«После неудачной гонки три дня не выходил из номера и ничего не ел». Трудный путь Хэмилтона к величию
Откровения пятикратного чемпиона «Ф-1».
В этом году Льюис Хэмилтон выиграл очередной, уже пятый титул чемпиона мира – но что стоит за его успехом? Гонщик «Мерседеса» много раз рассказывал о роли папы Энтони в собственном восхождении, но редко откровенничал так, как в интервью 92nd Street Y с Гэйл Кинг.
Проблемы в школе, авария в первый день, уроки отца
- Как чувствуется исполнение всех детских грез?
– Я прошел долгий путь. Начал смотреть «Формулу-1» с отцом в пятилетнем возрасте: мои родители расстались, когда мне было два, я проводил с ним в основном выходные, а отец увлекался гонками. Он вкладывал много гордости и наслаждения в обладание автомобилем — у него был Vauxhall Cavalier, в США таких нет. Помню, как он гордился подобными вещами, и потому я в детстве хотел быть Суперменом либо Айртоном Сенной (трехкратным чемпионом «Формулы-1» – прим. Sports.ru). Дети всегда мечтают о чем-то великом, и мне нравится это в них.
- Что твой отец увидел в тебе такого особенного?
– Думаю, глазомер. Я любил радиоуправляемые машинки и участвовал в местных соревнованиях. Мне было 5 или 6 лет, когда меня показали на Blue Peter – популярное английское телешоу, потому что я соревновался с более старшими парнями. Я всегда был младшим на турнирах и уступал всем минимум 10-15 лет — я всегда стоял на двух ящиках из-под пива, чтобы вообще видеть через барьеры. Но я все равно побеждал взрослых — странных 40-летних мужичков, решивших погоняться на маленьких радиоуправляемых машинках. Представляю, как они приходят домой и рассказывают семье о проигрыше шестилетнему (смеется).
Думаю, тогда-то отец и увидел, что у меня неплохой глазомер и координация. Может, кто-то ему указал на это, он решил дать мне шанс в картинге — и купил мне карт в подарок на Рождество. Не думаю, что когда-то рассказывал об этом, но на Рождество я провел утро с мамой, потом пришел к отцу, чтобы попросить у него карт — но дома никого не оказалось. Однако на столе в столовой стоял огромный завернутый подарок. Я сразу понял, что там может быть карт. Помню, когда вернулся к отцу вечером, то прошел мимо свертка, словно не замечая. Он спросил у меня: «неужели ты не хочешь открыть свой огромный подарок?». А я ответил: «какой подарок?» (смеется).
Его жена сшила мне гоночный костюм, я получил шлем. Отец вообще очень постарался, чтобы тот карт выглядел абсолютно новым. Но когда мы впервые приехали на практику, все было словно в фильме «Крутые виражи» в тот самом моменте, когда главные герои впервые попадают на трек для бобслея. Когда мы доставали наш довольно грязный карт из грузовика, все смотрели на нас и не понимали, что мы тут делаем
- Но это был твой любимый карт?
– А я не видел других до того момента. Я любил его и побеждал на нем. Отец всегда говорил: «отвечай на любые насмешки на трассе». Я выехал и прорвался во главу пелотона. Мы могли спокойно поехать домой и ничего не говорить.
- Автоспорт довольно дорогой, а ты попал в него молодым черным пареньком — причем единственным. Тебя вообще тепло в нем принимали?
– Да, у нас были некоторые проблемы в картинговой школе. Родители других детей были нам не рады, и они уж совсем злились, когда мы их побеждали. Мой отец вообще ничего не знал о работе механика, об уходе за картом, так что он постоянно приходил к другим родителям и просил советов. Большинство людей его просто выгоняли.
Мне нелегко пришлось в школе. Я даже пошел на карате в шесть лет и хотел стать как Брюс Ли, чтобы защищаться. В итоге я получил черный пояс. Карате помогло мне с дисциплиной: обычно дети очень непослушные, а там приходилось стоять ровными рядами. Было нелегко. Но другие ребята в мире картинга постоянно подходили ко мне, нужно было защищаться. Я всегда был меньше и младше.
В обычной школе тоже были проблемы, мы не особо ладили с директором. Когда в 13 лет мы подписывали контракт [с «Маклареном»], отец попросил директора дать мне выходной и помочь мне потом нагнать материал. Тот отказал. Отец все равно забрал меня в одну из пятниц, а когда я вернулся в понедельник, то меня заставили сидеть перед кабинетом директора весь день, глядя в стену. Я злился, что тот лишил меня еще одного дня школы, ведь я и так с трудом нагонял остальных. Для этих целей у меня были репетиторы по утрам и после школы. Я вообще не хотел идти в школу, потому что у меня вообще не было свободного времени: я учился полный день. Веселье начиналось только в гоночные уик-энды.
- Ты подписал первый контракт в 13 лет. Что это значит? Что ты делал с этого возраста до перехода в «Формулу-1» в 22 года?
– В картинге начинаешь в восьмилетнем возрасте и можешь гоняться сколько хочешь, но обычно в 16-17 лет переходишь на машины с открытыми колесами. Есть «Формула-1», «Формула-2», «Формула-3», «Формула-4» и еще пара более низких категорий вроде «Формулы-Форд». Для перехода в «Ф-1» нужно пройти через все серии.
Льюис Хэмилтон с братом Николасом
Кто-то с деньгами просто идет в своем темпе, остальные переходят в более высокие категории после побед. Я выиграл все в картинге и перешел в «формулы». Было сложно сесть в огромную новую машину. Я попал в аварию в первый день, потом то же случилось во второй день – я начал нервничать. Думал: «Черт, они меня выгонят, я не так уж и хорош». Однажды после тестов мы даже не пошли домой, а сели у гаража и начали обдумывать — может, это и есть конец? Но это был единственный раз, когда мы так думали. Тогда мне было 17 лет. А потом я лег спать, проснулся, выполнил самый длинный отрезок в своей жизни — и выиграл следующую гонку.
Конспекты, дислексия, беспокойство родителей
- Что ты чувствовал, когда впервые сел в болид «Формулы-1»?
– Впервые это произошло в 2006-м. Мне было 21. Тесты были довольно интересными: я всю свою жизнь работал для достижения того момента, и когда сел в машину, день моментально стал лучшим в жизни. Помню всех механиков и толпу в гараже — 25-30 человек — они сновали вокруг меня. А я почти не спал предыдущей ночью и очень хотел все сделать верно: переживал, чтобы не разбить машину, не хотел показаться самонадеянным и выжать быстрые круги, когда этого не требовалось. Но когда день закончился, каждый человек из гаража подошел ко мне и сказал, что я прекрасно справился. Я работал так, чтобы они вернулись в команду и сказали: «он понял все, что услышал, и с ними было классно сотрудничать». Отец помог мне и с этим, тот день стал триумфом семьи. И мы обычно так и должны были делать — работать чуть больше, чем все остальные соперники. Я хорошо показал себя на тех тестах, выиграл «Формулу-2» в дебютный сезон, и тогда Рон Деннис (босс «Макларена» – Sports.ru) сказал, что даст мне шанс. Тогда я не знал, что это значит: может, еще один тестовый день. Но когда освободилось место [в «Формуле-1»], и я его получил, я со всей душой принялся за работу и изучение.
Я учил машину и ее технологии. Нужно понимать электронику и функции всех бесчисленных кнопок на руле. Фактически мне пришлось учиться на инженера: я провел много времени на базе, тренировался и выезжал на тесты. И постоянно все конспектировал — точнее, я начал это делать еще со времен «Формулы-3». Когда у меня в «Ф-1» возникали проблемы с поведением машины, я находил записи, сделанные мной в 17 или 18 и напоминал себе, как раньше решал похожие моменты. Не думаю, что другие пилоты так делали.
- Тебя когда-нибудь подбадривали товарищи среди гонщиков, или, напротив, они только все усложняли?
– Все сражаются друг с другом. Ни один гонщик не болеет за другого. И меня тоже никто не поддерживал. Вообще в разных возрастных группах пилоты следят за более взрослыми ребятами. Никто, кроме моего отца, никогда меня не поддерживал. Ну, еще его жена и мой сводный брат. Он вообще очень вдохновляющий парень: родился с церебральным параличом, потом в юные годы ему оперировали ноги. Подрезали и растягивали сухожилия.
Остальные люди не особо нас поддерживали. Когда у нас стало получаться, несколько невероятных человек начали помогать нам с топливом, еще несколько помогли нам найти шины. Но мой отец просыпался в пять утра, ехал в Лондон на поезде (из Стивенейджа, в 44 км от столицы Англии – Sports.ru), потом возвращался под вечер после тяжелого рабочего дня, затем быстренько перекусывал и отправлялся в гараж работать над картом до двух часов ночи. Я никогда не понимал, как мой отец оставался в сознании после всего трех часов сна. Он работал, работал и работал. Годами не покупал себе новую одежду. На самом деле, мне кажется, он до сих пор носит некоторые вещи с того периода — он никогда ничего не выкидывал. Он никогда не водил свою жену на прелестные семейные обеды — все деньги тратились на мою гоночную карьеру.
- Отец надеялся, что ты станешь чемпионом «Формулы-1»?
– Он был уверен на 1000 процентов. Он бы ничего не стал делать, если бы не знал. Моей частью работы было выжимать максимум из всех машин в каждый уик-энд.
- Почему ты любишь гонки?
– Во-первых, мне всегда нравились машины. У меня не очень хорошо получалось в школе из-за дислексии — учителя даже говорили, что у меня никогда ничего не выйдет. Лишь пилотаж выходил хорошо. Отец был счастлив, что я хорошо гонялся и мы что-то могли делать вместе. Мне нравилось проводить уик-энды с отцом, и я все делал ради этого. Никакое другое занятие не доставляло мне таких же чувств, что и пилотирование.
- Твоя мать говорила: «я знаю, как он хорош, так что не трачу время на беспокойства».
– Гонки всегда доставляют беспокойства родителям. Когда я только начинал, у меня был шлем красного цвета — все потому, что гонки в детском картинге моментально превращаются в сущий хаос. Все сталкиваются друг с другом, постоянно меняются позициями, на первых кругах непременно случаются аварии. Мой отец не мог издали разглядеть меня и постоянно паниковал несколько минут, пока я не проезжал рядом с ним. Так что когда мы купили новый шлем, то решили его покрасить — но не могли себе этого позволить в салоне у профессионалов. Отец пошел в строительный магазин и купил все необходимое. Сперва хотел выкрасить шлем в ярко-желтый, но я выбрал красный, синий и зеленый. И он все сделал сам. Вообще я просто вывеска семьи, на самом деле это моего отца стоит интервьюировать.
- А расскажи о своей матери.
– Она из Бирмингема. Я рос с ней до девяти лет, а потом отец убедил ее, что способен дать мне лучшую жизнь. Я не мог жить с ней и ездить только на гонки, так что пришлось переехать к нему. Пока отец был строгим, мама была очень мягкой. Я бы никогда не стал таким хорошим пилотом, если бы отец был менее жестким.
Предгоночные ритуалы, сотрясения мозга, образ жизни
- Как справляешься с давлением?
– Бриллианты создаются под давлением. То есть я не имею в виду, что я — бриллиант, но я чувствую давление только когда выступаю на пике своих возможностей. Я потратил много лет, чтобы осознать лучший способ подготовить разум к уик-энду. Больше не волнуюсь об этом.
- Расскажи, сколько веса теряешь за гонку.
– Автоспорт довольно сложен для понимания. В теннисе, например, каждый может купить ракетку, выйти на корт и попытаться отбить мяч — так все способны почувствовать себя Сереной Уильямс на секунду. Но мало кто может просто залезть в болид «Формулы-1» и попробовать сделать то же самое, что и я — разве что погоняться на картах. Люди в Америке часто спрашивают меня, насколько быстро мы едем. Я отвечаю, что быстрее двухсот миль в час, а они такие: «ВАУ!». Но когда едешь с такой скоростью в поворотах, твое тело выдавливает из машины в противоположном направлении с усилием в несколько твоих масс. При этом ты одет в термобелье, несгораемом костюме и перчатках и в кокпите с радиаторами по обе стороны. Через перегородку чувствуется жар от двигателя – фактически находишься в сауне. Наибольший вес, который я сбрасывал за гонку — почти 5 кг, в Сингапуре. Большинство женщин сразу говорят, что хотят быть гонщиками «Формулы-1».
При этом мой вес должен быть вполне определенным — прямо как у жокеев, потому что у машины есть предел по массе. Потому я не могу накачаться или просто набрать вес. Зато в процессе гонки мы можем пить — у нас есть емкость с водой в болиде. Устройство не особо технологичное, и в некоторых особо жестких поворотах жидкость из трубки заливает лицо. Вообще есть разные гонки по загрузке — в некоторых жмешь на полную, а в некоторых больше отдыхаешь. Пульс в гонке достигает 160-170 ударов в минуту, а в квалификации все 190. Приходится постоянно развиваться. Я в 22 года не имел бы ни единого шанса в современной «Формуле-1».
- Нужно ли тебе учиться еще чему-то в «Ф-1»?
– Здесь не прекращаешь учиться каждый год. Новые машины, новые технологии, новое программное обеспечение, новые пилотажные фишки. Фактически в конце года учишься всему заново. Нужно оставаться впереди более голодных новичков, приходящих каждый год. Одна из главных вещей, которую я недавно узнал — это как вести себя за пределами болида, как мотивировать команду из 1800 человек. Меня всегда интересовало, например, как сделан какой-нибудь стул, сколько времени и труда на это ушло и кто его собирал — к нашей машине я подхожу с такой же философией. Поэтому я часто приезжаю на базу и общаюсь с инженерами.
- Думаешь ли ты когда-нибудь о потенциально опасных последствиях гонок?
– Нет, я не допускаю таких мыслей в машине. Был сезон в «Формуле-3», когда я разбился в «Брэндс-Хэтч», и меня без сознания доставили в больницу. Помню, тогда у меня было серьезное сотрясение мозга. Мне сказали, что я должен быть крайне осторожен, поскольку не могу позволить себе еще одно сотрясение. Но затем я попал в еще одну крупную аварию: заехал на траву, улетел в стену на скорости 225 км/ч и заработал новое сотрясение. И потом я думал: «Боже, следующий раз, когда я так ошибусь, может быть последним в моей жизни». Тогда-то и настал сложный момент. Но я не сдался, продолжил сражаться, вернулся в машину и не разбивался.
- Есть ли у тебя какой-то любимый предгоночный ритуал?
- Когда я был ребенком, много думал об этом. Пытался найти верный способ настраиваться на заезды и следил за другими атлетами. Ну, вы знаете: теннисисты бьют мячом о корт три раза перед подачей, гонщики садятся в машину исключительно с одной стороны и так далее. Как-то я надевал боксерские трусы на гонку, но мама постирала их, и они сели. Брат как-то дал мне счастливый каштан, я засовывал его себе под гоночный костюм, но потом потерял его. Но в 18 лет я разбился после одного из подобных риуталов, проиграл гонку — и никогда больше не делал ничего подобного. Вы не видите этого на телеэкранах, но перед гонкой я просматриваю свои задачи на заезд и ставлю перед собой «миссию дня».
- «Мерседес» не беспокоит твой образ жизни?
– Люди верят, что гонщики «Формулы-1» должны следовать определенной модели, чтобы преуспевать, а иначе ты не подходишь для этого спорта. Потому тебе как бы нужно тренироваться и ложиться спать ровно так же, как и гонщикам в прошлого. Я не вписываюсь в эту модель и делаю все по-другому.
В начале моей карьеры у меня возникали проблемы с этим, но когда я перешел в новую команду, сразу предупредил их: мне нужна свобода, чтобы быть лучшим. Даже если вам придется немного ослабить контроль и позволять мне какие-то необычные вещи. Помню, после этого, когда я путешествовал и занимался этими самыми вещами, постоянно думал: «боооже, я должен вернуться и выиграть, а то они передумают». Так что я много работал, чтобы обеспечить успех, и когда все получилось, они решили: «Хм, а схема работает! Ему стоит больше заняться своими «необычными вещами». Немало времени ушло на слом обычая и перемену человеческого восприятия. Просто я знаю, что могу сделать и что мне достаточно 5-6 часов сна. Я не рискую.
Самая сладкая победа 2018-го, три дня без еды, собственная стипендия
- У твоей машины есть имя?
– Нет. Много лет назад я называл ее Талулой — именем из фильма «Крутые виражи».
- Какую единственную машину водил бы до конца жизни?
– Не знаю. Мне нравится «Шелби Кобра» 1967 года. Люблю ручную коробку передач.
- Собираешься ли ты учредить какую-нибудь премию или стипендию для поддержки талантливых людей твоей расы?
– Вот это было бы неплохо. Вообще я как-то разговаривал с ФИА и сказал им, что за всеми семинарами по безопасности они упускают важный момент: родители раньше забирают детей из школ для участия в гонках. Ребятам стоило бы оставаться там с понедельника по пятницу. Ох, они меня возненавидят. Но маленьким гонщикам нельзя выдавать лицензии, если они не успевают в школе.
Что касается поиска молодых талантов, я всегда говорю: не ищите лучших пилотов среди лидеров пелотона. У тех детей просто лучшие карты или отличные моторхоумы. Лучше заглянуть в середину и посмотреть, у кого из ребят не лучшее оборудование и кто борется с машиной. Главные таланты таятся где-то там. Они очень голодны до побед — именно это и надо искать. Да, я заинтересован в учреждении какой-нибудь стипендии — и теперь вы знаете, как я буду подбирать ее лауреатов. Картинг тоже стал очень дорогим спортом. Профессиональный сезон стоит практически четверть миллиона! Мой отец потратил 26 тысяч долларов в первый год с учетом экономии везде, где только можно. Сейчас гонки стали совсем другими.
- Какая победа в сезоне была самой сладкой?
– У меня отвратительная память, я даже не помню все гонки этого года. Наверное, победа в Монце ощущалась именно так. Одна из самых любимых гонок была в Сильверстоуне: в картинге я всегда стартовал из хвоста пелотона и вынужден был прорываться, так что мне нравится гонять с последних мест. В Сильверстоуне меня выбили, и мне пришлось прорываться. Я верил, что все равно могу выиграть, и финишировал вторым. В Германии тоже была великолепная гонка: [в квалификации] у меня отказал болид, я уже подумал: «боже, кажется, моему чемпионату…». Да. Главный соперник стартовал первым. Но пошел дождь, и я выиграл гонку, хоть и не ждал подобного. Я знал: он знал, что я его догонял, и он непременно спрашивал, где Льюис. Я был уверен, что это повлияет на него. Решающий круг в Сингапуре ощущался просто невероятно.
- У тебя портится настроение, когда гонка идет не по плану?
– Раньше бывало такое. Я не то чтобы раздражался, просто сильнее корил себя. Я до сих пор самый большой свой критик. Это не плохо, но нужно уметь быстро идти дальше. И я долго этому учился. В 2007 или 2008 году в «Фудзи» я начинал с поула, но запорол старт — и не выходил из номера отеля три дня. Я ничего не ел и оказался в мощнейшей психологической яме, потому что практиковался кучу раз, но в решающий момент напортачил. Но невозможно изменить прошлое — можно попытаться изменить лишь будущее. Теперь я фокусируюсь только на этом. Конечно, случаются гонки, после которых я думаю: «Черт, я не должен был так ошибаться». Но я ошибаюсь не так уж и часто. По крайней мере, вы замечаете это не так часто.
- Чего бы ты еще хотел достичь?
– Использовать положение. Может, для помощи детям, может, основать фонд. Как-то повлиять на мир. Участие в гонках имеет влияние, но, мне кажется, можно сделать больше.
Фото: globallookpress.com/imago/HochZwei, Instagram.com/face to face (2,8); instagram.com/lewishamilton (3,11); nicolashamilton; Gettyimages.ru/Mark Thompson; globallookpress.com/Hoch Zwei/ZUMA Press, Hoch Zwei/picture alliance (8,10); classics.autotrader.com
Классное вью, хорошие слова, но есть ощущение, что не очень то это все искренне
Но это конечно жесть, - если бы Хэм весил 53, он бы Богу душу отдал через 10 кругов после старта.