57 мин.

Преданья старины глубокой. Клео Хилл. Зарезать без ножа, или Времена не выбирают. Часть седьмая

60

 

Часть шестая

И вся история Клео тоже подошла к концу. Правда, осталась в ней одна сюжетная линия, о которой я упомянул, но раскрывать подробно намеренно не стал, и не буду – эта ниточка, тонкая и незаметная, и, тем не менее, крепко связавшая Хилла и того «не сыгравшего», о которой я заикнулся в самом начале, во вступлении. Я бы очень хотел довести повествование именно об этом «не сыгравшем» до ума – они наряду с Хэнком Гэтерсом стоят особняком на фоне всех остальных персонажей «Галереи», и их истории – краеугольные для всего цикла. И, если это получится (хотя пока шансов маловато) – там-то разговор о той ниточке будет куда более уместным.

И потому, наверное, я никак не могу отделаться от ощущения некой вторичности драмы Хилла – для меня она так и останется побочной, вспомогательной к «главной» истории. Ведь не будь этой «главной» – и я никогда не стал бы рассказывать о Клео Хилле так, как делаю это сейчас. И весь этот опус для меня – как бы такой своеобразный, длинный-предлинный пролог к беседе об очередном «не сыгравшем» (хотя у неё планируется и собственный пролог, тоже очень немаленький – опять же, если только эти замыслы всё же выльются во что-то реальное).

Но это всё – мои, чисто авторские заморочки. На деле же Клео совсем не заслуживает таких слов – «вторичный», «второстепенный», «побочный» и так далее. Его история, повторюсь, совершенно независима и самодостаточна. А потому стоит сказать о нём ещё кое-что…

Порой, когда я подхожу к финалу новой «истории», то начинаю испытывать всё более возрастающее беспокойство. Вроде бы как почти всё уже написано, тема более чем раскрыта – но нельзя же вот так, резко, на полуслове её обрывать. Нужно как-то плавно и логично закруглить её достойным эпилогом, одним словом – «сделать красиво». В идеале – внести какие-то важные дополнительные штрихи, что-то ещё, такое, чего ты пока не касался, но как раз-таки это «что-то» очень существенно для формирования полного портрета героя твоего рассказа. А это получается не всегда. Случаи, когда, поставив последнюю точку, можешь позволить себе немного порадоваться и даже погордиться, откинуться в кресле, расслабленно потянуться, довольно потерев руки, и удовлетворённо хмыкнуть под нос что-нибудь вроде «ай да Пушкин! ай да сукин сын!» – единичны, уникальны. Собственно, такого почти и не бывает.

Ибо очень, очень редко удаётся сочинить такую концовку, которая устраивала бы прежде всего тебя самого. Просто далеко не всегда сами герои дают для этого необходимые поводы. Гораздо чаще никак не можешь нащупать вот это пресловутое «сделать красиво».

А концовки – чертовски важная штука. Они – словно решающие, «чемпионские» раунды в боксе. Там можно выглядеть посредственно в начале и середине поединка, но ударно провести те самые «чемпионские» раунды – и оставить вместе с ними весь бой за собой (если что – последние фразы никак не связаны с сегодняшним боем и были написаны ещё пару месяцев назад). Приличная, запоминающаяся концовка тоже способна «вытянуть» не слишком в целом удачную историю и сгладить у читателя возникшее негативное чувство от неё. Здесь, правда, есть одно большое различие: на боксе-то зрители сидят до конца в надежде на то, что в любую секунду может случиться что-то эдакое – нокаут или хотя бы нокдаун; а вот читатели при таком раскладе могут этой концовки попросту не дождаться – обзовут автора «ослом», пошлют его куда подальше и разбегутся, и останутся лишь самые стойкие и терпеливые. Бывает и по-другому: вроде бы держишь-держишь весь рассказ высокую ноту (по крайней мере, тебе так кажется), а в финале наплетёшь какой-нибудь белиберды, от которой уши завянут – и всё; вся работа – насмарку, впечатление у читателей смазано, и сам ты разочарован результатами своего же труда: «Эх, дёрнуло же меня за это взяться! Лучше было бы и не начинать…»

В общем, трудное это дело – ломать голову над гармонично-органичной концовкой.

Но в процессе работы над этой «историей» никаких опасений у меня не было – благодаря личности самого Клео Хилла. Потому что я точно знал, знал практически с самого начала, о чём буду говорить в заключении – о том, о «самом главном», на мой взгляд...

На зарубежных форумах можно встретить резкие высказывания болельщиков, впервые познакомившихся с напастями Клео в «Сент-Луисе», например: «Ё…й Боб Петтит! И весь ё…й «Сент-Луис»! Такого игрока загубили…» Я не готов утверждать что-то столь же категорично (хотя в глубине души и сам думаю примерно так же) – просто потому, что для каких-то взвешенных и объективных суждений по этому вопросу для начала нужно было бы находиться в тот момент непосредственно в команде и видеть, как развивались события, изнутри. К тому же, насколько можно судить, в большей степени подобные обвинения следует адресовать Клайду Ловеллетту и особенно Клиффу Хэгану – вот уж кто усердствовал, «вымораживая» Хилла из «Хоукс», больше других (хотя и Петтит, говорят, принял немалое участие).

В 2008-м году на ESPN вышел фильм режиссёра Дона Клореса «Чёрная магия». Впрочем, название может звучать и по-другому – «Чёрный волшебник», напрямую отсылая к одному из многочисленных прозвищ Эрла Монро. Это был масштабный, почти 4-часовой проект, который заслужил восторженные отзывы и от зрителей, и от критиков и побил в день премьерного показа все телерейтинги. А сам Жемчужина стал не только одним из основных персонажей фильма, но и выступил едва ли не главным инициатором съёмок и со-продюсером.

В «Чёрной магии» тесно переплетены две темы: история борьбы чернокожего населения США за свои гражданские права преломляется и отражается в истории баскетбола. Там рассказывается о том, как афроамериканцы пришли в баскетбол, какое-то время не допускались в НБА – и как, наконец, попав туда, они выдвинулись в лиге на ведущие роли.

Герои фильма (а их немало) – это те, кто был напрямую связан с баскетболом в традиционно «чёрных» колледжах и вынужден был доказывать своё право заниматься любимым видом спорта наравне с белыми. «Чёрная магия» состоит как бы из множества глав. Сквозная тема – это карьера двух великих тренеров, Джона МакЛендона и Кларенса Гейнса. В отдельных же частях говорится о главных игроках – выходцах из «чёрных» ВУЗов, тех, кто сумел стать настоящими звёздами. В фильме была задействована целая россыпь известнейших баскетболистов: сам Монро, конечно же, Боб Лав, Эрл Ллойд, Дик Барнетт, Бобби Дэндридж, Уиллис Рид, Элджин Бэйлор, Чарльз Оукли, Бен Уоллес – и это далеко не полный список. Засветился и Крис Пол, которого пригласили специально – он зачитывал вступительное слово ко второй части.

Пара главок посвящена тем, кто по своему таланту и потенциалу стоял вровень с вышеназванными – но о ком сегодня почти никто не знает: Пи Уи Кирклэнду и Клео Хиллу. Именно из «Чёрной магии» большой мир и услышал о том, кто такой Хилл и что с ним случилось – и именно там Хоуи Эванс назвал его «вероятно, величайшим игроком своего времени – и среди чёрных, и среди белых».

Одни убеждены, что всё было именно так: «Я считаю историю Хилла одной из главных трагедий в истории профессионального баскетбола, – говорит Рон Томас, автор книги «Они прорубали дорогу: чёрные пионеры НБА». – Парень был совершенно феноменальным игроком, но так и не получил шанса показать, на что он способен». Однако с этой версией согласны не все (таких, впрочем, очень мало). В их числе, например, и Марти Блэйк: «Эти истории о Клео Хилле – они не соответствуют истине. И то, как это показано в «Чёрной магии» – тоже. Многое, связанное с теми эпизодами, слишком раздуто. Это всё равно, что разгребать угли над костром, который уже не горит. Просто у каждого из нас есть свои разочарования в жизни – большие и маленькие». Ну, для Хилла это было чем-то более значительным, чем просто разочарование.

Так или иначе, но можно сказать, что ничего нового в том действе, которое разыгралось вокруг Хилла в «Сент-Луисе», не было, и всё это старо, как мир. С таким можно столкнуться везде и повсюду: в школьных классах и институтских аудиториях, в бригадах строителей и лесорубов, в кабинетах планово-экономических отделов и в офисах юридических контор, на научных кафедрах и в конструкторских бюро, на театральных подмостках и в репетиционных залах консерваторий… Меняются лишь формы, которые могут быть более или менее изощрёнными, но суть остаётся одной и той же: большинство объединяется, чтобы выжить, выдавить кого-то одного – или попросту его потравить.

Такое может происходить, когда в компании оказываются два-три человека, у которых концентрация дерьма в душе превышает предельно допустимые показатели – и они начинают щедро расплёскивать его на окружающих; им день не в радость, если они кого-нибудь сегодня не погнобили, не поизводили. Почему-то частенько почти все остальные к ним присоединяются, повинуясь стадному инстинкту. И жертву они выбирают слабенькую и хиленькую – вроде девушки-мямли из чеховской «Размазни», потому что очень тонко таких вычисляют: этот (эта) за себя не постоит, с ним (с ней) можно безнаказанно делать, что хочешь. При этом сами жертвы, как я могу судить, исходя из своего опыта, ничем такого остракизма не заслуживают: они либо просто очень неуверенные в себе люди, либо отличающиеся чем-то от общей массы, непохожие на остальных, а потому считающиеся «странными» – хотя никому из окружающих эта их «странность» никаких неудобств не доставляет.

Или иная ситуация, пожалуй, ещё более распространённая: когда в коллектив приходит новичок, который сразу же проявляет себя – в силу того, что он способнее других, и старожилы тут же превращаются в пауков в банке. Они видят в нём угрозу; как же, ведь этот человек может лишить их тёплого местечка, просто став более ценным и нужным работником для начальства. И когда на твоих глазах начинает твориться что-то в этом роде, то поначалу даже удивляешься (особенно, пока ты сам молод и ещё мало что видел): люди, которых ты считал вполне нормальными ребятами, по-своему добрыми, вдруг раскрываются совсем с другой стороны – начинают подличать, подставлять других, пакостничать… Возможно, они даже сами от себя такого не ожидали, но теперь они готовы шагать по чужим головам, лишь бы их не понизили, не урезали зарплату – или попросту не уволили… В похожее положение угодил и Клео Хилл. Естественный отбор, закон джунглей, выживает сильнейший – называйте, как хотите. Так было – и так… хотел написать «будет» – но нет, как уже отмечалось, в нынешней НБА представить такое невозможно.

Я, как, наверное, и любой человек, неоднократно встречался с аналогичными эпизодами – начиная с той же школы. К счастью, никогда не приходилось оказываться в роли жертвы, но и, слава Богу, каждый раз хватало ума не затесаться в толпу. Но ничего похвального в этом, конечно, нет – потому что иногда я был среди тех, кто индифферентно взирал на всё происходящее издалека, не принимая в этом никакого участия. Потребовалось немало времени, чтобы я понял: когда собираются все и принимаются морить кого-то одного – это вообще одна из самых гадких вещей, которые только могут происходить на свете. С тех пор я старался не оставаться в стороне, тем более, что, как правило, достаточно просто как-то выразить свою поддержку этому одному – и всё успокаивается.

Но есть и другие люди – такие, как Пол Сеймур. Его можно обвинять в чём угодно: в том, что он был плохим дипломатом и психологом, в том, что он полностью утратил контроль над командой, в том, что он был слишком прямолинеен и говорил в интервью всё, что считал нужным, не раздумывая, к каким последствиям это приведёт… Но его уж точно нельзя упрекнуть в одном: в том, что он – непорядочный человек. Для кого-то, как бы громко и пафосно это ни звучало, собственные честь и достоинство – превыше всего, в том числе и личного благополучия. Таких не очень-то много, в коллективах их обычно уважают – за то, что они не подсидят, не предадут, не будут сплетничать за спиной. Хотя, бывает, и недолюбливают всё по тем же причинам: из-за этой их прямоты, испытывая некий комплекс неполноценности перед ними (ну да, вот он-то так может, а я – нет). И вряд ли они зацикливаются на своих честности и благородстве – потому что это для них норма, жить по-другому они попросту не могут, такие уж они есть. Поэтому они редко пробиваются на самый верх, достигают настоящего успеха (хотя у них и понятия о том, что такое «настоящий успех», тоже свои). Но с Сеймуром в разведку я бы пошёл, не раздумывая… Не знаю, был ли Хилл из той же породы, что и Сеймур – то есть из таких, кто не побоится испортить отношения с вышестоящими, с начальством, но не продаст того, кто ему доверяет (просто не приходилось читать о подобных «проверках» в жизни Клео). Но, вполне вероятно, что был – и это ещё одна причина, по которой тренер видел в нём родственную душу не только на паркете, но и за его пределами. Здесь вспоминается то, как Хилл ездил по колледжам и постоянно таскал с собой этого своего лучшего друга, Арти Джонсона, ставя перед тренерами неукоснительное условие: или вы берёте нас обоих – или никого. Хотя не мог не понимать: время идёт, близится последний срок подачи документов на зачисление в колледж, а кому нужен баскетболист ростом 170 см? Но, кажется, Хилл готов был скорее расстаться с мыслью о получении диплома, чем бросить друга…  

Повторюсь: сам Клео всегда говорил, что причиной всех раздоров был отнюдь не расизм, а исключительно деньги, напрямую связанные с индивидуальной статистикой. Другим очень трудно допустить, что расизм здесь не играл никакой роли. Например, Билли Пэкеру, который переспрашивал: «Дело не в расизме? Да ладно вам, ребята! Вы это серьёзно? Не смешите меня! Ну, а в чём же тогда ещё? Поверьте моему слову: будь Клео белым – и команда приняла бы его. Он умел всё. Если бы только тогда было другое время, и не было бы всего этого расизма, он стал бы одной из главных, одной из величайших звёзд в НБА». Или Сонни Хиллу: «Он был потрясающим, умопомрачительным игроком в «Уинстон-Сейлеме». И он пришёл в лигу, имея отличную базу, потому что с ним работал один из лучших тренеров всех времён Кларенс Большой Дом Гейнс. Но он оказался не в том месте и не в то время – в Сент-Луисе, когда количество чёрных игроков в НБА только начинало увеличиваться. Они просто не хотели давать мяч какому-то чёрному пареньку, который набирал больше очков, чем они сами. Они увидели в нём кого-то такого, кто сделает их, как игроков, вымирающим видом…»

Да и какая, в принципе, разница, в чём было дело: в расизме или в чём-то ещё? Что это меняет для самого Хилла? И можно ли сказать, что какая-то из причин – более оправданна, нежели другие?..

Кто-то из них уже покинул этот мир – Клайд Ловеллетт, Эл Феррари… Боб Петтит и Клифф Хэган живы. Для них происшедшее по-прежнему остаётся неудобной темой для разговоров, и они отказываются давать интервью о том периоде в «Сент-Луисе». Я не знаю, были ли у них основания считать, что они чуть не сломали судьбу (а в определённом смысле – и сломали) новичку по имени Клео Хилл в далёком 1961-м. И задумывались ли они вообще об этом… По крайней мере, за несколько лет до своей смерти Феррари сказал (надеюсь, что от чистого сердца): «Мне действительно было очень жаль его. Я думаю, у него был талант, и со временем он стал бы очень хорошим игроком, замечательным игроком. Но он был совершенно сбит с толку, в полном замешательстве, не знал, как ему с этим справиться, как он должен играть, что он должен делать…» А Боб Петтит всё-таки затронет ту ситуацию с Хиллом в автобиографии и назовёт её «самым злосчастным эпизодом в моей профессиональной карьере»: «Я был в центре внимания всей страны, – писал он. – Потому что всем казалось, будто я, как человек, родившийся и выросший на Юге, просто неспособен находиться в одной команде с партнёрами-неграми. Это очень неприятно и больно – ведь на самом деле ничего такого не было, и у меня всегда были хорошие отношения с парнями – играл ли я против них или вместе с ними».

Зато я точно знаю, что мне до сих пор стыдно, что когда-то, когда при мне происходило что-то подобное, я предпочитал просто отстраниться. Хоть и давно это было – а вот стыдно… И не хотел бы я оказаться на их месте…

Ну, да ладно, как говорится – Бог им теперь судья. И само это послесловие я затеял не из-за них, а ради Хилла…

Кто-то из тех, кто дочитал до этого места, может сказать: «Ну, а что с самим Хиллом? И где все эти обещанные шекспировские страсти-мордасти – разные скелеты в шкафу, и всё такое прочее? Вместо этого автор навешал нам лапши на уши и подсунул какую-то бытовуху – прозаический, рядовой, банальнейший случай борьбы за место под солнцем. Ну, да, люди, которые её вели, пользовались грязными методами – и что? Что такого уж ужасного это принесло Хиллу?»

Просто для кого-то история – вообще не история, если с её главным героем не случилось чего-нибудь эдакого – у него не сгорели в пожаре дети и жена, или сам он не попал в автокатастрофу и не потерял после этого память, да ещё и остался с переломанным в пяти местах позвоночником… Ну, хотя бы тяжёлая травма, что ли, на худой конец – вот тогда на это ещё можно было бы потратить своё время, а так…

Я сам знаю таких любителей «остренького» – и их немало.

Но, во-первых, я сразу же предупредил, что чаш с ядом и отравленных клинков в спину не будет. А во-вторых, всё ведь в этом мире – относительно. Да, ничего такого непоправимо убийственного с Клео и впрямь не произошло – судьба миловала. Но узнать, что ты никогда не сможешь реализовать свою мечту, хотя уже вроде бы поймал её за хвост, не будешь на высоком уровне заниматься любимой работой, для которой лучше всего приспособлены и твоё тело, и мозги, и ты давно привык к тому, что ты в ней один из лучших – да ещё и в двадцать четыре года, когда кажется, что всё лучшее ждёт тебя впереди… Просто подавляющему большинству из нас не дано всего этого по-настоящему прочувствовать – потому как лишь единицам улыбается удача, и они могут похвастаться, что делают то, что им больше всего по душе, да ещё и получают за это хорошие деньги. Клео с этим повезло – поначалу повезло, а вот потом… впрочем, вы уже и сами в курсе, что было потом…

В общем, по-моему, это тоже достаточно страшновато – потому что невозможно избавиться от мысли, что тебя попросту нагло ограбили среди бела дня…

Когда я вёл дело к финалу, то вдруг поймал себя на том, что мне не так уж и важно, настолько ли великим был Клео на самом деле… Кстати, здесь я тоже не на чём не настаиваю; каждый читатель сам волен делать для себя выводы, кто прав: видевшие в Клео будущую суперзвезду – или Хэган, называвший его «средним игроком из маленького колледжа». А если у кого-то возникнет подозрение, что я слишком много внимания уделил первой точке зрения и почти не осветил вторую, то спешу их развеять: просто одну из них разделяли едва ли не все, а другую – разве что сам Хэган и ещё несколько человек. 

Так вот, мне не так уж и важно, таким ли великим был Клео на самом деле… То есть важно, конечно, но… одним словом, к концу истории столь же значимым для меня стало не только то, каким игроком был Хилл, но и то, как он себя повёл после всех потрясений, которые он пережил в «Сент-Луисе».

И здесь могу откровенно сказать следующее: в чём-то я Клео определённо немного завидую (а может, и не немного). Не его таланту, конечно. Я вообще всегда считал, что бессмысленно и просто глупо завидовать чему-то такому, что другому даётся при рождении, а тебе – нет. Но ведь не талантом единым жив человек… Да и что с него Хиллу – с этого его таланта? Что хорошего он ему принёс? Талант – это вообще странная и парадоксальная материя. Клинок с обоюдоострым лезвием… Для кого-то он становится благословением и возносит его до небес, а для кого-то – настоящим проклятием, толкая своего обладателя на путь саморазрушения. Сколько их – одарённых выше среднего, подающих большие надежды? Казалось бы, давай, эксплуатируй этот свой талант, развивай его – и будет тебе счастье. Однако всё это продолжается до первого большого контракта. Потом следуют соблазны и прелести сладкой жизни – и… смотришь – а они уже кубарем катятся по этой «лестнице в небо» вниз ещё быстрее, чем по ней поднимались. Проходит ещё немного времени – и всё, их уже просто нет. Каждый, кто интересуется баскетболом хоть пару лет, навскидку назовёт хотя бы одну такую фамилию. И не только баскетболом, а любым видом спорта. Да и вообще – необязательно спортом; в обычной, повседневной жизни таких примеров тоже хватает. Талант, он ведь сам по себе ещё мало что значит и решает. В полную силу он начинает работать лишь тогда, когда в комплекте с ним поставляются воля и мозги…

Ладно, достаточно об этом. О том, что талант может стать тяжким бременем, речь пойдёт как раз в следующих историях, если они появятся. Тем более, что Хилл сюда совсем не вписывается: у него-то было всё – и дар, и голова на плечах, и воля. И всё равно – ничего из этого не вышло…

С кем-то сама судьба играет шутку – правда, совсем не смешную, а очень даже злую. Ему бы стоило родиться лет на 20-30-40 попозже, а он появляется на свет уже сегодня. И ничего ты с этим уже не поделаешь – приходится как-то мириться с миром, в котором ты очутился слишком рано. А ему – с тобой. Редко, когда такое происходит к обоюдному согласию сторон. Обычно мир этот ещё не в состоянии принять то новое, что ты в него можешь привнести. Раньше за такое «новое» могли и на костёр отправить… 

Во времена Хилла до этого уже не доходило, но в определённом смысле с ним приключилось то же самое: его тоже «сожгли» – в спортивном отношении. Словно бы лига оказалась просто не готова к приходу игрока, настолько опередившего своё время, и отвергла его (и то же самое можно сказать о том «не сыгравшем»).

Какой-нибудь древний римлянин, услышав обо всём этом, возможно, воскликнул бы, театрально всплеснув руками: «O tempora! O mores!», то бишь «О, времена! О, нравы!» А один из членов съёмочной группы «Чёрной магии» рассказывал, что, когда к ним пришёл Клео Хилл, сел на стул и поведал свою историю – отчуждённо, отстранённо, словно всё это происходило не с ним – его пробрала дрожь: «Я не мог отогнать от себя странное ощущение; мне казалось, что мы перенеслись куда-нибудь в начало девятнадцатого века, во времена расцвета рабства в Америке… А он говорил об этом – и то и дело начинал улыбаться. Но в этой улыбке читалось что-то детское, наивное, какое-то недоумение – даже спустя столько лет он так и не смог понять, как люди могли сделать это с ним, или с любым другим человеком; до него не доходило, как они оказались на это способны – потому что сам он был совсем иного склада, и никогда бы не стал унижать и третировать кого-то…» Но лучше всего сказал обо всём этом, конечно же, поэт Александр Семёнович Кушнер:

«Времена не выбирают,

В них живут и умирают,

Большей пошлости на свете

Нет, чем клянчить и пенять.

Будто можно те на эти,

Как на рынке, поменять.

…

Крепко тесное объятье.

Время — кожа, а не платье.

Глубока его печать».

Да, времена не выбирают…

И вот здесь-то, когда такое стряслось, когда жизнь прикладывает тебя со всего размаху мордой об асфальт, а ты такого поворота никак не ожидал, потому что со своей стороны ровным счётом ничем этого не заслуживал – вот здесь-то все планы, все мысли об успехах, о мечтах, «о доблести, о подвигах, о славе» куда-то моментально испаряются сами собой. И на первый план выходит нечто куда более насущное и важное: просто остаться человеком. Подняться, выпрямиться, отряхнуться, умыться, оглядеться по сторонам – собраться и как-то сосуществовать с постигшим тебя большим горем. Не затаить в себе обиды и злобы на окружающий мир, не ожесточиться, не замкнуться, не ждать от будущего только плохого, не пуститься во все тяжкие, махнув рукой на всё – и в первую очередь на самого себя: «Чего уж там, да и хрен с ним, хуже-то всё равно уже не будет…»

Казалось бы – ничего такого особенного в этом нет; но между тем, легко и просто всё выглядит на словах, а вот попробуй-ка это сделать – не потерять себя…

Сейчас-то, конечно, уже другое дело – постепенно закаляешься, обрастаешь всё более толстой шкурой и учишься относиться к своим невзгодам спокойнее и даже по-философски, не принимать их так близко к сердцу. Но вот раньше… раньше было по-другому – попав в какую-нибудь передрягу, я любил впасть в столбняк, посидеть где-нибудь в углу, один, чтобы никто не доставал, подумать о несправедливости и несовершенстве этого мира, пожалеть себя, пожевать сопли. Так что, признаться, я совсем не уверен, что смог бы в двадцать четыре так же достойно встретить такой удар, какой нанесла судьба Хиллу, как и он сам.

Но у Клео уже тогда наличествовал этот внутренний стержень, позволяющий не потеряться в любых обстоятельствах; он был несгибаемых человеком, настоящим мужиком. Жизнь жевала Хилла – а вот проглотить не смогла. Он не спился, не скурился, не снюхался и не скололся. Впрочем, Клео всегда был настолько правильным в этом плане человеком, что о подобных вещах применительно к нему и писать-то как-то оскорбительно (к слову, ещё и поэтому я взялся за его историю – я заранее знал, что мне не придётся в очередной раз погружаться с головой в мир наркоты, воровства и прочего криминала, то есть тот мир, в котором жили большинство из «не сыгравших»).

Он даже не позволил себе впасть в лёгкую депрессию – хотя, как говорил он сам, на душе у него в тот момент было очень хреново. Но он чётко знал, чего хочет и что ему делать дальше. Он не стал брать никаких пауз для передышки и продолжил жить так, как если бы ничего и не было, как будто только что он не лишился своей главной цели. Марти Блэйк называл Клео «простодушным и легкомысленным». Ну, не знаю; «простодушный» – может быть, а вот «легкомысленный» – вряд ли. Легкомысленные люди не имеют запасных путей и планов «Б», а у Клео всё это было. Он делал всё, чтобы его жизнь не изменилась ни на йоту.

Хилл отправился в Город братской любви и сыграл два с небольшим десятка матчей за «Филадельфию Тэперс», команду новообразованной Американской баскетбольной лиги, которая, правда, просуществовала меньше полутора полных сезонов и приказала долго жить (но осталась в истории, как первая профессиональная баскетбольная лига, в которой ввели трёхочковые броски). Так что Клео ненадолго заехал обратно в Сент-Луис, после чего вернулся на свою «малую родину», в Ньюарк, и устроился там на работу внештатным преподавателем – днём и кем-то вроде воспитателя продлённого дня – по вечерам. В 1963-м в Нью-Джерси он начал свою карьеру в Восточной лиге (которая растянулась на пять лет), продолжая пытаться освободиться от послевкусия в результате знакомства с НБА.

Да, это было действительно трудное время. Он провёл в «Сент-Луисе» всего сезон с небольшим, но иногда и такого срока оказывается достаточно, чтобы оказаться в глубокой психологической яме. Моральная «обработка» в «Хоукс» не прошла для него бесследно – на какое-то время то, с чем он там столкнулся, фактически убило в нём игрока. Хилл и вправду выглядел со стороны, как человек, почти разучившийся играть в баскетбол. Сыграв за ту же «Филадельфию Тэпперс» в 22-х матчах, он набирал в них лишь по 6.5 очка.

Это горькое-горькое послевкусие ещё долго не оставляло его; Хиллу было совсем непросто: «Пока я жил в Сент-Луисе, я не смотрел матчи «Ястребов», и потом, когда я вернулся в Ньюарк, у меня просто не находилось на это времени, потому что я сам играл по субботам и по воскресеньям. Да и вообще, НБА я тогда особенно не смотрел, потому что это будило непрошенные воспоминания. Долго не смотрел… Просто не мог себя заставить. Я старался забыть о том, что произошло, изо всех сил старался… Один только раз я видел матч с начала и до конца – когда в плей-офф играли «Селтикс» и «Филадельфия»… Каждый, с кем я разговаривал в то время, обязательно спрашивал меня: «Эй, почему они сделали с тобой это?» А я им отвечал: «Я не знаю», хотя мог рассказать о подлинных причинах, почему всё это произошло. Я не хотел говорить, что тренер был для меня, как старший брат. Не хотел, чтобы они подумали, будто я ходил в любимчиках у тренера…»

Да, всё должно было быть куда лучше. Правда, он заработал признание – некоторое признание. Хилла ввели в несколько Залов славы местного значения, главная газета Ньюарка «Star-Ledger» включила его в символическую сборную лучших школьников-баскетболистов города 20-о века, а в «Уинстон-Сейлеме», как уже говорилось, его признали лучшим игроком в истории университета – даже выше Эрла Монро. Но… всё должно было быть иначе.

Хилл в форме команды Восточной лиги «Нью-Хейвен Элмс».

Как хотите, но от всего этого можно впасть в уныние. И Хилл не скрывал, что справиться с переживаниями стоило ему больших усилий: «Нет, разумеется, я не могу не думать о том, что могло бы быть. Но я стараюсь об этом не думать. Просто я помню, что со мной случилось – и всё». Да, Клео ничего не забыл – поэтому он обычно и отказывался давать интервью о тех днях: «Мысли о «Сент-Луисе» нагоняют на меня тоску». Однако Хилл был не из тех, кто постоянно живёт прошлым. Он на собственном опыте убедился в справедливости истины о том, что время – и впрямь лучший доктор; а даже если это – просто красивая фраза, и на самом деле всё совсем не так, можно приучить себя к такой мысли, и жить всё равно станет полегче: «Вы же не можете злиться всё время. Постепенно огонь гаснет…»

В Восточной лиге Клео играл за «Трентон Колониалс», «Нью-Хейвен Элмс», «Бриджпорт Флайерс» и «Скрэнтон Майнерс» (вряд ли кому-нибудь из нас эти названия о чём-то говорят). К сожалению, мне не удалось найти точной статистики Хилла в этих командах. Об этом периоде можно судить лишь косвенно – по свидетельствам тех, кто сам видел, как выступал там Клео. А они клянутся, что он был главной звездой Восточной лиги, и показывал там баскетбол, ничуть не уступавший баскетболу в исполнении лучших – самых-самых лучших – корифеев НБА. Что ж, если только это соответствует действительности, значит, Хилл сумел вернуть уверенность в себе, реанимировал свой бросок – и в таком состоянии, конечно, как скромно говорил он сам, «мог бы пригодиться нескольким командам ассоциации». Впрочем, не удивлюсь, если он уже не задумывался над такой возможностью всерьёз – и даже гипотетически; и вообще – не исключено, что в ту пору у него уже не было того желания гонять мяч, что и раньше. Его всё больше и больше притягивало нечто другое – и уже в 1968-м, всего-то в тридцать лет, он окончательно завершил карьеру игрока.

Последнее фото Хилла в качестве действующего игрока – в майке «Скрэнтон Майнерс».

Боль уходила – медленно, медленно уходила; потребовались десятки лет, чтобы от неё не осталось и следа. И ближе к концу жизни Хилл вспоминал о своём единственном сезоне в НБА безо всяких обид: «Сейчас я уже остыл; хотите верьте, хотите нет – но это чистая правда». В такие моменты очень важно иметь что-то, за что можно будет схватиться рукой и встать на ноги. Какая-то опора. И умение вовремя найти её тоже присуще далеко не всем. Но Хилл быстро определился с такой зацепкой – в виде вполне логичного объяснения всех своих бед, с которым и впрямь не поспоришь: «Понимаете, я могу утешаться, по крайней мере, одним – помимо того, конечно, что попал в неудачное время в неудачную команду, иначе всё было бы по-другому. Просто я знаю, что, если бы был посредственным игроком, ничего из себя бы не представлял, они бы не трогали меня и просто оставили в покое. Ничего этого бы не случилось. Но, раз они уделили мне такое внимание, то, думаю, это значит, что я был очень хорош. Да, раньше я злился, это точно; но не можете же вы злиться всю оставшуюся жизнь. И сейчас я смотрю на всё это с другой стороны. Ведь все вы и сами знаете полным-полно парней, которые так и не получили шанса сыграть…» 

Помогла здесь Клео и другая черта его натуры. Раньше я был не прочь, когда нечем заняться, повспоминать на досуге какие-то свои прошлые неудачи, подумать о том, что что-то могло бы сложиться по-иному, в общем – поразмазывать слюни на тему того, что «так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок». Мне понадобилось несколько лет (не так уж и мало) для того, чтобы усвоить одну простую вещь: без толку всем этим заниматься, ничего путного из этого не выйдет. С прошлым надо прощаться полегче, потому что, гоняй это в себе – не гоняй, но, пока не изобрели машину времени, изменить ты всё равно ничего не сможешь, и, если слишком много об этом заморачиваться, ничего хорошего не выйдет. А Клео знал это уже тогда – совсем молодым парнем.

Более того, было у него ещё одно великолепное качество, которое у меня уже вряд ли прорежется – он пытался найти что-то положительное даже в самых дерьмовых жизненных ситуациях, тех самых – из разряда «мордой об асфальт». Казалось бы, какой может быть позитив в том, что ему пришлось вытерпеть в «Сент-Луисе» и после? А он этот позитив умудрялся увидеть: «Но, если уж на то пошло, у меня была хорошая работа в школе, и, на самом деле, совмещая её с игрой в Восточной лиге, я зарабатывал больше денег, чем некоторые игроки НБА – больше, чем получал сам, когда был новичком в «Сент-Луисе». И мне нравилось там играть. Восточная лига, можно сказать, была лигой защитников, так что конкуренция там была очень высокой. Да, какое-то время я не мог смотреть НБА, долгое время, но я не сержусь. Эти парни не захотели играть со мной – ну, и ладно. Я и так прожил прекрасную жизнь; просто я всегда был готов к этой жизни вне баскетбола и знал, что мне нужно делать. И я считаю, что мне есть, чем гордиться. Ну, например, тем, что Марти Блэйк выбрал меня в первом раунде драфта в те дни, когда это вообще было чем-то неслыханным – взять так высоко игрока из традиционного «чёрного» колледжа. И, как бы там ни было, а неограниченный контракт с «Сент-Луисом» ещё в те годы заложил основу моего финансового благополучия. Да, так и было».

Он научился даже шутить над этим. Когда обозреватель «Post-Dispatch» в очередной раз задал ему набивший оскомину вопрос, действительно ли партнёры по команде не давали ему мяч намеренно, он ответил: «Нет. Я же маленький парень. Они могли просто не замечать меня».

И добавлял с улыбкой, что всё же есть кое-что, о чём он очень жалеет до сих пор – но это уже никак не связано с теми событиями в Сент-Луисе: «Единственное, из-за чего я сейчас по-настоящему переживаю – так это из-за того, что мне так и не довелось сыграть вместе с Майклом Джорданом или против него. Он играл в тот же баскетбол, что и я сам когда-то…»

Ну, и, может быть, самое главное, о чём хотелось бы здесь сказать.

Дар прощать (а я, как человек, почти его лишённый, расцениваю это свойство именно, как великий дар) – очень хорошая и приятная штука. Для всех – и прежде всего для тех, кто им обладает. Ведь это же очень здорово – отпускать своих недругов с миром, прощая им все их грешки. Те, у кого этот дар есть, недоумевают, зачем взращивать в душе злобу на доставивших им неприятности, строить планы мести, пытаться как-то ответить им той же монетой; они не получают от этого никакого морального удовлетворения. Даже если у них появляется желание сделать что-то в отместку, они душат его в зародыше. Они исходят из того, что, если кто-то задел их, то это не их проблема, а тех самых злопыхателей, это им с ней жить дальше. Тратить на это драгоценное время своей жизни – значит, жечь понапрасну собственные нервные клетки… Правда, умение прощать – сколь великий дар, столь же и редкий. Очень уж немного тех, кто наделён им в полной мере. Я всегда был злопамятным типом – сколько себя помню; и, увы, остаюсь им по сей день. Сейчас я уже не обижаюсь на какие-то вполне невинные шутки в свой адрес, которые кажутся мне неудачными и не к месту – а раньше даже их воспринимал в штыки. Научился заталкивать всё это куда-то подальше – и стараться не выпускать. Но всё равно – к людям, которые как-нибудь серьёзно меня уязвили, уже вряд ли буду относиться, как прежде. Да, знаю, что это очень плохо, но поделать с этим ничего не могу – и, наверное, и не смогу. А вот у Хилла такая счастливая способность была.

Я в принципе не в силах представить, что говорю что-то хорошее о какой-нибудь своей старой работе, на которой со мной обошлись бы так же, как с Клео в «Хоукс». И, уж тем более, что не прочь туда вернуться. А Хилл – пожалуйста: «Я бы с удовольствием играл в этой команде. Потому что они наконец-то стали играть в быстрый баскетбол…» Если бы кто-нибудь пытался выжить меня откуда-то так, как это происходило с Клео – при первой же возможности я раздал бы всем сестрам по серьгам, не удержался бы и рассказал в подробностях всему белому свету о том, что думаю про каждого из этих козлов.

С Хиллом – всё не так. Чего только он о себе не услышал за тот год в «Хоукс»: и что он не умеет отрабатывать в защите, и что у него нет таланта, и что он вообще толком-то ни на что не способен в баскетболе, и даже – что он не дружит с головой... Но в его интервью сразу же бросается в глаза одна деталь, очень важная, и её просто невозможно не заметить: он ни разу не позволил себе перейти на личности. Почти все, описывая ту грязную историю в «Сент-Луисе», говорили: «вот этот не давал ему мяч чаще других», «вот тот смотрел на него особенно косо», «вот этот бегал жаловаться на него Кернеру больше всех…» Все – кроме самого Клео. Он, возвращаясь в те дни, всегда использовал обезличенное и расплывчатое «они», словно оставляя лазейку, возможность каждому, кто травил его, сказать: нет, я-то в этом не участвовал. Разве что о Бене Кернере он высказывался вполне определённо. А, нет, вру, один раз было и о «товарище» по команде, когда он вспоминал, как Хэган настаивал, чтобы их с Солдсберри, называя вещи своими именами, выгнали из «Хоукс» после «Лексингтонского инцидента». Но даже в этом случае он ограничился простой констатацией факта: мол, да, было такое. Но осуждать Клиффа никак не стал… Если Клео и давал какие-то характеристики конкретным партнёрам, причём как раз главным своим обидчикам, то иначе, как комплиментами, это и не назовёшь: Петтит у него – «настоящий джентльмен с Юга», Ловеллетт – «весёлый парень, душа команды», Хэган – «стоик».

Я не намекаю, что Клео был святым – у него, конечно, тоже были недостатки, как и любого из нас, но он оставался куда более снисходителен, терпим и даже доброжелателен к своим оппонентам, нежели сами они когда-то по отношению к нему. А я всегда уважал тех, кто может вот так…

И потому-то, что Хилл был таким человеком, он был вознаграждён.

Клео никуда не уходил из баскетбола. Со временем он стал главным тренером команды колледжа «Эссекс Комьюнити» в Нью-Джерси, в родном Ньюарке, и достиг вызывающих немалое уважение результатов: 489 побед – 128 поражений (процент – 79.3). И не изменил себе и здесь. Точно так же, как он делал это в качестве игрока, Хилл адаптировал и развивал тактические схемы тренеров, которыми он восхищался. Да, Галлатин поставил крест на его профессиональной карьере, но Хиллу всегда нравился подход Гарри к игре, так что Клео взял на вооружение кое-какие методики Галлатина по физической подготовке. У тренера «Темпла» Джона Чейни, одного из главных популяризаторов жёсткой зонной защиты, с которым они рубились в качестве игроков ещё в Восточной лиге, Клео почерпнул наработки по той же зонной защите и приспособил их под свои нужды. И, так же, как и сам Хилл в бытность свою действующим баскетболистом, его команды были очень универсальны. Так, «Эссекс» установил национальный рекорд результативности в 1974-м, уничтожив «Инглвуд Клифф Колледж» – 210:67, но при этом однажды выиграл у соперника со счётом 8:4…

Он проработал тренером в «Эссексе» 19 лет, трижды приведя свою команду к чемпионству в региональном турнире, после чего немного сменил амплуа, заняв пост спортивного директора. Под его чутким руководством команда «Эссекса» по лёгкой атлетике стала одной из лучших в стране, шесть раз первенствовав в национальных чемпионатах.

Клео в ипостаси тренера «Эссекса».

«Клео смог сделать то, что оказалось не под силу ни одной другой суперзвезде – стать успешным тренером, – говорит Роналд Стротерс. – Единственный великий игрок, который потом стал великолепным тренером из тех, кого я знаю, это Ленни Уилкенс. И это произошло потому, что он уже там, на паркете, когда играл сам, был тренером. Многим тренерам не удаётся добиться от нынешних спортсменов того результата, который они могут дать; они не в состоянии заставить своих игроков работать, как надо. Для этого нужно быть педантом; и Уилкенс, и Хилл – как раз из таких».

Клео вёл спокойную, размеренную жизнь в Ньюарке, которая его вполне устраивала – и которую можно назвать образцовой, правильной. Он поселился в тихом райончике в Ориндже на Бельмонт авеню – в небольшом, аккуратном домике вместе с женой Энн (которая, между прочим, была на двадцать три года моложе самого Клео) и проводил дни в трудах – работал, воспитывал и растил детей. Ну, и конечно, Хилл, как и любой пожилой человек, иногда был не прочь посудачить насчёт того, что «эх, молодёжь… а вот мы-то в наше время»: «Сегодняшние парни, они умеют здорово бегать и прыгать, но у них нет той фундаментальной бросковой подготовки, как у нас, здесь они не слишком хороши. В бросках нет предела совершенству. Мальчишка попал крюк с полутора метров? Круто, говорите? Ну, ладно, пусть будет круто. Но я в том же возрасте попадал с четырёх с половиной метров».

Всё это время он показывал себя достойным учеником Большого Дома Гейнса, который не уставал повторять своим подопечным, что нельзя терять душевного спокойствия и равновесия, в какие бы обстоятельства они ни попадали. И, конечно же, сам Хилл не забывал того, кто наставлял его и в баскетболе, и в жизни, по привычке совмещая приятное с полезным: «В 1973-м я, и Эрл Монро, и Джек ДеФэйрс (ещё одна легенда «Уинстон-Сейлема»), и ещё несколько ребят собрались вместе и устроили небольшой праздник для Кларенса Гейнса в клубе «Плейбой» в МакАфи, в Нью-Джерси. Мы так это и назвали: «Вечер в честь Большого Дома Гейнса». Там был и Джон МакЛендон, и вот я не отходил от них с Гейнсом два дня подряд, пытаясь узнать как можно больше из того, что знают о баскетболе они…»

И, пожалуй, лучше всего о Клео сказал как раз Гейнс (ну, а кто же ещё?): «Та история, что случилась с Клео после того, как он оставил стены «Уинстон-Сейлема», была бы очень грустной, если бы он не пошёл дальше – и не стал школьным учителем, а потом, позднее, хорошим тренером в колледже.

Он набирал больше 20-и очков в предсезонке в «Сент-Луисе», а сезон закончил, имея на своём счету лишь 5.5 очка в среднем за игру. Странновато, не правда ли?

И вот, представьте, после того, как он тренировался всё лето и надеялся, что следующий год пройдёт для него куда лучше предыдущего, его отчисляют из команды ещё прежде, чем начинается его второй сезон.

Там ходили слухи, что «Ястребы» разослали по всей НБА что-то вроде неофициального обращения – чтобы никто из других команд не предлагал контракта Клео. Я не знаю, насколько эти слухи были близки к правде, но я знаю точно, что никто даже не попытался провести собеседование с игроком, который побил рекорд результативности Сэма Джонса, выступавшего тогда за «Бостон Селтикс». Причин, по которым у Клео возникли такие проблемы в «Хоукс», я тоже не знаю, но я подозреваю, что ревность и деньги стали источниками всех бед. Клео был звездой, звездой нового типа, провозвестником перемен в баскетболе, он был «номером один». Когда он начинал карьеру, то привлёк к себе такое внимание, что кое-кто из заслуженных игроков почувствовал, что Клео может его «задвинуть». Когда он продолжил играть так же хорошо, это значило, что они начнут терять свои деньги. И, конечно, все знают, что «рука руку моет» – совсем нетрудно догадаться, что они сплотились и поддерживали именно друг друга, а не нового члена команды, и здесь уже не важно, белым он был – или чёрным.

В те дни, в начале 60-х, спортивные агенты ещё не играли такой роли в кадровой политике команд. Клео самому пришлось бы искать команду, которая захотела бы иметь с ним дело. А поскольку он не имел ни малейшего понятия, как всё это осуществляется, его карьера в НБА завершилась после одного сезона. Это было самой большой потерей для баскетбола изо всех, о которых я знаю. Пожалуй, самый талантливый баскетболист изо всех, которых я тренировал (напомню – Кларенс тренировал и Эрла Монро), так и не получил нормального шанса реализовать себя в профи.

Но я даже и не думаю как-то оплакивать Клео, несмотря ни на что. Он продолжил делать то, чему его учили. И сам стал учителем – и таким, что ученикам не приходилось и желать лучшего. Студент, которому пришлось посещать занятия для отстающих, когда он только приехал в «Уинстон-Сейлем», теперь – главный тренер и спортивный директор Общественного колледжа «Эссекс» в Ньюарке. Я знаю, что в своё время, ещё когда он заканчивал школу, Эйб Саперстейн предлагал ему заключить контракт с «Глобтроттерс» – но он отказался. Я рад, что так произошло. Конечно, в «Гарлеме» он бы заработал деньги, много денег – но тогда он не стал бы таким хорошим преподавателем. А ещё он обзавёлся наследником, также не лишённым баскетбольного таланта. Его сын, Клео Хилл-младший, тоже стал баскетбольным тренером – и в 2002-м впервые в истории университета «Шоу» привёл эту команду к чемпионству в CIAA, а сейчас работает в университете «Чейни» в Пенсильвании. Единственная проблема в том, что Хилл-младший достался моим старым врагам – колледжу Северной Каролины – вместо того, чтобы играть за меня в «Уинстон-Сейлеме». Он помог одержать им много побед…»

По-моему, такой конец истории вполне можно назвать настоящим «хэппи-эндом». Особенно, если сравнивать его с тем, как завершал свой жизненный путь кое-кто из бывших партнёров Хилла по «Сент-Луису».

Фред ЛаКур – тот самый Фред ЛаКур, который так комплексовал по поводу своей двойственной расовой природы – после добровольного ухода из «Хоукс» поиграл немного за «Сан-Франциско Сэйнтс» в той же Американской баскетбольной лиге, в которой отметился и Клео после «Сент-Луиса», и за «Окленд Оукс» из АБА. Затем ненадолго – на 16 матчей – вернулся в НБА, в «Сан-Франциско Уорриорз», где пересёкся с верным другом детства Томом Мескери.

Боб Фирик, тренировавший тогда «Сан-Франциско», вспоминал, что ЛаКур был мастеровитым игроком, но ему «явно не хватало агрессивности, жёсткости… Он пытался играть, опираясь на эти свои навыки, индивидуально, в одиночку, не обращая внимания на партнёров. Этого было недостаточно». Фредди закончил свою профессиональную карьеру в команде Восточной баскетбольной лиги «Уилкс-Барре Бэронз» (с которой когда-то всё начиналось для Марти Блэйка).

После этого печальное падение Фредди ускорилось. Можно найти сообщения о том, что он стал наркоманом, потом оказался замешанным в каком-то мутном и туманном деле с подделкой чеков… А летом 1972-о его привезли в одну из больниц Сан-Франциско с неоперабельным раком последней стадии. Его успели навестить лишь несколько наиболее близких друзей, в том числе и Мескери.

Всё закончилось очень быстро. 5 августа 1972-о Фред ЛаКур умер. Ему было тридцать четыре. В «San Francisco Chronicle» человеку, которого ещё сравнительно недавно называли «Оскаром Робертсоном Западного побережья», посвятили некролог в один абзац…

У Вуди Солдсберри всё складывалось до определённого момента ненамного веселее.

Напомню, что «Сент-Луис» обменял его в «Чикаго Пэкерс» вскоре после отставки Сеймура. Однако уже в середине следующего сезона «Ястребы» вернули Вуди – специально «под плей-офф». По сути, у них не было другого выбора: если бы «Хоукс» дошли до финала дивизиона, то практически со 100-процентной вероятностью встретились бы там с могучими «Лейкерс», а значит, и с Элджином Бэйлором. А Сол оставался первосортным защитным игроком, и лучшей кандидатуры для нейтрализации Элджа было не найти.

Однако своё основное предназначение Сол выполнить не успел. «Сент-Луис» добрался до финала Запада – и их действительно поджидали там именно «Лейкерс». «Лос-Анджелес» сумел взять верх лишь в 7-м матче упорной серии, и, возможно, именно Вуди как раз-таки и не хватило «Ястребам» для того, чтобы пройти «Озёрников». Но его в команде уже не было. Вскоре после своего возвращения в «Сент-Луис» он поссорился с тренером Гарри Галлатином. Как рассказывал Солдсберри, та ссора стала прямым продолжением конфликта, который разгорелся между ними ещё в сезоне 1957-58. Тогда Вуди был новичком, а Галлатин, наоборот, завершал карьеру и проводил свой последний чемпионат в качестве действующего игрока. В одном из матчей между «Филадельфией» и «Детройтом» они сцепились прямо на площадке – и дело чуть было не дошло до серьёзной драки. Галлатин не забыл старые обиды, и Вуди тоже не собирался этого делать. Никто из них не готов был пойти на уступки. Солдсберри честно признавался, что он тренировался спустя рукава и не выкладывался по полной во время матчей, потому что не хотел играть для Галлатина. Последний, конечно же, был не намерен терпеть такое отношение – и где-то через месяц Солдсберри был дисквалифицирован руководством команды за неповиновение.

Тогда Сол, которому всё это надоело, просто забил на всё и на всех: он взял – и ушёл и из команды, и из лиги, закончив карьеру (как он тогда думал – навсегда).

До 1965-о он работал торговым представителем в одной из крупнейших авиакомпаний страны, а по выходным изредка поигрывал за команду Восточной лиги «Нью-Хейвен Элмс» (в которой отметился и Хилл). И здесь ему поступило предложение, от которого он не смог отказаться. Билл Расселл не забыл о нём. Быть может, Билл чувствовал перед Вуди вину за то, что втянул его в тот скандал в Лексингтоне, а, возможно, помнил о ценном совете, который дал ему некогда Сол: не заключать контракта с «Глобтроттерс», а сразу же идти в НБА. Как бы то ни было, Билл убедил Реда Ауэрбаха подписать с Солдсберри контракт на следующий сезон. К сожалению, Вуди преследовали травмы, но он всё же сумел провести 39 игр – пусть и в щадящем режиме. В конце сезона он получил свой единственный чемпионский перстень – и ушёл на покой. Теперь – окончательно.

Чемпионское фото «Бостон Селтикс» сезона 1965-66. Вуди Солдсберри – в верхнем ряду шестой слева (под 18-м номером).

Впрочем – какой там покой! Таким, как Вуди, покой только снится. Оставив баскетбол, Вуди, как и всегда, жил по своим правилам. Он получил работу в Совете президента по вопросам физического развития и культуры, проведя несколько лет в качестве общественного представителя этой организации. Потом игра снова постучалась к нему – в лице популярнейшего певца Пэта Буна, единственного, кто пытался хоть как-то конкурировать с Элвисом в 50-х. Бун, помимо всего прочего, владел франчайзом АБА «Окленд Оукс» – и загорелся идеей получить Вуди в команду. Однако, он не мог предложить таких денег, которые бы устроили Солдсберри. К тому же, как рассказывал сам Сол, даже если бы Бун дал ему тот контракт, который он хотел, он бы вряд ли согласился: «потому что я уже слишком устал. Устал от игры, устал от контрактных разборок, устал бороться с расизмом. Устал от всего. Короче, устал от этого бизнеса, который называется «баскетболом». Ну, по самой-то игре я, типа, немного скучал – это да; но я точно не скучал по всем этим разочарованиям, которые она мне принесла…»

Впрочем, устав от баскетбола, Сол совсем не утратил вкуса к тому образу жизни, который как раз тогда, в начале 1970-х, когда в НБА пришли уже по-настоящему большие деньги, стал характерен для многих парней из лиги: богемно-тусовочный, безбашенно-безалаберный – с вечеринками, танцами до упаду, выпивкой, многочисленными любовными связями на одну ночь и прочими «излишествами всякими нехорошими»…

В конце 60-х его, словно перекати-поле ветром, начинает носить по всей стране – из Лос-Анджелеса в Сент-Луис, из Сент-Луиса – в Чикаго… Его обычная работа в те годы – продавец автомобилей. Он занимался этим примерно следующие десять лет. «Я поменял много мест за это время. Но я всегда был один». В этом нет ничего удивительного – личная жизнь у Вуди не сложилась. Оба его брака оказались недолговечны и быстро распались, и двух своих детей он почти не видел.

Потом продавать машины ему тоже надоело, и он стал перебиваться случайными заработками, всё так же путешествуя по Америке и стараясь держаться подальше от всего, что было связано с баскетболом. А баскетбольный мир, частью которого он когда-то был, отвечал ему тем же. Но в разных городах в клубах и в барах разные люди – друзья или просто случайные знакомцы – по-прежнему видели в нём того самого Вуди Солдсберри, который был когда-то звездой НБА. Но это был лишь образ, от которого уже мало, что осталось. Весь этот флёр исчезал – постепенно и незаметно. К нему теряли интерес, переставали узнавать, и всё чаще и чаще Сол оставался совершенно один. И, по словам тех, кто знал его в те дни, его это не беспокоило, и он всё меньше и меньше заботился о себе самом…

«Я слышал, что Вуди делал некоторые вещи, которые плохо на нём отразились, – говорит его старый друг, Сонни Хилл, которому Солдсберри когда-то помогал запускать в Филадельфии легендарную «Лигу Бэйкера». – И я слышал, что он занимался этим слишком долго». Что это за вещи? Алкоголь? Наркотики? Можно только предполагать. Сонни всегда отказывался рассказывать в подробностях о том, что он имеет в виду. А сам Солдсберри готов был обсуждать тот период своей жизни лишь в самых общих чертах.

В 1986-м он переехал в Балтимор. Его уговорила сделать это женщина, с которой он встретился и сошёлся в Филадельфии. Теперь он вёл в основном ночную жизнь – зависал в клубе на Стрит-плаза в Уэверли, пропадал в других похожих питейных заведениях… Вуди всё ещё пытался бежать от действительности и поддерживать «имидж и стиль профессионального спортсмена», которым давным-давно не являлся. Когда та женщина бросила его и уехала из Балтимора, он в очередной раз остался совсем один. Но теперь он решил, что осядет здесь: «У меня не было никаких причин для этого. Просто я это сделал, задержался тут, в Балтиморе – и всё».

Его баскетбольная слава окончательно осталась в прошлом, её затмили другие – его ровесники, с которыми он бился на паркете, оказавшиеся более умными или просто удачливыми, и те, кто пришёл им на смену. О нём больше никто не вспоминал – кроме, разве что, самых преданных и знающих поклонников старой школы. Солдсберри удалился от мира. Даже самые близкие друзья потеряли с ним всякую связь. Это было очень странное существование – полная самоизоляция и отчуждение, добровольное изгнание. Отшельник и анахорет, живущий не где-нибудь в пустыне, или в лесу, или в пещере, а посреди современного большого города. «Он просто ушёл в этот свой мир, закрылся в своей раковине, – скажет потом о Солдсберри Сонни Хилл. – И, когда это продлилось достаточно долго, это просто стало его образом жизни, вошло для него в привычку». Кто-то даже сравнивал его с миллиардером Говардом Хьюзом – тем самым, о котором Мартин Скорсезе снял своего «Авиатора». Хьюза называли «самым могущественным человеком в мире» – а заканчивал он свои дни в полном затворничестве.

Один из товарищей Сола по «Глобтроттерс», Карл Грин, признавался, что он понимает, почему Солдсберри стал нелюдимом-одиночкой: «Когда вы видите изнутри всё это говно, которое видели мы в профессиональном спорте, то начинаете понимать, по каким правилам играют в эти игры. Таких, как мы, называли «плохими парнями», не знаю, может, мы ими и были. Но мы никогда не были теми, кто станет прогибаться под своих владельцев. Руководство команд, за которые мы играли, никогда не любило таких, как мы – и мы отвечали тем же».

Где-то к 2000-у Вуди достиг дна. До ещё одного старого друга Сола, Дота Колвина, случайно дошёл слух, что с Вуди что-то уж совсем не так. Одна из бывших подружек Солдсберри просила Дота попробовать его разыскать.

«Я даже не знал, с чего нужно начать, так что позвонил первым делом одному приятелю в Калифорнию. Он рассказал мне, что Вуди в плохом состоянии. И добавил: «Позволь сказать тебе ещё кое-что о Вуди Солдсберри. Во всём, что с ним происходит, виноват прежде всего он сам», – вспоминал Дот.

К тому моменту, когда Колвин нашёл Сола, тот был в одной из больниц Мэриленда. «Его привезли ночью – как раз накануне того дня, когда я его увидел. Врачи сказали, что он упал и потерял сознание».

У Вуди диагностировали диабет. Доктор говорил, что правая нога Солдсберри гнила заживо – так, что, когда он шёл, а вернее, ковылял, подтаскивая её за собой, за ней тянулась кровавая дорожка. Стопу пришлось ампутировать. И вообще, внешний вид Сола производил угнетающее впечатление: растерявший добрую половину зубов, тощий, как скелет – кожа да кости, неухоженный; с одного взгляда в нём можно было определить страшно одинокого, всеми брошенного человека.

И не вполне понятно, как он мог так опуститься. Жизнь главных героев Ракер-парка – Пи Уи Кирклэнда, Козла Мэниголта и Разрушителя Хэммонда – рано или поздно заходила в тупик, но здесь-то как раз всё ясно: корни их злоключений таятся в их же детстве. У Вуди оно было ничем не лучше – потому что детство пацана из захудалых чёрных кварталов, растущего в бедной семье, едва сводящей концы с концами, по определению не может быть лёгким и безоблачным. Но его-то детские годы не сопровождал этот криминальный антураж – он не бомбил ювелирные лавки, как Пи Уи, не вращался среди наркодилеров, как Эрл, не толкал наркоту сам, как Джо… Этот преступный бэкграунд в его биографии напрочь отсутствовал. И для Вуди это выглядело загадкой: «Вы знаете, что опустились на самое дно, ниже некуда. И, короче, вы чувствуете, что ничего не добились в этой жизни. Ни хрена. И вам, блин, становится стыдно. И вы начинаете задумываться, как до такого дошло. Но даже у меня у самого нет ответов на все эти вопросы…»

Вуди вспоминал, что тянул до последнего, страшась взглянуть правде в глаза: «Я говорил себе: нет, о, нет, ещё нет». Задержка стоила ему стопы; хирург считал, что, обратись он в больницу хотя бы на день раньше – и ногу можно было бы спасти. Но это стало последним звонком. И Сол оказался перед выбором, который мог теперь сделать только он сам: жить или умереть.

В течение нескольких следующих месяцев после операции Вуди начал выходить из своего добровольного затворничества. Он посещал церковь – даже не церковь, а скромную молельню, расположенную в задней части салона красоты: «Это здорово мне подсобило – я обрёл духовную связь с остальными людьми. Я нашёл путь, как мне вернуться к ним».

Вуди наконец-то вспомнил о своих детях – дочери и сыне – и сумел наладить с ними нормальные взаимоотношения. И те, в свою очередь, помогли ему: нашли нужных людей, которые посодействовали Солу в осуществлении давней задумки: организовать «Спортивную академию Вуди Солдсберри». Что дало ему вполне законный повод для гордости: «Мы хотим вытащить молодых людей из трущоб, показать им, что есть и другой мир. Точно так же, короче, как и сам я увидел этот другой мир, когда чуть ли не подростком подписал свой первый контракт… Я мотался по всему миру, чуваки. Тратил время впустую, жил, как хотел. Но теперь пришла пора возвращать долги общине. Я вот сейчас спрашиваю сам себя: а как меня вспоминали бы теперь, если бы я вёл себя, ну, типа, по-другому, когда играл? Ну, я, конечно, не хочу сказать, что стал бы кем-нибудь вроде Чемберлена или, там, Расселла. Нет. Но, короче, наверное, всё было бы намного лучше, если бы я просто играл в баскетбол и не думал ни о чём другом. А я часто именно этим и занимался – думал не о том, о чём надо. Эх, хотел бы я повторить всё заново – но только уже с теми мозгами, что есть у меня сегодня, когда я понимаю, что нужно было сосредоточиться на игре. Было бы неплохо увидеть, на что я был бы тогда способен…»

Многие бы хотели того же…

Вуди успел принять участие в двух важных событиях. Правда, первое из них было знаменательным лично для него самого: в 2001-м его ввели в «Зал славы чёрных легенд профессионального баскетбола», расположенный в Детройте (по такому торжественному случаю Сол даже явился на церемонию в смокинге). Зато второе было очень значимым само по себе: его пригласили на съёмки того самого фильма «Чёрная магия», чтобы Вуди рассказал о Клео Хилле.

В сентябре 2007-о Вудро Солдсберри не стало. И можно надеяться, что, покидая бренную землю, он наконец-то пришёл к согласию – и с окружающими, и с самим собой. И это просто замечательно.

Вуди Солдсберри во время съёмок «Чёрной магии».

Но, когда узнаёшь о таком, то поневоле напрашивается вопрос: неужели, чтобы прийти к этому, нужно было оказаться в полной заднице и развеять по ветру столько лет – половину жизни, если не больше? Зачем вообще было лезть в это дерьмо, когда не было к тому особых причин?

С другой стороны, подавляющему большинству для того, чтобы обрести верное направление, что-то изменить в себе, требуется очутиться лицом к лицу с какой-нибудь критической ситуацией – как тому же Вуди. А кому-то даже и это не помогает – как тому «не сыгравшему» из главной истории. Вот уж где настоящая трагедия, вот уж кто уходил на тот свет, уходил совсем ещё нестарым человеком, безо всякого мира в душе – с собой и со всеми остальными, в мучениях – моральных и телесных; такого и врагу не пожелаешь… В чём-то он повторил судьбу Хилла, но какими-то эпизодами она поразительно напоминает биографию Солдсберри – даже мороз по коже…

И каким же контрастом выглядит на этом фоне жизнь Хилла! А ведь у него было куда больше причин плюнуть на всё и начать скольжение вниз, получив такой щелчок по носу. Солдсберри, и впрямь, во всех своих бедах был виноват прежде всего сам. А вот про Хилла этого никак не скажешь – он-то просто стал жертвой своего времени. Тем не менее, он вряд ли хотя бы на минуту допускал мысль о том, чтобы слететь с катушек... И не любил терять времени понапрасну.

Всегда оставаться собой, преодолевая любые барьеры – удел немногих, истинно сильных духом. Им не нужно доводить своё существование до крайностей, чтобы понять что-то самое главное – они, кажется, чуть ли не во младенчестве узнали и усвоили это главное. Есть у них в голове… да не в голове, наверное, а в душе, некий компас, который всё время указывает, куда им идти – и они просто не сворачивают с избранного пути, шагают прямой дорогой. А дорога эта – самая верная. Клео был одним из таких.

Уйдя из «Эссекса», Хилл и не думал успокаиваться. В последние годы Клео работал в том же Ньюарке в рамках программы по развитию молодёжи в школах. Дети не знали, что некогда его выбрала команда НБА в первом раунде на драфте, что, играя за «Уинстон-Сейлем», он был настоящей звездой… Они не знали о нём ничего. Для них он был просто «мистером Хиллом» – и самому Клео это нравилось: «Ну, они, конечно, подозревают, что я когда-то и сам играл, но, понимаете, я не очень хочу об этом разговаривать. Правда, теперь, когда обо мне начали писать, а потом вышел этот фильм, «Чёрная магия», ребята стали задавать мне гораздо больше вопросов, точнее, один вопрос: «что случилось?» И вот я пытаюсь как-то рассказать им, объяснить ту ситуацию, в которой оказался тогда, но, конечно, это очень трудно сделать – сегодня они просто не понимают, как такое могло произойти».

Клео отправился в лучший мир совсем недавно, в августе 2015-о, дотянув до достаточно преклонного возраста – ему было семьдесят семь.

Когда ему стало уж совсем плохо, настолько, что не было никакой разницы, где провести свои последние дни – в больнице или дома, Клео выбрал второй вариант.

Подвал этого дома был заставлен трофеями, призами и просто памятными подарками, посвящёнными тому, что он сделал в баскетболе – студентом, а потом тренером. Да, там не было ничего, увековечивавшего его игру в НБА – но и без того наград хватало. А над подвалом, в комнате, лежал тот, кто в своё время заслужил все эти почести. Лежал в окружении своей семьи – жены, троих детей, шестерых внуков и двух правнуков.  За то короткое время, что ему ещё оставалось, его успело посетить очень много людей – родных, друзей… Они шли и шли. И в большинстве своём это были его ученики и игроки, которые слетались в Ориндж со всей Америки – и даже из других стран. Они просто не могли не попрощаться со своим тренером – и человеком, который всё время повторял им: «Конечно, я бы хотел, чтобы побольше хороших игроков поступали в исторически «чёрные» колледжи. Это имеет большое социальное значение для тех, кто будет после колледжа работать по специальности, а не играть в баскетбол. Ведь не каждый игрок – это перспективный проспект. Сегодня двери для тебя открыты везде, какого бы цвета ни была у тебя кожа. И с тем уровнем скаутинга, до которого сегодня дошли в НБА, лига найдёт тебя в любом месте, можно не волноваться на этот счёт. Но самое главное – чтобы ты был готов к обычной, нормальной жизни, а не только играл в баскетбол».

Тедди Блант, становившийся чемпионом вместе с Хиллом в «Уинстон-Сейлеме», скажет тогда: «Думаю, что очень многие в Северной Каролине и по всему Восточному побережью знали, кто такой Клео Хилл. Его здесь по-настоящему почитали. В первый раз я увидел его ещё до «Уинстон-Сейлема», в Нью-Йорке, в одном из матчей, в котором сошлись лучшие игроки из Нью-Джерси и Филадельфии. И сразу было понятно: этот парень умеет играть. Он повлиял на многих. За последний месяц в больнице и здесь, дома, его посетило столько его бывших воспитанников! Мы очень тронуты этой поддержкой».

А Томас Монтейро, со-капитан Хилла по «Уинстон-Сейлему», говорил: «Он был далеко не только великим игроком; у него была длинная и успешная тренерская карьера в «Эссексе». Я был с Клео после того, как его привезли из больницы, и даже удивился, сколько его бывших игроков приезжали, чтобы увидеться с ним. Это просто говорит о том, каким парнем он был. Он влиял на этих молодых ребят, и, я думаю, это было даже более важным, чем все его подвиги на баскетбольной площадке».

В тот же день в некоторых газетах вышли статьи, оповещавщие о том, что «Клео Хилл скончался». Причём в заголовках мелькали словосочетания «баскетбольная легенда», «звезда баскетбола». А в интернете стали появляться сообщения: «Лучший игрок, вышедший из Ньюарка»; «Мой дед Фрэнк Ричардсон учился в школе с Клео Хиллом. Настоящая легенда!»; «Покойтесь с миром, мистер Хилл. Мы всегда знали, что вы – один из лучших игроков и тренеров, когда-либо появлявшихся в Нью-Джерси»; «Выдающийся игрок – и выдающийся человек»; «Клео Хилл был прекрасным человеком. Я это точно знаю, потому что несколько раз мне приходилось встречаться и разговаривать с ним»; «Царствие Небесное, тренер! Никогда тебя не забудем! «Спасибо, что поделились частичкой своего таланта со всеми нами»; «Клео Хилл был моим учителем в 5-м классе в 4-й школе в Патерсоне, в Нью-Джерси – и я рада, что у меня была возможность сказать ему, какое влияние он оказал на мою жизнь, прежде, чем его не стало. Мои молитвы – с семьёй мистера Хилла. Сандра Робинсон Туайн» – и так далее.

Когда я писал про Эрла Мэниголта, то отмечал, что весьма затруднительно найти фото, на которых он бы улыбался; кажется, ещё в детстве, полном тягот и лишений, Козёл потерял эту способность. С Хиллом – всё наоборот; редко на какой фотографии Клео сохраняет серьёзный вид. Испытания, выпавшие на его долю в «Сент-Луисе», и расставание с мечтой не стёрли улыбку с его лица и не заставили утратить жизнерадостность. И это здорово...

Тебя уже нет, а разные люди безо всякой толики лицемерия говорят о тебе такое. Я не знаю, можно ли вообще прожить жизнь правильнее? Выходит, ты всё сделал, как надо…

Он, кажется, и впрямь не жалел о том, как прошёл этот свой путь на земле. Его карьера в НБА была неудачной (хотя я бы скорее назвал её несостоявшейся)? Ну, что ж, пусть будет так. Хотя, когда такой мастодонт, как Жемчужина Монро, в автобиографии упоминает о тебе, с гордостью говоря: «Я побил рекорд великого Клео Хилла», а потом и вовсе называет тебя «одним из величайших в истории» – это что-то, да значит. Получается, не так уж всё было и плохо…

Но то самое главное-то, конечно, не в этом.

Очень важно, когда у тебя на дороге встаёт непроходимое препятствие, быть к этому готовым и выбрать другой поворот, который поведёт тебя новой тропкой; и она окажется не хуже той, первой – она просто будет иной. Клео отлично знал, что он, несмотря ни на что, был успешным в самой главной игре, которая одна только и имеет ценность и называется «жизнь».

Ну, и что, кто тут – настоящие неудачники, а кто – преуспевающий человек? Те, кто, мелькнув на небосводе НБА ярким метеором, через пару-тройку лет канули падающей звездой в небытие и закончили свои дни где-нибудь на обочине, забытые всеми и никому не нужные? Или Хилл, пусть у него и не было даже такого мимолётного мига славы в лиге? По-моему, ответ очевиден.

Просто остаться человеком…

Клео Хиллу это удалось.

 

Клео Хилл
logoНБА
Вуди Солдсберри
Playboy