Зигберт Тарраш. Учитель Германии
Его называли «Учитель Германии», и в соответствии с этим почетным титулом, он учил. В своих книгах, партиях, комментариях и дискуссиях, в которые ввязывался с видимым удовольствием... Как и всякий крупный исследователь, – он делал открытия и ошибался, искал истину и впадал в догму. Но главное, он двигал шахматы вперед, открывал новые горизонты. Если совсем коротко, то во многом благодаря Зигберту Таррашу мир понял и смог по достоинству оценить позиционную теорию имени Вильгельма Стейница!
В советской шахматной литературе его недолюбливали. Видимо, из-за противостояния с Чигориным, а затем с «прогрессистами» вроде Нимцовича или Алехина. Да и Ласкер, два года игравший под советским флагом и считавшийся «нашим», был антагонистом «заносчивого доктора». Но... время, конечно же, всех расставило по своим местам, – и роль Тарраша как в истории, так и теории шахмат сегодня считается незыблемой.
Зигберт родился 5 марта 1862 года в Бреслау в состоятельной еврейской семье. Он был сущим гением: в четыре года уже читал и писал, а к шести прочел всю домашнюю библиотеку, при этом всю жизнь не дружил с математикой. С отличием закончил лучшую гимназию города и однажды, когда предмет его сердечных страданий захворала, – раз и навсегда решил стать врачом. В 18 отправился в столицу изучать медицину, где через шесть лет получил степень, – и открыл врачебную практику, которую уже не покидал никогда.
Классическая биография зажиточного германского бюргера из конца XIX века. К этому остается дорисовать только верную супругу да штук пять детей, которые продолжили в дальнейшем дело отца. Ну а тот жил долго и счастливо, и умер со своей благоверной в один день. С Таррашем все примерно так и произошло. Не хватает лишь одной, весьма существенной детали. Шахмат. Главного увлечения Зигберта… После медицины!
Оценивая многие, порой и судьбоносные, решения доктора, большинство шахматистов судят о них исключительно как игроки, часто – с позиции сегодняшнего дня. Они видят лишь плюсы и минусы принятых решений со стороны карьеры и запросто исключают из «уравнения» семейные обстоятельства, воспитание а, собственно, и характер Тарраша, при всем своем романтизме твердо стоявшего на земле. Его никогда не сводила с ума «всемирная слава», в ту пору толкавшая на подвиги и безумства многих других…
Шахматы всецело захватили его, едва он познакомился с ними в гимназии. Ему было 15 – и он ринулся изучать их всеми доступными способами, добавляя что в его успехах не было ничего особенного, и они доступны любому молодому и целеустремленному.
«Божественной игре» Зигберт учился в бесчисленных баталиях в школе и в популярных местных кафе, где понял, что возраст и «опыт» мало стоят в шахматах, все решает твоя собственная смелость и предприимчивость. А лучшими его учителями стали – Филидор, Стамма, фон дер Лаза, дебютный справочник Дюфреня и Цукерторта. Иногда в кафе он имел счастье видеть самого Андерсена, которому тогда было под 60, – но Зигберт вряд ли мог решиться приблизится к гению, не говоря уже о том, чтобы сыграть с ним.
Шахматы тогда владели им целиком, поэтому приехав в Берлин на учебу, он первым же делом погрузился в мир столичной богемы, и фактически забросил естественные науки, которые ему, гуманитарию совершенно не заходили. Его отрезвили, заставили взяться за ум, два события. Провал в побочном турнире в Берлинском конгрессе 1881 года, где он не смог пройти даже в финал, и… лекция знаменитого физиолога Дюбуа-Реймонда, с которой он ушел восхищенным адептом науки. «Уж насколько от этого выиграла наука, не знаю, я же выиграл безусловно, – иронично заметил Зигберт о своих приключениях. – Улыбнись мне тогда успех, я вскоре стал бы большим мастером и больше никем!»
В одно мгновенье для Тарраша произошла полная переоценка ценностей, он понял, что посвятит жизнь медицине. А шахматы? «Страсть ушла, осталась только любовь…»
Не по годам мудрый Тарраш сразу решил, что полный соблазнов Берлин слишком для него опасен, – и на три года уехал в добровольную ссылку в университетский Галле. Там он нашел вполне приличное шахматное общество, и за два года усилился настолько, что в 1883-м в Нюрнберге взял 1-е место в побочном турнире, и получил титул маэстро.
Но подлинный триумф ждал его двумя годами позже! Получив право сыграть в главном турнире конгресса в Гамбурге в 1885-м, Тарраш пообещал своим друзья в Галле, что он «попробует проиграть не все партии». Какого же было его удивление, когда он в первых 8 турах набрал 6,5 очков, а на середине дистанции настиг и обыграл лидера Мэзона, – и за три тура до финиша Тарраш был единоличным лидером. Из-за сильного волнения он совершенно завалил финиш, но все равно попал в дележ 2-6-го мест. Ну а победителем турнира стал Гунсберг, который через несколько лет будет соперником Стейница.
Успех новичка произвел настоящий фурор, – и Таррашу дали высокую оценку никогда не сходившиеся во мнениях Цукерторт со Стейницем. Последний напророчил ему большое шахматное будущее, особенно отмечая его поразительный комбинационный дар.
Но прошли еще четыре года – женитьба, переезд в Нюрнберг, открытие практики и боль нереализованных амбиций, прежде чем Зигберт показал всю свою мощь. Случилось это в родном Бреслау в 1889 году. «Я вступил в борьбу в турнире совершенно изменив свои представления, – писал Тарраш. – В прежних турнирах я садился за доску, убежденный в своей победе. Теперь я не исключал возможности, что даже при напряжении всех сил и при правильной игре, нельзя исключить, что победа может остаться не за мной!»
Он был верным сторонником теории Стейница и впитал ее всеми фибрами души. Любая атака должна быть подготовленной. Владеющий инициативой должен ее развивать под угрозой потери этой инициативы. При защите нужно идти только на те уступки, которые действительно необходимы, избегая ослаблений. Ну а в основе всего была его «теория равновесия», где каждая равная позиция, если нет ошибок, равной же останется.
Верность принципам, спокойствие, уверенность позволили Таррашу пройти дистанцию в 18 туров без единого поражения, большая редкость для тех лет, – и почти что играючи оставить за спиной сильнейших соперников своего времени. Берд, пришедший вторым, отстал от него на 1,5 очка, Мизес – на 2,5. Его успех был поистине безоговорочным.
Но… еще выше он был оценен, когда Зигберт прокомментировал свои партии и изложил свои позиционные концепции в сборнике «300 шахматных партий». Эта книга стала для многих поколений шахматистов настоящей библией, сформировала основные принципы «правильной» игры. А уж ее живой, метафоричный язык, который позволял точно и ясно объяснить суть понятий, происходящего на доске, и вовсе стал эталонным для них.
Его книга разлетелась на цитаты, их знает буквально каждый. «Нет хороших или плохих игроков – бывают только хорошие или плохие ходы!», «Угроза сильнее ее исполнения», «Ладейные окончания не выигрываются» или «Конь на краю доски всегда стоит плохо». Всего-то пара слов, но у начинающего игрока уже никогда не будет соблазна нарушить одну из таких «заповедей». Старик Стейниц работал большими концепциями, а Тарраш шел дальше, доводя их до сознания самым простым и запоминающимся образом.
Собственный подход к решению возникающих перед ним задач на шахматной доске он формулировал очень просто: «Я рассматриваю каждое положение как задачу, условием которого является найти лучший ход, – и я стараюсь ее решить!» А вера в правильность исповедуемых Зигбертом принципов только придавала ему дополнительные силы.
Если Стейниц только описывал симптомы болезни, давал примерную картину действий, то Тарраш, как физиолог, как практикующий врач, искал их практическое решение.
Важно отметить, что завоевав своей игрой и результатами авторитет и уважение коллег, Тарраш с чисто немецкой принципиальностью заявил, что считает себя последователем Андерсена, а потому намерен ставить его на кон, и отстаивать при любом вызове!
Такой вызов вскоре представился, в Манчестере в 1890 году. Там собралась еще более пестрая компания, чем в Бреслау. Да в том турнире играли фактически все сильнейшие шахматисты из Германии, Англии, США и России. Не хватало только двоих – чемпиона мира Стейница да Чигорина, которые едва закончили между собой матч за корону.
Итог? Тарраш снова не проиграл ни единой партии и набрал – 15,5 из 19. Второй призер, им стал сильнейший шахматист Англии Блэкберн, отстал на 3 очка, да еще и проиграл в личной встрече. Все остальные: Берд, Макензи, Гунсберг, Мэзон… остались еще дальше. Да это был триумф почище победы Цукерторта в Лондоне-1883, после которой Стейниц поднял вопрос о сильнейшем шахматисте, учредив само звание «чемпион мира».
Так что не удивительно, что сразу после своего триумфа Тарраш получил телеграмму от Гаванского шахматного клуба с предложением ему той же зимой 1890/91 годов сыграть матч за корону со Стейницем! Другой бы с радостью ухватился за такой шанс: ты сам на подъеме, Вильгельму уже 54 и его лучшие времена остались позади. Да только прими, – и титул чемпиона мира фактически твой. Но Зигберт ответил ожидаемым отказом.
«Хотя я и высоко ценю оказанную мне честь и меня удовлетворяют финансовые условия матча, я вынужден отказаться от матча со Стейницем» – ответил Тарраш кубинцам.
Как же так? Где здесь логика, и… зачем было вспоминать Андерсена, который принимал любой вызов! Но, если задуматься, и Адольф играл в Лондонских турнирах, потом матчи с Морфи, Стейницем и Паульсеном лишь в дни школьных каникул. Для Тарраша принять вызов значило бы на три месяца в самый разгар практики покинуть страну и фактически лишиться работы, которую он, при всем уважении, ставил все же выше шахмат. Вернее, не сами шахматы – а турнирные и матчевые достижения. Примеров того, что слава рано или поздно уйдет, а свою семью чем-то кормить надо, и тогда было предостаточно… Тот же Стейниц, в 1870-х получив место в крупной английской газете, на десять лет отошел от практических выступлений. Здесь же можно было лишиться всего. И ради чего?
Вместо Тарраша со Стейницем в 1892 году сыграл Чигорин. И был близок к успеху.
Тарраш же в свой очередной отпуск отправился в Дрезден, чтобы еще раз подтвердить, что является сильнейшим шахматистом Германии, а учитывая общий тренд, – то и мира. Интересно, что несмотря на уверенную победу, на Зигберта обрушилась волна упреков за то, что он… сделал две короткие ничьи на финише. Любопытно, что его объяснения с шахматным миром, почему он так поступил и почему так не поступит больше никогда, в его книге занимают гораздо больше места, чем сообщение о вызове на матч за корону со Стейницем. Тем более – о письме, присланным ему Ласкера с вызовом на матч.
Зигберт, разумеется, отказал и Эмануилу. «Поскольку Ласкер по каким-то причинам не использовал возможности победить меня в Дрездене, – писал он. – Я ответил ему, что с удовольствием соглашусь играть с ним, как только он выиграет первый приз в крупном международном турнире». Этот факт потом подавали как «заносчивость» доктора.
Но кем был тогда Ласкер и кем – Тарраш? Для Зигберта он так навсегда и остался лишь младшим братом его берлинского товарища Бертольда. И только много позже Эмануил станет тем самым великим Ласкером, встречи с которым будет искать уже сам доктор. А в тот момент он явно брал не по чину, – и несмотря на локальные успехи в английских турнирах, он никак не мог считаться достойным противником чемпиона Германии.
Кто бы мог подумать, что предприимчивый Ласкер совсем не так истолкует послание. В общем и целом, он решил, что после этого отказа Тарраша ему теперь открыта дорога к Стейницу, – и в 1894 году уговорит его сесть за доску в матче за первенство мира.
В первой половине 1890-х Тарраш, пожалуй, достиг пика своей силы. И это несмотря на то, что продолжал играть в шахматы лишь урывками, между врачебной практикой, – она порой не позволяла ему вырваться даже на каникулах. Тарраш сделал отступление лишь раз, приняв щедрое приглашение из России, сыграть матч с Чигориным в 1893-м.
И… прогадал! Матч не принес ему ничего кроме разочарования, только подтвердив его прежние опасения. Он явно превосходил Михаила в шахматных компонентах, но сильно проигрывал ему в выносливости, тем более, что в Санкт-Петербурге происходило то, от чего немец в свое время сбежал из Берлина. Бурная ночная жизнь и «винные пары», не позволили ему и близко показать результат, к которому он уже успел привыкнуть.
После 17 партий Тарраш вел со счетом 8:5, но у него просто «кончился бензин», – и он был рад, уже когда после хет-трика Чигорина смог одержать девятую победу, чем спас ставку в 5000 марок, гарантировав, как минимум, ничью при 9:9. Матч так закончился, показав, что и на солнце есть пятна. Этот поединок потом много раз представляли чуть ли не как «отборочный» к матчу со Стейницем, но… он ничем подобным не был.
При желании Тарраш мог в любой момент вызвать чемпиона на матч, – и тот вряд ли бы ему отказал! И мировая общественность, и сам Вильгельм, который поспешил объявить, что после 1892 года не будет защищать свой титул, видели в Зигберте «наследника» на шахматном престоле. В 1894-м в Лейпциге он еще раз подтвердил свои права, в третий и в последний раз победив на конгрессе Германского шахматного союза. И… никак не отреагировал, когда в Америке Ласкер сыграл-таки и выиграл матч у Стейница.
Несмотря на смену, произошедшую на шахматном троне, – на турнир в Гастингсе-1895 Тарраш ехал главным фаворитом. Именно здесь должно было произойти выяснение его отношений с «выскочкой» Ласкером, да и со всеми остальными претендентами.
Увы, доктор оказался совершенно растренированным! В то время как Ласкер, Чигорин и выскочивший словно чертик из табакерки Пильсбери устроили гонку за первым местом, Тарраш сражался только за то, чтобы не отстать от них слишком сильно. Он начал с двух ошеломляющих поражений – от Мэзона и Пильсбери, а затем в 5-м туре проиграл еще и Чигорину белыми. В его игре не было и толики того напора, силы и последовательности, которая приводила его к успехам в предыдущие годы. Едва придя в себя и вернувшись в «полтинник», он зевком проиграл еще и Тейхману, а затем Поллоку – в 25 ходов.
Шесть подряд побед на финише – над его главными конкурентами Бердом, Блэкберном, Яновским, Ласкером и Стейницем – помогли ему «спасти честь», но не спасли турнир. Тарраш стал четвертым, но… минус 2,5 очка от Пильсбери говорили сами за себя.
Поэтому, когда зашел разговор о том, чтобы ближайшей зимой в Санкт-Петербурге пять первых призеров турнира – Пильсбери, Чигорин, Ласкер, Тарраш, Стейниц – сыграли бы матч-турнир, в котором и определили, кто сейчас сильнейший шахматист мира, доктор ответил точно так же как и на предложение Гаванского шахматного клуба пятью годами ранее: «Спасибо, не надо!» И… возможно, упустил свой шанс стать чемпионом.
В душе он, наверное, понимал, что второго такого случая может не представиться, но… раз данное себе обещание, он привык исполнять. А ведь выиграй он тогда у Ласкера – 33-летний Тарраш еще был в самом соку – шахматная история могла пойти совсем по другому сценарию. Кто-кто, а Зигберт точно не стал бы отгораживаться от соперников «золотым валом» или мурыжить их годами, как позже не раз поступал Эмануил.
Но история, как известно, не терпит сослагательного наклонения.
А, может, ничего и не получилось бы? Ласкер стремительно набирал силу, в Нюрнберге в 1896 году его было уже не остановить. Тарраш не только стал лишь 4-м – между ними втиснулись еще Мароци и Пильсбери, – но и впервые проиграл ему в личной встрече. То, что он растерял былую форму, подтвердил и турнир в Будапеште, в нем Зигберт чуть ли не впервые за десять лет не претендовал на победу, и проиграл целых 4 раза.
Тарраш реабилитировался в грандиозном турнире в Вене 1898 года. Там не было лишь Ласкера, но играли все остальные. Зигберт набрал в нем 27,5 из 38, разделил победу с Пильсбери, а затем выиграл у него и в дополнительном матче за 1-е место – +2–1=1. В двух очках позади был Яновский, в четырех – Стейниц. После этого пошли разговоры о том, что только матч Зигберта с Эмануилом может расставить все точки над «i».
Вызов был послан. Однако, пребывавший в «творческом отпуске» чемпион выставил в нем такие условия, что Тарраш даже не стал их всерьез обсуждать. И после этого он на четыре года отошел от шахмат. Для того… чтобы в них по-настоящему вернуться!
В эти годы в нем шла серьезная внутренняя борьба. Все жизненные задачи, которые он ставил перед собой, были выполнены – он был безусловным авторитетом в профессии, состоялся как врач, был счастлив в браке и родил пятерых детей. То единственное, что Тарраш не успел сделать, – касалось шахмат. Он так и не стал чемпионом мира.
Но, несмотря ни на что, Зигберт не изменил себе до конца жизни, играя один турнир в год, во время каникул. В 1903-1904 годах это было Монте-Карло, а в 1905-м добавился матч с Маршаллом, в котором он разгромил новую американскую звезду – +8–1=8.
Своего рода это был «кандидатский» матч, в котором определялся соперник Ласкера. Но, несмотря на несомненный успех, вместо Зигберта играть с чемпионом сел Фрэнк, для которого Эмануил, к тому же, опустил «квоту» на право оспорить титул, с двух до одной тысячи долларов, и прибил его хлёстче, чем Тарраш – +8–0=7. Ну а перед своим соотечественником, чтобы сесть напротив него за доску в 1908 году, Ласкер выставил по-настоящему драконовские финансовые условия. Он понимал: тот их выполнит.
Мало того, что Таррашу пришлось в одиночку искать 6500 марок на призовой фонд, так буквально на пороге соглашения Ласкер потребовал еще и супергонорар в 7500 марок, вне зависимости от исхода матча. Зигберт, который всерьез собирался выиграть матч и покончить с этим выскочкой, – проглотил и это. Тем более, что Германский шахматный союз активно помогал в сборе средств, а мэры Дюссельдорфа с Мюнхеном, где должен был пройти «матч века», нашли даже больше требуемого, а деньги все шли, шли…
Тот самый случай, когда шахматный мир, по крайней мере – в Германии, ждал матч. По городам висели афиши, а на первых полосах газет, и не только шахматных, печатались портреты соперников, пространные статьи о каждом из них, анализ партий и прогнозы, прогнозы, прогнозы… Даже несмотря на то, что матч для Тарраша опоздал лет, эдак на 15, он медленно приближался к своему 50-летию, и был не так хорош, его продолжали считать главным претендентом на трон. Уж его многочисленные друзья – точно.
По крайней мере, настрой у него был боевым и во время открытия, Тарраш, который не хотел сыпать комплиментами своему сопернику, в привычной манере сказал: «Для вас, герр Ласкер, у меня в этом матче заготовлено только два слова, это шах и мат!»
Соревнование в остроумии Зигберт, безусловно, выиграл, но вот за доской дела у него обстояли похуже. Он стартовал с двух поражений, явно уступая в точности игры. В 3-й отквитал одно очко, но тут же проиграл еще две. После пяти партий счет стал – 1:4, то есть Ласкер для окончательной победы в матче прошел уже половину пути, пока он по сути еще не начал играть. Не оставляло сомнений и преимущество чемпиона почти во всех компонентах борьбы: Эмануил переигрывал, пересчитывал Зигберта, а тут еще и пресловутый «психологический» элемент, который сыграл тут огромную роль.
Самой показательной в этом плане была знаменитая 4-я партия, в которой Ласкер без страха и сомнений вылез со своей ладьей в 5-й ряд, и начал «пудрить мозги» Таррашу. Тот смотрел-смотрел на нее, – и все-таки сорвался. Вместо спокойной логичной игры, которую вел до тех пор, начал гоняться за этой ладьей, словно за мухой с тапком, пока не превратил позицию в руины. И, конечно же, проиграл партию. А за ней – еще.
И лишь когда счет стал 5:1 в пользу Ласкера, тот неизбежно снизил напор, – матч пошел на равных. Но динамика была очевидной: Зигберту победы давались путем напряжения всех сил, Эмануилу – в основном за счет реализации явных ошибок соперника.
Результат был очевиден, – и решающий 8-й удар Ласкер нанес в 16-й партии, в которой точно в сеансе узлом завязал все фигуры белых, и выиграл после очередного зевка со стороны соперника. И результат матча – +3–8=5 был убийственным для Тарраша.
Фактически после этого поражения он перестал считаться реальным претендентом на трон, больше не выиграв ни одного международного турнира. Хотя в каждой отдельной партии представлял огромную опасность для соперников. Так, именно проигрыш ему в финальной пульке стоил Капабланке победы в знаменитом турнире 1914 года в Санкт-Петербурге – Тарраш, поставив ему ножку, помог победить, конечно же, Ласкеру!
В то время он гораздо больше занимается теорией и экспериментирует в дебюте. И из-под его шахматного пера выходят такие популярные дебюты как, собственно, «защита Тарраша» в ферзевом гамбите, открытый вариант испанской партии и система 3.Nd2 в французской защите. И все это – не какие-то «скобочные» улучшения, но масштабные системы, которые дали жизнь глубоких концепций, которыми были сыграны буквально миллионы партий. По поводу дебюта своего имени Зигберт как-то сказал в присущем ему стиле: «Будущее решит, кто ошибся в оценке этой защиты, я или шахматный мир!» Судя по тому, что Спасский с ним стал чемпионом мира, слово осталось за ним.
Тарраш вообще всегда умел ставить точку. В споре. В партии. В жизни. А как же иначе? «Учитель Германии» по-другому и не может. Надо отвечать за свои слова и дела!
