61 мин.

Преданья старины глубокой. Клео Хилл. Зарезать без ножа, или Времена не выбирают. Часть третья

60

 

Часть вторая

Итак, «Клео был одним из самых теоретически, тактически и статистически подкованных баскетболистов, которые мне встречались. На протяжении моей карьеры судьба сводила меня с множеством игроков: четыре сотни, или около того, я тренировал сам, и ещё тысячи я увидел в различных соревнованиях и турнирах – за 47 лет. Но Клео был кем-то особенным…

Например, он пытался поразить кольцо в определённых ситуациях строго определённым типом броском, который он сам выбрал. Например, этот его бросок крюком, по такой высокой траектории и, наверное, самый быстрый во всём штате, «рабочий крюк», как он сам его окрестил. Когда я просил его объяснить мне, почему он остановился на том или ином броске, он всегда мог мне ответить, как часто мяч залетает в корзину именно после такого броска, назвать процент попаданий.  Он точно знал, что, если бросать по-другому, процент просто будет ниже. Он внимательно изучал, как меняется количество попаданий в зависимости от того, как он будет подкручивать мяч пальцами, выпуская его из рук – слабее, сильнее, быстрее, медленнее – и делал из этого выводы.

Многие ребята недостаточно внимательно и сосредоточенно готовятся к броску – и просто отправляют мяч в полёт, надеясь, что он окажется в корзине. Клео же учитывал угол, дистанцию, скорость, траекторию – он пользовался этой сложной математикой, вычислял всё это в своей голове, чтобы быть уверенным, что мяч попадёт точно в кольцо. И этому мальчишке учителя в высшей школе говорили, что из него не получится хорошего студента!

Он анализировал не только свои броски – то же самое он делал и с действиями оппонентов. Например, он примечал, как часто его игрок пытается пройти слева или справа, когда сталкивается с ним в разных точках площадки. Как часто тот или иной соперник выбрасывает мяч, выпрыгивая с левой ноги или с правой. Он примечал, какие игроки любят и умеют бросать в прыжке, а какие – нет. Он замечал, кто из опекаемых им игроков плохо видит площадку, и начинал агрессивно отжимать его куда-нибудь к одной из боковых линий, ставя в трудное положение. Замечал, кто любит повозиться с мячом, поработать с ним подольше, а кто просто получает его – и сразу бросает. Кто часто проходит к кольцу с дриблингом, как и сам Клео. Он видел, что у кого-то проблемы в обращении с мячом – и прессинговал его максимально плотно, приклеивался к нему и не отпускал, вынуждая совершить потерю, а если у того был хороший дриблинг, придумывал что-то другое… Главное внимание он всегда уделял как раз тем, кто был похож по манере игры на него самого, потому что знал – основная опасность исходит именно от них… Он отлично осознавал свои сильные стороны – и читал слабые места у соперников, и просчитывал, как надавить на них с наибольшей пользой. Он ничего не упускал из виду…

У него был такой богатый опыт игры на уличных площадках – и, конечно, он применял его по максимуму. Он знал то, чего не знал я сам. Что было ещё важнее, он готов был делиться своими знаниями с партнёрами по команде – и часто показывал им то, чего не мог показать я. Он уже тогда учил их, что нужно делать на площадке. Например, как заставить опекаемого игрока выпрыгнуть, когда тот ещё не готов к броску, и выпустить мяч, уже теряя равновесие в воздухе. Естественно, мало кто мог бросить точно из такого положения. Он объяснял товарищам, как лучше всего нажать на оппонента, чтобы загнать того в неудобную для броска позицию. И это – лишь немногое из того, что он рассказывал.

И всё это работало. Процент с игры у наших соперников заметно упал после того, как Клео продемонстрировал ребятам, как ставить противника на площадке в тупик. Его друзья из Ньюарка, которые приезжали на наши матчи, смеялись и говорили, что «Клео, мол, раскрыл вам тут все наши уличные секреты». Он очень точно понимал все технические аспекты игры. Он был настоящим маэстро в нападении, знал всю тактику и стратегию, если хотите, разбирался во всех тонкостях – и отслеживал, как развивается, эволюционирует сама игра».

Бесспорно, что такой «научный» подход к своей игре не в последнюю очередь привёл к тому, что люди, так или иначе пересекавшиеся с Хиллом в «Уинстон-Сейлеме», описывали его, как баскетболиста, близкого к идеалу.

«Могучие Бараны из Уинстон-Сейлема». Клео – в центре, под 14-м номером. Извинений за качество фото, как обычно, не приношу – на дворе конец 1950-х, так что сами понимаете...

Хотя, по меньшей мере, один недостаток, и недостаток значительный, у Хилла, понятное дело, присутствовал. И если от других минусов он в большей или меньшей степени избавлялся (пахал в спортзале до седьмого пота – и избавлялся), то с этим Клео при всём желании поделать ничего не мог – это было просто свыше сил и возможностей человеческих. Речь – как раз о том, что так насторожило Гейнса, когда он впервые услышал о Хилле. Те самые 185 см; Клео никогда не акцентировал на этом внимание, но предположу, что он, конечно, не отказался бы быть повыше на 5-6-7 см. Но выбирать в данном случае не приходилось, тут уж – что имеем, то и имеем.

Не будь Клео столь атлетичным, этот маленький для баскетбола рост мог бы превратиться для Хилла в большую проблему. Да, словно в качестве возмещения за маленький рост, природа щедро одарила Клео этим самым атлетизмом; сегодня таких, как он, именуют «фриками». Говорят, что Хилл выпрыгивал на 44 дюйма, то бишь 112 см, правда, кто и когда замерял прыжок Клео, непонятно (о том, много это или мало, я уже писал здесь и здесь, так что повторяться не буду). Используя свои силу и ноги-пружины, Хилл охотно лез под щиты – и собирал там какое-то неимоверное для 185-см игрока количество подборов.

И если бы Хилл был узкоспециализированным игроком, способным делать лишь что-то одно, его антропометрия тоже ему никак не помогла бы.

Но в том-то и дело, что Клео не грозило остаться всего лишь ограниченным и безмозглым дятлом-шутером без страха и упрёка, для которого весь смысл нахождения на площадке сводится к тому, чтобы отгрузить авоську бросков куда-то в сторону кольца соперника, а уж там – будь что будет. О нет, Клео представал на паркете оружием многоцелевого назначения (и при этом оставался абсолютно управляемым, готовым исполнить любую установку тренера и заниматься именно тем, что в эту секунду от него больше всего и требуется команде).

Универсализм Клео – это отдельный разговор, потому что и само по себе такое явление по тем временам было совершенно особым, редчайшим, даже уникальным; баскетболистов с таким широким игровым диапазоном можно было пересчитать по пальцам одной руки. Именно благодаря этому универсализму Хилл и был одним из первых ярчайших представителей новой, доселе невиданной баскетбольной формации. Гейнс ведь называл Хилла «научным» не только из-за подхода Клео к игре, но и из-за того, что сама эта его игра стояла на стольких китах, что не сразу и сосчитаешь. Он, словно химик, относящийся к своей работе не как к рутине, а очень творчески, смешивал в своём стиле немного того, и чуть-чуть этого – и готовил какое-то удивительное варево…

Чтобы понять, откуда она пошла, эта самая разносторонность, нужно вернуться на несколько лет назад. Хилл постигал основы баскетбола в Ньюарке (уже тогда он вовсю рубился с Элом Эттлсом) – и до определённой минуты просто следовал устоявшимся нормам; он учился бросать свои сет-шоты сначала одной рукой, потом – обеими, затем освоил крюки… Примерно в тот момент он стал отходить от проторённого пути, пробовать и включать в свою игру всё новые и новые движения и броски. Он принялся тренировать резкие проходы под самое кольцо, запоминал, где следует занять самую лучшую позицию под щитом, чтобы подправить в корзину неудачный бросок партнёра…

Однако, наука – наукой, но не столкнись Хилл на своём жизненном пути с одним человеком, и он, возможно, никогда не стал бы тем, кем он стал.

Здесь стоит отметить, что ему всегда везло на тренеров. Даже с Сеймуром – и с тем повезло, потому что тот готов был дать новичку полный карт-бланш, а многие ли дебютанты лиги могут похвастаться таким безграничным доверием со стороны наставника? И с Гейнсом – та же самая история. Кларенс, безусловно, принял немалое участие в становлении Клео, как баскетболиста, хотя он прибыл к нему из Ньюарка уже во многом сложившимся игроком. А сколько Гейнс с ним возился, подталкивая и заставляя Хилла «включать мозги» не только на площадке, но и учебных аудиториях?.. И с Фрэнком Кересом, который работал с ним в школе, повезло.

И была ещё одна знаменательная встреча – тоже в школьные времена. И как раз-таки оттуда и растут ноги его универсализма. Правда, тот, с кем судьба свела тогда Хилла, формально не был его наставником, скорее – просто приятелем, который был на несколько лет старше, а потому видел в баскетболе побольше, чем подросток Клео. Но не только на правах более опытного товарища он раздавал советы – просто он действительно мог научить неоперившихся юнцов кое-чему на площадке гораздо лучше любого, самого хорошего тренера. Ведь это был сам Шерман Уайт – личность замечательная, историческая.

Не вижу смысла рассказывать сейчас много о Шермане, потому что его история, если только «Галерея не сыгравших» тихо и незаметно не прикажет долго жить, обязательно появится на её страницах. Как же иначе? Недаром многие и многие именно Уайта именуют величайшим игроком из тех, чья нога так и не ступила на паркет НБА. Но пару-другую слов о нём написать просто необходимо – чтобы читателю стало ясно, с кем имел дело Клео Хилл.

Зимой 1951-о выпускник университета Лонг-Айленда, сеньор Шерман Уайт готовился к выходу на драфт. Он набирал в том сезоне в среднем по 27.7 очка за игру и был самым результативным игроком во всей NCAA. Ему оставалось записать на счёт ещё лишь 77 очков, чтобы побить индивидуальный рекорд по общей результативности в одном регулярном сезоне NCAA. Годом раньше в матче против колледжа «Джона Маршалла» он набросал 63 очка (стоит ли говорить, что трёхочковой дуги ещё и в помине не было).

По итогам предыдущего турнира NCAA включила его во вторую символическую команду Consensus All-American – и уже было известно, что в этом сезоне он войдёт в первую. 19-о февраля 1951-о авторитетнейшее издание «The Sporting News» назвало его игроком года в студенческом баскетболе, и мало кто сомневался, что вскоре, когда настанет официальная дата, то же самое сделает и сама NCAA. «Нью-Йорк» успел объявить о том, что забирает Шермана на драфте под территориальным пиком. В ту пору НБА активно популяризировала сама себя. Одним из способов повышения зрительского интереса стало введение так называемых «территориальных пиков». То есть команды могли, по желанию, ещё до драфта оформить права на любого студента – лишь бы колледж, в котором тот учится, находился в радиусе 50-и миль вокруг домашней арены клуба. В лиге вполне резонно полагали, что местные болельщики будут с куда большим рвением заполнять трибуны и поддерживать новичка, которого они уже знают по выступлениям за близлежащий университет и считают «своим», нежели кого-то со стороны. Но команды, пошедшие на такой шаг, вынуждены были за это платить – они лишались своего пика в первом раунде очередного драфта. Поэтому, если руководство франчайза решало использовать своё право на территориальный пик, оно, как правило, было уверено, насколько в этом вообще можно быть уверенным, что берёт под ним потенциальную звезду. По крайней мере, считало, что у него есть для этого все основания. Верн Миккельсен, Эд Маколи, Пол Аризин, Уолтер Дьюкс, Дик Гармейкер, Том Гола, Том Хайнсон, Гай Роджерс, Уилт Чемберлен, Джерри Лукас, Дэйв ДеБушер, Гэйл Гудрич, Билл Брэдли – всех их выбирали именно под территориальными пиками. Конечно, были и обратные примеры – люди, о которых мы сегодня уже ничего не знаем и не помним, вроде Уайти Скуга, Эрни Бека или Боба Ферри, которые тоже оказывались в своих командах подобным образом, но таких было меньше. Так что уже одно то, что «Никс» были готовы пожертвовать своим обычным пиком, лишь бы заполучить Уайта, говорит о многом; если ты уходишь под территориальным пиком – это показатель твоего высокого статуса. Ещё одним таким показателем была сумма контракта, который «Нью-Йорк» планировал предложить Шерману: 12-13 000 долларов. Конечно, такие звёзды, как Джордж Майкан, Эд Маколи или Боб Кузи, получали больше, заметно больше, но и эта цифра была по меркам тех дней велика (Майкан был самым высокооплачиваемым игроком лиги – 22 000 долларов в год в 1951-м). Уже упоминавшийся Нед Айриш, президент «Никс», грезил наяву, мечтая, как Уайт подарит ему сразу несколько чемпионских титулов. «Никс» дважды подряд играли в финалах с «Миннеаполисом» – и оба раза уступали. Существует немало тех, кто считает, что, будь в составе «Нью-Йорка» Уайт – они могли бы победить, особенно в сезоне 1951-52.

Но всему этому не суждено было сбыться. Помешало одно досадное обстоятельство. 20-о февраля 1951-о, на следующий день после того, как «The Sporting News» признали его лучшим игроком, Шермана Уайта… арестовали (говорят, что в редакции журнала спохватились и хотели лишить парня с такой подмоченной репутацией награды – но тираж уже был отправлен в печать, и где-то этот номер успел поступить в продажу, так что было поздно).

Выяснилось, что Уайт участвовал в подтасовке результатов игр своего «Лонг-Айленда». Собственно, это были не «договорняки» в привычном нам смысле – когда представители одной из команд выходят на представителей другой или сразу на игроков и предлагают отвалить им кучу денег, если те сольют матч.

В NCAA всё протекало по несколько иной схеме, и музыку заказывали другие люди. Обычно ими были либо непосредственно сами гангстеры, либо люди, напрямую с мафией связанные. Спортивные ставки были для них ещё одним способом наварить грязных денег. За некоторую плату (мизерную для себя и очень привлекательную для бедных студентов) они договаривались с несколькими игроками в команде, чтобы те обеспечили требуемый счёт. Иногда это приводило к анекдотическим случаям, когда у молодых бычков, вырвавшихся на паркет, горячая кровь начинала бурлить так, что они забывали обо всём на свете – и вместо требуемого поражения разносили соперников под орех. Это действительно было бы забавно, если бы не грозило ребятам страшными последствиями, потому что их заказчики теряли уже очень чувствительные для себя суммы.

Однако гораздо более распространённым был другой вариант. Далеко не всегда разговор шёл о заведомом проигрыше. Заказчики быстро смекнули, что честолюбие парней – штука тонкая, и, если действовать по схеме «и волки сыты, и овцы целы», это будет намного эффективнее и безопаснее, потому что вызовет меньше подозрений. Поэтому они давали добро на победу команды, с которой «работали», но только с определённой разницей в счёте. То есть, если они ставили на выигрыш с разрывом в пределах 5-и очков, то именно его и должны были добиваться ребята на площадке. Таким образом, те в любом случае играли на победу, и им не приходилось забывать о спортивном интересе и засовывать свою гордость куда-нибудь подальше, но к концу матча их отрыв от оппонентов должен был составить не 6, не 10, не 16 и не 30 очков, а именно от одного до пяти…

Ладно, хватит уже об этом. В конце концов, череда скандалов с подтасовкой результатов сотрясала и буквально взрывала NCAA, начиная с конца 1940-х – и дальше, вплоть до конца 70-х, и можно написать целое историческое исследование-расследование, посвящённое этой теме, которое материализуется в несколько увесистых томов. Просто Уайта угораздило стать фигурантом одного из первых и самых громких таких скандалов (причём далеко не он был главным закоперщиком всех этих махинаций непосредственно внутри «Лонг-Айленда»). Но я сейчас такой задачи, конечно, перед собой не ставлю.

Ибо куда важнее для истории Клео Хилла, каким баскетболистом был Шерман Уайт.

А баскетболистом он был таким, что даже постигший Шермана позор не повлиял на его игровое реноме. Можно сказать, не боясь опростоволоситься: то, что Уайт, расплачиваясь за ошибки молодости, лишился возможности выступать в НБА – это тоже одна из главных трагедий для большого баскетбола (кстати, раз уж об этом зашёл разговор. Не оправдывая Шермана – проступок есть проступок – не могу, тем не менее, не упомянуть, что, по-моему, всегда нужно чётко разделять преступления, совершённые по злому умыслу, и ошибки. То, что Уайт оказался замешанным во всём этом, выглядит с его стороны именно, как ошибка, а сам он, на мой взгляд, достоин не порицания, а жалости – и так думаю далеко не я один. Уайт был, скорее, эдакой «заблудшей овцой»: с одной стороны, он боялся, с другой – не смог противостоять дьявольским соблазнам. Впрочем, рассчитываю, что найду время как-нибудь рассказать о нём подобающим образом). Пусть многочисленные индивидуальные трофеи и призы, завоёванные Уайтом за годы карьеры в «Лонг-Айленде», у него отняли, но в анналах NCAA он так и остался одним из величайших игроков; в 1984-м, когда в «Мэдисон-сквер-гарден» отмечали 50-летнюю годовщину проведения первого матча на арене между университетскими командами, его включили в символическую сборную лучших студентов, когда-либо выходивших на паркет комплекса, и окрестили «виртуозом нью-йоркского баскетбола», а в 2007-м сайт «TheDraftReview» назвал его «лучшим игроком из тех, о ком вы ничего не знаете» и «пожалуй, лучшим игроком в истории нью-йоркского студенческого баскетбола». Шерман должен был стать первой настоящей «чёрной» суперзвездой лиги – за несколько лет до Мориса Стоукса. Такие рождаются редко – «маленький игрок в теле большого»…

Между прочим, та самая символическая сборная лучших студентов в полном составе выглядит так: Билл Расселл, Карим Абдул-Джаббар, Хэнк Луизетти, Билл Брэдли, Морис Стоукс, Элджин Бэйлор, Джерри Уэст (правда, никого из них на этом фото нет, потому что в силу разных обстоятельств они не смогли приехать на торжественную церемонию); а вот и оставшиеся – те, кто поприсутствовал лично: крайний слева – Боб Дэвис, третий слева – Джордж Майкан в своих любимых очках, четвёртый – Том Гола, за ним – Дик МакГуайр и крайний справа – Оскар Робертсон. Достойная компания, ничего не скажешь. Просто легенда на легенде сидит и легендой погоняет – даже насчёт Хэнка Луизетти не сомневайтесь, даром, что он не сыграл ни одного матча в НБА. И Уайту тоже нашлось среди них место – вон он, второй слева. Уже по одному лишь этому можете судить, каким игроком был Шерман...

Уайт был настоящим кумиром для сотен и сотен мальчишек на северо-востоке США, которые безуспешно пытались ему подражать. Это и неудивительно: сама манера, с которой перемещался по площадке Шерман, пленяла неокрепшие детские сердца и души сильнее чего бы то ни было: непринуждённая, плавная подвижность и грация гибкой, пластичной большой кошки, очень мягкий бросок – и высоченный, словно у пантеры, прыжок (знаю, впрочем, и мужиков за тридцать, которые считают, что именно в этом и состоит вся прелесть игры). Как не сойти с ума от всего этого?! Уайт сразу же, стоило ему появиться на паркете, притягивал к себе взоры всех зрителей…

Однако те, для кого баскетбол был не зрелищем, а каждодневной работой, за всем этим внешним лоском и глянцем ясно различали нечто куда более ценное и значимое…

В те дни ещё не велась статистика по подборам, передачам, блокам или перехватам, но специалистам необязательно было всё это считать – они просто видели визуально, что Шерман умеет всё. Это привело к тому, что 203-см Уайт, номинально игравший форварда, часто с видимой лёгкостью примерял на себя амплуа защитника, а нередко, когда это было необходимо команде, и вовсе центрил – столь же свободно и эффективно. Всё было при нём – бросок, делавший его элитным шутером, атлетизм, позволявший собирать вдоволь подборов, мастерское владение мячом, скорость и проворство, чтение игры… «Он играл в великое время, – говорит Эл Эттлс. – Я помню, как мать купила мне радио бордового цвета, фирмы Эмерсона. Ну, знаете, с такой антенной – когда на неё нажимаешь, она пружинит и возвращается в прежнее положение. И вот, я садился на стол рядом с моей кроватью, включал радио и начинал слушать репортаж с игры «Дроздов» (название команды университета «Лонг-Айленд»). А годы спустя, когда я уже попал в НБА, я играл с ним в знаменитом турнире Ракер-парка летом. И только там я понял, какой же он, вдобавок ко всему, ещё и боец. Да, когда он выходил на площадку, он становился таким серьёзным, очень серьёзным парнем…»

Уже упоминавшийся ветеран лиги Рэй Скотт, проведший классную карьеру, говорит: «Помните, в 1996-м НБА выбирала 50 лучших в истории? Слушайте, если бы только Уайт играл в ассоциации, то он непременно был бы в этом списке – на самой вершине, среди самых великих. Он там – в одной компании с такими ребятами, как Джулиус Ирвинг и Конни Хоукинс. У него было настолько глубокое понимание игры, он закладывал сами основы баскетбола – но, не в пример Биллу Расселлу, ему не повезло. У него было такое отношение к игре… В общем, понимаете ли, он не любил совершать ошибок: делать плохие броски, филонить в защите, забывая про своего игрока… И когда что-то в этом роде творили другие, тоже терпеть не мог. Он так на вас уставится, если вы облажаетесь, что мороз по коже... Он был настоящим лидером. Изумительный двусторонний игрок».

Легенда 50-х, защитник «Никс» Дик Магуайр в интервью одному изданию в 1999 сказал: «С ним мы бы стали чемпионами. Точно. Вы сейчас смотрите на Кевина Гарнетта, Маркуса Кэмби или Ламара Одома – но, если бы вы увидели Шермана Уайта, то поняли бы, что он делал то же самое уже тогда. Он опередил свою эпоху…» Ох, где-то я уже слышал очень похожие слова. А, ну да, как же – то же самое говорили в разное время и разные люди о Клео Хилле и о том «не сыгравшем», из чьей истории и зародилось это повествование…

Отбывая годичное заключение в тюрьме особо строгого режима (в конечном итоге срок скостили до восьми месяцев), среди извращенцев и прочих отморозков, Уайт не мог найти утешения даже в мыслях о том, что скоро всё закончится – и он наконец-то займётся тем делом, для которого и рождён, то есть будет играть в ассоциации. Как только прозвучал приговор в зале суда, НБА тут же огласила свой: и Уайт, и все его дружки-подельники пожизненно лишены права выступать в лиге. После выхода на свободу Шерман подался в минорную Восточную лигу, а параллельно чем только не занимался. Одно время его занесло даже на скотобойню и, по собственному признанию, эта работа так действовала ему на нервы, что он не мог толком сосредоточиться на игре. Но не настолько, чтобы утерять свой дар; в сети можно наткнуться на воспоминания очевидцев его шоу: «Я видел множество матчей Уайта в Восточной лиге. В НБА было совсем мало тех, кто играл так же здорово».

Летом Шерман регулярно наведывался в Ракер-парк. Там они и пересеклись с Клео – и быстро сошлись, особенно, когда поняли, что смотрят на баскетбол одинаково, хотя Хилл и был моложе на десять лет.

Компаниям, собиравшимся в парке, было наплевать с высокого дерева на то, что Уайт когда-то был замешан в подтасовке результатов матчей и так и не попал в НБА. Лишь немногие могли бы сказать, не покривив душой, что сами отказались бы от соблазна срубить деньжат по лёгкому. Он был одним из них, таким же парнем, живущим по соседству, с которым можно запросто поболтать и договориться сыгрануть завтра вечерком, если он будет свободен. Но в то же время на Шермана смотрели, как на того, чьи геройства в «Лонг-Айленде» когда-то описывали в газетах, хотя он и был чёрным, и раньше они собирались у радиоприёмников, чтобы послушать, как он играет; для местных он был кем-то вроде бога, которого в наказание изгнали с Олимпа…

Хотя Уайт не входил в число главных героев Ракер-парка (как и Клео), а, скорее, был одной из его достопримечательностей, но, конечно же, когда такой человек начинал рассуждать о баскетболе, его слова не принято было пропускать мимо ушей. У Клео уже сложились свои взгляды на то, как именно ему нужно играть. Но он, со своей стороны, был из тех людей, которые всегда со вниманием относятся к любому совету – а ну, как в нём и впрямь найдётся что-то полезное.  Поэтому, стоило ему засечь в исполнении кого-то другого что-то, казавшееся ему достаточно эффективным, он охотно принимал это на вооружение: «Ну, к примеру, однажды я увидел, как Джим Саттеруайт, который тогда играл за университет Теннеси, блокировал бросок своего оппонента, прижав мяч к щиту. Так что я добавил и это в свою игру».

Одной из первых дельных рекомендаций, которые получил Хилл от Шермана, была следующая: «Чувак, я знаю: ты и на улице, и в школе играешь форварда (так оно и было). Так вот, поверь моему слову: в колледже, если только ты туда попадёшь, тебя точно переведут в защитники. Сам подумай, что тебе нужно будет уметь». И Уайт, который был в этих уличных сражениях кем-то вроде играющего тренера, постоянно ставил Клео на позицию защитника.

Уайт понимал, что в силу своего роста Хилл не сможет так же жонглировать игровыми амплуа, как сам Шерман. Но при этом он видел в Клео словно собственную уменьшенную копию. И Шерман, подобно вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину, постоянно твердил Хиллу: «Учись. Учись, чувак. Учись новому. Даже если у тебя пока не получается, но ты чувствуешь, что сможешь это сделать рано или поздно – давай, учись, не бросай, оно не лишнее, оно не помешает. Чем больше ты умеешь – тем легче тебе будет, тем опаснее ты будешь на площадке, тем труднее будет твоему опекуну предугадать, чего от тебя ждать в следующую секунду. Чем больше ты умеешь – тем ты лучше! Учись!» Клео слушал – и мотал на ус…

В результате Хилл, направляемый такими менторами, вылепил из себя того, кого великий Гай Роджерс называл «одним из самых универсальных игроков, которых я когда-либо видел. Он мог попасть каждый бросок – и мог выпрыгнуть из зала. Умел бросать, умел пройти с дриблингом через защиту, умел защищаться сам». В полной мере обладал Клео и тем, что, как правило, ускользало от глаз рядовых болельщиков, особенно оттеняясь зажигательной игрой Клео в атаке, что до конца могли оценить лишь специалисты и люди, сами выступавшие на мало-мальски серьёзном уровне, – защитой. И индивидуальной, и командной. Когда кто-то из соперников расходился и начинал доставлять «Уинстон-Сейлему» серьёзное беспокойство, именно Хилла или его партнёра Томаса Монтейро Большой Дом «вешал» на него, если только тот не слишком превосходил их в росте.

Естественно, как бы универсален ты ни был, невозможно быть одинаково крутым абсолютно во всём; что-то ты делаешь лучше, но что-то – и похуже. Были свои «узкие» места и у Хилла. Но их уже никак нельзя назвать «недостатками», в отличие от того же роста. Просто он вот именно, что был в этих аспектах не так хорош, как по части бросков, атлетизма и защиты.

Можно сказать, например, что у Хилла присутствовало это чувство, с которым нужно родиться, а если его у тебя нет в принципе, то его не разовьёшь никакими тренировками – умение в долю секунды оценить обстановку на паркете и скинуть мяч партнёру, если он находится в более выгодной позиции. Но, откровенно говоря, здесь ему было куда, как далеко до Робертсона или самого Гая Роджерса, или Боба Кузи. Тем не менее, Клео не нёсся на кольцо с бешеными глазами, тупо полагаясь на голую силу и не замечая ничего и никого; нет, Хилл всегда дружил с головой, он понимал и осознавал, что творится вокруг, и когда лучше будет атаковать самому, а когда – и поискать товарища. Вдобавок к этому, столь присущих шутерам-скорерам черт, как эгоизм и жадность, Клео был лишён. благодаря чему он мог набрать в удачный для себя вечер под 30 очков, сделать с десяток подборов и раздать 6-7 передач. Такое происходило, разумеется, не в каждой игре, но, если только не использовать Хилла в качестве основной единицы, ответственной за розыгрыш и движение мяча, он и в этом плане был вполне в порядке. Просто он был прежде всего завершителем, а не помощником…

И, конечно, ко всему этому бесплатно прилагалось то, чему он научился на парковых площадках Ньюарка и Нью-Йорка: лихой дриблинг с залихватскими, типично уличными вкраплениями, когда оппонент вроде бы только что долбил мячом в пол у тебе перед глазами – и вот он неуловимым движением уже оказывается за твоей спиной, и «наглые», противоречащие всем нормам и правилам приличия, принятым в те времена на площадках «белых» колледжей и НБА, передачи – «слепые», не глядя, из-за спины, из-за плеча…

Современный баскетбол с каждым сезоном всё сильнее и сильнее стирает грани между игровыми амплуа, делая их чуть ли не символическими. Термины «комбо» («гард» и «форвард»), «свингмен», «центрфорвард», «пойнтфорвард», прочно вошли в баскетбольный лексикон. Совмещать на паркете амплуа и роли не просто модно – это придаёт тебе в глазах тренеров, менеджеров и скаутов куда большую ценность, нежели если бы ты просто был «чистым» первым, вторым и так далее номерами.

Тогда, в самом начале 60-х, картина была в каком-то смысле похожей – но вывернутой наизнанку, как бы отражающейся в кривом зеркале. Сегодня это чёткое разделение на амплуа размывается чем дальше, тем больше, а в те дни, напротив, оно ещё и близко не выкристаллизовалось и, по сути, лишь начинало оформляться и определяться. Тем сильнее на этом фоне выделялся Клео. Его можно назвать предтечей тех самых нынешних комбогардов. Не спец в этой области, но, насколько я знаю, у вокалистов голос в 4 октавы – от самой нижней до самой верхней ноты, которую они могут взять – считается чем-то уникальным, а уж в 5 – так вообще грандиозно-волшебным, небывалым – поэтому кто-то говорит, что такого и в природе не существует (я в этом вопросе, повторюсь, профан, так что мне простительно, если я сейчас несу полную ахинею насчёт этих октав). Вот такой баскетбольный диапазон (со скидкой на своё время) – от 4-х до 5-и октав – был и у Клео Хилла. Как же прав был Гай Роджерс, говоря: «Думаю, что никто в «Сент-Луисе» – вообще никто: ни партнёры, ни руководство, ни болельщики – не был готов столкнуться с игроком такого сорта. Он был невероятен; он умел делать всё то, что Майкл Джордан делает сегодня. Он был потрясающим, совершенно потрясающим атлетом». Это точно – в «Сент-Луисе» просто не поняли, совсем не поняли, с кем имеют дело; об этом можно судить хотя бы по тому, что кто-то из партнёров Хилла по «Хоукс» критиковал его за нежелание или даже за неумение отрабатывать в защите, но при этом другим он запомнился в первую очередь именно, как «отличный защитный игрок». Как такое, спрашивается, возможно?..

Клео в одной из игр за «Уинстон-Сейлем».

«В сезоне 1957-58, когда Клео был фрешменом, он не внёс особенного вклада в игру команды», – вспоминает Гейнс…

Ну да, не внёс. Но ничего странного в этом и не было – и от самого Клео здесь ничего не зависело. Хилл более, чем соответствовал всем требования своего наставника – сразу же по приходу в команду. Но дело в том, что в своей тренерской философии Большой Дом исповедовал одно незыблемое правило, даже закон, который можно сформулировать так: если ты – новичок, то для тебя будет полезнее меньше играть и больше тренироваться со старшими партнёрами, а также смотреть со скамейки, как играют они. С одной стороны, практикуя такую методу, Гейнс во многом был, конечно, прав. Вводя фрешменов «Уинстон-Сейлема» в игру постепенно, он давал им время окрепнуть – и физически, и ментально, и тактически… С другой – вроде как из любого правила должны быть исключения, и если новичок уже мало того, что полностью готов, так ещё и может много чему поучить более опытных товарищей, почему бы не использовать его по полной программе сразу же? Однако Кларенс никаких отступлений от раз заведённого им порядка не делал – ни для кого. Будь ты очень одарён, хоть сто раз гениален, будь у тебя недюжинный талант, очевидный всем, и в первую очередь самому Гейнсу – всё равно первый год ты в основном будешь сидеть на лавке и наблюдать за происходящим на площадке со стороны. Не были избавлены от такого «курса молодого бойца» в команде Гейнса даже две его главные суперзвезды – Хилл и Монро. Оба в своих дебютных сезонах появлялись на паркете ненадолго, а потому и статистику имели совсем невпечатляющую: у Хилла – 12.1 очка за матч, у Монро – и вовсе 7.1 (при том, что в своём последнем сезоне в «Уинстоне» Жемчужина набирал 41.5(!))

Кстати, такое положение дел, конечно, не могло устраивать Монро – как наверняка не устраивало оно и Хилла. Правда, Клео об этом не распространялся, а вот Эрл в автобиографии припомнил Гейнсу эту «передержку» на лавке: «Я начал свой первый год на скамейке и оставался там весь сезон. Позже я узнал, что тренер Гейнс никогда не ставил фрешменов в старт – даже великолепного Клео Хилла, когда он был новичком в «Уинстон-Сейлеме», а ведь Клео был одним из величайших игроков, когда-либо появлявшихся в баскетболе, по моему мнению. Хилл, 185-см защитник, играл за Гейнса с 1957-о по 1961-й годы, набрав 2530 очков за время карьеры в «Уинстон-Сейлеме», и набрасывая в среднем почти по 28 очков, когда он был сеньором. Я не очень-то много знал о Клео в то время, потому что он был не из Филадельфии, хотя я часто слышал, когда только-только начал учиться в «Уинстон-Сейлеме», как люди здесь говорят о нём с трепетом. Но, даже если бы я знал побольше, это вряд ли что-то сильно изменило бы для меня – я имею в виду то, что тренер Гейнс и Клео Хилла тоже не выпускал в старте, когда он был фрешменом – просто потому, что я был уверен: я должен играть в старте, и играть всё больше и больше, вот и всё. Но, когда немного позже до меня окончательно дошло, насколько велик был Клео Хилл, я действительно начал смотреть на свою ситуацию несколько по-другому – раз уж такой игрок не выходил в старте… Правда, не настолько сильно, чтобы перестать злиться из-за того, что сижу на скамейке… И ещё мне сказали, что Хилл настаивал, чтобы его друга, Арти Джонсона, в котором было всего 170 см, с которым они росли в Ньюарке, тоже приняли в колледж вместе с ним. И тренер Гейнс на это согласился, потому что он очень хотел заполучить Клео. Со мной тоже была похожая история – я точно так же требовал от тренера, чтобы он взял моего лучшего друга Смитти, так что Гейнс, наверное, пережил в тот момент настоящее дежавю».

«Так что мы финишировали не очень хорошо: 13 побед – 12 поражений, – продолжает Гейнс. – Это был наш худший результат с 1952-о года, когда мы закончили с балансом 12 побед – 11 поражений. Я использовал Клео в щадящем режиме, так что он набрал всего 300 очков в общей сложности в свой первый год. Нам даже не хватило побед для того, чтобы попасть в главный турнир CIAA. Оглядываясь назад, я до сих пор этому удивляюсь. В 1957-м мы выиграли этот турнир, но всего год спустя, в 1958-м, мы даже не смогли в него квалифицироваться! Впервые за последние пять лет нам не удалось стать первыми или хотя бы вторыми в своей конференции.

В сезоне 1958-59 мы немного улучшили результаты: 17 побед – 14 поражений. Клео более, чем в два раза, увеличил свою результативность – 772 очка за сезон. Он закончил тот год уже лучшим скорером CIAA и был пятым во всей стране, расположившись как раз за будущей звездой «Лейкерс» Джерри Уэстом.

Однако, тот сезон вновь нельзя было назвать хорошим – всего лишь одна из тех регулярок, которые потом выливаются в неудачную постсезонку; такое бывает в карьере у каждого тренера. Мы проиграли в первой же игре турнира-59 колледжу Северной Каролины 72:77. Это была странная игра. Клео установил рекорд турнира по результативности в одной игре, набрав 43 очка, но из всех остальных только Томми Монтейро смог наскрести двузначные цифры. Для сравнения, у «Северной Каролины» таких было пятеро.

Позже, в феврале 1959-о года, мы упустили свой шанс попасть на турнир NAIA (National Association of Intercollegiate Athletics – Национальная межВУЗовская атлетическая ассоциация), когда проиграли 70:73 «Хэмптонским Пиратам». Это была ещё одна странная игра, в которой удача могла улыбнуться любому. Всего за две минуты до конца мы были впереди 68:62. Всё, что нам оставалось сделать – это просто выстоять, но «Хэмптон» сумел перехватить мяч, они поднажали и побили нас; мы разбазарили всё своё преимущество…

Но в марте 1960-о мы выиграли наш третий турнир CIAA. Как и любой хороший тренер (звучит, может, и не очень скромно, что несвойственно для Большого Дома, но правда в том, что Гейнс был не просто «любым хорошим тренером»), я не полагался исключительно на свою звезду – Клео Хилла.

В первой игре турнира против «Вирджинии Юнион» Чарли Райли и Джордж Фори присоединились к Клео, чтобы сделать наш вечер. Все трое отыграли вторую половину, имея по четыре фола, так что им приходилось быть очень осторожными. Но именно они заставили всю команду сплотиться, когда за четыре минуты до конца мы проигрывали 6 очков. В течение следующих трёх минут мы совершили несколько перехватов, которые превратились в точные броски, и победили в первой игре 79:74.

Следующим вечером героем игры с «Хэмптоном» стал Бобби Уильямс, который пришёл к нам из школы Аткинса, располагалавшейся совсем рядом с нашим университетом. Мы были впереди лишь на одно очко за 1:36 до конца, и тут Бобби взялся за дело. Он набрал 6 очков подряд – 4 со штрафных и ещё пару лэй-апом – и это не оставило никаких шансов «Хэмптону». Клео принёс нам в том матче 30 очков, 21 из которых – во второй половине. Томми Монтейро сделал больше всех подборов – 13, и добавил к ним 20 очков.

В третьей игре мы легко прошли «Сент-Огастин» – 65:44, и выиграли наш третий чемпионат CIAA. «Сент-Огастин» до того выбил команды, посеянные под высокими номерами: университет «Джонсона Смита» и «Вирджинию Юнион», и попал в финал. Должно быть, они были здорово уставшими, потому что просто не смогли создать нам никаких проблем. Обставь они нас – и стали бы первой командой в истории CIAA, которая выиграла турнир, будучи посеянной только под 8-м номером… После этого я дал отдохнуть всем своим парням – и основным игрокам, и запасным, потому что знал: на следующей неделе мы будем представлять CIAA на одном из главных региональных турниров.

Нам нужно было выигрывать его, чтобы пробиться на национальный чемпионат NAIA. Увы, травма Джорджа Фори, нашего главного ребаундера, свела на нет все наши старания. Мы могли бы впервые в своей истории участвовать в турнире NAIA – но... В третьей четверти против «Теннесси» Фори потянул пах – и для нас всё закончилось…

Едва ли не в тот же день, когда мы стали чемпионами CIAA, «Уэйк-Форест» (университет «Уэйк-Форест» расположен в том же Уинстон-Сейлеме) победил в своём чемпионате конференции Атлантического побережья. На следующий день после этого в «Winston-Salem Journal», в спортивном разделе, появилась картинка: два баскетболиста жмут друг другу руки и танцуют победный танец. На майке у одного было написано «Уэйк-Форест», у другого – «Уинстон-Сейлем». Самое интересное, что у обоих игроков был один цвет кожи – белый. То есть, глядя на эту картинку, вы никогда бы и не подумали, что «Уинстон-Сейлем» – это вообще-то «чёрный» колледж. Я до сих пор не знаю, кто нарисовал эту картинку, и что он хотел ей сказать. В любом случае, этому парню стоило бы хотя бы немного затемнить кожу игрока «Уинстон-Сейлема», показав, что он – всё-таки чёрный. С «Уэйк-Форестом»-то всё было понятно: в те дни он был чисто «белым» колледжем.

В следующем сезоне мы снова стали чемпионами CIAA – опять же, в основном усилиями Клео. И снова мы стартовали в том самом турнире, который должны были во что бы то ни стало выиграть, чтобы попасть на чемпионат NAIA в Канзас-Сити. Но для этого нам необходимо было побить наших старых врагов из «Теннесси». Их тренировал Гарольд Хантер, только что сменивший на этом посту самого Джона МакЛендона, так что они были сильны, как никогда. Они были вторыми по рейтингу в стране среди «маленьких» колледжей, и они стали чемпионами Средне-Западной спортивной конференции. И они взяли три из последних четырёх титулов NAIA.

Но я надеялся. Мы обыграли «Джексон Стэйт» на пригласительном турнире в Джорджии, в Атланте – как раз после того, как сам «Джексон Стэйт» победил «Теннесси» в том же турнире. Другим поводом для оптимизма было то, что игра пройдёт в Уинстон-Сейлеме.

Правда, тот матч состоялся в «Уитакер-зале», куда могли попасть лишь 2 000 болельщиков, а не в «Колизеуме», куда пришли бы 7 000; я сам настаивал, чтобы матч был сыгран именно в кампусе «Уинстон-Сейлема», чтобы парни чувствовали себя, как дома – настолько, насколько только это возможно. Другая причина такого выбора заключалась в том, что аренда «Колизеума» стоила весьма недёшево, и я не думал, что колледжу по силам оплатить её.

Я раздумывал, кто против кого будет играть в защите, и это было не самой лёгкой задачей, потому что наш Джордж Сил должен был опекать центрового ростом 216 см. Тот парень был просто огромен. И не забывайте: речь идёт о тех днях, когда такие высокие ребята, как Уилт Чемберлен, по-прежнему считались чем-то уникальным и исключительным.

Мы победили, хотя на нас никто и не ставил. И разрыв в итоге оказался не таким уж и маленьким – 92:82. Впервые мы выиграли этот турнир. У Клео был очередной горячий вечер, он набрал 38 очков – на 10 больше его средних показателей в том сезоне. «Теннесси» использовал пять разных игроков, пытаясь его прикрыть, но никто из них не просто не смог этого сделать – ни один даже не понял, как это можно было бы сделать. Они даже пожертвовали одним из своих лучших скореров, который ещё и отлично защищался, чтобы он остановил Клео – но и из этого ничего не вышло. Томми Монтейро был ещё одним нашим героем – он забросил 14 из 15-и штрафных за последние пять минут игры.

И вот 13-о марта 1961-о мы наконец прибыли в Канзас-Сити. Нашим первым соперником был Вестминстерский колледж из Солт-Лейк-Сити, из Юты. Поскольку это был наш дебют на турнире, мы о них вообще ничего не знали, кроме того, что они были высоченными ребятами, судя по данным, которые нам предоставили. И ещё – очень религиозными. У них и прозвище было соответствующее: «Пасторы».

Мы побили «Вестминстер» 95:70, и к победе нас вёл новичок Ричард Гловер, набравший 24 очка. При том, что мы были очень вялыми и сонными – из-за разницы во времени игра началась тогда, когда мои парни уже привыкли лежать в кровати. Тем не менее, у нас не было никаких проблем – мы легко их перебросали, и на щитах тоже смотрелись гораздо лучше. Как только стало ясно, что мы намного сильнее, я выпустил на площадку всю свою скамейку.

Нашим следующим противником был… снова Вестминстерский колледж! Но на сей раз это был «Вестминстер» из Нью-Вилмингтона, из Пенсильвании, команда, посеянная под одним из первых номеров на турнире, и действующий чемпион NAIA. Мы играли с ними 16-о марта 1961-о.

Кто там говорит, что белые мальчики не умеют играть в баскетбол? Они отделали нас, заставили играть именно так, как они того хотели сами, как им было нужно. Мы проиграли матч со счётом 33:35! После первой половины счёт был 15:9! Двумя днями раньше мы набрали 95 очков, но в этот вечер всё, на что мы оказались способны – это жалкие 33 очка. «Вестминстер» полностью перекрыл нам кислород, не давая убегать в быстрые отрывы, замедлил игру, вынудил нас играть в их темпе, постоянно перехватывал мяч и не давал его нам.

Мы сражались, отбивались, как могли, и в один из моментов даже повели 29:26. Мы пытались играть в свою игру, пытались сами держать мяч как можно дольше, когда вышли вперёд, но «Вестминстер» делал то же самое – заставлял нас терять мяч, делал перехват за перехватом…

Честно говоря, это было очень странно – так закончить сезон, в котором мы победили в 26-и матчах и проиграли лишь в 5-и. Мои сеньоры – Клео Хилл, лучший игрок Чарли Райли, Томми Монтейро и Эммет Гилл – закончили университет, так и не став чемпионами NAIA. Такой выдающийся баскетболист, как Клео Хилл, завоевав множество индивидуальных наград, остался без главного титула…»

«Клео Хилл сумел привести «Уинстон-Сейлем» к участию в турнире NAIA в марте 1961-о, – пишет Монро. – Но они проиграли действующим чемпионам из «Вестминстера», чисто «белого» университета, 33:35. «Вестминстер» просто перекидывал мяч друг другу, держал его и не давал «Уинстон-Сейлему» (это было ещё до введения правила, ограничивающего время владения). «Бараны» привыкли к тому, что всегда набирают много очков, потому что у них был Клео Хилл. Но «Вестминстер» замедлял игру изо всех сил, чуть ли не ползая по площадке, и «Уинстон-Сейлем» уступил два очка…»

«Турнир CIAA: после того, как педагогический колледж Уинстон-Сейлема (Северная Каролина) выиграл второй подряд титул CIAA, Клео Хилл получил награду «Самому ценному игроку» из рук Джей Джей Синглтона, а его наставнику, Кларенсу Эдварду Большому Дому Гейнсу, комиссионером CIAA Фрэнком Барнеттом был вручён почётный приз «Лучшему тренеру».

Клео не удалось выиграть самый престижный трофей, который был доступен командам из «чёрных» колледжей – титул NAIA (по-видимому, чемпионства в CIAA Гейнс к основным наградам не относил). Зато он сумел добиться кое-чего другого – и в каком-то отношении это было гораздо, гораздо значительнее всех призов, и личных, и командных. Клео был настолько хорош, что это приводило к далеко идущим последствиям – в частности, популяризировало «Уинстон-Сейлем», вызывая интерес к колледжу даже у тех людей, которые до того в упор не хотели замечать маленький «чёрный» ВУЗ.

«Знаете, в то время о чёрных студентах, достигших успеха в чём-либо, было не принято писать в газетах, – вспоминал Большой Дом. – А уж печатать их фотографии – и подавно. Здесь, у нас, в «Уинстон-Сейлеме», картина была несколько иной – с того момента, как мы начали побеждать; можно было даже увидеть фото чёрных парней в газете, хотя все новости о чёрных всегда публиковались на последних страницах, которые никто не читал. Это выглядело так, словно чёрная община была закрытым клубом, как будто нас было очень мало. Конечно, мы бы предпочли, чтобы нас и наши достижения выделяли каким-нибудь другим образом, но теперь, по крайней мере, они наконец-то хотя бы начали о нас писать.

Плюсом для меня, как для тренера, да и для всего колледжа, стало то, что одно из изданий приняло на работу чёрного спортивного журналиста, Луи Оверби. На протяжении многих лет, когда мы выигрывали матчи, репортажи о колледже появлялись наверху страниц, хотя нам по-прежнему отводили второстепенные страницы и полосы, в отличие от университета Северной Каролины, «Дьюка» или «Уэйк-Фореста» – о них всегда рассказывали на первых страницах.

Но с определённого момента всё начало меняться – в том числе и потому, что Оверби удалось завоевать уважение со стороны своих редакторов. Так, в 1960-м и 1961-м я стал находить статьи Оверби, в которых освещались сыгранные нами матчи, на самой первой странице спортивного раздела. Изредка вы даже могли там наткнуться на фотографию одного из моих игроков. Иногда в статьях цитировались мои слова – обычно это были жалобы на судейство после матчей, которые мы проигрывали; каждый раз – всё одно и то же да одно и то же, те же самые слова. Для тренера важна каждая игра. Каждое поражение приближает его к отставке.

Должно быть, именно регулярные репортажи Оверби о Клео Хилле стали привлекать в «Уинстон-Сейлем» белых людей. Иногда Оверби достаточно было упомянуть в статье просто какой-нибудь факт, например, что Клео набирает в среднем по 24 очка за игру, и занимает 10-е место по этому показателю в NAIA. В другой статье Оверби мог отметить, что Клео – исключительный ребаундер. Я сам читал, как журналист рассыпался в комплиментах, используя такие прилагательные, как «невероятный» и «потрясающий», когда описывал игру Клео.

Просто несколько примеров творчества Оверби – и, соответственно, несколько примеров подвигов Клео.

И вот, я стал замечать, как белые начали приходить в «зал Уитакера» – наш спортивный зал, спортивный зал «чёрного» колледжа, который расположен на «чёрной» стороне города! Их было немного, так что они терялись в море чёрных лиц, но благодаря газетам белые болельщики потянулись к нам, чтобы посмотреть на чёрных баскетболистов. Да, они приходили, чтобы увидеть моих игроков – но особенно Клео Хилла.

Несколько игр сезона 1960-61, когда Клео был сеньором, мы провели в «Уинстон-Сейлем Колизеум», который вмещал 7 000 зрителей – что более, чем в три раза превышало вместимость «зала Уитакера». И на всех этих матчах трибуны были забиты под завязку – в том числе и белыми! В первую очередь это стало возможным, опять же, из-за Клео Хилла. Бывало такое, что даже наши студенты – наши студенты! – могли не попасть на игру, потому что на трибунах не было места. Но Клео Хилл стоил всего этого – и длинной дороги, и денег за билет».

Одним из этих белых был Билли Пэкер, будущий прославленный комментатор, который вёл на NBC и CBS все чемпионаты NCAA, включая «финалы четырёх», с 1975-о по 2008-й годы. А тогда Билли учился в том же Уинстон-Сейлеме, но в другом университете – в «Уэйк-Форесте», за команду которого играл сам. «Я проехал через весь город автостопом, – вспоминал об этом моменте Пэкер. – Оказавшись на арене, я увидел, что я здесь – единственный белый. Но я даже не думал, что восточный Уинстон-Сейлем – это место, где мне, как белому человеку, не стоит находиться. Когда ты молод, то вообще не заморачиваешься о таких вещах. Это был первый раз, когда я увидел Клео. И Большого Дома – тоже. Определить, что это именно он, было нетрудно – я уже слышал, как выглядит Гейнс. Я подошёл к нему, он посмотрел на меня, потом огляделся по сторонам и сказал: «Сынок, ты лучше сядь на скамейку рядом со мной». Так я и сделал – сел и стал наблюдать.

Я увидел вещь, поразившую меня – «Уинстон-Сейлем» играл в более качественный баскетбол, более атлетичный и гораздо более быстрый, чем мы в наших больших «белых» колледжах. Я повидал достаточно игроков-студентов, но Клео навсегда останется одним из самых-самых крутых. Я уже слышал о нём раньше, но на деле Клео оказался гораздо лучше всего того, что о нём рассказывали. ACC («Atlantic Coast Conference», в которой состоит «Уэйк-Форест») всегда была очень сильной. Но Клео Хилл смог бы там играть, без вопросов. Скажу больше: он был лучше любого, кто играл в ACC. Там не было никого, кто хотя бы приближался к нему по уровню. Во всей конференции. Он стал бы суперзвездой. Собственно говоря, когда я думаю, кто из парней, которых я видел когда-либо в этом штате, был так же талантлив, как Клео, мне приходит на ум только два имени: Дэвид Томпсон и Майкл Джордан». Просто чтобы читателю стало понятно: это говорит не обычный комментатор и по совместительству – просто хороший знакомый Хилла. Билли Пэкер на протяжении десятилетий считался главным знатоком студенческого баскетбола на CBS, и даже скандалы, в которых он периодически оказывался замешанным (вроде того случая, когда он назвал Аллена Айверсона «упрямой маленькой обезьянкой» прямо во время репортажа; после этого все обвинили Пэкера в расизме, и ему пришлось приносить извинения, хотя как раз расистом он совсем не был), не поколебали его позиций мэтра и титана спортивной аналитики (хотя, справедливости ради, нельзя не сказать, что Билли частенько давал провальные прогнозы, например, на протяжении всего сезона 1978-79 он не уставал поливать грязью игроков «Индианы Стэйт» и её лидера, Лэрри Бёрда, в частности – в результате Бёрд дотащил свою команду до финала; при этом самому Пэкеру присуща очень неприятная для окружающих черта – он никогда не признаёт своих ошибок).

«Мы с Клео стали приятелями и несколько раз устраивали что-то вроде тренировочных игр». Они много раз проводили такие неформальные матчи по воскресеньям, утром – и, сами о том не задумываясь, ломали расовые барьеры, поскольку то, что они делали, было прямым нарушением законов Джима Кроу о расовой сегрегации, ещё вовсю действовавших. Ребята собирались в зале «Уинстон-Сейлема», потому что, реши они сыграть в зале «Уэйк-Фореста», им бы точно не миновать неприятностей. Можно вспомнить, как Джон МакЛендон, ещё когда тренировал команду Северо-Каролинского центрального университета, расположенного неподалёку от Уинстон-Сейлема, хотел просто пройти на игру «Дьюка», но охрана арены его не пустила, мотивировав этот тем, что он был одет, «как официант».

Вот как вспоминает о своей встрече с Пэкером сам Большой Дом: «Это была одна из наших первых домашних игр в сезоне 1959-60; Клео Хилл был тогда джуниором. И на этом матче произошёл эпизод, в котором были задействованы Клео и я и который имел значение для всего города, потому что он положил начало сближению и мирному сосуществованию людей с разным цветом кожи в Уинстон-Сейлеме.

Игра ещё не начиналась, когда я разглядел белого паренька, который крутился возле «зала Уитакера» в нашем кампусе. Его трудно было не заметить, потому что он был единственным белым парнем, затесавшимся в толпу из двух тысяч чёрных.

Я подошёл поближе, чтобы получше его рассмотреть, и тут же узнал его – я видел этого молодого человека на фотографиях в спортивном разделе «Winston-Salem Journal».

Это был Билли Пэкер, защитник из колледжа «Уэйк-Форест», которого они рекрутировали из Северной высшей школы. Его отец был тренером в Лихайском университете в Пенсильвании.

Я протолкался к нему, представился и сказал: «Сынок, почему бы тебе не присесть во время матча рядом со мной и не задать мне вопросы, которые тебя интересуют?» Я не спрашивал его, почему он вообще здесь. Я и сам знал, почему. Он пришёл посмотреть хороший баскетбол, и мне не требовались другие объяснения того, как одинокий белый оказался здесь, на «чёрной» стороне города.

Билли сел рядом и тут же спросил меня: который из моих игроков – Клео Хилл? Известия о таланте Клео начали доходить до белой аудитории, в том числе и до тех, кто сам учился в колледже, играл в баскетбол и жил и дышал спортом.

Я указал ему на Клео, и игра началась. Клео получил мяч – и тут же бросил каким-то очень странным, нетипичным для себя манером. Мяч даже не коснулся корзины, пролетел от неё очень далеко. Такие эйр-болы обычно бросают ребята, которые вообще никогда не играли в баскетбол.

Не говоря ни слова, Билли кинул на меня взгляд, и в его глазах можно было увидеть скептицизм, а может, и жалость. Я знал, о чём он подумал, это было написано на его лице: «И это – тот самый Клео Хилл? Великолепный Клео Хилл, о котором я столько слышал?»

Но вскоре Клео стёр это выражение с лица Билли, и на нём появилось что-то вроде благоговения, когда Хилл начал попадать без промаха крюки с 4-х с половиной метров и сет-шоты с двух рук – и все-все остальные броски из своего богатого набора. Вдобавок к этому он отлично смотрелся в защите, блокировал броски соперников и тут же убегал в прорывы.

Билли не очень много со мной разговаривал, но я и в те минуты точно знал, что у него в голове. Он думал о том, что чёрные ребята из маленького колледжа, который вообще-то считался девчачьим, потому что в нём учились в основном девочки, из этой маленькой лиги CIAA, играют в лучший баскетбол, чем крутые и мощные «Северная Каролина», «Северная Каролина Стэйт», «Дьюк» и «Уэйк-Форест» из крутой и мощной конференции Атлантического побережья.

Билли потом сказал мне, что, по его мнению, в его ACC средний уровень таланта повыше, и что центр его «Уэйк-Фореста», Лен Чаппелл, получше, чем наш центровой. В принципе, я был с ним согласен по обоим пунктам. Маленьким колледжам из CIAA, конечно, трудно было получить хороших игроков, а Чаппелл был превосходным баскетболистом (в будущем – участник All-Star Game).

Но после Билли сказал, что он ни у кого не видел такого прыжка, как у Клео Хилла. Но самое главное, что он отметил – что наши скорость и атлетизм были для него чем-то новым, он не привык наблюдать за таким на матчах команд «белых» колледжей. И закончил тем, что моя команда «Уинстон-Сейлема» может достойно противостоять, а то и побить некоторые команды из «больших», престижных университетов.

На следующий день тренер «Уэйк-Фореста», Хорас МакКинни, мимоходом поинтересовался у Билли, чем он занимался предыдущим вечером. «Смотрел, как «Уинстон-Сейлем» играет в баскетбол», – ответил Билли.

МакКинни просто кивнул. Я знал, что он был рукоположен в сан баптистского священника, и он втайне проделал большую работу для того, чтобы помочь Сэму Джонсу из колледжа Северной Каролины попасть на драфт 1957-о года. И ещё я знал, что он не питал никакой неприязни к чёрным – думаю, он вообще ни к кому не питал неприязни. Ну, может быть, разве что к университету Северной Каролины, который победил «Уэйк-Форест» в игре за звание чемпиона ACC-1957 после спорного судейского решения.

Несколько дней спустя я направлялся воскресным утром в церковь из своего кабинета, находившегося рядом с нашим спортивным залом, и вдруг что-то заставило меня остановиться. Я отчётливо слышал удары мяча о площадку, как будто кто-то идёт с ведением к кольцу, а потом бросает. Я никогда не назначал тренировки на утро воскресенья. Вместо этого я призывал своих игроков посещать по воскресеньям церковь, чтобы пообщаться с Богом. Я осторожно открыл дверь в зал и заглянул внутрь. Там были мои чёрные ребята – и белые парни из «Уэйк-Форест Демон Диконс», которые устроили тренировочную игру. Не было никаких тренеров, никаких болельщиков, никого – просто белая команда играет в баскетбол против чёрной команды. И, наверное, самое главное – там не было никаких студентов в обычной одежде, чтобы отличаться от остальных на площадке, потому что они выполняют роль судей. Да, там не было никаких судей. Парни сами следили за фолами, всё было, так сказать, на их совести – и каждый признавался, что только что сфолил.

Я наблюдал за ними в течение нескольких секунд, а потом тихонько прикрыл дверь, прежде чем кто-то из них меня заметил. После чего пошёл в церковь. По дороге я думал о том, что то, чему я только что стал свидетелем, было, пожалуй, противозаконно. В большинстве южных городов действовал закон, запрещавший чёрным спортсменам играть с белыми. Когда Джеки Робинсон (бейсболист, одна из самых культовых фигур в истории всего американского спорта, главным образом – в социальном плане (хотя и бейсболистом Робинсон был великолепным); стал первым чёрным игроком в Главной лиге бейсбола, после чего активно боролся за гражданские права афроамериканцев) в 1947-м приезжал в некоторые южные города, чтобы сыграть там в бейсбол, местные власти просто закрывали стадионы и запрещали ему там появляться. И вот теперь в моём спортивном зале 20 или около того белых и чёрных студентов рубились в баскетбол между собой…

Билли, не спрашивая разрешения у МакКинни, и Клео, не спрашивая разрешения у меня, собрали пару команд, чтобы сыграть друг с другом – и делали это постоянно, когда позволяло расписание матчей и учебных занятий. Билли позже говорил мне, что он рассказал своим товарищам о феноменальной игре, которую увидел в нашем матче, и как после этого все разговоры у них сводились только к одному: как «Уэйк-Форест» будет смотреться против нас.

Дальше – больше, и вот вскоре вся белая команда «Уэйк-Фореста» из престижной и роскошной западной части города регулярно стала приезжать по воскресеньям в бедную восточную часть, чтобы устроить драчку. А иногда мои чёрные ребята где-то находили пару тачек, набивались в них, как селёдки в бочку, и отправлялись в «Уэйк-Форест».

Благодаря Билли Пэкеру десятки таких вот неофициальных поединков прошли в период с начала до середины 1960-х. Он начал их в качестве игрока, а затем продолжил, когда уже закончил университет и вернулся в «Уэйк-Форест» в качестве ассистента тренера.

Вот это и была такая себе неформальная интеграция в Уинстон-Сейлеме – и занимались ей Билли и Клео со своими партнёрами по команде. По словам Билли и Клео, между чёрными и белыми ребятами на площадке ни разу не возникло какого-то острого конфликта. Там не было никаких насмешек с обеих сторон над цветом кожи, никто не выпендривался, не строил из себя мачо, и уж тем более не было никаких драк и, вообще, рукоприкладства. Тренер МакКинни об этом ничего не знал – и я тоже не узнал бы, если бы не заглянул тогда в зал. Они никогда не приглашали нас, чтобы мы приняли какое-нибудь участие в этих стычках. Я не думаю, что они бы этого хотели – чтобы тренеры контролировали игру или хотя бы наблюдали за ней от начала до конца. Это была идея игроков, и, думаю, мы оба – и я, и МакКинни, если бы он догадывался о том, что происходит по воскресеньям – инстинктивно чувствовали, что она должна и дальше оставаться таковой.

Конечно, в каком-то смысле эти игры были совершенно поразительны. В 1959-м году, на Юге, где расовая сегрегация имела силу правовой и социальной нормы, 20 или больше чёрных и белых молодых парней рубятся друг с другом в жёсткой, бескомпромиссной игре в баскетбол. И, несмотря на то, что они находятся в постоянном физическом контакте, там не возникает никаких перебранок.

И как же это было непохоже на то, что произошло двумя годами позже в Гринсборо, когда несколько парней из Сельскохозяйственного технического университета Северной Каролины (в котором учился Эттлс) устроили что-то вроде сидячей забастовки в закусочной «Вулворт». Когда они отказались покидать помещение закусочной после того, как их не стали обслуживать, несколько белых мужиков накинулись на них с кулаками, били их и пытались вытащить на улицу. Этих студентов арестовали за попытку съесть свой завтрак.

А здесь, когда Билли Пэкер и Клео Хилл просто собрали команды и спокойно, мирно выясняли, кто из них сильнее, продолжалось то же самое, что и с Джеки Робинсоном, когда он начал играть в бейсбол. Когда Джеки доказал, что он был хорошим игроком, белые болельщики приняли его, потому что они хотели смотреть хороший бейсбол.

Билли Пэкер: слева – игрок «Уэйк-Фореста», справа – человек, чей голос на протяжении десятилетий олицетворял для миллионов болельщиков всю баскетбольную NCAA.

А эти белые парни из «Уэйк-Фореста» не просто хотели смотреть хороший баскетбол – они хотели учиться ему у чёрных парней. После того, как Билли описал своим партнёрам, что он видел в обычной игре CIAA, в «Уэйк-Форесте» поняли, что они могли бы стать лучше, как баскетболисты, и многому научиться, если будут играть против «Уинстон-Сейлема». И мои чёрные ребята тоже открыли для себя, что, если они будут сражаться против белых парней, которые проповедуют более медленную и организованную игру, близкую к оригинальным, классическим правилам баскетбола, к его истокам, это только обогатит их опыт. Правда, они вряд ли столкнутся с такой игрой на площадках CIAA, на которых постоянно рождалось что-то новое, и быстро менялись сами законы игры, но они, по крайней мере, будут знать, что это такое – «белый» баскетбол.

Я не думаю, что газеты что-то пронюхали про те матчи. Но, если это и было так, они решили просто не посылать своих репортёров, чтобы не подставить парней. Я точно знаю, что полиция была не в курсе. Если бы это случилось, они бы отправили к нам целый отряд, чтобы прекратить это, и, надо думать, арестовали бы меня за то, что я заведомо нарушал закон, не допускающий смешения рас на спортивных площадках. Эти игры так и оставались секретом – секретом самих игроков».

Со-капитан Хилла по «Могучим Баранам», Томас Монтейро, тоже отлично помнит тайные встречи с «Уэйк-Форестом»: «Да, это были знатные драчки. Мало кто о них знал, там не было тренеров, не было арбитров, но нам было очень весело. И баскетбол был высшей пробы. И могу вам сказать одно: мы всё время били ребят из «Уэйк-Фореста», и главной причиной этого было то, что у нас был Клео, а у них – нет».

К слову, парни не были первооткрывателями – что-то подобное уже происходило до них, в далёком уже 1944-м. Джон МакЛендон, которому и было-то тогда всего двадцать восемь лет, пребывал в совершенной уверенности, что его «Орлы» из «чёрного» колледжа Северной Каролины, уступившие лишь в одном матче в предыдущем сезоне, способны побить любого за счёт своего сверхскоростного нападения. Вот только возможности проверить это у него не было – участвовать в турнирах NIT (National Invitation Tournament – Национальный турнир вызова) и NCAA командам из «чёрных» ВУЗов строго-настрого запрещалось.

Команда, располагавшаяся на другом конце города – «Голубые Дьяволы» из «Дьюка», только что стала чемпионом в своей Южной конференции. И МакЛендону пришла идея договориться с «Дьюком» о «подпольной» игре. Это было рискованно, очень рискованно – все, кто имел отношение к матчу, могли запросто загреметь в тюрягу, а уж сам Джон, как главный организатор – раньше всех. И всё-таки парни из «Дьюка» согласились на это авантюрное мероприятие – их просто взяли «на слабо»: когда тебе в районе двадцати, разве можно отказаться от вызова, который бросают тебе твои ровесники, каким бы абсурдным он ни казался со стороны? Давайте наконец выясним, какая команда в городе – лучшая! Хотя поначалу такое предложение вызвало в рядах «Дьюка» настоящее смятение – кто-то сразу же согласился играть, кто-то не решался… Но, в конце концов, по словам одного из «Голубых Дьяволов» Дэвида Хэббелла, гордость возобладала надо всеми сомнениями: «Мы думали, что сможем победить их. Так что мы решили разобраться на деле, кто сильнее». А сам МакЛендон относился к типу фанатично преданных своему делу людей, которые, ни минуты не колеблясь, готовы и пострадать ради него – если это необходимо.

Он решил, что играть будут на их территории, в спортивном зале «Северной Каролины» – играть по всем правилам, с судьями и отсчётом времени. Всё серьёзно, без шуток – для чистоты эксперимента.

Тем не менее, были приняты кое-какие меры, позволившие хоть как-то подстраховаться от возможных неприятностей. Матч был назначен на воскресенье, 12-о марта. День был ветреный, так что некоторые местные жители предпочли не высовывать носа на улицу, а большинство других, включая городскую полицию, отправились в церковь на службу. Администрация колледжа тоже не была поставлена в известность о готовящемся поединке. Естественно, кто-то из чёрных газетчиков проведал о том, что происходит, но МакЛендон лично умолял репортёров ничего не писать об этом, и вообще не придавать огласке игру – и уговорил. И, уж конечно, ни о каких зрителях в зале и речи быть не могло…

Парни из «Дьюка» добирались до места, как герои шпионских фильмов. Примерно в одиннадцать «Голубые Дьяволы» разместились в паре автомобилей: «Это было опасно, – вспоминал один из них. – Если бы всё открылось, это стало бы для нас настоящей катастрофой. Когда мы ехали на игру, то легли на пол и скрючились там, чтобы нас не заметили. И мы ехали не прямой дорогой, а петляли по всему городу. А когда вышли, то сразу же побежали в зал, подняв капюшоны и спрятав лица». Читаешь сейчас об этом – и думаешь: неужели такое вообще было когда-то возможным? А ведь было…

Потом участники той игры говорили, что у них всё утро животы сводило от волнения – они просто не знали, чего ожидать друг от друга. Может, через минуту после стартового свистка на паркете начнётся мордобой стенка на стенку, может, ещё что-то в том же роде…

«Я был самым молодым на площадке в тот день, – рассказывал Обри Стэнли, центровой «Северной Каролины». – Мне было всего шестнадцать, я вырос во всей этой обстановке, знал, что такое «закон Джима Кроу» с тех пор, как помнил себя самого. И тут, где-то в середине первой половины, до меня вдруг дошло: «Эй, мы можем победить этих ребят. Они никакие не супермены! Они просто люди – такие же, как и мы…»

В первой половине игры «Дьюк» ещё пытался оказывать какое-то сопротивление, но во второй «Орлы» деклассировали «Дьяволов», устроив им показательную порку. Игроки «Дьюка» говорили, что они никогда не сталкивались ни с чем подобным, что тот баскетбол, который показывала «Северная Каролина» (быстрые прорывы один за другим, нападение с максимальной амплитудой, когда не знаешь, куда бежать и кого держать в защите), в следующий раз они увидели очень нескоро – где-то через двадцать лет…

Матч закончился со странноватым счётом – 88:44 в пользу «Орлов». Словно двадцатилетние парни играли с двенадцатилетними пацанами…

А потом ребята устроили и вовсе нечто необычайное, ещё более противозаконное и абсолютно непотребное по нормам тогдашней морали – они перемешались и снова разбились на две команды, но уже другие; в каждой из них были и чёрные, и белые… И ни о каких драках ни у кого и мысли не было – они просто валяли дурака на паркете и кайфовали от этой свободы…

Между тем, слух о том, что в зале что-то происходит, расползался по студенческому городку. МакЛендон заранее запер двери изнутри, но это никого не могло остановить. И вот уже несколько лиц особенно любопытных студентов, взобравшихся на окна, прилипли снаружи к стёклам, наблюдая за игрой с открытыми ртами – так что МакЛендон почёл за благо поскорее свернуть шарманку. А потом обе команды собрались в мужском общежитии и ещё долго болтали между собой – просто так, ни о чём. «Дьяволы» вернулись к себе лишь через несколько часов.

Полиция так и не узнала о случившемся. Чёрные репортёры сдержали слово, не написав о матче ни строчки. Никаких статистических данных, кроме итогового счёта, не сохранилось – да и вряд ли таковые существовали. Словно игры этой и не было. Как не было ничего похожего ещё долгие годы – пока Билли Пэкер не пришёл в зал «Уинстон-Сейлема», чтобы самому посмотреть на Клео Хилла…  

Да, на протяжении 50-х, и в начале 60-х тоже, в стране существовало одновременно сразу два баскетбола, которые практически не пересекались между собой и развивались словно в двух параллельных вселенных. Две разные игры, родившиеся в двух разных Америках: белой и чёрной; одна – классически-академическая, размеренная, организованная, консервативная, культивировалась в залах и на площадках «белых» школ в престижных районах, другая, новаторская, искромётно-импровизационная, непринуждённая, частенько – безбашенная, пробивалась сама собой, как сорняк, сквозь асфальт и бетон пустырей городских окраин и парков трущобных районов. Тем и интересны были самопальные игры между «Уинстон-Сейлемом» и «Уэйк-Форестом»: это был тот уникальный случай, когда две школы баскетбола – баскетбола прошлого и настоящего и баскетбола будущего – встречались на площадке лицом к лицу, и нигде больше нельзя было с такой наглядностью увидеть, как меняется игра и к чему она идёт.

Билли Пэкер признавался, что в тот момент он не думал о том, что эти их матчи с «Уинстон-Сейлемом» выглядят со стороны, как акции протеста против расизма и сегрегации: «Мы просто искали самых сильных соперников и хотели самой лучшей игры – вот и всё. Мой отец был тренером, и сам я был одержим баскетболом». И Билли очень быстро отметил различия в стиле игры их команд – они просто бросались в глаза: «Если говорить о работе с мячом, о ведении, о дриблинге, то здесь чёрные ребята были примерно на том же уровне (Пэкер и сам считался одним из лучших дриблёров в своей конференции, так что неудивительно, что он не видел здесь большой разницы). Но вот то, что действительно сильно отличало их от нас – это атлетизм. Клео мог прыгнуть и прижать мяч после вашего броска к щиту, когда тот только начинал опускаться. Знаете, вот эта игра над кольцом была тогда чем-то очень необычным, это точно. Я имею в виду, сколько вообще человек могли в то время сделать данк?»

С другой стороны, Клео вспоминал, что белые ребята были более эффективными шутерами: «Да, они умели бросать. Они много нянчились с мячом, двигали его, выводили друг друга на хорошие позиции. Но в физическом, силовом плане мы их превосходили, и вот за счёт этого мы их всегда переигрывали».

«Уинстон» и другие «чёрные» колледжи были тогда настоящей экспериментальной лабораторией, – говорил Гейнс. – Но, в общем-то, мы не изобретали ничего принципиально нового – просто развивали наработки Джона МакЛендона (Гейнс всегда считал своим главным наставником в тренерском искусстве МакЛендона). Это МакЛендон начал превращать баскетбол из игры, в которой все стоят на месте и передают мяч друг другу по кругу, в игру, в которой все бегут. Я на этом настаиваю.

Конечно, кто-то может возразить, что эти идеи идут ещё от Кэма Хендерсона (тренер, считающийся «отцом быстрого прорыва», как такового) и даже от самого Джона Нейсмита. Но тот стиль, который использовал МакЛендон и который прививал в «Уинстон-Сейлеме» я сам, как минимум не похож на всё, что было раньше. Я бы сказал, что это была более продвинутая форма баскетбола». «Свободно текущая, вольная, открытая игра, игра «нараспашку», – так называл её Пэкер.

Правда, наступит это будущее не так уж и скоро – когда две этих школы объединятся в одну, став гибридом. В НБА уже были представители этого нового баскетбола – Элджин Бэйлор, Уилт Чемберлен, Оскар Робертсон. А ещё раньше Боб Кузи показал, что для того, чтобы играть вот так, даже не нужно самому быть чёрным – достаточно, чтобы твоё детство прошло в каком-нибудь районе вроде Восточного Манхэттена, где ты каждый день рубился с теми же ребятами-афроамериканцами, и сам в итоге стал таким же. То есть научился не смотреть на мяч во время ведения, вытворять с ним всякие штуки – типично уличные штуки, с которыми никто и ничего не может поделать и которые так веселят всех зрителей…

Но пока их было ещё слишком мало. Когда в лиге появится достаточно таких, кто, пусть и уступая Кузи, Бэйлору, Чемберлену и Робертсону в классе, старались подражать их игре, вот тогда-то и случится настоящая революция. Большинство уверено, что одним из тех, на кого равнялись бы остальные, должен был стать и Клео, игрок нового склада, далеко обогнавший почти всех своих современников – активно перемещающийся без мяча, исповедующий быстрый, жёсткий, интенсивный баскетбол, атлетичный, способный носиться взад-вперёд без устали на протяжении всего матча, отрабатывать в защите, готовый в любое мгновение взорваться агрессивным силовым проходом или зарядить серию попаданий со средней и дальней дистанций (пусть трёхочковой линии ещё и не существовало) или неожиданно пустить в ход какой-нибудь трюк из арсенала «Глобтроттерс», который, помимо прочего, ещё и выставит тебя круглым дураком…

Да, эта игра была уже гораздо ближе к тому зрелищу, за которым мы наблюдаем сегодня. Джерри МакЛиз, колумнист «Winston-Salem Journal» (который и придумал самое известное прозвище для Монро – «Жемчужина»), вспоминает, как брал на матчи команды Гейнса шестилетнего сына, который, казалось, ещё вообще толком ничего не понимал, но уже чуть ли кипятком от восторга не писался при виде того, как игроки делают «слепые» передачи из-за спины.

И это не было простым желанием повеселить болельщиков, повыставляться – такие фокусы в своей общей совокупности становились настоящим, узнаваемым игровым почерком «Уинстона», его стилем. «Талантливые игроки часто соревнуются с самим временем, бегут с ним наперегонки, – говорил Гейнс. – Таких сразу можно отличить. Тогда почти все играли в медленном темпе, но кое-кто уже начинал этот темп поднимать, разгонять его – всё быстрее и быстрее. Просто потому, что они становились сильнее за счёт этого, такая быстрая игра идеально им подходила. Но, конечно, это был удел избранных, истинно великих, неортодоксальных игроков – таких, как Клео Хилл или Эрл Монро».

Сам Хилл с ностальгией вспоминал, что «это было очень захватывающее время, потому что наша команда, как и подавляющее большинство остальных команд CIAA, всё чаще использовала быстрые прорывы, переходила на быструю игру. Раньше на нас ходили смотреть только чёрные. А теперь на матчах стали появляться даже белые. Для нас это было чем-то совершенно новым…» Клео ещё не знал, что эта привычка к быстрому баскетболу сослужит ему недобрую службу… 

Вполне вероятно, что именно в одной из тех игр в «Колизеуме», на которых собирались тысячи зрителей, в том числе и белых, генеральный менеджер «Сент-Луиса» Марти Блэйк и высмотрел Хилла. Хотя, возможно, что один из номеров газеты, в котором Оверби расписывал достоинства Клео, случайно попал к нему в руки ещё раньше, Марти сразу же съездил в «Уинстон-Сейлем» – и «вёл» игрока с тех пор.

Впрочем, ещё до того, как Блэйк назвал имя Хилла на церемонии драфта, у Клео в университете возникли некоторые неприятности. Как говорил Большой Дом, это был единственный раз за все четыре года, когда он испытывал какие-то проблемы с Хиллом. И, хотя проблемы эти были не самыми значительными, Клео из-за них остался на какое-то время без диплома…

 

В процессе работы над материалом использована книга Кларенса Гейнса «Они называют меня «Большой Дом».

                                                                                                                  Продолжение следует...

Клео Хилл
logoНБА