикселем в глазах Джона Логи Бэрда, в США процветала система лекций, и зрители тысячами приходили послушать, как знаменитые мужчины и женщины своего времени рассказывают свои истории.
Поначалу клиентами Кидика были лидеры американских профсоюзов, фокусники и охотники на крупную дичь, но постепенно он сформировал две специализации: во-первых, исследователи, такие как его друг Роальд Амундсен, первый человек, достигший Южного полюса; во-вторых, британские личности, начиная от аристократичной графини Уорик, которая в 1912 году прочитала в Америке лекцию о «британских чертах», до знаменитых писателей, таких как сэр Артур Конан Дойл, Г. Г. Уэллс и Г. К. Честертон, которые посетили Америку в начале 1920-х годов.
Осенью 1922 года Кидик попытался объединить эти две специальности, связавшись с комитетом Эвереста в Лондоне и предложив им прислать одного из участников недавней экспедиции для, как он обещал, прибыльного лекционного турне. Он заверил их, что оно будет пользоваться большим успехом, если только британцы выберут того, кто сможет рассказать историю «в популярном стиле, чтобы вызвать интерес публики».
Комитет Эвереста не сомневался, что Джордж Мэллори подходит для этой работы, и он с готовностью согласился. Почетному секретарю Артуру Хинксу не нравилось, что Кидик хотел взять на 10% больше комиссионных, чем его британский коллега Джеральд Кристи, но он был заинтересован в привлечении денег и повышении международного статуса следующей экспедиции.
Так, в январе 1923 года Мэллори отправился в Нью-Йорк на судне «Олимпик», гордости судоходной линии «Белая звезда». Это была идея Кидика — путешествовать с шиком, поплыв на «Олимпик», а не на одном из более дешевых кораблей, которые предпочел бы Хинкс. Если Америка собирается принять Мэллори как звезду, утверждал Кидик, ему придется играть свою роль и плыть как звезда. Мэллори не стал возражать. После того как большую часть предыдущих двух лет он провел, ночуя в палатке на продуваемых всеми ветрами равнинах и склонах Тибета, пятидневное путешествие стало для него погружением в мир роскоши.
«Олимпик» был собратом «Титаника» и в свое время самым большим пассажирским судном в мире. На судне есть бассейн, гимнастический зал, турецкие бани, а также несколько ресторанов и баров. Однако поначалу Мэллори предпочитал держаться в тени, проводя большую часть времени в своей каюте, читая и сочиняя. Это был его первый визит в Соединенные Штаты, и он очень хотел увидеть Нью-Йорк, посетить Ниагарский водопад и, если все пройдет хорошо, отправиться на запад, в Калифорнию. Единственным минусом были люди.
Как и Чарльз Диккенс, посетивший США в 1842 году, Мэллори поначалу относился к своим трансатлантическим кузенам довольно снобистски. Первыми американцами, с которыми он познакомился, были его ночные спутники по ужину на «Олимпике» — семья туристов, возвращавшихся домой после отдыха в Европе. Как он писал своей жене Рут, они были добросердечны, но наивны. У мужа, в частности, были «отвратительные» манеры поведения за столом и акцент, граничащий с карикатурным. Сначала Мэллори с трудом понимал их, а они его, но постепенно он подстроился под их манеру говорить и начал отрабатывать свой американский акцент, надеясь, что он пригодится ему при общении с носильщиками и «подобными».
Главным занятием Мэллори было как можно больше написать для официального отчета об экспедиции 1922 года. Его цель — 2000 слов в день, но хотя он был рад погрузиться в подробности своей недавней экспедиции на бумаге, ему не очень хотелось быть узнанным другими пассажирами. В разговоре с американской семьей он не затрагивал тему Эвереста, и ему удавалось оставаться инкогнито, пока он не столкнулся с британским генералом и его женой, которые, как оказалось, были на SS «Наркунда», судне компании P&O, на котором Мэллори вернулся из Индии пять месяцев назад. К счастью, генерал Хьюз был душой благоразумия и сохранил секрет Мэллори. Через несколько дней, 17 января, «Олимпик» достиг Нью-Йорка.
Утро выдалось ярким, голубым, но, как и положено, холодным, а злой ветер напомнил Мэллори о Тибете. «Олимпик» на несколько часов встал на якорь у реки Гудзон, пока проверяли паспорта, а затем отправился мимо статуи Свободы в нью-йоркские доки. Как и многие до него, Мэллори был сразу же поражен небоскребами Манхэттена, но, вероятно, он был первым, кто взглянул на них глазами альпиниста, описав острие высоких зданий на оконечности острова как «один из самых замечательных эффектов нагромождения массы, которые я когда-либо видел».
Как только корабль причалил, Мэллори доставили в «Уолдорф-Асторию», самый престижный отель Нью-Йорка, и поселили в большом номере на десятом этаже с собственным телефоном и роскошной ванной комнатой. Кидик не дал ему много времени, чтобы освоиться: почти сразу же его представили пресс-агенту, который проинструктировал его о том, что нужно говорить, а затем завел в комнату, полную журналистов.
Американские газеты следили за историей британской разведки 1921 года и второй экспедиции годом позже, но хотя Мэллори был самым известным членом британской команды, он не был так хорошо известен, как Амундсен или Шеклтон. Артур Хинкс и комитет Эвереста вообще не любили публичности, считая газеты необходимым злом. Хинкс доверял «Таймс», считая ее «официальной газетой», но очень трепетно относился к другим изданиям, и ему всегда было неприятно персонифицировать экспедицию или создавать каких-либо героев.
На следующий день в газете «Нью-Йорк Таймс» появилась первая из нескольких статей о Мэллори, которые будут опубликованы в течение следующих трех месяцев. Под заголовком «Говорит, что энергия иссякла во время восхождения на Эверест» рассказывалось, как он достиг высоты 8301 метр (преувеличение, которое еще не раз повторится в американской прессе), но повернул назад в четырнадцати часах от вершины, когда он и его группа почувствовали, что их физические и душевные силы иссякают. «Будет ли когда-нибудь покорен Эверест?» — спрашивали журналисты. «Это авантюра», — ответил Мэллори, замявшись.
Через три года после введения сухого закона американские журналисты особенно интересовались, принимали ли участники восхождения какие-либо «алкогольные стимуляторы», и Мэллори с готовностью согласился, признав, что, хотя медицина не рекомендовала этого делать, он и его партнеры на большой высоте «с удовольствием» пили немного бренди. «Нью-Йорк Таймс» преуменьшила возраст Мэллори на шесть лет и возвела его роль школьного учителя в Чартерхаусе в ранг полноценного профессора, но это было позитивное начало, и в статье дважды упоминалось его предстоящее лекционное турне. Однако хороших новостей от Кидика было меньше.
Несмотря на то, что осенью он был настроен оптимистично, оказалось, что на лекции было раскуплено очень мало мест. Было подано много заявок, но почти все из них не были выкуплены. Все, по словам Кидика, зависело от первой нью-йоркской лекции Мэллори, которая состоится в театре «Бродхерст» в начале февраля. Если он справится хорошо и он получит хорошие отзывы — билеты разойдутся. Если нет... — Кидик не стал уточнять. До «Бродхерста» Мэллори должен был выступить с разогревающими лекциями в Филадельфии и Вашингтоне, но до этого момента, по словам Кидика, он мог свободно наслаждаться «Уолдорфом» и двумя частными нью-йоркскими клубами, в которых ему было предоставлено временное членство.
Это разочаровывало и немного удивляло, но Мэллори был рад оказаться в Америке, и хотя его беспокоило, что он мало кого знает, на самом деле оказалось, что у него есть несколько родственников и знакомых на Восточном побережье. Он все еще не закончил главы для книги об Эвересте и хотел переработать британские лекции, которые недавно читал на американский вкус. Он даже надеялся, что у него будет время найти американского издателя для своей книги о Джеймсе Босуэлле.
Через неделю после прибытия Мэллори покинул Нью-Йорк, чтобы прочитать первую из двух лекций для Национального географического общества в Вашингтоне. Местом действия стал масонский храм — большое неоклассическое здание, которое было явно более грандиозной сценой, чем провинциальные британские театры, к которым привык Мэллори. Кидик возмущался тем, что администратор Национального географического общества хотел, чтобы Мэллори прочитал и дневную, и вечернюю лекцию, но был готов заплатить только один гонорар, но это была хорошая площадка, тем более что Мэллори собирался представить Роберт Григгс, известный американский исследователь и ботаник, совершивший дерзкое путешествие к вулканам Аляски.
После того как было пожато достаточно рук и сделаны рекламные фотографии, Мэллори начал свою лекцию с простого, но провокационного вопроса: «Какой толк от восхождения на Эверест?» Его ответ был лаконичен: «Никакого». Достижение самой высокой вершины мира, по его словам, не имело показной научной ценности, а было результатом «духа приключений и борьбы человеческого интеллекта с природными объектами».
В течение следующего часа Мэллори рассказывал историю экспедиции 1922 года и разведки предыдущего года, иллюстрируя различные этапы путешествия и две основные попытки черно-белыми слайдами. Он сосредоточился на трудностях восхождения, но, памятуя об одержимости современной Америки алкоголем, не преминул упомянуть и о кувшине бренди, который он и остальные опрокинули в себя в конце попытки. Прочитав множество лекций в Британии, Мэллори был опытным профессионалом, которому нравилось выступать и работать с аудиторией, но он нервничал из-за своего первого выхода на американский рынок. Как он написал Рут несколько дней спустя, результаты оказались неоднозначными.
«Сегодня днем они были самой безответной толпой, с которой я когда-либо общался, — стонал он, — ни разу не похлопали, когда я хотел, чтобы они аплодировали, и почти никогда не смеялись. Им было не по себе со мной, не знаю почему». Вторая, идентичная лекция, прочитанная вечером того же дня, вызвала совершенно иную реакцию. «От первого до последнего слова, — продолжил он, — я делал с ними всё, что мне нравилось; они приняли все мои замечания; технически это было лучше, чем любая лекция, которую я когда-либо читал, в любом году, и с любой долей спонтанности».
Америка не была покорена Мэллори так, как ожидали Кидик или члены комитета Эвереста, но после Вашингтона в прессе появилось больше положительных отзывов, и несколько дней спустя он прочитал еще одну лекцию перед аудиторией в 2000 человек в Филадельфии. Однако агентство Кидика не заметило резкого наплыва заказов. Все, как он продолжал настаивать, зависело от того, что произойдет в Нью-Йорке 4 февраля.
Вернувшись в «Уолдорф», Мэллори продолжал работать над главами для книги об экспедиции 1922 года в перерывах между светскими приемами и встречами с журналистами и агентами прессы. Несколько врачей пригласили его на обед, а затем уговорили пройти в лабораторию, где провели дыхательные тесты и объявили, что жизненная емкость его легких в два раза выше, чем у нормального человека. Другой поклонник, богатый биржевой маклер, у которого был удачный день на хлопковой бирже, пригласил его на дорогой обед в ресторан в пентхаусе, на сорок этажей вверх на скоростном лифте.
Мэллори нравилась энергия ночных городских улиц. В университетском клубе он знакомился с последними книгами и просматривал еженедельный выпуск газеты «Манчестер Гардиан» в поисках политических новостей. Он решил посетить библиотеку Пьерпонта Моргана, где с восторгом обнаружил коллекцию оригинальных писем Джеймса Босуэлла и неожиданно встретил старого друга из Кембриджа, актера Реджинальда Поула, который в то время находился в Нью-Йорке и играл призрака Гамлета на Бродвее. Поул пообещал присутствовать на лекции Мэллори в «Бродхерсте».
Когда приблизилось 4 февраля, Мэллори был приглашен Американским альпийским клубом на торжественный ужин. Пришло 40 человек, и после того, как были произнесены речи и зачитаны отрывки из его разведывательного отчета 1921 года, Мэллори завалили вопросами о проблемах и трудностях Эвереста. «Все прошло достаточно хорошо», — написал он Рут, — но «там не было ничего веселого», и весь вечер они не подавали ничего, кроме воды. Неожиданный момент произошел через несколько часов, когда Генри Шваб, опытный альпинист и будущий президент ААК, взял его с собой в «самый шикарный из нью-йоркских» клубов.
Скорбя, они спустились в пустые подвалы, теперь уставленные шкафчиками, а не винными стеллажами. Затем, к огромному удивлению Мэллори, из одного из шкафчиков появилась бутылка джина, которую вскоре передали бармену, чтобы тот приготовил на подносе коктейль «Том Коллинз». «Quelle vie!» [Вот это жизнь (фр.)] — воскликнул он в письме к Рут. Возможно, сухой закон был не так уж плох.
«Бродхерст» не выходил из головы. «От него зависит все, что касается сообщений для прессы», — нервно написал он. Кидик продолжал пытаться продвигать Мэллори, направляя к нему поток журналистов, но когда газеты были заполнены историями о раскопках Говардом Картером гробницы Тутанхамона в Египте, не всегда было легко разместить статьи о британской экспедиции, которая успешно продвигалась на Эвересте, но не достигла вершины.
Газета «Нью-Йорк Таймс» продолжила вносить свою лепту, опубликовав статью 3 февраля, за день до большой лекции. Заголовок «Альпинист тренируется» гласил, что Мэллори предпочитает поддерживать себя в форме в Нью-Йорке, поднимаясь по лестнице, а не на лифте, и с нетерпением ждет восхождения на «гору Вулворт» перед отъездом из города. На более серьезной ноте, хотя это и не обязательно то, чего хотел комитет Эвереста, статья сообщила читателям, что средства для последующей экспедиции весной 1924 года «более или менее гарантированы».
На следующий день Мэллори наконец-то вышел на нью-йоркскую сцену. Открытый в 1917 году, «Бродхерст» сравнительно недавно появился в театральном мире. Он был немного меньше, чем огромный зал в Филадельфии, где он читал свою последнюю лекцию, но все равно вмещал 1200 человек. Обычно он специализировался на ревю и мюзиклах, но в воскресенье, 4 февраля 1923 года, главным действующим лицом стал Джордж Мэллори. Годом ранее он курсировал между своим домом в Годалминге и Лондоном, готовясь отправиться в Индию и начать первую официальную попытку восхождения на Эверест. Теперь перед ним ставилась совсем другая задача. На кону стояла его гордость, а также надежды комитета Эвереста.
Вечер начался не слишком удачно. Киномеханик пришел с опозданием, и сначала у него не хватило электрического кабеля для питания слайд-проектора. В зале было не так многолюдно, как надеялся Мэллори, но, заглянув на лавки, он увидел сорок членов Американского альпийского клуба, с которыми обедал несколькими днями ранее. Они снова собрались всей толпой, чтобы повидаться с ним, а также он увидел несколько друзей и знакомых. Воодушевленный их присутствием, Мэллори уверенно выступил, сосредоточившись в основном на трех попытках, предпринятых во время экспедиции 1922 года, и продемонстрировав снимки того, что газета «Нью-Йорк Таймс» позже назвала «ужасающими пиками, скалами и ледниками вблизи вершины самой высокой горы в мире». Зрители уходили «в приподнятом настроении, и я говорили очень приятные вещи, когда они уходили», как он позже сообщил Рут.
К сожалению, Генри Шваб не смог угостить нас еще одним коктейлем, но после этого Мэллори и его окружение отправились в местный отель за праздничным мороженым. Реджинальд Поул, прибывший с «подругой-актрисой», сказал ему, что его выступление было безупречным и не могло быть лучше. Мэллори был очень благодарен за комплименты, но, ложась спать в тот вечер, он знал, что, что бы ни думали его друзья, все, что действительно имеет значение — это рецензии в завтрашних газетах.
В Британии соблазнить прессу и привлечь толпу никогда не составляло особого труда. Несмотря на то, что альпинизм все еще оставался относительно элитарным видом спорта, у него было достаточно известных сторонников, чтобы поддерживать его престиж, и уже существовала небольшая, но жизнеспособная «аудитория на диване», которая, хотя и не собиралась посещать Альпы, не говоря уже о Гималаях, охотно покупала книги, читала статьи и посещала лекции.
В США ситуация была иной. В 1900-х годах пресса следила за историей первых попыток восхождения на Денали на Аляске, высочайшую вершину Америки, но альпинизм был гораздо менее популярен, чем в Европе. На Восточном и Западном побережьях было несколько клубов, но очень немногие американские альпинисты совершали восхождения за пределами Соединенных Штатов, и еще меньше, если вообще кто-либо, бывал в Гималаях. Если комитет Эвереста собирался продать свою гору Америке, все зависело от выступления Джорджа Мэллори в «Бродхерсте».
И вот утром 5 февраля, когда он спустился к завтраку, его первым побуждением было не наполнить чашку или нагрузить тарелку, а заглянуть в утренние газеты и прочитать, что там пишут о его выступлении накануне вечером.
Он был разочарован.
На четвертой странице «Нью-Йорк Таймс» был крупный заголовок и треть колонки посвящена лекции, но, как жаловался Мэллори Рут, «все это было превращено в пропаганду против сухого закона», а «Таймс» снова сосредоточилась на тонизирующих свойствах высокогорного бренди, который, как она повторяла, «прекрасно нас взбодрил». Статья заканчивалась заявлением Мэллори о том, что все предвещает новую попытку, но тон был скорее непринужденным, чем эпическим, и финальные слова статьи были следующими: «По словам мистера Мэллори, «большинство тропинок уже пройдено, несколько полезных трюков и крупиц местной информации собраны, и новая попытка, скорее всего, окажется успешной»».
В конкурирующей, но менее читаемой газете «Нью-Йорк Трибьюн» была опубликована более длинная, более лестная статья, в которой описывалось, как Мэллори и другие альпинисты боролись с «почти невероятными препятствиями» и «ужасами лавин», испытывая сильные страдания, пока пробивали себе путь к вершине. Статья в «Трибьюн», восхваляющая его за «непринужденную манеру речи, которая сразу же сделала его другом публики», была всем, что Мэллори и Кидик могли бы пожелать — если бы только она была опубликована в «Таймс». Ассистент Кидика заказал 100 оттисков, чтобы разослать их по потенциальным заведениям и клубам, надеясь, что это все же поможет получить заказы.
На следующий день Мэллори выступил с лекцией в частном клубе недалеко от Нью-Йорка, но после этого, если не считать одиночного мероприятия в Монреале, следующие две недели прошли впустую. Все это выглядело мрачновато, пока он не встретил Бэзила Уильямса, британского историка, преподававшего в то время в Университете Макгилла, который был хорошим другом одного из соседей Джорджа в Годалминге. Мэллори остановился у Уильямса в Монреале и провел выходные с его шестнадцатилетним сыном Джоном, обучаясь катанию на лыжах в домике в лесу. После стольких ночей, проведенных в одиночестве в «Уолдорфе», он был очень рад возможности провести некоторое время в семейном доме.
На Восточном побережье по-прежнему царили жестокие холода. Когда Мэллори добрался до Монреаля, было -23 градуса по Цельсию — настолько холодно, что один из его пальцев, отмороженных на Эвересте, снова начал проявлять признаки обморожения. Лекция прошла хорошо; несмотря на проблемы с неисправным слайд-проектором, аудитория была очень добродушной и благожелательной, что придало Мэллори уверенности в себе.
Когда 13 февраля он вернулся в Нью-Йорк, хороших новостей не было. Хотя агентству удалось назначить новые даты в Бостоне и Толедо, ожидаемого наплыва заказов не было. Как рассказал Кидик Джеральду Кристи, своему коллеге в Лондоне, проблема заключалась не столько в докладчике, сколько в теме. «Мэллори — прекрасный парень и читает хорошие лекции, — писал он, — но американская публика, похоже, не интересуется этой темой». После подсчета всех кассовых сборов выяснилось, что лекция в «Бродхерсте» собрала лишь половину зала. Когда Кидик связался с одним из своих постоянных клиентов, Географическим обществом Чикаго, все, что они предложили — это жалкие $100 за лекцию на тысячу членов. «Говорят, что в Чикаго нет никакого интереса к экспедиции на Эверест», — сетовал он.
Кидик советовал Мэллори отказаться от турне и сразу же вернуться домой, но тот хотел остаться. Хотя в письмах домой он сообщал жене Рут, как сильно скучает по ней, в Америке было еще так много интересного; и даже если публичные выступления были ограничены, ему нравилось выступать и быть в центре внимания. «После лекции примерно половина аудитории стремится пожать руку и произнести небольшую речь. Они действительно умеют говорить приятные вещи и заставляют человека чувствовать себя счастливым», — написал он другу в Англию. В качестве уступки экономии Мэллори освободил свой номер в «Уолдорф Астории» и переехал в более скромный отель «Фландерс» на Западной 47-й улице — обычное место обитания актеров и артистов с номерами за четверть цены.
Отчасти проблема заключалась в бизнес-модели Кидика. «Менеджер самых знаменитых лекторов мира» не хотел снижать цены и предлагать дешевые лекции школам и клубам. Мэллори не был таким разборчивым. Он тоже был материально заинтересован в успехе турне и предпочел бы прочитать как можно больше лекций, даже если бы некоторые из них оплачивались по более низкой ставке. После вычета расходов и получения своей доли Кидик получал 30% от прибыли, а остальные деньги шли в комитет Эвереста. Хотя обычно его называли профессором Чартерхауса, на самом деле он ушел с работы полтора года назад, и его единственным доходом были лекции и случайные платные статьи для журналов. Рут получала от своего богатого отца щедрое пособие в £750 в год (около £37 000 тыс. в пересчете на сегодняшние деньги), но с тремя детьми, кухаркой и няней денег было не так уж много, особенно для пары с относительно дорогими вкусами. Мэллори недавно купили машину — предмет роскоши в 1920-х годах — и строили для нее гараж. Как он признался Рут в письме от 15 февраля: «Мы будем несколько беднее, чем я надеялся». Несмотря на все свои разочарования и постоянные заявления о том, как он тоскует по дому, Мэллори к тому времени уже наслаждался жизнью в Америке и хотел остаться там как можно дольше.
В конце февраля и начале марта заказы наконец-то начали поступать, и он стал «мотаться» из Бостона в Чикаго, из Толедо в Айову. Он совершил вторую поездку в Филадельфию и выступил перед 1200 зрителями в Музее Пенна. Он выступал в Гарвардском союзе и Клубе путешественников в Бостоне; его портрет сделала знаменитый фотограф Хелен Мессингер Мердок; он читал лекции в двух самых престижных учебных заведениях Америки — Дартмутском колледже и школе Святого Павла в Конкорде.
По мере того как продолжалось турне, Мэллори раскрепостился и утратил свою британскую сдержанность и сдержанность в разговорах о восхождении на Эверест. «Это безумное занятие, — сказал он аудитории в Рочестере, — но, думаю, все мы в какой-то степени безумны, и, конечно, в этом есть азарт приключения, который ломает рутину жизни». Через пару недель он вернулся к той же теме в Айове, пытаясь объяснить аудитории, почему стоит постоянно рисковать жизнью и конечностями ради того, что не имеет никакой видимой научной цели. «Вы можете подумать, что мы сошли с ума, но разве порой не все сходят с ума? А безумие часто приносит результат».
Однако самым важным событием его американского турне стала не лекция или речь, а интервью с неназванным журналистом, которое появилось в газете «Нью-Йорк Таймс» в воскресенье, 18 марта 1923 года. Под жирным заголовком «Восхождение на Эверест — работа для суперменов» он начинался с простого вопроса «Почему вы захотели подняться на Эверест?» и столь же лаконичного ответа: «Потому что он там». За столетие, прошедшее с момента первой публикации, ответ Мэллори стал одной из самых известных цитат в истории исследований, если не самой известной. Его повторяли все — от коллег-альпинистов до Джона Ф. Кеннеди в его знаменитой речи в Университете Райса, посвященной американской космической программе.
Некоторые комментаторы сомневаются, действительно ли Мэллори сказал это, или спрашивают, что на самом деле означает эта фраза. Была ли фраза «Потому что он там» умной фразой, придуманной репортером, или ответом скучающего оратора, отчаянно пытающегося отмахнуться от вопроса, который ему задавали уже много раз, и добраться до бара? Такое возможно (хотя в разгар сухого закона большинство баров вряд ли были привлекательной перспективой), но, глядя на все его публикации в американской прессе в 1923 году, более вероятно, что Мэллори действительно сказал это — и сказал серьезно. Это была четвертая статья о нем в «Нью-Йорк Таймс» и, безусловно, самая длинная. Если первые три были склонны к легкомыслию, концентрируясь на бренди и конфетах, то эта гораздо серьезнее, позволяя ему говорить как о своей философии, так и о тонкостях подъема и спуска с Эвереста.
Голая простота «Потому что он там» перекликается с суровостью «Какой толк от восхождения на Эверест? Никакого» — риторический вопрос, с которого он часто начинал свои лекции. И, как он объяснил далее, это выкристаллизовало один важный аспект его подхода к Эвересту и его потребности в восхождении на него: «Его существование — это вызов. Ответ инстинктивен, я полагаю, это часть стремления человека покорить вселенную».
Начиная с детских восхождений на церковные башни и школьные стены и заканчивая первыми настоящими альпинистскими приключениями в Альпах и Северном Уэльсе, Мэллори всегда инстинктивно тянулся к испытаниям, особенно вертикальным. Как он показал в 1922 году, он был очень конкурентоспособен и хотел не просто подняться на Эверест, но и стать первым человеком, который сделает это. Идея о том, что человечество стремится овладеть Вселенной и поэтому его как магнитом тянет к Эвересту, неоднократно повторялась сэром Фрэнсисом Янгхазбендом, председателем комитета Эвереста, но Мэллори сделал еще один шаг вперед, утверждая, что как альпинист он буквально чувствовал себя вынужденным сделать это. «Я полагаю, что мы поднимаемся на Эверест, — написал он в одной из записей лекций, — потому что — одним словом — мы не можем этого не сделать».
Хотя эта последняя статья в «Нью-Йорк Таймс» неоднократно появлялась под довольно грубым заголовком «Восхождение на Эверест — дело рук настоящего мужчины», она получила наибольшее распространение из всех статей Мэллори, появившихся той весной в американских газетах. Новая реклама пришла слишком поздно, чтобы он мог продлить свое пребывание, но последние несколько недель его турне были одними из самых напряженных и приятных. Он посетил Принстон, провел три «диких дня» в Нью-Йорке, а затем вернулся в Бостон, где выступил перед тысячной аудиторией в «Джордан Холл» — заключительная лекция, которая стала прямым результатом «ажиотажа», вызванного его предыдущим появлением в городе.
За три дня до посадки на корабль «Саксония» для возвращения в Британию Мэллори радовался освобождению от толпы, рассказывая своей бостонской аудитории, что единственный способ быть по-настоящему уверенным в достижении вершины — это «выстрелить туда» в качестве человеческого пушечного ядра. На более серьезной ноте он говорил о важности улучшения кислородного комплекта и о том, что необходимо разбить последний лагерь на 610 метров ближе к вершине, чем их последний лагерь в 1922 году. С лучшим оборудованием и более высокой стартовой площадкой, утверждал он, в следующий раз у них действительно будет шанс добраться до цели.
Размышляя о своем возвращении, Мэллори рассказал Рут, что поездка ему понравилась, и он изменил свое прежнее мнение об американцах. Соединенные Штаты были «очень интересными», и теперь он разглядел скромность и смирение за порой наглым фасадом их граждан. Что касается Америки, то и она в конце концов прониклась симпатией к Мэллори, несмотря на его вальяжный британский акцент и первоначальную сдержанность и нежелание делать сенсации.
Вернувшись в Британию, Мэллори знал, что его лекции, скорее всего, всегда будут встречать более восторженный прием, но он не был так уверен в своем будущем, как могло показаться. Комитет Эвереста задолжал ему около £180 за его предыдущие выступления в Великобритании, и он ожидал еще £250 от своего американского турне — в общей сложности около £21 тыс. в сегодняшних деньгах за шесть месяцев публичных выступлений. Кроме этих денег и небольшой суммы от статей в журналах, других поступлений у него не было. Правда, он только что написал несколько глав для готовящейся к изданию книги об Эвересте 1922 года, а также несколько глав для официального разведывательного отчета 1921 года, но, зная, насколько скуп комитет Эвереста, ему пришлось бы серьезно побороться, чтобы получить хоть какие-то деньги.
Что касается повторного восхождения на Эверест, то, несмотря на то, что он уже несколько месяцев ни о чем другом не говорил, он испытывал двойственные чувства по поводу возвращения. Посадив Мэллори на гору, он думал только о том, как добраться до вершины, но скалолазание было не единственной страстью в его жизни. Если он собирался когда-нибудь стать профессиональным писателем, основать прогрессивную школу или изменить мир к лучшему, ему придется остаться дома с женой, детьми и друзьями и покончить с постоянными разъездами. Он любил альпинизм и чувствовал магнетическое притяжение к Эвересту, но как человек, побывавший там дважды, он знал, что шансы добраться до вершины невелики, а шансы погибнуть или просто потерять много времени — гораздо выше.
Но это было еще не все. Хотя во время его путешествия по США американские газеты часто писали о том, что Мэллори в своей последней попытке достиг высоты 8301 метров, с трудом поднимаясь вверх с кислородным баллоном на спине, на самом деле ни то, ни другое не было правдой.
В 1922 году Мэллори вообще не пользовался кислородом, и честь покорения самой большой высоты на Эвересте досталась его великому сопернику, второму «Джорджу» из команды 1922 года: Джорджу Инглу Финчу. Если Мэллори был «золотым мальчиком» комитета Эвереста, то Финч был его черной овцой — напористый, иногда резкий ученый австралийского происхождения, который часто, и вполне обоснованно, чувствовал себя ущемленным поведением своих товарищей по команде. Мэллори возглавил первую попытку покорения вершины, достигнув 8230 метров, но Финч сделал еще больше, поднявшись метров на 70 выше и на несколько сотен метров ближе к вершине вместе с Джеффри Брюсом, начинающим альпинистом, которого он сопровождал при подъеме и спуске с горы. Каждый раз, когда американские газеты печатали, что Мэллори достиг 8301 метров на Эвересте, он должен был знать, что на самом деле это рекордная высота Финча, а не его.
В некоторых из ранних британских лекций Мэллори был прямо противопоставлен Финчу: один представлял «науку», другой — «дух». Скорее всего, и его, и Финча пригласят вернуться в 1924 году, но сможет ли он выдержать борьбу и внимание к себе? Готов ли он, как его просили в 1921 году, разделить с Финчем палатку, реальную или метафорическую?
«Мне все равно, с кем ее разделить, — ответил он, - лишь бы мы добрались до вершины». Но следующие несколько месяцев окажутся куда более сложными и непредсказуемыми, чем предполагал Джордж.
3. Два Джорджа
В 16:00 22 марта 1923 года, пока Мэллори находился в Бостоне, готовясь к очередному раунду интервью для прессы, комитет Эвереста собрался в Альпийском клубе на Савиль Роу в Мейфэре. В качестве председателя выступал Норман Колли, уважаемый профессор химии в Университетском колледже Лондона; среди других участников были лорд Рональдшей, бывший губернатор Бенгалии и нынешний президент Королевского географического общества, сэр Фрэнсис Янгхазбенд, знаменитый солдат и исследователь, и подполковник Чарльз Говард-Бэри, человек, возглавивший разведку на Эвересте в 1921 году. Необычно, что оба секретаря, Сидней Спенсер и Артур Хинкс, тоже присутствовали, возможно, потому, что это была первая встреча за три месяца и предстояли важные дела.
Сегодня альпинизм — это частное дело. По большому счету, любой человек может взобраться на любую гору; все, что ему нужно, — это достаточно денег, чтобы содержать себя, и достаточно навыков и энергии, чтобы добраться до вершины. Для восхождения на большинство гор в Гималаях необходимо получить разрешение и заплатить «пиковый сбор», но для восхождения в Альпах не нужно платить вообще ничего. В случае с Эверестом подавляющее большинство людей присоединяются к коммерческой экспедиции, где весь персонал и транспорт организованы заранее, и выкладывают около £50 тыс., чтобы стать частью специальной команды, в которой каждый рассчитывает добраться до вершины.
Артур Хинкс, почетный секретарь Комитета Эвереста.
Фрэнсис Янгхазбенд, председатель Комитета Эвереста.
С 1920-х по 1950-е годы все было совсем иначе. Гималайский альпинизм был настоящим командным видом спорта, где несколько альпинистов работали вместе, чтобы доставить одного или двух из своей группы на вершину. Как правило, им не приходилось платить за привилегию участвовать в экспедиции, но они также не могли контролировать персонал и организацию экспедиции. В случае с Эверестом ранние британские экспедиции управлялись сначала комитетом Эвереста, а затем, после Второй мировой войны, Объединенным гималайским комитетом.
Цель обоих органов заключалась в организации и финансировании сложных и дорогостоящих мероприятий. В первую очередь комитет работал за кулисами, получая официальные разрешения и собирая деньги. Они отбирали альпинистов, закупали необходимое снаряжение и поддерживали связь с прессой до и во время экспедиции. Когда они достигли Эвереста, можно было ожидать, что старшие члены команды, такие как Джордж Мэллори, будут играть главную роль в принятии решений, но до этого все решал комитет.
В его состав вошли «великие и добрые» из двух организаций: Королевского географического общества и Альпийского клуба. КГО было больше, имело более престижный адрес и более именитых покровителей, но обе организации были очень хорошо связаны с британским истеблишментом. Как однажды выразился Мэллори: «Выступая как член Альпийского клуба, я должен описать его как ассоциацию людей, которые лазают по горам, а Королевское географическое общество — как ассоциацию людей, которые хотят, чтобы на них поднимались».
В 1921 году разведка была заявлена как экспедиция двойного назначения, две цели которой заключались в составлении карты географии и геологии района Эвереста и разработке способов восхождения на гору. Последующие экспедиции должны были быть исключительно альпинистскими и, следовательно, в значительной степени контролироваться Альпийским клубом, но КГО не планировало отказываться от контроля над работами.
Публичное лицо комитета, сэр Фрэнсис Янгхазбенд, был квинтэссенцией викторианской эпохи, человеком действия, с редеющими волосами, огромными усами и темными напряженными глазами. Он родился в Британской Индии в 1863 году в семье военного и провел несколько десятилетий, исследуя и путешествуя по Центральной Азии. В 1880-1890-х годах он прошел 1930 километров по пустыням Китая, впервые пересек легендарный перевал Мустаг, ворота на К2 и в горы Каракорум, исследовал Ладакх и отдаленный город Кашгар. Позже, в 1903 году, он возглавил не слишком благородное британское вторжение в Тибет.
Янгхазбенд был одним из первых, кто заявил о своем стремлении взойти на Эверест. В 1893 году он вместе со своим другом и сослуживцем Чарльзом Брюсом разработал план покорения самой высокой горы в мире на поле для игры в поло в Читрале на Северо-Западной границе. В то время ни тибетское, ни непальское правительство не хотели пускать иностранных альпинистов в свою страну, но когда несколько десятилетий спустя Британия наконец получила разрешение от Далай-ламы, неудивительно, что Янгхазбенд оказался в первых рядах небольшой группы людей, которые сделали это. Получив официальное разрешение в 1920 году, Янгхазбенд выступал с речами, угождал чиновникам и обхаживал прессу, чтобы собрать достаточно денег на экспедицию, которая должна была дать человечеству «больше гордости и уверенности в себе и в своей борьбе за превосходство над материей».
Янгхазбенд был главным барабанщиком, но в повседневной жизни самый важный член комитета был гораздо менее заметен: объединенный секретарь Артур Хинкс. Получив образование астронома в Кембридже, он стал секретарем Королевского географического общества в 1915 году. Высокий, безбородый и довольно грузный, он был человеком, который любил все контролировать и не терпел дураков. Теоретически он был всего лишь администратором, но Хинкс был главным организатором и автором писем — человеком, который доводил дела до конца.
22 марта на повестке дня стояли такие важные вопросы, как выбор и руководство новой командой на 1924 год, а также нечто гораздо более постыдное: растрата, или «дефалькация», как это причудливо описывалось в протоколе заседания, значительной части драгоценных средств комитета Чарльзом Эриком Томпсоном, бывшим клерком RGS.
Томпсон был принят на работу в 1922 году, сначала в качестве стенографиста. Тот факт, что он был выходцем из Ассоциации по трудоустройству бывших офицеров, но никогда не был офицером, не вызвал излишнего беспокойства. Он казался трудолюбивым работником, и вскоре его повысили до помощника бухгалтера, а затем и до кассира. Он никому не сказал, что недавно бросил жену и двоих детей и поселился с любовницей в Челмсфорде в Эссексе.
Его воровство началось с малого — с £10, украденных из мелкой наличности, но постепенно он брал все больше и больше, пока, как позже заявил судья, не украл £1400 (около £70 тыс. в современных деньгах). Хотя позже в суде он отрицал, что растратил деньги на пари и гулянки, его приговорили к двенадцати месяцам «таких каторжных работ, какие он был в состоянии выполнить».
Среди альпинистов Хинкс и комитет были известны своей скупостью, однако Томпсону было легко похитить средства экспедиции, поскольку финансовое управление было невероятно небрежным. Теоретически все чеки на экспедицию на Эверест должны были подписывать и заверять казначей КГО, банкир Эдвард Сомерс-Кокс, и капитан Джей Э. К. Итон, коллега Хинкса по Альпийскому клубу. На практике это случалось редко, и надзор за счетом был очень слабым.
Единственным утешением для комитета стало то, что после тщательной проверки выяснилось, что Томпсон украл чуть больше £700, то есть примерно половину того, в чем его обвиняли, но, учитывая, что с деньгами было туго, а турне Мэллори по США прошло не так хорошо, как они надеялись, это все равно оставляло огромную дыру в их финансах, особенно на фоне планирования экспедиции 1924 года.
В последние годы стало привычным описывать экспедиции 1920-х годов как «великие имперские жесты», но было бы ошибкой считать, что они напрямую финансировались британским правительством. Британская армия предоставила часть персонала и материально-техническую поддержку, но основная часть средств поступала от членов Альпийского клуба и КГО, дополненная небольшими пожертвованиями от широкой общественности и средствами, собранными за счет лекций, фильмов и продажи прав на издание газет. В конце концов казначей комитета Сомерс-Кокс с позорным лицом предложил вернуть половину украденных Томпсоном денег, но средства экспедиции все еще оставались на уровне £350.
Планирование второй попытки началось практически сразу после того, как в июле 1922 года было объявлено о провале предыдущей экспедиции. Изначально комитет хотел отправить новую команду в 1923 году, и пятидесятидевятилетний Янгхазбенд даже предложил отвезти все запасы в базовый лагерь, но с течением времени комитет начал сомневаться, что сможет собрать достаточно денег или найти достаточно сильных кандидатов. Им удалось получить разрешение на еще одну попытку от тибетского правительства, но они решили отложить ее до 1924 года, надеясь, что к тому времени будет собрано достаточно денег. По оценке Хинкса, экипировка и поддержка каждого европейского альпиниста обошлась бы примерно в £1 тыс., что удивительно похоже на сегодняшнюю стоимость с учетом инфляции.
Комитет не хотел повторять всеобщее обращение к публике или своим товарищам, которое они сделали в 1921 году. Вместо этого они надеялись, что скоро поступят гонорары за книги и значительная прибыль от британских лекций и фильма об экспедиции. А пока самым важным вопросом было заняться подбором новой команды.
Хотя официально он и не был назначен, все предполагали, что генерал Чарльз Брюс снова станет главным. Брюс, как и Янгхазбенд, был типично британской фигурой, одновременно крупной и величественной, чем кто бы то ни было. Крепкий, усатый и очень сильный, он был четырнадцатым ребенком барона Абердара. Получив образование в Хэрроу, а затем в Рептоне, он в 1888 году поступил на службу в Британскую индийскую армию и провел несколько десятилетий в Пенджабе, патрулируя северные и северо-западные границы, после чего был тяжело ранен в Галлиполи в 1915 году.
Как альпинист Брюс был постоянным посетителем Альп и одним из самых опытных гималайских путешественников той эпохи. Он побывал на Нанга-Парбат в составе последней экспедиции Альберта Маммери в 1895 году, исследовал Каракорум, а затем и Нанда-Деви, самую высокую гору Индии. В свои пятьдесят с небольшим он был слишком стар, чтобы подниматься на Эверест, но в 1922 году он совершил образцовый поход через Тибет в базовый лагерь и доказал, что пользуется такой же популярностью среди шерпов и носильщиков бхотиа, как и среди солдат гуркхов, которыми он столько лет командовал. Он был именно таким человеком: непальцем, который любил и пошутить, и выпить; рассказчиком и острословом, который любил рассказывать небылицы не хуже грубых историй.
Бюрократ Артур Хинкс относился к Чарли Брюсу с некоторой опаской. В прошлом у них были стычки, но к 1923 году Брюс стал «частью мебели». Единственное, что вызывало сомнение в его лидерстве, — пройдет ли он медицинское обследование на Харли-стрит или его раны и печень — такая большая, что, как он шутил, для ее переноски нужны два мальчика — исключат его. Брюс, который в течение последних трех лет возглавлял ассоциацию территориальных вооруженных сил Уэльса, явно хотел вернуться к новому восхождению и уже начал подбирать альпинистов, которые отправятся с ним.
В верху списка оказались трое мужчин, совершивших первую попытку покорения вершины в 1922 году — Джордж Мэллори, Говард Сомервелл и Эдвард Нортон. Брюс, как и другие более опытные члены команды 1922 года, очень критически относился к Мэллори в конце экспедиции, обвиняя его в недальновидности в гибели семи носильщиков во время схода лавины, которая помешала третьей попытке. «Он — большой молодец, но забывает свои ботинки по любому поводу», — написал он в конфиденциальном отчете. В последующие месяцы Брюс простил Мэллори, но вопрос о том, чтобы сделать его лидером или даже заместителем команды альпинистов 1924 года, не стоял. Вместо него эту роль получил Нортон, высокопоставленный армейский офицер, которого Брюс назвал «открытием» 1922 года. Другим альпинистом, который произвел на него наибольшее впечатление, был Сомервелл, хирург из Озерного края, которого Брюс назвал «прекрасным ходоком».
В его первоначальный список также входили племянник Джеффри, офицер полка гуркхов, и два «новых парня»: геолог Ноэль Оделл, имевший большой опыт работы в Альпах, и Бентли Битхэм, школьный учитель из Дарема. Самым интересным и сложным в этом списке был Джордж Финч. В конце экспедиции 1922 года Брюс назвал его «вероятно, лучшим человеком на снегу и льду в экспедиции», но, хотя Финча пригласили присоединиться к команде и стать членом Альпийского клуба, он так и не смог в нее вписаться.
Финч был австралийцем по происхождению, но получил образование и научился скалолазанию в Швейцарии. В отличие от Мэллори и других бывших школьников и солдат в команде, которые делали то, что им говорили, Финч был напорист и независим. Он очень быстро вступил в конфликт с Артуром Хинксом, с которым у него была сильная взаимная антипатия. В 1921 году Финч первоначально был выбран для участия в разведке, но в последний момент его участие отклонили, предположительно, по медицинским показаниям. В 1922 году его пригласили принять участие в восхождении, но из-за своего научного образования он быстро стал чемпионом команды по кислороду и был высмеян другими членами команды, а также Хинксом, который однажды заявил, что «кислород используют только гнилые люди».
Базовый лагерь Эвереста, 1922 год. Джордж Финч в своей специально разработанной пуховой куртке.
Несмотря на все колкости, Финч доказал, что находчив и трудолюбив. Помимо ухода за кислородными аппаратами, он разработал прототип пуховой куртки, нашел способ ламинирования карт, сделал и проявил сотни фотографий. Другие члены команды смеялись над его мягким пальто, пока не поняли, что оно гораздо теплее, чем их твиды и шерсть. Что касается кислорода, то Мэллори, например, отказывался участвовать в тренировках Финча и презирал его использование, пока Финч не побил его рекорд высоты на 70 метров, и тогда Мэллори начал проявлять интерес. Он пригласил Финча присоединиться к нему в обреченной на провал третьей попытке, но, не имея времени на восстановление сил, Финч был слишком измотан, чтобы принять участие, и вынужден был досрочно сойти с дистанции.
Вернувшись в Англию, Финч прочитал около восьмидесяти лекций для комитета Эвереста осенью 1922 года и весной следующего года. Пока Мэллори путешествовал по восточному побережью США, Финч повез историю Эвереста в Уоркингтон, Харидж и Хаддерсфилд. Как и Мэллори, он был уверенным в себе и популярным лектором. В архиве комитета Эвереста сохранилось несколько писем от заведений, которые были настолько довольны его выступлением, что отказались от собственных расходов и решили предложить комитету Эвереста полную выручку.
Несмотря на все это, «проблема» Финча заключалась в том, что он был слишком напорист и самоуверен и мог быть высокомерным и резким. Чарли Брюс восхищался его инженерными способностями и альпинистскими доблестями, но он никогда не испытывал к нему симпатии. Отправляя свой первоначальный список Сиднею Спенсеру, секретарю Альпийского клуба, Брюс сделал пометку рядом с его фамилией: «Финч: мне очень жаль это говорить».
Со своей стороны, Финч никогда не пытался заискивать перед комитетом или другими альпинистами, хотя он явно рассчитывал попасть в команду 1924 года. Когда Мэллори спросил, не может ли он взять несколько копий его фотослайдов для своих лекций, Финч отказал, сказав ему довольно покровительственно: «Мой стиль чтения лекций, как вы, возможно, знаете, существенно отличается от вашего и, помимо всего прочего, выбран так, чтобы наилучшим образом продемонстрировать мои слайды».
В одном вопросе они с Мэллори были согласны: деньги.
Членами Альпийского клуба и Королевского географического общества были в основном представители среднего и высшего класса. Восхождение — дорогой вид спорта, требующий времени и денег, а Артур Хинкс часто вел себя так, словно все потенциальные восходители на Эверест были независимыми богачами. В 1921 году он неохотно выдал альпинистам пособие на одежду, но отказал, когда Чарльз Брюс попросил стипендию для оплаты его труда. В том году лидерство перешло к Чарльзу Говарду Бэри, богатому англо-ирландскому аристократу, который предложил оплатить свои расходы.
Финч и Мэллори, несомненно, принадлежали к среднему классу, но ни один из них не был богат. Отец Мэллори, преподобный Герберт, был часто перегружен работой и не имел много свободных денег для своих детей. Финч родился в обеспеченной семье и получил хорошее образование, но большая часть его наследства была вложена в имперскую Российскую железную дорогу. После революции 1917 года его российские акции ничего не стоили, а чтобы еще больше усложнить ситуацию, он недавно женился в третий раз и должен был выплачивать алименты. До того как присоединиться к команде Эвереста в 1922 году, Финч регулярно читал лекции о своих восхождениях, чтобы получить дополнительную зарплату в университете. Он был счастлив читать лекции по поводу Эвереста для комитета, но не был так счастлив от предложенной ему доли прибыли.
Осенью 1922 года он спорил с Хинксом о гонорарах за лекции, и хотя они пришли к соглашению, весной 1923 года возникли новые разногласия, когда Финчу предложили выступить с серией лекций в Швейцарии, на его старой родине. Хинкс их не одобрил. Фильм об экспедиции 1922 года должен был выйти в прокат на континенте, и Хинкс отказался, утверждая, что лекции Финча будут конкурировать с фильмом и обесценят его, а контракт, который все подписали в 1922 году, запрещал ему читать лекции без одобрения комитета. Финч не отступал, подбадриваемый сообщениями своих швейцарских друзей, которые были уверены, что он получит хорошую аудиторию.
Пока Финч воевал с Хинксом, у Мэллори были свои денежные проблемы. Его жена Рут продолжала получать ежегодное пособие от своего богатого отца, но у самого Мэллори не было никаких определенных карьерных перспектив, кроме фантазий о работе, как он говорил своей сестре, в «небольшом провинциальном университете». Затем, как гром среди ясного неба, вскоре после своего возвращения из США, появился Артур Хинкс в роли невероятной феи-крестной.
В марте 1923 года Хинкс столкнулся со своим старым другом, преподобным Дэвидом Кранаджем, который в то время занимал должность директора по внешним исследованиям в Кембриджском университете. Кранадж сказал Хинксу, что ищет нового динамичного коллегу для чтения вечерних лекций и организации летних школ. Хинкс предложил кандидатуру Мэллори, и уже через месяц тот получил работу, обойдя множество конкурентов с более высокой квалификацией.
Мэллори был вне себя от радости. Там не только предлагали хорошую начальную зарплату в £500 — больше, чем он когда-либо зарабатывал в качестве школьного учителя — но и была идеальная для него работа: преподавание взрослым в совместном предприятии престижного университета и Рабочей образовательной ассоциации. Должность на заочном отделении в Кембридже вернула бы его в город, который он хорошо знал и где жили несколько очень хороших друзей, а для фабианского протосоциалиста распространение образования среди рабочих классов казалось достойным предприятием. Через шесть недель он приступил к работе и переехал во временное жилье в Кембридже, где в перерывах между лекциями и днями, проведенными в офисе, занимался поиском жилья, планируя осенью перевезти Рут и их троих детей.
Была только одна проблема, но она была очень серьезной: Эверест.
Мэллори только что вернулся из Америки, где провел три месяца, рассказывая о следующей экспедиции, а до этого почти год добирался до самой горы и обратно. В глазах общественности он был «мистером Эверестом». Всего через несколько недель после согласия на работу в Кембридже его попросили выступить на ежегодном ужине КГО и произнести тост за президента. «Общество собирает нас вместе, — заявил он, — прежде чем отправлять новую экспедицию». Его слова, однако, скрывали двойственное отношение к Эвересту, которое было как никогда глубоким.
В 1921 году Джеффри Уинтроп Янг приложил немало усилий, чтобы убедить Мэллори подписаться на участие в разведке, утверждая, что это привлечет к нему внимание общественности и даст ему «ярлык», который может пригодиться для реализации других его амбиций. Теперь, летом 1923 года, эта стратегия начала приносить плоды благодаря работе в Кембридже. «Мало что, — писал Янг, узнав о назначении Мэллори, — могло бы доставить мне больший восторг!» Его большой друг Дэвид Пай, ныне сосед по дому в Кембридже, заметил, как он повзрослел: «Казалось, он обрел совершенно новое спокойствие, избавился от прежнего нетерпения, ненависти к осторожности и глупости, обрел мягкость и сочувствие».
Ставки были как никогда высоки: Мэллори получил работу в университете, о которой всегда мечтал, и после двух лет практически безостановочных путешествий с нетерпением ждал возможности провести этот год с женой и тремя маленькими детьми. Он любил садоводство, английскую сельскую местность и возможность смоделировать новый семейный дом. Его впечатляли студенты, с которыми он сталкивался на своих вечерних лекциях, «молодые люди и девицы из разных слоев общества между учителями и мастерами сапожного дела». Неужели он мог бросить их, свою семью и друзей еще на полгода ради ничтожного шанса достичь вершины Эвереста?
Один из интригующих выводов о том, что думал Мэллори в этот момент, пришел из совершенно неожиданного источника: коллекции из десяти писем, которые он написал Марджори Холмс, девятнадцатилетней учительнице из Йоркшира, и о которых стало известно в 2015 году, когда они были проданы на аукционе Бонэмс за £12,5 тыс. Пара никогда не встречалась, но в конце 1922 или начале 1923 года они начали регулярно переписываться, их письма представляли собой странную смесь эпистолярной романтики, перемежающейся с отеческими советами, отступлениями об искусстве написания писем и обсуждениями будущей карьеры Марджори. Неизвестно, что послужило началом переписки, и ни одно из ответных писем Марджори к Джорджу не сохранилось, но на сегодняшний день эта переписка особенно интересна, поскольку Марджори не принадлежала к его профессии или кругу общения, и он мог быть с ней абсолютно откровенным в некоторых вопросах.
В одном из писем, датированном 26 мая 1923 года, незадолго до переезда Мэллори в Кембридж, он рассказал ей о том, что его новая работа заставит его путешествовать по Англии, и что, хотя она вызвала некоторые душевные терзания и раздражение, «я убежден, что это та работа, которая мне нужна». По его признанию, было трудно вырвать Рут из дома и заставить ее покинуть Годалминг, где по-прежнему жили ее отец и сестры, но это было «приключение» иного рода. Он добавил: «Надеюсь, я не стану для вас менее интересным, если, как это теперь кажется вероятным, не отправлюсь снова на Эверест — но я могу продолжать нравиться вам и в этом случае».
По иронии судьбы, Мэллори, который втайне сомневался, что когда-нибудь вернется, был приглашен в специальный подкомитет Альпийского клуба, чтобы помочь выбрать новую команду для восхождения на Эверест. 1 мая подкомитет представил свои первые официальные рекомендации с именами, которые повторяли первоначальный список Чарли Брюса: Джордж Мэллори, Говард Сомервелл, Эдвард Нортон или его брат Джек, а также двое новичков — Ноэль Оделл и Бентли Битхэм. Одно имя не было включено: имя великого соперника Мэллори, Джорджа Финча.
Мысль о том, что человек, который поднялся на гору в 1922 году, был экспертом по кислороду в команде и считался одним из лучших альпинистов Европы, не может быть включен в список, кажется довольно удивительной, но она кое-что говорит о политике и предрассудках той эпохи. Несмотря на то, что он с отличием служил в Королевском корпусе армейского ордена и был высоко оценен в Имперском колледже в Лондоне, Финч был слишком другим, слишком «иным», возможно, слишком австралийским, чтобы его приняли, несмотря на все его достоинства.
Однако игра еще не была закончена. Примерно через месяц, в начале июня, обоих Джорджей пригласили выступить перед комитетом Эвереста, чтобы привести аргументы за и против кислорода. Несмотря на то, что в 1922 году Финч доказал его ценность, он по-прежнему вызывал разногласия. Помимо споров о «спортивной» этике использования «искусственных вспомогательных средств», раздуваемых не альпинистом Хинксом, были и другие, более прагматичные возражения: кислородные комплекты были примитивны по конструкции, тяжелы и неудобны для ношения во время восхождения. Их использование значительно усложняло логистику любой попытки, поскольку большое количество кислородных баллонов нужно было нести в базовый лагерь и далее на гору.
Финч, конечно, все еще был в большом фаворе. Он выступал за использование кислорода с высоты 6400 метров и утверждал, что большое количество баллонов должно быть доставлено в лагерь на Плече — точке на высоте около 8382 метра, где Северный хребет пересекается с Северо-Восточным хребтом. С этого отвала участники восхождения отправлялись на вершину, снабженные достаточным количеством кислорода, чтобы добраться туда и обратно.
Мэллори придерживался другой позиции, утверждая, что хорошо акклиматизированные альпинисты могут достичь вершины без дополнительного кислорода или с минимальным его количеством на самом последнем этапе. Встреча закончилась без каких-либо определенных выводов, но вскоре разногласия Финча с Мэллори по поводу кислорода перешли в разряд академических, когда его во второй раз выгнали из команды.
Последней каплей стали продолжающиеся споры по поводу предложенных Финчем лекций в Швейцарии. Изначально он был рад выступать под эгидой комитета, делясь с ними любой прибылью, но после того, как Хинкс наотрез отказался разрешать ему выступать, Финч решил все равно выступить.
С точки зрения Финча, это было вполне разумно. За последний год он очень много работал и, несомненно, собрал столько же средств, сколько и все остальные. Он написал главы и предоставил фотографии для книги об Эвересте 1922 года, не получив за это никакой оплаты, и провел множество официальных лекций. Кроме того, он сыграл важную роль в создании кислородного аппарата в 1922 году и предложил продолжить работу над ним для следующей экспедиции. Он был категоричен в том, что его швейцарские лекции — это частное дело, не требующее официального одобрения.
Итак, после нескольких месяцев препирательств, 28 июня 1923 года Финч отправил Хинксу письмо, в котором сообщал, что обратился к юристу и больше не будет связан контрактом, который подписал в 1921 году. Если Хинкс или комитет Эвереста возражают, то им следует связаться с его адвокатами, господами Уорреном, Мертоном, Миллером и Фостером.
Письмо, как и следовало ожидать, вызвало бурную реакцию. Хинкс был в отпуске, но вскоре письмо дошло до Сиднея Спенсера, его коллеги по Альпийскому клубу, а затем и до Чарли Брюса, как раз в тот момент, когда он готовился к отъезду на восхождение в Альпы. Брюс был в ярости. 30 июня он ответил Спенсеру яростным письмом, в котором осуждал Финча и его действия: «Он уже порвал его. У меня есть одна компенсация за все, и я думаю, что этот поступок с его стороны недвусмысленно исключает его из участия в следующей экспедиции… Что за свинья этот человек — теперь я сожалею о том, что пришлось приглашать его в Альпийский клуб».
Как и большинство других документов того периода, касающихся чего-либо спорного и потенциально неудобного, это письмо было впоследствии изъято из основного архива комитета Эвереста Томасом Блейкни, помощником секретаря Альпийского клуба. В настоящее время оно хранится в личных бумагах Блейкни в Британской библиотеке.
Письмо также показали другу Финча, Перси Фаррару, уважаемому альпинисту и бывшему члену комитета Эвереста. Он всегда поддерживал Финча, но его тоже шокировал его тон, и он убедил его отозвать свое первое письмо и повторно направить просьбу в более мягких тонах, убрав все упоминания об адвокатах. Когда вернулся Хинкс, он прислал длинный и подробный ответ, в котором повторил свое утверждение, что первоначальный контракт, который подписал Финч, обязывал его следовать правилам комитета Эвереста до тех пор, пока на гора не будет покорена, и этот пункт показался Финчу совершенно необоснованным.
Этот аргумент не был беспрецедентным. Обычно с участниками экспедиций заключались контракты, жестко ограничивающие их «медийную» деятельность. Разведка была дорогостоящим бизнесом, и организаторы рассчитывали использовать гонорары от книг и лекций для финансирования экспедиции. Однако в данном случае нельзя не посочувствовать Финчу. Он сделал все, что мог, для команды, и его стало раздражать нежелание Хинкса прогибаться. Спор шел не только о деньгах, но и о контроле. Хинкс и комитет хотели не только получить свою долю доходов, они хотели определять, когда и где члены команды будут читать лекции об Эвересте. Как писал Фаррар в письме к Спенсеру в Альпийский клуб, бюрократическая неуступчивость Хинкса должна была нанести урон «людям с независимым духом».
Летом Финч отправился в Швейцарию. Вместе с друзьями он поднялся на северную вершину Дент-д'Эренс — тогда это считалось достаточно смелым восхождением, чтобы о нем написали в «Таймс» — и продолжил читать обещанные им лекции. Одно время он жил в одном отеле с Чарли Брюсом. Можно только представить, какая там была атмосфера.
Перед самым возвращением в Лондон Финч снова написал Хинксу из Цюриха, подтверждая свою готовность читать лекции для комитета, хотя к тому времени он уже знал, что не вернется на Эверест. Он закончил свое письмо на пронзительной ноте: «Я косвенно понимаю, что по причинам, несомненно, достаточным для комитета, меня не пригласят в следующую экспедицию, несмотря на относительный успех, достигнутый моей группой, и мои последующие весьма добровольные услуги в связи с усовершенствованием кислородного аппарата».
Невозможно узнать, что думали об этом другие альпинисты. Нет никаких сведений о том, что кто-то боролся за интересы Финча или одобрял его изгнание, за исключением другого письма, которое сейчас также хранится в архиве Блейкни в Британской библиотеке. Это письмо от Элис Баллок, американской жены Гая Баллока, который был партнером Мэллори по восхождению на Эверест в 1921 году.
В 1960 году дневник экспедиции Баллока был опубликован в «Альпийском журнале», что вызвало ряд писем между его вдовой Элис и Блейкни, который также был помощником редактора «Альпийского журнала». Элис Баллок довольно негативно относилась к Мэллори, потому что, по ее словам, ее муж считал, что во время разведки он «неоправданно рисковал с их еще не обученными шерпами», и не очень хорошо воспринимал критику. Что касается отношений Мэллори и Финча, то она сделала откровение: «Во время второй экспедиции Финч, как химик-физиолог, считал, что Мэллори не знает, о чем говорит, высказывая свое мнение об использовании кислорода на больших высотах. В результате, по собственному заявлению Мэллори, когда готовилась третья экспедиция (1924), Мэллори отказался в нее входить, если в ее составе будет Финч».
Судя по тону письма Элис, она не была поклонницей Мэллори, но есть множество свидетельств того, что Мэллори недолюбливал Финча и видел в нем соперника. Когда в 1921 году Финч был спорно исключен из разведки по медицинским показаниям, Мэллори не поддержал его; в письмах, отправленных Рут в 1922 году, он часто критиковал Финча — жаловался на все, начиная с формы его головы, которая «кажется выпирающей по бокам там, где должна была бы идти вверх», и заканчивая тем, что Финч настаивал на том, чтобы все тренировались использовать кислородные баллоны. Но неужели Мэллори отказался бы от участия в 1924 году, если бы Финч был приглашен, особенно когда он сам сомневался в своем участии?
Кроме письма Элис Баллок, никаких доказательств этому нет. Мэллори, несомненно, был конкурентом и недолюбливал Финча, но он редко проявлял злобу. В 1922 году он уговорил Финча принять участие в неудачной третьей попытке сезона, и даже если он его недолюбливал, он все равно высоко ценил его как альпиниста. Финч был высокомерным, раздражительным человеком, и в какой-то степени его исключение из экспедиции 1924 года привело к созданию более слаженной команды, но, оглядываясь назад, трудно не прийти к выводу, что это была огромная личная цель комитета, которая, возможно, оказала очень значительное влияние на то, что произошло в конце.
Летом 1923 года, кроме его друга Перси Фаррара, Финч, похоже, никого не интересовал. Команда Эвереста избавилась от одного из своих самых талантливых членов и эксперта по кислороду, а другой Джордж все еще не участвовал в следующей экспедиции и выглядел все более незаинтересованным. К тому же комитет потерял еще больше денег, когда пришло известие о том, что банк «Альянс Банк оф Симла» обанкротился, прихватив с собой еще £700 из их средств, хранившихся в Индии.
Однако шоу должно было продолжаться, и на этот раз хорошие новости пришли с неожиданной стороны: от капитана Джона Ноэля.
Открытка, выпущенная Джоном Ноэлем для экспедиции на Эверест в 1924 году.
Представителей общественности попросили предоставить свои адреса и несколько марок. В ответ Ноэль согласился отправить им специально изготовленную открытку из базового лагеря Эвереста с маркой Эвереста. Открытка также послужила рекламой документального фильма Ноэля («Эпос Эвереста») и его первого показа в кинотеатре «Скала» в ноябре 1924 года.
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только...
