Первая игра на новом месте
Композитор Дмитрий Шостакович любил повторять, что футбол – это единственное в СССР место, где каждый говорит, что он думает, о том, что он видит. Я же в таких ситуациях всегда сомневался, верить ли своим глазам. Так было в 1936 году, когда в первый раз игрался матч на Красной Площади.
Эту площадь, как и любую другую, оказалось удобно измерять длиной футбольного поля. Гигантский войлочный ковёр, который по ночам шили толстыми сапожными иглами все члены общества «Спартак», способные держать иглы в руках, (включая самого Николая Старостина - основателя команды, который по ночам шил, а днём бегал по различным инстанциям, добиваясь разрешения продолжать шить и не спать) растянулся от Исторического музея до храма Василия Блаженного. С правого фланга оказался Мавзолей и Кремлёвская стена, слева – ГУМ. Покрашенный в ядовито-зелёный цвет, с расчерченной белой разметкой, игрокам ковёр казался тонким чехлом, покрывавшим площадную брусчатку. Покрытие было очень жёстким – настолько, что каждый упавший на него футболист вряд ли почувствовал бы разницу между ним и каменной мостовой.
За пределами поля главными противниками проведения матча были люди с другой площади… Матч между двумя составами команды «Спартак» задевал весьма своеобразное чувство чести сотрудников НКВД (чей ведомственной командой было «Динамо»), которые выдвигали организаторам (комсомолу и его главе, Александру Косареву, которого они расстреляют несколько позже, в 1939-м году) одно требование за другим: «нужно позаботиться о том, чтобы мяч не перелетел через Кремлёвскую стену», «нужно проконтролировать, чтобы мяч ни в коем случае не полетел в сторону Мавзолея и лично в товарища Сталина». Согласования всех условий шли сложно, но с каждым днём матч казался всё более неотвратимым.
Так казалось и накануне матча, когда полковник НКВД Молчанов, прошагав в своих дорогих армейских сапогах полполя вместе с Косаревым, подошёл к Николаю Старостину, дорисовывавшему на ковре белой краской границы штрафной площади. Молчанов сообщил Николаю, что матч будет отменён – покрытие слишком жёсткое - «нельзя же, чтобы какой-нибудь игрок покалечился на глазах товарища Сталина!» Косарев многозначительно кивал, давая понять, что от него уже ничего не зависит. Главное было не молчать, как-то тянуть время, и Николай окликнул игрока дубля, Лёшу Сидорова, который здесь же, неподалёку, высунув язык, рисовал внутри штрафной круглую отметку для пробития 11-метрового удара.
«Лёша, упади!», - вдруг попросил Старостин («Интересно, что он подумал обо мне в этот момент?», - позже вспоминал он). И Лёша, даже не переспросив («не такое было время») – красиво взмыл в воздух и с глухим стуком, точно мешок с картошкой, повалился на кремлёвскую брусчатку. И тут же снова вскочил.
- Больно?, - спросил Николай.
- Что вы, Николай Петрович! Хотите, ещё раз упаду?
«Зачем же опять падать, - вмешался Косарев. Думаю, нам и так всё понятно – играть можно».
Перед игрой Николай увидел Сидорова и поразился цвету его ноги – всё бедро было сине-чёрного цвета.
Что значил для Старостина, когда-то арендовавшего с друзьями под футбольное поле горючкинский пустырь на Красной Пресне – место сбора всех районных «воров в законе», матч на Красной площади? Да, в сущности, тоже самое, что и тогда, много лет назад. Для него, старшего, как и для остальных братьев, важно было утвердить право своей команды играть в футбол, преодолевая любые внешние границы. Раз играешь в футбол – нужно играть лучше всех. Если играешь в футбол в стране товарища Сталина – нужно играть на его глазах, потому что только так можно утвердить своё право делать это.
Первый матч на Горючке пришлось начинать с третьего раза: команды, выйдя на поле, обнаружили у центрального круга мёртвую лошадь. Её решили закопать прямо там, но яма получилась недостаточно глубокой – небольшой холм быстро стал расти, по мере того как на жаре раздувался лошадиный труп. Затем, местные «блатные», до игры окружившие поле, решили занять самые выгодные зрительские места, облокотившись на штанги ворот и сев на перекладину. С большим трудом их удалось убедить, что так в футбол играть будет никак нельзя. Прошло около 20 лет и команда, выросшая из краснопресненских парней, раскатала вдоль площади войлочный ковёр, и встала на него, чтобы сыграть свой матч. Лошади не было (впрочем, кладбище всё равно было рядом – в кремлёвской стене), публика заняла своё место на Мавзолее. Все детали матча были согласованы с главным сценаристом парада – будущим главным режиссёром Малого театра Валентином Плучеком (тогда ещё совсем молодым человеком, который много-много лет спустя, каждый раз оказываясь в одной компании с Николаем, горячо благодарил того, что «тот в 30-е годы избавил его от голодной смерти»).
Играть должны были полчаса. Вничью. И чтобы было много голов – головой, в прыжке, ударом через себя, с пенальти. Как всегда в «договорных» матчах, эстетическая сторона дела была не на высоте. Главная движущая сила игры – непредсказуемость, агон («умрите, умрите на поле, но так, чтобы головы ваши были повернуты в сторону ворот соперника!», - вспоминал брат Николая Андрей одну из тренерских установок для команды в те годы) – всего этого в матче на площади не было. Игра была искусственной, как войлочный ковёр. И очень понравилась Сталину – за его спиной стоял Косарев с белым платком, уговорившийся с Николаем об условном знаке – махнуть, когда зрелище наскучит «главному физкультурнику». Вместо получаса команды играли 43 минуты. В конце, кажется, пришлось импровизировать.
