Галерея не сыгравших. Эрл Мэниголт. Козёл forever! или Из ада – в легенды. Часть седьмая
Спустя неделю после того, как Козёл вернулся домой, новость об этом дошла до редакции «The New York Times». И главная городская газета незамедлительно отправила в Гарлем одного из своих сотрудников, Йена О`Коннора, чтобы тот посмотрел и рассказал, как там встретили Короля Королей. Как будто на Манхэттен прибыл с визитом какой-нибудь государственный сановник не из последних, или довольно высокопоставленный чиновник, а не наркоман и уголовник со стажем...
Кстати, о журналистах. Ещё после того, как Эрл, отсидев второй раз, уехал в Чарльстон, к нему началось что-то вроде паломничества со стороны пишущей братии. Всё новые и новые её представители искали возможности поговорить с Мэниголтом – до того захватывающей и поучительной была его история. Хотя сам он лишнего внимания никогда не искал, а по возможности и вовсе старался его избегать, сочинители и газетчики периодически наезжали в парки, где всегда можно было застать Козла, в надежде узнать что-нибудь новенькое от него лично. Конечно, сказать, что таковых были прямо-таки толпы, будет преувеличением. Но они действительно не забывали Эрла и часто его навещали.
О`Коннор наблюдал, как Козёл направлялся к своему парку. Вернувшись, Эрл, правивший на этих площадках двадцать пять лет назад, обнаружил, что его легенда остаётся в целости и сохранности – и даже нафталином не успела пропахнуть (слово «легенда» в этой и оставшейся части материала я буду использовать часто – слишком, непозволительно часто, едва ли не в каждом абзаце. И рад был бы обойтись без этого, но никуда не денешься: финал «истории» как раз и будет посвящён тому, что Мэниголт – это действительно легенда). И вот он шагал – с сигаретой в зубах, с бутылкой в коричневом бумажном пакете, из которой он потягивал через соломинку пиво (как говорил сам Козёл, курение и пиво – единственные пороки, от которых он не сможет избавиться никогда); на нём были сильно полинявшая футболка и голубые шорты.
Он идёт через кварталы, в которых протекало его детство, где он вырос – и разве только уж совсем малые дети не узнают его. Все остальные считают своим долгом подойти и поприветствовать его, пожать руку, дать пять, просто крикнуть «Эй, Козёл!» В ответ он кивает, машет, с кем-то обменивается парой слов. Он постарел – но он не забыт, о нет.
Они помнят, как когда-то канонизировали его, как гордились им. Помнят его могучие данки. Помнят его дуэли – с Конни Хокинсом, с Абдул-Джаббаром, с Уилтом, с тем, кого сейчас уже нет здесь – с покойным Вертолётом Ноуинсом. Всё это стоит перед глазами тех, кто видел, кто не забыл – как будто происходило только вчера… О`Коннору показалось, что Мэниголт немного волнуется. Все были в курсе, что он в городе, и люди, как и раньше, шли в парк, хотя и знали, что играть он, скорее всего, не будет. Но всем хотелось снова посмотреть на него, пожелать удачи, может быть, купить ему те же пачку сигарет или бутылочку пива… Дин Меминджер, который был в своё время одной из заметных фигур в Ракер-парке, а потом отыграл несколько сезонов в НБА, говорил: «Кэл Рэмси, Пабло Робертсон, Джеки Джексон, Конни Ястреб Хокинс, Нэйт-Скейт Арчибальд – в Бронксе, Роджер Браун, Уорлд Би Фри, Флай Уильямс, Джордж Томпсон, Ленни Уилкенс – в Бруклине, Эрл, Вертолёт Ноуинс, Пи Уи Кирклэнд, Том Сандерс, Джо Хэммонд – в Гарлеме... Все они были легендами. Я сейчас перечисляю этих людей, вспоминаю их – и у меня странное чувство. Потому что, пусть кто-то из них и стал звездой в НБА, в АБА, о нём слышали во всём мире – но вы всё равно никогда не сможете понять, кем они были в своих районах, в Нью-Йорке, что они значили для простых местных обывателей; вы этого себе даже представить не в состоянии, если родились и жили не здесь. А если говорить об Эрле, то у него был огромный талант, просто потрясающий, невиданный прыжок. Может быть только один Эрл Мэниголт – других не будет».
Эрл направляется в парк.
Магия Мэниголта действовала не только на бедных гарлемцев, и не только на афроамериканцев. О`Коннор получил в парке явное доказательство тому. Он обнаружил здесь того, на кого уж никак не предполагал наткнуться – Стивена Коэна. Коэн – известнейший профессор Принстонского университета, признанный авторитет в вопросах внешней политики (он и сегодня является членом Совета по международным отношениям). О`Коннор был так поражён, что не удержался и спросил напрямую: что, ну что могло привести такого человека сюда, в самое сердце Гарлема? Оказалось, что Коэн просто очень любит баскетбол – любит настолько, что в своё время был одним из немногочисленных белых, приходивших посмотреть игру в Ракер-парк. Там-то он и подпал под гипноз Козла; они познакомились с Эрлом в конце 60-х, ещё до того, как Мэниголта арестовали в первый раз, – и стали большими друзьями. Профессор сказал Йену, что он редко встречал таких истинно добродушных людей, как Козёл – особенно это проявляется, когда тот общается с детьми, да и со взрослыми поклонниками тоже: «Он – из тех ребят, от которых никогда не ждёшь подлости. Даже когда Эрл кого-нибудь обижал – он, прежде всего, обижал самого себя. Такой уж он человек. Может быть, он любил игру больше, чем все остальные. Он так и играл – просто из любви к баскетболу. Происшедшее с ним – трагедия… Люди всегда запоминают громкие успехи и провалы. Они не помнят того, что лежит между этими понятиями. Эрл никогда не делал ничего плохого никому, кроме себя. Он прекрасный парень. Но его время на исходе…»
О`Коннор тогда пришёл к выводу, что сама личность Эрла – одна из главных причин того, что люди до сих пор относятся к нему с таким уважением. Даже несмотря на все его ошибки, если их можно так назвать, здесь его всё ещё воспринимают, как монарха, властелина окрестных районов – начиная с «Козёл-парка» и заканчивая игровой площадкой Фредерика Дагласа на 100-й улице. «Знаете, для этих жалких, загаженных улиц Эрл был эдаким членом королевского семейства в изгнании, когда он решил уехать из города, – говорил Коэн, глядя на толпу поклонников Козла. – Он живёт добротой своих почитателей. Он мог бы найти работу, но у него просто нет в этом необходимости».
Журналист приехал очень вовремя: именно в этот день Эрл решил, что не может обмануть ожидания собравшися, и сделал то, на что все в глубине души надеялись, но всерьёз на это никто не рассчитывал – сам взял в руки мяч и вышел на площадку.
Правда, его хватило максимум на пять минут. После этого он присел на скамейку и начал растирать ноги. Он, конечно, уже не мог вытворять свои трюки, но даже этого ничтожно малого времени было достаточно, чтобы показать что-то особое, типично мэниголтовское – так, чтобы те, кто был помоложе и не видел Козла в игре, успели пожалеть об этом. О`Коннор говорил, что это было всё ещё очень впечатляющее выступление – и он наблюдал за ним собственными глазами.
Он подошёл к скамейке и стал внимательно рассматривать руки Козла.
Эрл заметил, что журналист уставился его руки, и грустно усмехнулся: «Ага, я, знаете ли, типа, богатый человек. Только поглядите на мои руки – все мои деньги здесь, в этих вот венах. И не сосчитаешь, сколько их тут...»
Он не стесняется показывать эти свои худые, костлявые руки в шрамах. Наверное, потому, что сейчас всё уже осталось в прошлом. Вокруг некоторых из шрамов – маленькие кружочки. «Если вы не попадаете в вену, как надо, появляются такие, типа, опухоли, – поясняет он. – Мы называли эти штуки «осечками».
О`Коннор перевёл взгляд ниже, на ноги Козла – и даже изумился, столь контрастно они выглядели на фоне рук. До сих пор сильные, мускулистые, словно у культуриста… Козёл всегда гордился своими ногами; да и сейчас гордится. Ведь это они вознесли его над другими звёздами улиц. О`Коннора удивляет ещё кое-что: он ищет, но не может найти на этих ногах никаких следов от уколов. Эрл словно понял, о чём думает журналист: «Когда вены на моих руках ушли, я стал посматривать на ноги, ага, было такое дело. Но я всегда слишком берёг свои ноги, я любил свои ноги. Как бы ни было хреново, я всегда искал другое место, куда можно уколоться – но только не в ноги… Это – чуть ли не единственное, чем я могу гордиться».
Когда он уходил из парка под радостные возгласы толпы, его остановил какой-то мужчина и предложил угостить пивом. Кумир в выцветшей футболке, вернувшийся из добровольного изгнания, некогда – наркоман и вор, с благодарностью принял этот подарок: «Я подвёл тысячи людей, разочаровал их. Это – чистая правда. Но было время, когда я давал людям то, что они хотели. И это – тоже правда».
«Он многое значит для общины, – сказал в те дни Абдул-Джаббар. – Он оказался на дне, хотя мог бы стать звездой. В тех местах огромное количество людей чувствует себя неудачниками, ни во что не верит – но теперь у них есть он».
Этот парк в Западном Манхэттене, в его верхней части, снова стал для Эрла местом искупления грехов. Во всяком случае – попытки искупления. На площадке обычно валялись несколько пустых пивных бутылок, летом ветерок – не освежающий, а знойный – приносил душок марихуаны… Но на фоне остальных игровых площадок в парках Манхэттена эта всегда была в относительно неплохом состоянии. Мэниголт, как и раньше, сам ухаживал за ней, насколько позволяли силы, как за любимым детищем. Он был здесь и дворником, и слесарем, и маляром – и всем на свете в одном лице. Он сам очищал её от мусора, следил, чтобы она всегда выглядела хорошо…
Грег Браун, одна из звёзд парка, говорил: «Эрл всё время сидел здесь – и вроде как ему было всё равно, чего там происходит на площадке. Но все знали: не-е-ет, он за каждым смотрит, каждого оценивает, из каждого делает, как он выражался, «нарезку».
Дэмиен Грин, тоже долго игравший в парке, вспоминал: «Он делал для здешних ребят всё. И не только. Каждое лето, каждый день здесь было полным-полно народу: мексиканцев, маленьких детей – кого здесь только не было! Люди из Чикаго, из Филадельфии специально приезжали к нам, чтобы сыграть в этом парке».
В 1991-м году он вдруг получил столько денег, сколько, наверное, и в глаза никогда не видел – это HBO перечислила Мэниголту десять тысяч долларов за права на съёмку фильма о нём. Брайан Линдстром, автор документального фильма о Ракер-парке, сказал, что как раз тогда начался один из немногочисленных светлых отрезков жизни Эрла – когда он делал что-то полезное и получал от этого удовольствие: «Он оставался настоящей легендой для гарлемской молодёжи – и в этом качестве многим из них не дал пойти по кривой дорожке». Кажется, судьба наконец-то ему улыбнулась – уже по-настоящему широко, искренне...
Он начал участвовать в реабилитационной программе для молодых наркоманов. Но здоровье сдавало всё сильнее и сильнее. После операции на сердце кто-то посоветовал ему заняться теннисом – в оздоровительных целях. Однако после нескольких минут стало ясно: он вряд ли сможет двигаться достаточно быстро, даже руки поднимаются с трудом, и сразу же хочется лечь и отдохнуть… К тому времени у Эрла начались большие проблемы и с голосом – он почти пропал: многолетнее курение травки и просто табака не могло не сказаться, так что в конце концов вообще с трудом можно было разобрать, что он хочет сказать.
Примерно тогда же, 7-о августа 92-о, другой журналист «The New York Times», на этот раз Роберт Липсайт, отправился в парк специально для того, чтобы рассказать, как выглядит сегодня обычный день короля уличного баскетбола.
Липсайт приехал слишком рано, так что самого героя его будущего материала на месте ещё не было. Однако он не заставил себя ждать.
Роберту запомнилось, что в его появлении в парке не было ничего, совершенно ничего такого, что позволило бы сказать: это Герой сошёл на землю. Для всех людей здесь – афроамериканцев, пуэрториканцев, местных жителей и просто бомжей – видеть Эрла дело привычное. Когда он подкатывает к ним на своём единственном сокровище – 10-скоростном байке – они встречают его множеством широких улыбок и приветственно кивают. Но толпы не сбегаются к нему в надежде получить автограф, фотографы со своими камерами не ждут его, чтобы запечатлеть образ Козла для грядущих поколений. Эрл неспешно слезает с велика, прислоняет его к одной из скамеек. Так же неторопливо обводит хозяйским взором из-под полуопущенных век свои владения – парк, который уже давно неофициально называют его прозвищем. А владения эти не такие уж и маленькие. Всего в нескольких кварталах от того места, где он жил мальчишкой, лежат по левую руку две баскетбольные площадки, дальше – ещё одна, огороженная, гандбольная (или, чтобы не было путаницы, на русском лучше назвать её, наверное, хэндбольной; при игре в хэндбол несколько участников соревнуются в том, что отбивают по очереди от стены небольшой мяч, обычно – резиновый, не давая ему упасть на землю), рядом с ней – большой заасфальтированный участок, на котором сейчас две беспрестанно визжащие от переизбытка эмоций девчонки играют с отцом в европейский футбол... С этим местом связано не только настоящее Козла, но и его прошлое: ведь и здесь тоже он некогда завоёвывал свою репутацию – наплевав на силу тяжести, в дуэлях с куда более высокими оппонентами, встающими у него на пути…
Глаза Эрла останавливаются на валяющемся мусоре: там – разорванная газета, здесь – груда смятых пивных банок, неподалёку – брошенный кем-то старый-старый башмак… Мэниголт вздыхает, берёт в одну руку щётку, в другую – ведро, и направляется на площадку. Там он сгребает мусор в кучки, а потом, размеренно переходя от одной к другой, собирает их в ведро. И, не переставая, бурчит привычные фразы – он их, наверное, каждый день произносит: «…и откуда только всё это говно тут берётся… ведь вчера же вечером всё было чисто…»
Парк Козла.
Липсайт уже хотел было подойти к Мэниголту, но его опередил какой-то пожилой мужчина, заговоривший с Козлом. Выглядел он для здешних мест несколько необычно: очень уж интеллигентно, даже утончённо. Липсайт прислушался к их беседе…
– А зачем это? – спрашивает Эрл.
– Как же, вы ведь – настоящая легенда, – отвечает мужчина. – Мы назвали этот приз «Золотой корзиной». Хотим вам её вручить, как первой легенде уличных площадок.
В ходе дальнейшего разговора выясняется, что пожилой мужчина – представитель Колумбийского университета, который приглашает Эрла сегодня вечером в спортивный зал колледжа, чтобы там ему в торжественной обстановке вручили эту самую награду. Мэниголт пожимает плечами, вздыхает, долго молчит… По всему видно, что покидать свой парк ему совсем неохота – даже по такому почётному поводу, и ехать куда-то – просто лень…
– Первая, говоришь? Хе, интересно, а вторая-то тогда кто?
– Ну, второго кандидата мы определим в следующем году. Пока я не могу сказать, кто это будет.
Тут Мэниголта что-то – вернее, кто-то – отвлекает. Он вглядывается куда-то за спину мужчине из университета – и вдруг начинает кричать громко, как только может, своим прокуренным, хриплым срывающимся голосом:
– Э, чувак! Чувак!!! Ты, блин, чё там делаешь? Ссышь, что ли?! Да ты охренел совсем! Вали куда-нибудь в другое место, мать твою, вали куда подальше!!!
У одной из сеток, ограждающих площадку, пристроился справить малую нужду ну очень нетрезвый мужик. Он поднимает голову, с огромным трудом фокусирует внимание на Мэниголте, потом пытается застегнуть ширинку, одновременно изо всех сил стараясь изобразить на лице выражение раскаяния. И то, и другое получается у него плохо. И при этом мужик всё время бубнит, пошатываясь: «А-а-а, это ты… Козёл… извини… Я не… я даже не видел… что это твой парк… Кажись, я с утра перебрал… башка раскалывается… А так… Эрл… ты же сам знаешь… да если бы по трезвяку… да я б никогда такого… Прости… сам… знаешь… я б… никогда… Эрл…»
Наконец, он справляется со своей сложной задачей и, спотыкаясь и чуть ли не падая на каждом шагу, скрывается в ближайшем переулке, не переставая бормотать что-то себе под нос – кажется, уже не столько извиняясь, сколько обращаясь к самому себе. А Козёл ещё долго смотрит ему вслед, качая головой. Кажется, он забыл обо всём на свете. И, наверное, каждый здесь, на площадке, догадывается, о чём он сейчас думает. Скорее всего, о тех днях, когда сам шатался по этим улицам, мучительно желая только одного: раздобыть где-нибудь дозу хоть на один укол. И выглядел он при этом в глазах окружающих даже ещё более жалким и убогим, чем этот пьянчужка…
От грустных размышлений Мэниголта отрывает гость из Колумбийского университета, который уже устал ждать, когда же о нём вспомнят:
– Ну, так что мне сказать у себя? Вы придёте? Нам вас ждать?
Тем временем на площадке появляется компания клонов Майкла Джордана: все наголо бритые, в мешковатых шортах, в кроссовках от Nike… Эрл смотрит на эту горстку подростков и снова тяжело вздыхает. И в эти мгновения при взгляде на его лицо становится как-то не по себе; он кажется смертельно усталым, сломленным – такое впечатление, что он и не живёт уже, а медленно умирает. Ему нужно проводить очередной турнир, и что-то делать со своим вконец посаженным сердцем – а где на всё это, спрашивается, достать денег?
– Подожди, о`кей? Я подумаю…
Приходит очередь Липсайта пообщаться с «первой легендой уличных площадок». Мало-помалу у них завязывается душевный разговор.
– Вам стоило бы обратиться к Майклу [Джордану] и попросить у него денег, – предлагает Липсайт.
– А может, вы меня снимете на камеру и передадите ему мои слова? – сразу же откликается Козёл; ему и впрямь очень, очень нужны эти деньги. Он оглядывает дальние уголки парка. – Может, он и правда поможет? Мы-то тут ему помогаем, типа, увеличиваем его популярность и славу. Вот, сам посмотри на эти лысые головы и кроссовки. Ага, кроссовки. Во, погляди на мои, – и Козёл поднимает правую ногу. Он тоже обут в Nike, белого цвета. – Видал? Представляешь, я всю прошлую неделю искал какие-нибудь старые добрые Converse – и ни хрена ничё не нашёл! Не делают их, что ли, больше? В одном месте мне, правда, чего-то там предложили, но такого размера, что их только котёнку на лапу вешать! А я к ним привык, всю жизнь их таскал, мне чего-нибудь другое нацепить – нож острый...
Вторая команда джордановских клонов с криками высыпает на площадку. В этом году участников турнира совсем мало – всего-то сотня ребятишек, разбитых на 13 команд. Это потому, что Козёл открыл его непривычно поздно. На то у него были более, чем уважительные причин: мало кто вообще верил, что он дотянет до этого лета – так худо ему было зимой и весной. Как раз этой зимой ему должны были бы пересаживать сердце, но Колумбийский пресвитерианский трансплантационный центр отверг его кандидатуру; называя вещи своими именами – никто просто не хотел рисковать и связываться с бывшим закоренелым наркоманом. Теперь Мэниголт выглядит очень слабым, жизнь в нём едва теплится. Кажется, что только легенда от него и осталась…
В Гарлеме все по-прежнему вспоминали о нём, как о вундеркинде, о настоящем герое, гениальном защитнике, забивавшем сверху через Карима, которому абсолютно всё было подвластно на игровой площадке – и ровным счётом ничего за её пределами. И при этом – как о человеке, который бросил колледж и не сделал профессиональной карьеры, и прославился тем, что сам разрушил свою же жизнь.
– Да уж, я не в Дрим-тим, – продолжает Мэниголт. – И это неправильно. Вот, например, олимпиада. На неё же не пускали профи, так? Так, не пускали – им только этим летом разрешили там играть. Короче, чтобы попасть туда, нужно было быть любителем. И знаешь, что я тебе скажу? Я мог бы собрать здесь команду, выбрать по одному или по паре чуваков из нескольких кварталов, поехать с ними на олимпиаду и выиграть там золотую медаль. Точно.
– Ну да, я уже не в первый раз слышу этот городской миф, – вставляет слово Липсайт.
И сразу же жалеет об этом – Козёл смотрит на него, недовольно сдвинув брови, и жёстко говорит:
– Это, блин, долбаная правда. Святая правда, понял?
С этими словами Эрл поворачивается и уходит – потому что начинается первый матч. Он исчезает в человеческом водовороте – среди двенадцатилетних мальчишек-болельщиков, стариков, совсем уж маленьких детей, алкашей, игроков, уличных хастлеров... Все они собрались здесь, перемешались в одну общую массу, попав в которую, Мэниголт подзаряжается позитивной энергией и возвращается к жизни.
В это время Липсайт знакомится с его друзьями. И эти люди – уже настоящие друзья, не те, что были раньше. Один из них – упоминавшийся выше профессор Принстонского университета Стивен Коэн, другой – Уолтер Нигл, известный в США борец за социальные права населения (чьи только права Нигл в разное время не защищал – начиная с афроамериканцев и заканчивая сексуальными меньшинствами). Столь разные люди познакомились, сошлись и нашли общий язык... Виной тому – талант Эрла. И они ему реально помогли. По большому счёту, когда Мэниголт вернулся в город и оказался на первых порах без дома и средств к существованию, он жил у них и питался за их счёт, а потом Коэн и Нигл подыскали ему квартиру, которую он и делил с двумя своими сыновьями.
Помимо них, Липсайт встречается и ещё с несколькими людьми, имеющими непосредственное отношение к Мэниголту. Например, с молодым кардиологом Мими Гварнери, которая этой зимой ставила Козла на ноги после очередных проблем с сердцем. Гварнери надеется, что Эрлу всё-таки удастся получить новое сердце. «Это было бы очень здорово, – вторит стоящий рядом Рэй Диас. Сейчас он работает в звукозаписывающей компании, а когда-то, мальчишкой, постигал основы игры в турнире Мэниголта, а потом был звездой в школе, колледже и профессиональной пуэрто-риканской лиге. Сейчас он организует собственный небольшой турнир для латиноамериканских ребятишек – уменьшенную копию турниров Мэниголта. – И дело даже не в том, что он – басктбольная легенда. Самое главное – в той помощи, которая исходит от него всем детям здесь».
Они видят, как к Мэниголту снова подходит человек из Колумбийского университета и нетерпеливо спрашивает:
– Значит, нам вас ждать? Вы собираетесь? Или как?
«Постоянно кто-то является к нему с чем-то подобным, – говорит Диас. – Он всё время имеет дело с этим. Потому что он – легенда. Вот скажите, как это так получается: быть настоящей легендой, стоить миллионы долларов – и не иметь ни гроша в кармане?»
Эрл смотрит на представителя колледжа. Он не привык отказывать людям, когда они его о чём-то просят – тем более о таком. И он медленно кивает и чуть слышно произносит: «Ну, ладно, ладно. Скажи там своим, что я приду. Соберусь и приду». Потом поворачивается к площадке, где как раз играет главная звезда нынешнего турнира – разыгрывающий Патрис Казимер из команды францисканского объединённого молодёжного центра, которому осталось отучиться последний класс в школе «Кардинал Хэйес». Его уже просматривали скауты из колледжей, но не только – Патриса приглашали поиграть за свои команды и наркоторговцы.
– Мы сейчас работаем над Патрисом, – рассказывает Алекс Ахилл, директор центра, тоже пацаном не раз участвовавший в турнире Козла. – Я хочу сказать: работаем и над его баскетбольными навыками, и над его головой – чтобы он смотрел на вещи под правильным углом. Слишком уж много наркодилеров хотят видеть его у себя в командах…
– Это плохо? – интересуется Липсайт.
– И вы ещё спрашиваете? А что хорошего в том, если совсем зелёный парнишка свяжется с наркодилерами? Патрис-то хоть что-то соображает, а ведь они начинают завлекать к себе совсем малышей – десятилетних сопляков…
К ним снова подходит Мэниголт.
– Все дилеры, которые я знал, уже на том свете, – произносит он, словно продолжая какой-то прерванный разговор. – Или сидят в тюряге. И сидеть им ещё до-о-олго – так что вряд ли я дождусь их возвращения… А из этих новых ребят я уже никого не знаю…
– И вы не хотите принимать от них деньги? – спрашивает его Липсайт.
На лице Козла на мгновение появляется хитрая улыбка.
– Хе-хе, не-е-е, я не сказал, что я не взял бы их денег. Я сказал, что я никого из них не знаю. Ну, в смысле, я просто не пойду к ним просить деньги.
– Деньги от Майкла стали бы для нас большим подспорьем, – говорит Диас. – Спайк Ли сейчас собирается снимать свой следующий фильм. Он обещал отвести нас к Майклу. Майкл – первый кандидат на главную роль. У нас уже есть сценарий. Кому, как не Майклу, играть в кино Эрла, ведь верно?
Мэниголт кивает. Ему пора отправляться в Колумбийский университет на церемонию награждения – так что и Липсайту здесь больше нечего делать. Но перед уходом он становится свидетелем ещё одной запоминающейся сцены.
К парку подъезжает здоровенный джип, из мощных колонок которого на всю улицу разносятся звуки гангста-рэпа. За стёклами видны совсем молодые ребята весьма бандитского вида. Эрл резко поворачивается к машине и прожигает её взглядом – даже ещё более мрачным и колючим, чем обычно, давая понять, что таким здесь не место. Потом Мэниголт делает несколько шагов по направлению к автомобилю и останавливается неподалёку, всё так же угрюмо-угрожающе уставившись на него.
– А, Козёл, извини! – говорит парнишка, сидящий за рулём. – Мы уже сваливаем отсюда. Не обижайся, брат, всё нормально, не обижайся на нас.
Увидев это, Липсайт лишний раз убеждается, что Козёл – это легенда. Да, так оно и есть. Он, может быть, и не «величайший на все времена», но, пока он жив, он всегда будет оставаться королём Гарлема…
Когда Эрл начинал свой турнир, он как-то не заморачивался по поводу названия - «Турнир Козла», и всё тут. И каждый понимает, о чём речь. Но после возвращения в Нью-Йорк и возобновления лиги он решил, что всё-таки надо бы её как-то официально окрестить. И назвал «Бегом от наркотиков» (перевод, конечно, не дословный, но наиболее близкий по смыслу к тому, что имел в виду Мэниголт).
Многие сходятся во мнении, что он чувствовал – конец всё ближе и ближе. И ему захотелось сделать в этой жизни что-то ещё, найти какие-то другие способы, чтобы помочь тем, кто живёт в гетто рядом с ним. Он развил бурную деятельность, годами воевал с районными властями – и всё-таки выбил у них разрешение на организацию сразу нескольких молодёжных спортивных лиг, и наконец-то протолкнул давно задуманную им программу, субсидируемую из городских средств, которая защищала самых-самых неблагополучных детей. Его пригласили в центр, занимающийся защитой прав этих детей, на что он с радостью согласился. Очередные победы словно давали ему силы и желание жить дальше…
В 94-м кому-то пришла в голову мысль: для местного полицейского департамента установить взаимосвязь с трудными подростками, относящимися к здешнему школьному округу, и воздействовать на них проще всего будет посредством какого-то общего интереса. А что может быть таковым в Гарлеме? Ну, конечно же, баскетбол!
Полиция решила действовать через организацию, в которой состоял Эрл. Она взялась претворить новую программу в жизнь. Некоторые полицейские из окрестных участков изъявили желание стать для парней тренерами и воспитателями в одном флаконе. Таковых набралось в итоге семеро, их поделили на две группы и отправили заниматься с детьми 10-12-и лет и 12-14-и.
Первым в числе таких добровольцев был Эрик Либурд – офицер, патрулировавший улицы на севере Манхэттена. Получив горячую поддержку со стороны своего непосредственного начальника, Николаса Эставилльо, Либурд отправился в центр, в котором работал Мэниголт. Тамошний директор, Лью Закмэн, встретил офицера предложением: если наилучшим мостиком для налаживания взаимопонимания между подростками и полицией является баскетбол, то кто подходит больше для того, чтобы нести эти идеи в массы, как не Козёл Мэниголт? Так почему бы им не привлечь живую легенду к этому делу?
Услышав об этом, Либурд пришёл в восторг: «Я рос в западных кварталах Дагласа, а не в Восточном Гарлеме, но это не имело значения – все знали о Козле Мэниголте, во всех боро Нью-Йорка преклонялись перед историями о том, как он доставал четвертаки с верхушек щитов. Я на всю жизнь запомнил, как мне один-единственный раз посчастливилось сыграть против него. Сейчас-то я понимаю, каким на самом деле это было чудом – ведь где был он, и где – я? Кем был он? Легендой. А кем был я? Маленьким нахальным засранцем. Встретить его на улице для нас было тем же самым, что для сегодняшних подростков встретить Майкла Джордана. И, тем не менее, это случилось – один раз я оказался на площадке против Эрла. Никогда не забуду, как стоял под своим щитом, когда он шёл к кольцу с мячом, не зная, как я смогу отзащищаться против него. Потому что мне вроде бы как удавалось пару раз по ходу игры его сдерживать – пока он не оторвался от земли. Он просто добежал до линии штрафных, взмыл в воздух, перемахнул через меня и заколотил мяч в корзину. Всё, что я мог сказать – это просто: «Ну ни хрена себе!» И потом я видел его несколько раз. Он уже совсем плохо выглядел, но он подходил к нам и говорил, чтобы мы не теряли головы и не бросали школу. Он был большим человеком – чтобы понять, насколько большим, нужно было жить в то время в Гарлеме. Но он всегда находил время на детей. Он оказал немалое влияние на мою жизнь – и на жизни моих друзей тоже. Во время этих встреч он постоянно повторял нам: смотрите на меня и не будьте такими, как я. Мы все полюбили Эрла ещё тогда. Я измеряю богатство человека по тому, скольким людям он помог и помогает. Если исходить из этого – Эрл очень богатый парень».
У другого копа, Нормана Адамса, часто патрулировавшего улицы в паре с Либурдом, была своя история о Мэниголте: «Я намного моложе Эрика и, конечно, уже не успел поиграть с Козлом. Но я отлично его знаю: я с семи лет играл в его турнирах. Понимаете, для многих из нас он был кем-то вроде отца. Иногда мне кажется, что никто другой не сделал для меня большего, чем Эрл. Может быть, благодаря ему я и стал нормальным человеком».
Другом Либурда был Реджи Картер, отыгравший пару сезонов за «Никс». На тот момент Картер уже переквалифицировался в учителя и имел восьмилетний преподавательский стаж. Его пригласили стать координатором проекта. Он тоже не понаслышке знал о Мэниголте – ведь и Картер учился баскетболу как раз на турнирах, которые устраивал Эрл. И Реджи, отлично понимая, что помощь такого человека просто бесценна, тут же предложил Мэниголту стать его помощником. И Козёл с энтузиазмом согласился на это приглашение.
Наверное, впервые в жизни у него появилось дело, за которое он нёс ответственность. Нет, он и к своим турнирам относился очень трепетно – но всё-таки то были мероприятия на общественных началах, проводимые им в добровольном порядке. А здесь он столкнулся кое с чем другим – и вдруг обнаружил, что в этом есть свои плюсы. Чёрт возьми, ему это даже понравилось – то, что он должен приходить в определённое место не позже и уходить из него не раньше оговорённого времени и выполнять там определённые обязанности. Тем более, что они были связаны с работой с детьми. И получать за это по 15 долларов в час.
Теперь его одинокую фигуру с опущенными плечами каждый день можно было увидеть в спортивном зале центра – даже когда там заканчивались игры и стихал шум. Он вышагивал по залу, направляясь в столовую, и, замечая какого-нибудь мальчугана, испуганно жмущегося на скамейке, подходил к нему: «Эй, привет, новичок! Пошли, покажу тебе, что тут и как». Мэниголт всегда был немногословным человеком, и те несколько фраз, которые он сейчас произносит, с трудом можно разобрать, это, скорее, глухое бормотание – проблемы с горлом дают о себе знать всё больше и больше. Тем не менее, он шутит с малышом, улыбается – и тот начинает улыбаться в ответ. «Эти ребята держат меня в форме, дают почувствовать, что я кому-то нужен. Благодаря им я ощущаю себя здоровым. Блин, я не чувствовал себя так хорошо с тех пор, когда был подростком, когда был молодым парнем – ещё до того, как связался с наркотиками, даже до того, как стал богом на площадке. Я чувствую себя, как новенький!»
На тот момент это казалось правдой. Во всяком случае – в этом была доля правды. Козёл бросил пить (любой алкоголь, кроме пива), начал выполнять разные специальные упражнения, добросовестно принимал выписанные ему лекарства… Даже Алан Гэсс, директор больницы, в которой наблюдался Эрл, отметил положительные изменения: «Его физическое состояние несколько улучшилось. И это произошло достаточно резко».
Винсент Маллоцци, автор нескольких книг и многочисленных статей о баскетболе в SLAM Magazine, встретился с Козлом уже в 1995-м году. Он много слышал о Мэниголте, но увидел его воочию впервые. И вот как он это описывает: «Это произошло в начале года, утром, на площадке «Счастливый Воин» в Западном Гарлеме. Несмотря на то, что дело было зимой, в конце февраля, неожиданно солнечный и ясный денёк плавно перетекал в такой же приятный вечер, и это само по себе настраивало на весёлый лад. Несколько ребят состязались друг с другом в бросках сверху. Они заколачивали эти свои данки в старые, проржавевшие кольца кто во что горазд, и кажется, всё время улыбались. В общем, смотреть на них было сущим удовольствием».
И вдруг до ушей Маллоцци донеслось кое-что, поразившее его. Один из парней обратился к своему приятелю, только что вогнавшему очередной сочный данк в корзину:
– Во, клёвый бросочек! А чё, сможешь сделать это так, как делал Козёл?
– Йоу, ты хочешь увидеть козлоданк? – отозвался тот. – О`кей, смотри, сейчас будет тебе козлоданк. Лови!
Он далеко-далеко отошёл от кольца, в которое собирался забивать – чуть ли не под противоположный щит, чтобы разбег был подлиннее. Вот он остановился, повернулся лицом к корзине и поднял на неё глаза, непрерывно переводя мяч с руки на руку. Было видно, что парнишка хочет сделать что-то не самое простое и лёгкое – потому-то он так сосредоточенно и готовится к своему полёту, кажется, не замечая ничего вокруг: только он, мяч и кольцо…
Маллоцци наблюдал за ним и думал о своём. В голове крутилось: почему тот, первый, вспомнил именно этого человека? Почему он не сказал: «Сможешь сделать так, как делает Джордан?» Или «как делает Уилкинс?» Почему он не назвал, скажем, Кемпа? Да мало ли, кого он мог упомянуть! Например, тех же Гарольда Майнера или Спада Уэбба... Ведь всех этих людей он видит всякий раз, когда садится посмотреть баскет по телеку… Или, если на то пошло, он мог бы вспомнить Джулиуса Ирвинга или Дэррила Доукинса – уж их-то имена у всех на слуху… И это чудное слово, которое произнёс парень, настраивающийся сейчас на свой трюк… Как там его? Козлоданк? Ну да, точно… Забавно звучит – Козлоданк… Но ребята бросили друг другу свои реплики так, что сразу же стало ясно: здесь, в этом месте, «сделать, как Козёл», «сработать под Козла» – это самое-самое крутое, высший шик и пилотаж, и одновременно – главная похвала, признание твоего мастерства. И ничто другое с этим не сравнится…
И парни-то – совсем зелёные, считай – подростки. А ведь легенда этого самого человека – Эрла Козла Мэниголта – родилась чуть меньше сорока лет назад. А со времени его последних шоу, прощальных гастролей в парках прошло аж тридцать лет. И пусть он продолжал поигрывать и потом, но вот на эти свои козлоданки уже не был способен… Эти пацаны, которые развлекаются сейчас на площадке, не могли видеть его в игре – они появились на свет лет через пятнадцать после того, как он окончательно завязал с баскетболом. И не найдёшь никаких видеозаписей, на которых были бы запечатлены подвиги Козла – потому что их просто практически не существует в природе. Даже фотографий – и тех, можно сказать, нет. И какие-то статистические отчёты и выкладки, уж тем более, отсутствуют. Нет ничего… И, тем не менее, эти ребята хотят быть похожими именно на него, а не на нынешних кудесников, они пытаются имитировать его трюки – хотя только слышали о них от своих отцов и дедов. Хотят парить над площадкой так же, как и Эрл Мэниголт, который умел летать выше любого человека его роста в истории Нью-Йорка… Это поистине удивительно…
Вставил это фото лишь по одной причине – из-за его уникальности. Потому что в середине – уже абсолютно точно сам Эрл Мэниголт в свои лучшие годы.
В этот момент Маллоцци вынужден был прервать свои размышления: парень наконец-то решился. Он стремительно разогнался и мощно оттолкнулся от асфальта – так, словно собрался запрыгнуть прямиком на небо. Взмыв в воздух, он завёл руки с мячом далеко за голову… Поневоле все, наблюдавшие за этим порывом, затаили дыхание… На мгновение показалось, что у него не получится: он не сможет донести мяч до кольца, или не хватит высоты прыжка… Но, спланировав к обручу, парнишка издал какой-то первобытный вопль и с яростной силой обрушил на корзину бешеный, чудовищный томагавк-данк с двух рук! Вокруг раздались одобрительные крики, улюлюканье, свист, приятель, что подбивал подростка на этот бросок, подбежал и восторженно хлопнул его по плечу. Да, всё было сделано, как по заказу – то, что доктор прописал! Абсолютно в манере Козла; по крайней мере, так им рассказывали – что Эрл Мэниголт заколачивал мячи именно в таком вот стиле: со звериной страстью, словно дикое животное из джунглей… Маллоцци поймал себя на том, что стоит – и чисто машинально, сам того не замечая, хлопает в ладоши…
И тут позади него кто-то сказал – очень тихо, чуть слышно:
– У-у-у, ну и ну… Неплохо, неплохо… Ага, совсем неплохо…
Маллоцци повернулся – и увидел перед собой мужчину, смотревшего на площадку. Уже пожилого, довольно плотного, ростом чуть выше среднего. Он был одет в тёмно-синюю куртку (кажется, такие носят зимой в армии), воротник поднят, глаза поблёскивают из-под надвинутой бейсболки… Ну, а в общем-то, ничего примечательного в нём не было. Он чем-то напомнил Маллоцци привидение, которое зачем-то вызвал сюда неизвестный медиум. Этот мужик бросил мимоходом ответный взгляд на писателя и, не обнаружив, в свою очередь, в Маллоцци чего-то интересного, снова перевёл его туда – на парня, который прыгал и бесновался под щитом в полной эйфории от того, что он сейчас сотворил.
Мужчина помолчал немного, едва заметно улыбнулся одними уголками губ, почесал локоть и произнёс всё тем же слабым голосом – ни к кому конкретно, кажется, не обращаясь:
– Да-а-а уж… Ха-ха, наверное, я и сам не смог бы сделать лучше…
И Маллоцци понял, что этот мужик перед ним и есть Козёл. Писатель сказал ему, что приехал сюда как раз за тем, чтобы с ним встретиться, и они, пусть и далеко не сразу, разговорились. В том числе и на одну из любимейших тем Мэниголта:
– Вот этот парк был одной из моих сцен. У меня был настоящий дар – больше ни у кого такого не было. Я был маленьким парнем, но я летал с большими ребятами… Мы были с Каримом в те дни настоящими друзьями. У нас у обоих был талант, да уж. Но в конце концов мы пошли разными дорогами в жизни. Он выбрал свой путь, а я – свой. И плачу за это до сих пор… Я мог податься туда, куда хотел, и получить там то, что хотел. И наркотики, ясное дело, тоже. Я мог пойти в Ист-Сайд и тусоваться там с братишками-латинос, а мог остаться здесь и зависнуть со своими, с чёрными. Понимаешь? Ведь я был Козлом. Все меня знали. И все меня любили… Я тут на днях видал по телеку, как полицейские арестовывали Майкла Ирвина (звезда американского футбола; играл за команду «Ковбои из Далласа»). Ты тоже видел? А слыхал, что он сказал этим ребятам-копам? «Да вы знаете, кто я такой?» Вот и я так говорил, когда меня повязали в первый раз. Точно те же слова. Я чувствовал себя неприкасаемым. Мне, типа, казалось, что мне ничего и ни за что не будет. Ну, просто потому, что я – это, блин, я. И никто не сможет меня достать. Теперь-то мне стыдно вспоминать об этом, это был настоящий позор – но так я себя и чувствовал... Ты – «Ковбой»? Чемпион НФЛ? Ну, и дальше-то чего? Это ещё совсем не значит, что ты – святой, и делаешь всё правильно. Всё то дерьмо, которое ты творишь, рано или поздно накроет тебя самого. Это всё кокаин с людьми выделывает. Но всем всё по фигу. Все начинают суетиться и что-то делать, только когда стрясётся какое-нибудь говно – типа, как вот сейчас, когда арестовали Ирвина, или, когда помер Лен Байес. Вот тогда все об этом слышат. Это касается всего спорта в целом – не каких-то отдельных ребят. Да, я в курсе, что профессиональные лиги ведут свою политику в отношении наркотиков, ну, чтобы их сдерживать, не пускать к себе и всё такое – но чё-то я, блин, ни хрена не замечаю, чтобы это действовало…
А, ладно, хорош уже о наркоте – давай лучше про баскетбол. Знаешь, сегодня Майкл Джордан, и остальные ребята тоже, делают все эти штуки… ну, такие штуки, типа… ну, ты понял, о чём я… Так вот, мы-то их тоже делали – ещё мальчишками, только, ясное дело, они у нас назывались по-другому… Ну там, знаешь… ну, когда крутятся там вокруг себя, а потом забивают… Как? Во, точно – данк на 360 градусов. А мы называли такое, типа, «Вокруг света». Или ещё, например, вот то, что этот пацанчик сейчас сделал – «томагавк-данк». Ну, это был у нас «козлоданк». Сам понимаешь, почему – потому что я его придумал… Мне сейчас нужна пересадка сердца. Моё уже не гонит кровь по венам так, как надо бы. Все врачи, к которым я хожу, говорят, что у меня, типа, очень слабое сердце. У меня две недели назад был приступ, и меня привезли в больницу. И опять все доктора, которые меня там смотрели, сказали, что сердце у меня – очень слабое; это всё из-за наркоты, понятно. Они говорят, что мне, мол, нужна пересадка, а я им отвечаю, что чувствую себя просто отлично! Говорю, что я в порядке. Сам посмотри – да здесь столько ребят, что у меня просто нету времени задумываться обо всей этой х...е.
Он снова повернулся лицом к парням, пытавшимся повторить его трюки – трюки падшего божества – и покачал головой:
– Эх, я вот на них гляжу сейчас – и вспоминаю старые добрые денёчки. Вспоминаю, как мы с Каримом играли на этой вот площадке, придумывали и тренировали новые финты, движения, учили друг друга, как положить мяч в корзину… Это было так давно, но я до сих пор помню, как говорил Кариму: «Давай, Лью, давай, играй жёстче! Не будешь играть жёстко – ни один чувак, мать его, никогда не будет тебя уважать!» Я думаю, что я помог ему немного, а он – мне, конечно. Мы оба учились чему-то друг у друга. Ох, я действительно любил этого парня...
В этот момент один из подростков попытался пройти с дриблингом мимо Мэниголта. Тот резко выбрасывает руку – и перехватывает мяч:
– Видал? А мне ведь уже полтинник стукнул. Трудно поверить в такое. Так быстро… – он внимательно всматривается в мяч, словно видит там отражения своих воспоминаний, как в магическом шаре. – Карим как-то раз приезжал на турнир, но после этого я не видел его уже много лет… А вообще, скажу тебе, жизнь – чудная штука. И смешная: никогда заранее не знаешь, куда людей выведет дорога, по которой они идут…
...Июнь 95-о. Эрл сидит перед телевизором; в руке дымится сигарета, на столике рядом стоит початая бутылка дешёвого пива, из которой он время от времени делает глоток-другой – но сейчас ему так хорошо, что это пойло кажется божественным напитком, нектаром. С лица не сходит столь редкая для него улыбка. Наверное, все в их районе сейчас прильнули к экранам у себя дома так же, как и он.
Недавно, в феврале того же года, Эрл пережил очень неприятные дни. Джервала Несмита, самого многообещающего игрока его прошлогоднего турнира, и ещё четверых подростков расстрелял из пистолета какой-то пьяный подонок. Пара пуль угодили Джервалу в лицо, и он, в общем-то, ещё легко отделался – одному его приятелю раздробило коленную чашечку, другому повредило нерв в руке. Джервал вряд ли сможет теперь играть в баскетбол – по крайней мере, так хорошо, как раньше, и всё-таки ему повезло – он, так или иначе, остался жив. Джервал не выходил у Эрла из головы, но сегодня нашёлся человек, который хоть на время заставил забыть его обо всех неприятностях. Ещё четыре года назад, в 91-м, врачи ничего не стали скрывать и откровенно сказали, что дают ему всего два года жизни. Он может умереть в любой момент. По крайней мере, доктора весьма прозрачно намекнули на то, что, если это случится, они ни капельки не удивятся. И он сам отлично это понимает: сердце с каждым днём барахлит всё сильнее и сильнее. Но сегодня даже оно бьётся в нужном ритме…
Все смотрят, как парень на площадке в Хьюстоне творит чудеса – забивает очередную трёшку, делает ещё один перехват… Ну, как – парень… вообще-то этому мужику уже за тридцать, но для всех местных он всегда будет просто «нашим парнем». Он молодец. Он сполна заплатил за свой триумф – дорога к нему была ох, как тяжела.
Эрл ощущает что-то особое. Он пережил нечто похожее тогда, когда во второй раз прошёл через «холодную индейку», зная, что, если не отдаст концы, не влезет в петлю – это станет самой главной победой в его жизни. Так оно всё и получилось, но то, что он переживает сейчас – это всё-таки другое. Сейчас Эрл чувствует себя так, словно перенёсся на машине времени лет на тридцать с небольшим назад – и вновь выходит на площадку под восторженный рёв зрителей, которые ждут не дождутся, когда он начнёт своё шоу; он будто бы сам вернулся в игру. Ему кажется, что он сейчас – там, в Хьюстоне, что он – победитель… Блин, какой же кайф!
И всё это подарил ему тот самый парень, столько раз слышавший от людей, которые считали себя экспертами и специалистами, что баскетбол – это не его, и ему стоит поискать себе другое занятие. Эрл был одним из немногих, кто всё время твердил ему: пошли их всех в задницу и поступай так, как считаешь нужным, не бросай это дело! Он закончил школу «Пауэр Мемориал», отучился в Американском интернациональном колледже, чья баскетбольная команда вообще играла даже не в первом, а во втором дивизионе NCAA, и добился того, что его всё-таки задрафтовали в 85-м «Милуоки Бакс» – в седьмом раунде, под общим 160-м номером. Правда, меньше, чем через два месяца «Олени» выкинули его из команды, и он попытался пробиться в состав «Лейкерс» – но там продержался лишь пару недель. Так что его дебют в профессиональном баскетболе состоялся в Ирландской лиге – Эрл даже не знает, как называется команда, за которую он играл, и плохо себе представляет, где находится эта загадочная Ирландия. Потом были скитания по Португальской лиге, Всемирной баскетбольной лиге (в которой какие только команды не состояли – и из Канады, и из Норвегии, и даже с Багамских островов), Континентальной баскетбольной ассоциации, Аргентинской лиге… Он подписывал 10-дневные пробные контракты, чтобы всё-таки попасть в НБА… Он бросил вызов всем, кто не верил, что он способен на то, что показывает этим вечером – и он своего добился. Он – на экране телевизора, один из героев четвёртого матча финальной серии между «Орландо» и «Хьюстоном», игрок стартовой пятёрки «Ракет» Марио Эли, который вот-вот наденет на палец второй подряд чемпионский перстень. Малыш с 97-й улицы получил своё, и сегодня он играет в большую игру…
Звонит телефон. Эрл поднимает трубку. Это Эдгар Спенс, старый приятель Мэниголта.
– Йоу, Козёл! – орёт он. – Марио! Марио! Ты видишь, что творит наш парень?
– Я вижу, Эд. Я вижу. Всё вижу.
– Б…ь, да это же младший брат Кларка! Помнишь, когда он был совсем корявым тараканом, над ним все смеялись в парке, никто не хотел брать его в команду, а старшие ставили его под щитом и пробовали забить сверху, перемахнув через него?
– Э-э-э…
– Ну, они его ещё всё время роняли или долбили ногами прямо по морде, потому что никто не мог через него перелететь! Ты его постоянно спрашивал, почему у него вечно то фингал под глазом, то носяра разбит, то шишка на башке? Ну, вспомнил?!
– Вспомнил, вспомнил… Ну, это был вопрос времени. Я же всегда говорил, что в Марио есть что-то такое… Парнишке просто нужно было немножко времени, чтобы это показать.
Они говорят ещё какое-то время, а потом прощаются. Игра уже закончилась, и теперь на экране Эли раздаёт болельщикам воздушные поцелуи. Но перед мысленным взором Эрла он – всё тот же мальчуган, которому он, Мэниголт, вручает награду, как самому ценному игроку турнира здесь, в своём парке, на пересечении 99-й улицы и Амстердам-авеню. Да уж, это был длинный путь. Эрл вспоминает, как всё начиналось. Тогда ещё не было ни Реджи Картера, ни Чиза Джонсона, ни Рэя Диаса, ни его – Марио Эли, ни других звёзд. Была лишь маленькая кучка пацанов на сером асфальте. Каждое утро их можно было найти там – занимающихся в парке под чутким руководством Козла. Задумывался ли он тогда хоть раз, что кто-то из них может стать чемпионом НБА? Да нет, пожалуй. Всё, чего он хотел – увести их с улицы, чтобы они не повторили его ошибок, чтобы стали нормальными людьми…
3-кратный чемпион НБА Марио Эли (слева от Роберта Орри) начинал учиться баскетболу в лиге Козла.
На следующий день его сразу же окружает толпа гомонящих подростков: «Ты смотрел матч? А Марио? Он приедет?» – «Да, да, ребят, он уже звонил и обещал, что скоро обязательно приедет. Теперь уж недолго осталось ждать». – «Во, круто! А перстни, перстни он с собой привезёт показать?» – «Да, перстни он тоже обещал захватить». – «Охренеть!»
– Мы все его здесь ждём, – захлёбывается от восторга семнадцатилетний Майк Брэнч. – И на перстни охота посмотреть. Я видел Марио, когда был ещё совсем маленьким. Он набрал 72 очка в турнире Рэя Диаса. Но потом другой парень, Рок, побил его рекорд.
– Я ни фига об этом не знаю, – вмешивается в разговор недавно переехавший сюда Филипп Джеймс, которому четырнадцать.
Ему наперебой начинают объяснять, что Рок – это местная знаменитость, потом всплывает имя какого-то Тодда…
– А Тодд-то кто такой?
– Видал парня вчера в метро под рекламой Nike? Ну, этого, тощего и длиннющего, как кишка? Мы тебе ещё его показывали...
– Ну, видал.
– Так вот, это и есть Тодд.
– Ну, и чего там с ним?
– Короче, когда Марио приезжал прошлым летом, он всем рассказывал, как взял чемпионство. Старшие ребята были прямо тут, на площадке, а мы висели на ограждениях и смотрели. Ну, и Тодд начал, типа, слишком много п…ь. Марио это надоело, и он вызвал его на игру…
– Ну, и?..
Парни улыбаются, с удовольствием вспоминая этот эпизод.
– Тодд начал пороть тогда полную хреновину, – рассказывает девятнадцатилетний Джеймс Уокер.
– Да, это было что-то, – перебивает его другой подопечный Козла, Тони. – Тодд левша, и вот он бросает свои джамп-шоты, чтобы показать, какой он крутой, не переставая наезжать на Марио. Тут Марио снимает рубашку, просит кого-то её подержать, и начинает играть.
– Марио поимел его, – продолжает Майк Брэнч. – Как хотел – на глазах у всех. Марио ответил на вызов Тодда – и сделал из него полного придурка.
– Вроде того, как он имел всех «Орландо Мэджик» по телеку? – спрашивает Филипп Джеймс.
– Во-во, точно так.
– Круто! – Филипп даже зажмуривается, предвкушая встречу с Эли. – Я познакомлюсь с парнем, который тусуется с Хакимом и Клайдом. И он – не какой-то там мусор со скамейки, он по-настоящему играет с ними. Это так здорово – знать, что такой парень вышел из этих вот мест! Значит, то же самое может получиться и ещё у кого-нибудь…
«Я рад за Марио, – говорит Козёл. – Я ему всегда вдалбливал: играй сердцем, играй сердцем. Если хочешь стать профессиональным игроком – каждый раз играй сердцем. И, знаете, этот огонь в его сердце дошёл и до меня тоже. Точно вам говорю. Когда вчера вечером я смотрел этот матч, я чувствовал себя просто великолепно – так, как давно уже не чувствовал. Он сделал меня частью всего того, что творилось на площадке. И приятно, что когда-то я помог встать ему на этот путь». Но перед глазами Козла снова всплывает образ Джервала Несмита, который уже никогда не сможет пройти той же дорогой, что и Марио Эли…
Ему действительно стало лучше. Настолько, что как-то Эрл решил даже тряхнуть стариной – и снова вышел поиграть в парк.
В конце августа 95-о года, когда отмечалась очередная годовщина проведения турнира Ракера, его ввели в Зал славы парка. «О, это – одно из самых главных событий, которые только со мной происходили, – сказал тогда Мэниголт. – Это здорово – получается, что после всего, через что я прошёл, люди помнят обо мне, всё ещё рассказывают про Козла».
Конечно, на этой фотографии ни фига не разберёшь, но поверьте на слово - на ней действительно Эрл на церемонии введения в Зал славы.
На трибунах сидели Чемберлен, Нэйт Арчибальд, другие легенды парка. В качестве почётного гостя был приглашён Пит Векси. И, по его словам, это было тем ещё испытанием: «Я не знаю, кто больше волновался в тот день: сам Эрл – или мы, которые смотрели на него. Ведь все знали, какое плохое у него сердце – ему уже давно нужна была пересадка. Перед игрой мы спросили его, уж не собирается ли он попробовать забросить сверху. Он только улыбнулся в ответ, так что мы все немного расслабились: по его лицу можно было прочесть, что он, может, и рад был бы сделать такое – да уже просто не в состоянии. Но, честно говоря, мы всё равно очень боялись за него, прямо тряслись, сидя на скамейках, всякий раз, когда он получал мяч. И вот его находят пасом в углу, он идёт сквозь защиту – и закладывает мяч сверху! Только сделав это, он наконец успокоился и согласился присоединиться к нам на трибуне. Это был последний данк в его жизни…»
Профессор Коэн тоже однажды стал свидетелем похожего эпизода: «Это было ещё в те дни, когда Эрл позволял себе пропустить стаканчик-другой. И вот как-то мы сидели в баре, он потягивал своё любимое красное вино, и группа каких-то молодых ребят по соседству стала подначивать Козла. А он был уже далеко не молод в то время, мог играть, наверное, не больше пяти минут. И вот он завёлся, позвал их всех на площадку, знакомую ему ещё с детства, и показал, на что способен. Сначала он заколотил сверху через одного из тех ребят – и, честное слово, за этот данк никому было бы не стыдно, а потом сделал другому классическую липучку (напомню – типичное уличное унижение, когда мяч после броска оппонента не просто блокируется, а прижимается в высшей точке полёта к щиту и удерживается там на какие-то мгновения). И всю обратную дорогу эти ребята орали: «Король Королей! Наш Король Королей!»
Сам Мэниголт считал, что дело – совсем не в лекарствах. И не в упражнениях. И не в чём-то другом: «Я начал чувствовать себя лучше где-то месяцев восемь назад – как раз, когда стал помощником координатора этой детской программы. С тех пор я всё время в хорошем настроении. Я не разговариваю с этими ребятами, как, типа там, со сцены. И не веду с ними эти обычные воспитательные беседы – такими делами пусть другие занимаются. А мне нужно дотянуться до их сердца – до каждого из них, одного за другим, день за днём. Кто-то тут на днях трепался, что обо мне в одной газете написали. Что я, типа, разговариваю с ними мягким голосом, но рассказываю об очень жёстких вещах. Ну, не знаю, голос у меня такой. А как можно говорить о таких вещах по-другому? Я выкладываю им всё прямо, говорю, как есть. Что, если они связались с наркотиками, могут уже считать себя ходячими трупами. Что это разрушит всю их жизнь. Что это убьёт их. Я не жалею о том, что вся моя карьера ограничилась «Франклином» и «Лоринбергом». Я сам себя ограбил, сам лишил себя своего дара, никто в этом не виноват, кроме меня самого. Так что – чего уж тут жалеть? Кто его знает, а может, стань я легендой НБА – и я не помогал бы детям так, как помогаю сейчас? Нету в этом никакого смысла – жалеть. Я просто благодарен, что я всё ещё здесь… Я даже деньжат немного скопил».
«Он стал нашим самым лучшим социальным работником на улицах, – характеризовал Мэниголта Лэрри Уингейт, за несколько лет до того блиставший в студенческих командах «Тафта» и «Сент-Фрэнсиса» и тоже участвовавший в программе. – И ему не нужно было для этого что-то заканчивать, получать какие-то дипломы. Он просто призывает детей быть скромными и послушными, принимать правильные решения в этой жизни. Думаю, что, даже не будь он такой легендой, это вряд ли имело бы значение в данном случае. Потому что, когда он сам сидел на наркотиках, он всё равно не позволял детям вокруг последовать его примеру. И сегодняшние ребята прислушиваются к нему так, как они не прислушивались бы ни к кому другому. Он притягивает людей к себе, словно живой магнит».
В 1996-м на HBO наконец-то вышел фильм, посвящённый судьбе Козла. Первоначально он носил название «Ангел Гарлема», но потом его поменяли на «Отскок: Легенда Эрла Мэниголта». В ноябре Козёл посетил встречу, приуроченную к премьере, собственной персоной: «Хе, это первый раз, когда я пришёл в кинотеатр». После окончания просмотра его вытащили на сцену вместе со съёмочной группой, и он, сильно волнуясь, запинаясь, с трудом подбирая слова, и в то же время – возбуждённо и от души, произнёс своим охрипшим голосом всё те же фразы: «Я обманул тысячи людей. Очень жаль, но это так. Когда я говорю, что хочу дать что-то людям, оставить что-то после себя, я имею в виду и это кино тоже. Может, кто-то из молодых ребят, посмотрев его, задумается, и ему не придётся проходить через все те испытания, из которых состояла моя жизнь».
Дон Чидл в роли Козла Мэниголта.
Через несколько дней после этого, субботним утром, в 10 часов, тренер команды Колумбийской школы Армонд Хилл собрал своих ребят в одном из классов, который находился этажом выше спортивного зала, и объявил им: «Парни, сейчас у вас будет редкая возможность: вы встретитесь с настоящей легендой». Этот зал был назван в честь Лу Герига, или «Железного Коня» – знаменитейшего бейсболиста «Нью-Йорк Янкиз».
Но сейчас напротив ребят рядом с их тренером восседала, слегка согнувшись на стуле перед доской, совсем другая городская легенда, одетая во всё чёрное – начиная с бейсболки и заканчивая кроссовками. «Привет! Как делишки? Я – Козёл». Тут тренер запустил видеомагнитофон и показал подросткам несколько первых минут «Отскока» – в том числе и те, на которых Абдул-Джаббар называет Мэниголта «величайшим игроком, с которым ему приходилось сталкиваться на площадке».
В классе сразу же наступила тишина. И, когда запись остановили, никто так и не произнёс ни слова – все сидели и смотрели во все глаза на Эрла. Тогда заговорил он сам – своим приглушённым голосом. Он откровенно поведал обо всём, что пережил, как он играл, как стал одним из лучших на улицах Нью-Йорка, как потерял себя, какие ошибки сделал – и как смог вернуться в нормальный мир.
Сам Армонд Хилл был известным игроком в Бруклине, закончил «Принстон» и провёл потом восемь сезонов в НБА (а сейчас является одним из ассистентов Дока Риверса в «Клипперс», с которым они уже давно работают в связке). И, когда он узнал о том, что Мэниголт задействован в просветительской программе, сразу же попросил Люка Закмэна, чтобы тот организовал встречу подопечных Хилла с Козлом: «Пообщаться с ним было бы для моих ребят бесценно. Я не стал им говорить заранее, с кем именно они встретятся – просто сказал, что к нам придёт легенда. По-моему, они рассчитывали, что это будет Пит Кэррил (человек, которого часто называют «отцом принстонского нападения», хотя правильнее именовать его не столько «отцом», сколько «главным идеологом» – с одной стороны, никто не внёс такого вклада в развитие этой системы, как Кэррил, с другой – какие-то её основы заложили другие: один из предшественников Кэррила в «Принстоне» Фрэнклин Кэппон и Бернард Сарачек в «Йешиве»). Так что появление Козла стало для них сюрпризом. Но никто из них не был разочарован, уж это точно».
Между тем, Эрл всё говорил и говорил: «Я сделал очень много неправильных, плохих вещей в своей жизни – и я заплатил за это. Помните, что вы всегда платите за всё». Он вспоминал, как прогуливал уроки во «Франклине», о том, как чувствовал себя неприкасаемым в баскетболе, как началось его падение, когда он превратился в одного из тысяч гарлемских наркоманов. «Когда я должен был играть в НБА, я сидел в камере в «Зелёном Раю». Я не уважал своё тело, я издевался над ним, уродовал его – вот, посмотрите на мои руки. И я творил это много-много лет. Врачи сказали, что теперь мне осталось жить ещё недолго. Но, если только захотеть, всё можно изменить – даже такому, типа, пропащему чуваку, как я». Ребята расспрашивали его о фильме, о том, насколько хорош он был на уличных площадках. Кто-то выдал такой вопрос: «А вот если бы вы, ну, конечно, когда вы были в расцвете, стыкнулись бы с Джорданом – что из этого вышло бы?» Широкая улыбка появилась на лице Мэниголта, и он загадочно ответил: «Ну, если бы Майкл играл против меня – я бы знал, что из этого выйдет. Если бы я играл против него – Майкл бы знал, что из этого выйдет».
Но главный ответ последовал чуть позже – когда его спросили, что нужно сделать для того, чтобы лучше играть? «Для этого вы должны уметь слушать, думать и работать над собой. И играть сердцем. Если вы не вкладываете в дело своё сердце – у вас ничего не выйдет. Вы всегда проиграете – так что можете сразу идти домой, если у вас нет страсти к игре».
На прощание ребята проводили Эрла искренними аплодисментами, а потом каждый подошёл к нему, чтобы крепко пожать руку. После чего Армонд Хилл сказал: «Ну, вот и всё, парни, а теперь пора приниматься за работу».
В зале капитан команды, Си Джей Томпкинс, рассказывал: «Я слышал про Козла даже у себя в Лос-Анджелесе, на другом побережье! Правда, я не знал точно, жив ли он ещё. Он вдохновил меня тем, что сказал сегодня. Решения, которые мы принимаем, определяют всю нашу жизнь. Он был таким великим – но упустил все свои шансы. После всего, что я от него услышал, я понял, что нельзя терять эти шансы – нужно делать всё, от тебя зависящее, чтобы чего-то добиться».
Ещё один игрок «Колумбии», Артур Раффин, задумчиво пробормотал: «Полным-полно людей, которые прошли через то, через что прошёл он, уже даже и в живых-то нету». Его партнёр, Патрик Эрнандес, выдрал из тетрадки листок и подошёл к Эрлу за автографом. Ещё недавно и сам он, и вся его семья были фактически бездомными – они жили в одном из приютов в Южном Бронксе. К тому моменту, когда Эрнандес родился, Мэниголт уже давно вышел в тираж, как баскетболист, и вбухал сотни тысяч долларов в свои вены. Тем не менее, когда Эрл возвращал ему листок, Энандес смотрел на него, как на бога. А там был написан завет Козла: «Пату. Образование – это жизнь». «Я никогда не выброшу эту бумажку. Я запомнил то, о чём он говорил, и что он мне написал. Такие слова заставляют вас по-другому смотреть на свою жизнь. Вы понимаете, что в один прекрасный день всё может пойти совсем не так, если вы будете принимать неправильные решения. Это даёт мне надежду на то, что всё наладится – если сам я этого захочу и приложу усилия».
Теперь эти безыскусные встречи стали неотъемлемой частью распорядка дня Эрла. И, на первый взгляд, не было в них чего-то такого мудрёного, затейливого, особенного. Но для того, чтобы до конца осознать, что они значили для гарлемских подростков, опять же, нужно было быть одним из них…
Примерно в то же время, летом, к нему на аудиенцию пожаловали очередные писатели, живо интересовавшиеся всё той же темой – уличным баскетболом в Америке и его главными виртуозами. Ларс Андерсон и Чед Миллмэн увидели Эрла вот таким:
«Его лицо, кажется, совсем не изменилось. Но вот руки выше кистей… Все они – словно растрескавшиеся; они покрыты мелкой и тонкой сеткой. Всё это – следы от иглы. Некоторые места на предплечьях, на плечах так испещрены этими дырами от уколов, что когда-то они буквально сливались в язвы – кровоточащие, гноящиеся, зловонные; сейчас они превратились в старые, давно зажившие рубцы, страшноватые на вид, затянулись белёсыми шрамами, похожими на ожоги от серной кислоты… А лицо – и это можно было рассмотреть даже сквозь облачка табачного дыма, поднимающиеся от зажжённой сигареты – выглядело молодым и энергичным. Оно вроде бы и не постарело нисколько, не обвисло, и про такие физиономии писатели говорят: «У него было живое лицо». Как будто бы время было над ним не властно. Лица такого типа вы можете увидеть на античных древнеримских бюстах или, например, у Давида Микеланджело – сильные, волевые, решительные (ну, не знаю, возможно, вблизи и вживую лицо Мэниголта и производило величественное впечатление, но на фотографиях оно таким, по-моему, совсем не выглядит; самая обычная внешность, рабоче-крестьянская)»… Андерсон и Миллмэн недоумевали: как после всех этих лет героинового и алкогольного ада, которые полностью разрушили его тело и почти иссушили душу, это лицо оставалось таким… таким… моложавым?
«Ха, у меня всегда было лицо молодого парня. Но на самом-то деле, сейчас, хотя мне только пятьдесят два, я чувствую себя столетним стариком. Я прожил длинную, тяжёлую жизнь. Вот, сами посмотрите на мои руки. Мне достаточно ненароком бросить на них взгляд, увидеть эти шрамы – и я сразу же всё вспоминаю… После того пути, который я прошёл, сейчас я просто радуюсь, что всё ещё жив, и счастлив, что до сих пор здесь – на игровой площадке…»
Козёл по-прежнему оставался кем-то вроде крёстного отца в своём парке. Кажется, что он проводил там всё время – «ну да, я, типа, люблю работать с детьми больше всего на свете».
И они отвечали ему полной взаимностью. «Козёл? – переспрашивает уже взрослый, двадцатиоднолетний парень, латиноамериканец из Бруклина. – Да он забивал через головы семифутеров (парень говорит так, словно видел это собственными глазами – хотя его ещё и в проекте-то не было, когда Эрл делал такое). Ага, он совершал такие полёты! Однажды он выпрыгнул так высоко, что судьи свистнули ему три секунды – а он всё ещё продолжал висеть в воздухе!»
«Это тяжко – вспоминать и рассказывать о том, что я был величайшим на игровых площадках, – медленно, словно через силу, говорит Мэниголт, сидя на скамейке в своём парке. – Я точно знаю одно: никто не смел тронуть меня на площадке – никто, когда я играл. Потому что я был в то время в парках вроде как таким Джорданом. Но на каждого Джордана найдётся свой Эрл Мэниголт. Хорошо хоть, что я никому не причинил боли, не принёс страданий – только самому себе».
Тут писатели заглянули Козлу в лицо повнимательнее – и увидели, что вот глаза-то молодыми назвать никак нельзя. Они показались им больными и какими-то мутными – от многолетнего воздействия наркотиков; как сказал Чед Миллмэн: «У меня сразу возникла ассоциация с дном Гудзона, которое я как-то видел по телевизору – его зрачки были такими же тёмными и глубокими. А потом я заметил, что в них стоят слёзы. Такие, знаете… ну, не то, чтобы он плакал, а просто у него были слёзы в глазах… И вдруг, ни с того ни с сего, говорит: «Я прожил свою ё…ю жизнь впустую… Вся она прошла зазря. Но я пытаюсь наверстать хоть что-то сейчас…»
– Скажите, а все эти истории, которые о вас продолжают рассказывать в разных районах города… истории о том, как вы вышли играть против Уилта – и забили через него сверху, как вы делали свой «двойной данк», как «разменивали» деньги, положенные на ребро щита…
– Многое из этого – чистая правда, – отвечает Эрл. – Я и впрямь мог заграбастать доллар с верхушки щита. Но «разменять» его? Не, эта часть истории – уже придумка, я такого не умел.
На Эрле – чёрная бейсболка и белая футболка с логотипом его турнира; он снова оглядывает площадки и подзывает к себе ребят. Сам он больше не играет: «Не-е-е, парни, я с этим уже давно завязал; ну, бросаю иногда помаленьку по кольцу – но это всё».
Но он всё ещё был в игре. И его легенда продолжала жить. При желании в этом можно усмотреть иронию судьбы: некогда одарённый каким-то поистине неистовым талантом совсем молодой парень, который был в городе настоящим идолом, теперь наконец-то повзрослел – и превратился в совсем другого человека. И стал доказательством того, что жизнь – это нечто куда большее, чем баскетбол.
Виделись Андерсон и Миллмэн и с друзьями Мэниголта, которые помогали ему удерживать всяких неприятных персонажей явно уголовного пошиба подальше от парка – и от детишек. Вот и сейчас двое из них сидели на скамейке и наблюдали за происходящим на площадке. Если кто-то и мог действительно поведать о легенде Эрла Мэниголта, то это как раз какие-нибудь гарлемские старожилы вроде Джеймса Сэмьюэлса и Дэйва Эванса, которые знали Козла уже с давней-давней поры, больше тридцати лет – едва ли не на протяжении всей жизни. Эти люди – своеобразные эксперты в области уличного баскетбола.
– Эрл был единственным парнем изо всех, кого я знал тогда и знаю сейчас, который мог пройти по Гарлему без единого пенни в кармане – и получить всё, чего бы ему ни захотелось, – рассказывал Джеймс Сэмьюэлс. – Он был королём в Гарлеме, и оставался им даже тогда, когда сел на героин, и потом – когда все видели эти его ломки… Люди хотели что-нибудь для него сделать, потому что… ну, потому что сам он всегда был таким простым, своим парнем, никогда не выпендривался – и это в нём так и осталось; он совсем не изменился.
– Нет никаких сомнений: он – лучший игрок на городских площадках, лучший на все времена, – вступил в разговор сидящий рядом Дэйв Эванс; он щурился от ярких солнечных лучей, падающих на парк сквозь листву высоких деревьев, растущих по периметру. – И мне наплевать, верите вы в это или не верите. Можете считать, что я порю хреновину – мне всё равно. Потому что я-то знаю: это – так и есть. Он вытворял такие штуки, которые не под силу Джордану. Как-то… кажется… ну да, точно – в 1965-м Эрл играл в матче против команды, в которой было и несколько профи. Ну, или это были студенты, которые готовились стать профи… Дело было в маленьком спортивном зале в Восточном Гарлеме. Он, честно говоря, запоздал на матч, ну, и тренер на него орёт так, что всем слышно: ты, мол, сегодня играть не будешь. Типа, хочет наказать нашего Козла. Ну, и тогда… блин, никогда не забуду этого момента! Ха-ха-ха! Короче, Эрл хватает этого мужика за грудки и отшвыривает куда подальше! Когда тренер пришёл в себя, Эрл уже был на площадке! И он начал с того, что закинул пять джамп-шотов подряд с одного и того же места – и никто ничего не мог с ним поделать, представляете? Ага! А в шестом владении парень, которого мы звали между собой Обри, загрёб подбор под своим щитом и швырнул мяч через полплощадки Эрлу. Все в зале вскочили на ноги, потому что каждый из нас почувствовал: сейчас что-то будет! Прямо перед Козлом один чувак возвращался в защиту, и вот он затормозил и хотел въехать в Эрла, чтобы его остановить где-то на линии штрафных. А Козёл... Ну, в общем, он разогнался, выпрыгнул, наступил в воздухе одной ногой на лоб этому чуваку – на хренов лоб этому чуваку, точно вам говорю! – оттолкнулся от него и заколотил мяч в корзину сверху! У-у-у! Может быть, Доктор Джей мог бы сделать что-нибудь подобное, я не знаю, но в Эрле-то всего 185 см! Я готов вам поклясться, что так оно всё и было. Правда. У любого спросите.
Миллмэн и Андерсон рассказывали, что потом, снова оказавшись в Гарлеме, они специально потратили день на поиски очевидцев этого эпизода. И, по их словам, нашли ещё пять человек, которые присутствовали на той игре. И каждый из них, независимо друг от друга, в разное время и в разных местах, отвечая на вопрос о фантастическом прыжке Мэниголта, когда Козёл якобы за малым не втоптал какого-то беднягу в паркет, подтвердил, что видел это собственными глазами...
– Он – самая настоящая легенда, потому что так много народу видели его по всему Нью-Йорку, – продолжал Сэмьюэлс. – И никто не хотел верить в то, что стало с ним твориться потом… И, слушайте, даже если бы он попал в НБА, ну, и стал бы известен во всём мире, он всё равно оставался бы, в первую очередь, именно легендой Гарлема – из-за того, что он делал на этих площадках. И ему не нужно было показывать что-то особенное – Эрлу достаточно было быть просто самим собой, и всё равно люди его боготворили; он объединял их своей игрой в единое целое так, как никто другой во всём Гарлеме. Жизнь останавливалась, люди бросали свои дела – только для того, чтобы увидеть, как этот паренёк играет в парке. С тех пор больше никто не способен оказать такого эффекта на толпу – даже близко. Он был первым – и он же был единственным. Когда он засаживал эти свои данки, вам хотелось заорать: эй, эй, хватит, остановите игру – у меня, блин, голова кружится! Он – наш герой. Я вам так скажу – когда он играл, он давал нам чего-то такое, чего больше никто дать не мог и не может. Ни Мэджик там, ни Джордан, ни Чемберлен...
С большим удовольствием читал все ваши материалы. Каждая новая публикация - словно праздник. Проделанная Вами работа вызывает уважение и приводит в неописуемы восторг.
Очень надеюсь на то, что эта история не станет последней.