39 мин.

Интервью Андрея Николишина: 10 лет в США, отец в Гулаге и неочевидные проблемы нашего хоккея

18

Работа в такси, засада на ОПГ и цель изменить детский хоккей. 

Андрей Николишин – глыба нашего хоккея. 

Побеждал на ЧМ, брал бронзу Олимпиады и 10 лет играл в НХЛ с великими. Но началось все с северного городка, который находился рядом с воркутинским ГУЛАГом. 

В 14 Николишин уехал в Москву – от набирающих силу подростковых банд к зарплате в 300 долларов и работе на такси. Потом будет игра против Уэйна Гретцки, 10 лет жизни в США и возвращению в Россию. 

Сейчас Николишину – 51. Он тренировал в КХЛ, но разочаровался в системе. Стал менять детский хоккей, пробовать себя в комментаторстве и вести главное хоккейное шоу страны вместе с Денисом Казанским. 

Мы поговорили о жизни и хоккее.

Отец Николишина в 18 попал в ГУЛАГ – сослали всю семью

– В 13 лет вы работали в строительных отрядах в Воркуте. Зачем?

– Копил на путевку в спортлагерь – нас возили в город Николаев. 25% от стоимости субсидировали, но маме тяжело было покрыть оставшуюся часть. Родители разведены – нас с сестрой обеспечивала мама. Не знаю, были ли алименты, но все деньги – на одежду, обучение, поездки – уходили из ее зарплаты продавца в магазине. 

Вот с товарищем и устроились в РСУ – ремонтно-строительное управление. Нам не было 16, поэтому по закону работали половину смены – 4 часа. 

Работа самая обыкновенная – меняли бордюры на дорогах. Отбойник нам никто, понятно, не даст, но давали лопаты – и мы закидывали отломанные куски в грузовик. Один кузов – порядка 5-7 тонн, наверное. Дают участок метров в 100 – его надо весь накидать.

Так недели три проработали – накопили на лагерь. 

– Перетаскать даже тонну в день – удар по организму?

– Тяжело, конечно. Когда мешаешь цемент вручную, одна лопата 16 кг весила.

Но мне другое вспоминается: у РСУ тогда был побочный заработок – колотили гробы. Как-то пришел заказ на гроб длинной 56 см. Жуткие воспоминания: пришла молодая девчонка – в трауре. Вот тогда меня триггернуло.

– С папой как общались?

– Мы жили в одной квартире – тогда съехать в другую было проблематично. Он намного старше – когда я родился, ему было 48. В сознательном возрасте все думали, что это мой дедушка. 

Любил его по-своему. Он многое дал – чтоб руки росли не из жопы. Учил столярному делу, слесарному, электрике. В плане быта не было вещей, которые я не мог сделать. 

Но сейчас понимаю, какая у отца сложилась тяжелая жизнь. Его же репрессировали совсем молодым.

– Рядом с Воркутой был Воркутлаг до 1960-х. 

– Он и сейчас там. Но по конвенции 1991-го закрыли – теперь это СИЗО.

– Отец рассказывал, за что репрессировали? 

– Пока был жив – нет. Потом я узнал от родственников. 

Его семья попала в немецкую оккупацию на Западной Украине [во время Второй мировой] – когда освобождали, пошла обратная история. Всех посадили, кроме одной из сестер отца – она успела выйти замуж, поменяла фамилию. Муж работал на поезде, спрятал, увез. 

Остальных в лагеря – мой дедушка и отец в Воркуту, сестры с братьями – в Омск. Одна из сестер в тюрьме вышла замуж и уехала на Дальний Восток. 

Разбрелась семья, но многие потом вернулись на Украину. 

– Посадили за то, что оказались на территории, захваченной врагом?

– Ну а кто там разбираться будет? 

Плюс у отца – скажем так, не богатая семья, но на хорошем счету. Мой дед был старостой села. После раскулачивания его дом сделали сельской школой. Потом и остальное отобрали. 

Отцу на момент ссылки исполнилось 18. Срок – 25 лет. Первые семь в лагере, потом – на принудительном поселении. По городу можешь перемещаться, работать, но выезжать – нельзя. Плюс отмечаешься регулярно.

Со мной отец никогда не говорил об этом, только шутил: «Я танкистом был». Ну а что ребенок подумает – танкист значит танкист. 

После окончания 25 лет можно вернуться на родину, но отец не захотел.

– Как он относился к советской власти? 

– Сложно сказать. Понятно, что коммунистом не был, но дома висели большие фотографии с предприятий, где работал, – с хлебозавода, пивзавода, с шахты. Когда стал старше (рано на пенсию вышел) – висело фото с мясного магазина. 

А так он – электрик шестого разряда.

Помню, как взрослые на кухне выпивали, обсуждали [тему лагерей]. Но нас – детей – держали на расстоянии. Я толком и не знал ничего. Когда уже был в Москве в 87-м (в 14 лет) и заполнял анкету на загранпаспорт, в графе «есть ли судимые родственники» написал – нет. По незнанию. А так бы и не выпустили никуда, но пошла горбачевская оттепель. Данные не проверяли.

– Воркута, вокруг много людей с тюремным прошлым. В городе были проблемы с криминалом? 

– В 80-х мы – молодые – чувствовали себя комфортно. Город маленький, воровства практически нет – из Воркуты только две дороги: ж/д или самолет. Еще в тундру уйти можно, но замерзнешь. Перекрыть отъезд ничего не стоит. 

В 90-х уже начались разборки, передел сфер влияния. У меня по малолетке тоже приводы в милицию были. Дорожки две: либо в спорт, чтобы чего-то добиться, либо – как многие мои одноклассники – в ОПГ. 

До 25 многие перестреляли друг друга. 

– ОПГ создавались из подростковых банд 80-х?

– Подростковые банды и формировались людьми на зонах. Ну, крышевались. Банды делились на возраста – молодые, старшаки и так далее. Очень похоже на сериал «Слово пацана». 

Я был в «Северных бойцах» – они под «скифами». Посвящение кровью – мы считали это нормальным: пацан сказал, пацан сделал. Город поделен на районы – зайдешь в другой, можешь огрести. Массовые драки – человек 50 на 50, это было нормой. Причем иногда дрались не на кулаках – был Воркутинский механический завод, там делали кастеты, дубинки. 

Много увечий. 

Когда уже в Москве жил, тоже попадал под раздачу. Как-то приехал домой навестить близких, пошел на дискотеку, а там: «У тебя шапка с ушами?» – «Да» – «Завязывай». Понял, будет драка. Повод формальный: «Вы на нашей территории». Нас 15, их 30. Старались выбраться на людное место, чтобы прохожие милицию вызвали, и это прекратилось. С боями додержались. 

Самые жестокие сечи в тундре – туда милиция не приезжала. 

– Лет 5 назад вы возвращались в Воркуту – играли в хоккей, Тимур Журавель снимал про это репортаж. Как это было?

– В родные места всегда сложно возвращаться. То, что видишь взрослым, начинает ломать детские воспоминания. А я этого не хочу.

У меня было счастливое детство. 

Дворовый хоккей – на валенках с клюшкой из магазина «Спорттовары». Сам лед заливаешь, чистишь в мороз. Крытый каток построили, когда я уже уехал. 

За Воркуту играл в коньках брата – у меня 38-й размер, у него 43-й: два носка вокруг ноги, чтобы не спадали, – и на лед. Под шлемом – всегда шапка. В Москве потом непривычно было играть под крышей – шлем болтался. 

– Сложно представить, что в Канаде или США люди, которые потом с вами играли в НХЛ, начинали в похожих условиях. 

– Парадоксально, но если ты поговоришь с канадцами – многие начинали на прудах, на задворках. Были из простых семей, из малоимущих – родители тоже жили от зарплаты до зарплаты.

То, что в Северной Америке в то время были шикарные условия для хоккея, – заблуждение и миф. 

– Когда смотрел репортаж Журавеля, были двоякие чувства: вдохновляющая история, но спустя 30 лет Воркута остается Воркутой. Местом, откуда люди уезжают, чтобы пробиться. Сейчас город умирает: заброшенные дома, вдвое сократилось число жителей. Почему так?

– Удаленность от центра. 

В мое время шахтеры в Воркуте зарабатывали хорошо – люди ехали туда, кто-то оставался. Там до сих пор вся таблица Менделеева в земле, но добывать нерентабельно.

Город живет за счет вахтовиков и пары шахт. Плюс всеми нами любимый «Северный поток», но для его обслуживания много людей не надо. Поэтому в Воркуту не приезжают жить, рожать детей, воспитывать. Остаются в основном те, кто пробыл там много лет.

«Работал в такси и играл за «Динамо». Наш хоккей 90-х: зарплата $300, ореховские, танки у Белого дома

– В 14 лет вы перебрались в Москву – в школу «Динамо». Рассказывали, что написали домой больше 100 писем. О чем? 

– Это был способ справиться с переживаниями. Плюс такая культура общения. Когда приходит письмо, всегда праздник. Наверное, таким образом это ощущение и создавал. Писал, чтобы получить ответ. 

Тогда не было интернета, телефон – дорого. Письма хоть какая-то связь с домом, привычка вырабатывалась – написал, ждешь ответ, потом забираешь его на почте. Ритуал. Всем писал – школьным друзьям, ребятам с команды, маме с сестрой.

– Тогда в хоккее была дедовщина?

– Это иначе воспринималось. Старшие просят за пивом сгонять, так это же не западло: наоборот уважение – он старший, надо помочь. Никого не гнобили, носки стирать не заставляли. Да, шайбы таскали, баулы, но, считаю, полезная штука. Так и должно быть – новое поколение воспитывается предыдущим. Я бы даже это не дедовщиной назвал, а преемственностью.

Молодые тянулись к опытным. Мне в этом плане повезло: один из моих любимых игроков и старших товарищей – Андрей Ломакин. К сожалению, его давно нет в живых (умер в 42 года от рака – Спортс). Как-то дал мне очень важный совет. 

Сидим за одним столом на обеде. А мне перед ним всегда хотелось показаться с лучшей стороны. Помню, прибегаю, сажусь и рассказываю историю, которая случилась в команде. Казалось, принес важное известие. Он так спокойно смотрит – и говорит: «Ты уверен, что я хочу об этом знать? Это же не твоя история, а другого человека. Уважай чужое личное пространство. Не лезь туда, где не твое». 

Причем, мягко так сказал. 

Интересный он был – я равнялся на него. Всегда очень аккуратно и стильно одет, говорил немного, но по делу. И игрок был мегатехничный, нестандартный, универсальный. Хотя в сборную и не так часто привлекался. 

– В «Динамо» вы работали с Владимиром Юрзиновым. Одна история, которая показывает его величие? 

– Он любил с молодыми возиться – относился к нам как к детям. Ругал, требовал, но и жалел. 

У меня травма спины была серьезная, мог и не дожить до хоккейных вершин. Началось еще с Воркуты – парализовало на одну сторону, не мог двигаться. На время отпускало, но потом – снова боли. Когда Юрзинов узнал, сразу отправил лечиться в Харьков – там был потомственный целитель Касьян. Мануальщик. 

Принимал на базе харьковского «Динамо» в небольшом помещении – очень сильно помог. Поставил диски на место, объяснил, что дальше делать. Спас карьеру. 

– Каким был ваш первый выезд за границу? 

– С молодежной сборной СССР – в Чехию. 

Поразило изобилие товаров. У нас тогда в магазинах только пустые полки. Знакомые просили что-то привезти – богемское стекло, люстры всякие. Для себя ничего не покупали – денег не было. Воровали в магазинах по мелочи. 

Были те, кто из СССР вез водку, икру, значки. Потом продавали на стадионах – в Канаде очень ценили, например. Для них же все русское в диковинку, да и дешевле выходило – у них икра стоила долларов 100, мы продавали за 20. 

Помню, еще с нами ездил такой мужичок – с виду обычный, числился начальником делегации. Но все понимали – сотрудник спецслужб. Проводил лекции политинформации: «Будете внимательны и аккуратны. Остерегайтесь провокаций».

– Молодые пацаны тогда верили в советскую идеологию – построение коммунизма?

– Для нас это формальность была. В школе учили труды Ленина, даже сдавали экзамены, но страна менялась – скоро пришли гласность и перестройка. Все западное, что было запрещенным, становилось объектом желаний. Как запретный плод. 

Молодых это притягивало. 

Например, я любил западные боевики – «Рэмбо», «Командос». Тогда только появились видеомагнитофоны, а за ними и видеосалоны.

– На золотой молодежный ЧМ-92 вы поехали как сборная СССР, а играли уже – как СНГ. Что чувствовали, когда вернулись в другую страну?

– Нам пофиг было – не задумывались, что будет разделение. Назвались СНГ – ну и пусть. Понимания, что происходит, и близко не было. 

Сейчас – в зрелом возрасте – понимаю, зачем и почему это делалось. Были огромным государством, нас хотели победить – и для этого разделили. Прибалтика сразу отошла, но они всегда считались ближе к Европе. Говорили на своих языках, мы их не понимали. 

Но на Украине, в Беларуси, Молдавии все говорили на русском. На самом ЧМ вообще никаких проблем между ребятами не было. 

– 90-е – пугающие время?

– Беспредел. Но когда молодой, море по колено – ничего особо не боишься. Помню, как отвозил сестру на Киевский вокзал, в городе – баррикады. Прямо передо мной выехал танк, шандарахнул по Белому дому. Такой юношеский драйв: «Ничего себе, какие события».

Посмотрел и поехал на сбор в Новогорск. 

Уже позже на меня наехали ореховские [из ОПГ] – попал в аварию, случился конфликт, пообщался во дворе с ребятами. Ни о чем не просил – советовался, но пришли ореховские. Сказали: «Надо заплатить за крышу. Цена – две «девятки». Одна тогда стоила 7-8 тысяч долларов. 

В «Динамо» зарплата была 300, но ребята узнали, что уезжаю в НХЛ – вот и подняли ценник. 

Страшно было, конечно, у меня супруга беременная, не знаешь, у кого просить защиты. Разгул преступности в стране. Обратился к Александру Яковлевичу Стеблину [советский хоккеист и функционер], он дал номер человека из РУБОП и ФСБ. Два дня делали засаду в квартире. 

– Не боялись идти против группировок?

– В ФСБ объяснили: надо делать выбор. Прекрасно понимал еще из своего детства: один раз заплачу, дальше доить начнут. 

На второй день в квартиру приехали двое – одного повязали, второй ушел. Но всех пробили и нашли. Два года еще с опаской приезжал в Россию. 

– Зарплата 300 долларов в «Динамо». Как жилось до НХЛ?

– В такси работал – не каждый день, конечно. Нужно домой что-то купить – выезжаешь. Брал с собой жену, потому что страшно – чтоб сзади кто не набросился. 

Но тогда даже если были деньги, продуктов не достать. Крутились как могли – у близкого друга мама работала в колбасном магазине на метро Маяковская. Там и покупали. 

При Юрзинове еще хорошее правило было: уезжает кто-то из «Динамо» в НХЛ – Ломакин в «Филадельфию», например, клуб получает 300 тысяч долларов. Каждый кто с ним играл, получал по тысяче из этой суммы. 

Игра в НХЛ: как тренер вызвал на драку, в чем величие Гретцки и чем удивлял Форсберг

– В 94-м вы уехали в НХЛ – «Хартфорд». Это было совсем другие деньги?

– Для меня огромные. Тут – 300 долларов, в США – 300 тысяч (правда, налоги забирали половину). 

Но там и жизнь другая: родился ребенок, нужно снять жилье, купить машину – в Америке по-другому передвигаться нельзя. 3-4 тысячи уходило только на оплату звонков в Россию. 

Наверное, американец с этих 150 тысяч 130 сохранил бы. У нас наоборот выходило.

– В «Хартфорде» тренировал Пол Холмгрен – он ездил как ассистент главного на Олимпиаду-2006. Что за человек?

– Сильный мужик, все говорит прямо и честно. Я таких очень уважаю – еще с Воркуты. 

Он относился ко мне как к сыну. На первом собрании спросил: «Как тебя мама называет?» – «Андрюшка». Так и звал.

Хотя был момент, когда мог сгноить напрочь. Делаем упражнения, не получается – Пол орет на меня. Второй раз – то же самое. А я просто не понимаю, что неправильно, хочу выяснить смысл упражнения. Когда в третий раз остановил тренировку и начал орать, я ему в ответ: «Fuck off». 

И это при полной тишине. Вся команда остановилась. Я сам охерел.

Холмгрен подзывает Роберта Крона, говорит: «Переводи ему». Стоим втроем в центре, остальные – по бортам. Холмгрен, видимо, подостыл уже: «В следующий раз встаем в центре, сбрасываем перчатки и деремся до тех пор, пока кто-то не упадет. А после я отправлю тебя в фарм-клуб. Будешь там играть до конца дней».

А чтоб ты понимал: Холмгрен – один из сильнейших бойцов НХЛ за всю историю. 

Но мне уже пофиг было: «Не вопрос. Надо будет – сбросим перчатки. Но прежде чем орать, вы убедитесь, что я понял упражнение и делаю его правильно. Вы орете, я не понимаю, что от меня требуется». 

Пожали руки, он извинился, я – тоже. 

– А видели, как Холмгрен дерется?

– На видео только, но мне хватило.

Он импульсивный. Как-то залетел в раздевалку (мы «Бостону», что ли, проигрывали) – и Пэта Вербика бил клюшкой по голове. А это наш капитан. 

Но игроки его уважали. 

Как-то на выставочном матче с «Баффало» соперник проехал мимо и назвал Пола алкоголиком (он проходил принудительное лечение после драки в баре) – такое рубилово началось, что матч прекратили. Удалили всех. 

– В «Колорадо» вы играли с легендами НХЛ – канадец Джо Сакик, швед Петер Форсберг. Как их подготовка выглядела изнутри? Они были режимщиками? 

– Джо – да. В меру. Заморачивался гимнастикой, ходил на растяжку. Но меня другое поражало. 

Сакик на тренировках столько ошибок делал, что ты думаешь: «Инвалид какой-то». А потом выходил на матч – и все идеально. Форсберг мог два месяца лед не видеть, мучиться с травмой, а утром выйти на раскатку, чтобы вечером три очка за игру набрать. 

Многим нужно покататься, набрать форму, а этим пофиг. Удивительный талант. 

Точно режимщиком был Пол Кария – пока 32 раза не пережует еду, не проглатывал. Вся жизнь по расписанию, досконально. Теему Селянне над ним ржал: «У тебя секс тоже по расписанию?». Кария еще и небольшого роста, не супертехничный, не игровик, но физика – отменная. Выжимал максимум из организма. 

– В 1997-м подходил к концу контракт с «Хартфордом», вы поехали на ЧМ, по сути, без клуба – и порвали там кресты. Самый сложный момент карьеры?

– Нет. Просто большая травма, которую преодолевал. Страховки никакой не было – все сам оплачивал. Менеджер сборной Алексей Касатонов отвез в больницу, показал врачам. 

Операцию делал в Америке. Начал реабилитацию там, но потом уехал в Россию. Это стало ошибкой – тогда у нас такой культуры просто не было. Единицы, кто знал, как правильно восстанавливаться. Был предоставлен сам себе. 

Потерял время. 

В итоге заново начал восстанавливаться в США: 3-4 часа в зале, резиночку туда, резиночку сюда. Ко мне был представлен специалист, велся журнал – лучше или хуже работает колено. Наука. 

– Последнее по НХЛ – вы еще играли и против Гретцки. В чем его величие? 

– Он делал людей вокруг себя лучше, чем они есть на самом деле. Это вообще особенность великого человека. 

Очень понравилось, как про него Александр Карповцев сказал: «Для меня – защитника – было удивительно, что как только я поднимал голову и хотел отдать передачу, Гретцки всегда был открыт. Легко и естественно. Я не искал его специально, просто он находился в отличной позиции». 

– Овечкин побьет его рекорд?

– Да. Все к этому идет. Думаю, Гретцки сам ждет, когда рекорд будет побит. 

У нас думают, что американцы и канадцы не дадут, но это надо совершенно не понимать их менталитет. В НХЛ все заинтересованы в новом рекорде – для них это история продвижения лиги, хоккея. Поэтому хотят, чтобы противостояние продолжалось как можно дольше. 

«Поменял мнение о американцах после 10 лет в США». Жизнь в Штатах: свобода, менталитет, дружба

– Что вас удивляло первое время в США?

– 1994 год – огромный контраст: Россия, где не было ничего, развал, люди голодали, и США – изобилие. Начиная с продуктов и заканчивая машинами. 

Сейчас все выровнялась — много вещей у нас даже лучше. Те же дороги – если брать Москву. 

Насчет быта – обувь дома не снимают. На улицах настолько чисто, что так можно. Но если гости видят, что хозяйские ботинки в прихожей, то без проблем сделают так же. У нас всегда снимали.

– Америка в 90-х ассоциировалась со словом «свобода». Как вы это ощущали?

– Ты мог говорить и думать, что хочешь. И тебе за это ничего не было. Если у нас была идеология, то в Америке – раздрай. 

Мы в Белый дом ходили как к себе домой, тесть здоровался с Биллом Клинтоном [42-й президент США]. Серега Гончар дружил с Роном Партимором из security-service администрации. Он говорил нам: «Хотите на рождественскую вечеринку в Белый дом?». 

Я в отъезде, родственники пошли – гуляли, и тут вдруг Клинтон (видимо, работал в офисе). Вышел как к соседям – в джинсах, рубашке, сказал «привет» и поздоровался со всеми за руку. Раньше это абсолютно нормально было – Рон нас куда только не заводил. У меня фото есть из овального кабинета. 

Такая свобода. 

Но важно: мне и в России никто не мешал говорить, что хочется. Всегда комфортно жилось. Возможно, мои родители свое время иначе ощущали – не знаю, прослушки в ГВС стояли или что-то еще. Но я этого точно не видел. 

– Как Америка изменилась за те 10 лет, что жили там?

– Скорее, мы менялись. Мое отношение к американцам, например. 

Если изначально ехал с мыслью, что американцы – как рассказывал Задорнов: «Какие же они тупые», то в процессе общения, узнавания языка и людей этот штамп уходил. 

Конечно, они – другие. Это страна иммигрантов: местные жители, наверное, только индейцы, а остальные – из Италии, Ирландии, Мексики. У каждого своя культура, взгляд на жизнь. Общаешься с человеком и понимаешь: за спиной целая история. Это даже в деталях проявляется: традиции, особенности семейных ужинов. 

Сейчас к американцам у меня позитив. Обычные люди, как и мы. Уклад жизни оставляет отпечатки, но не больше. 

– А какие отпечатки?

– Допустим, у нас ябедничество, у них – попытка достучаться, чтобы все были в равных условиях. 

Если человек видит, как из машины впереди фантик выбросили, он может позвонить: «Вот такой человек сделал это». Будет штраф. И так делают не потому, что хотят наябедничать. Хотят, чтобы мусор не валялся. 

Ну это я сейчас понимаю. Сначала к таким проявлениям относился с осуждением, но потом подумал: «А что не так? Человек здесь живет, это его дом. Он хочет, чтоб тот оставался чистым». 

Или пример из школы. Мы как учим: кто-то ударил – дай сдачи. Девочку обижают, заступись. А в Америке немного по-другому подходят: если кто-то ударил, приди и скажи учительнице. У нас – западло, а у них так делается, чтобы это не перерастало в конфликт между детьми, чтобы они сами свои проблемы не решали. 

Есть в этом рациональное зерно. 

– В чем для вас проявляется американский менталитет? 

– Это страна возможностей. Их ментальность основана на том, чтобы зарабатывать. Мы немного другие. У нас есть приземленные семейные моральные ценности. 

В США, допустим, детей довели до определенного возраста – дальше самостоятельное плавание. Это как норма. Мы же стараемся до конца детям помогать. 

Не говорю, что это хорошо или плохо. Но на этом построен их уклад. 

– Были мысли остаться там жить?

– Нет. Не понимал, чем там можно заниматься [после карьеры]. Понятно, что придумал бы чем. Но у меня есть родина, семья, друзья. 

– А друзья в США остались?

– Конечно, несколько семей. Дружим, в гости ездим. 

– Как они относятся к тому, что сейчас происходит?

– Наши друзья – не политики. Они не понимают, зачем это нужно. 

Обычные американцы стараются держаться подальше от подобных тем, но те, кто следят, в основном против именно боевых действий.

Мы всегда стараемся логически им объяснять [что происходит]. Когда рассказываем, они прекрасно понимают, что Россия делает все в интересах своей страны и делает абсолютно правильно. 

– Сталкивались ли с осуждением России и русских в США?  

– Нет. Но насчет Европы – когда работал скаутом, скандинавы начали косо смотреть после объявления спецоперации. Кто-то перестал здороваться. 

Я их не осуждаю – пропаганда влияет. Прошло два года – и уже все поняли, что свободы слова в Америке и Европе нет. Преподносят информацию так, как им выгодно. Когда люди там узнают больше, делают свои выводы. 

– А у нас есть свобода слова?

– Не знаю, какие ты новости смотришь. Я и те, и те. Понимаю, что перегибы идут с обеих сторон. Нет объективной оценки. 

– В 2011-2012 годах вы заканчивали карьеру в киевском «Соколе». Как там жилось?

– Вообще блаженно. Самолеты летали как электрички – отыграл матч, полетел в Россию. Классное время, украинцы – замечательные люди. 

Очень много друзей – с некоторыми до сих пор общаемся. Родственники там живут, отец похоронен…

Правда, с Димой Христичем [украинский экс-хоккеист, ныне – тренер] перестали общаться после СВО. Были близкими друзьями. Он считает, что мы – агрессоры. Говорю: «Дима, кто я – агрессор?». 

Много ругались из-за этих фейков, где танки давят мирных жителей. «Дим, это же постановка чистой воды». 

Но, думаю, время лечит. Все нормально будет. 

– В 2012-м свободно на русском говорили в Киеве?

– Конечно. Даже близко не ощущалось никаких проблем. Два братских народа. То, что случилось, не укладывается в голове.

– Эта история может стать незаживающей раной для обоих народов? Что они никогда не помирятся. 

– Думаю, зажить заживет, но должно пройти долгое время. Очень.

Почему в КХЛ не ценят тренеров, монополия Ротенберга и что такое сборная России-25

– В 2023 году вы сказали, что не хотите возвращаться к тренерству, потому что вставляют палки в колеса и мешают работать. Почему так происходит?

– Люди хотят не развития хоккея, а побед. Здесь и сейчас. Но клубов 23, а победа – одна.

Что тут скажешь: кто платит, тот и заказывает музыку.

– В НХЛ не так?

– Там хоккей — индустрия, бизнес. В НХЛ четко понимают: мы хотим быть через 5 лет на таком-то уровне. Чтобы получить дивиденды. Они зарабатывают на хоккее, мы – нет. У нас это дотационная история.

– Как сделать так, чтобы статус тренера в России был другим?

– Во-первых, соблюдение контрактных обязательств. Если подписали на три года, тренер должен отработать. Иначе – большая неустойка. Посмотри, как в футболе – кто бы ни приехал [в РПЛ] из иностранцев, за увольнение получит миллионы. 

В России у главного, как правило, нет неустойки. Если разрывают контракт, выплачивают деньги до конца сезона в лучшем случае. Но даже на три года контракт в КХЛ у двух-трех человек, у многих же по системе – 1+1. Тогда убрать вообще не проблема, просто не продлеваешь на второй сезон. 

Во-вторых, клубы должны быть самостоятельными – не зависеть от глав регионов. Вообще лига должна быть независимой. Фетисов здравые идеи предлагает: распределить корпорации [которые вкладывают в хоккей] – их 5-6 на лигу – на все клубы равномерно. Чтоб не было огромной разницы в бюджетах. Тогда роль менеджеров, тренеров будет более значима. 

Ты будешь понимать, кого из игроков и тренеров брать и зачем. 

Сейчас ответственность размыта. У нас хоть одного генерального менеджера уволили за все время? Какая у него ответственность? Они берут тренера на работу, но за результат, получается, не отвечают. 

– Еще о статусе тренера в России. В «Трактор SHOW» в октябре 2023-го вы сказали: «Вышеуказанный вами персонаж [Роман Ротенберг] стал тренером, у руля, но меня больше волнует реакция общества. Никто из наших легенд не высказался честно. Это печально. И есть ответ на вопрос: «Почему вы не работаете тренером?». Потому что такие зашквары есть в нашем хоккее. Как с этим жить и работать? Все вроде: «Да-да», но в итоге – моя хата с краю, ничего не хочу знать». Почему так происходит?

– Это у других надо спрашивать – почему они так делают, почему не говорят. Кто-то, возможно, финансово связан, кто-то не хочет портить отношения, еще чего-то боится. 

– Вы не боитесь? 

– У меня есть мнение – я его высказываю.

– Это риск?

– Послушай, что на Ротенберге свет клином сошелся? У него есть отрицательные и положительные вещи. Но я не хочу в нашем интервью про него говорить. Ради чего? Чтобы какой-то хайп словить? Мне это не нужно. 

– Мне кажется, важно говорить, потому что происходит монополизация хоккея Романом Ротенбергом – он в СКА, и в ФХР, и в сборной-25, и на многое влияет. 

– Если его допустили до руководства ФХР, конечно, он будет влиять на хоккей. Другой вопрос – что хорошего, а что плохого это несет. 

– А что хорошего?

– Финансирование института сборных при Ротенберге поднялось в разы. Это хорошо. Плохого тоже дофига, но мы собрались не для обсуждения этого. 

– Но нормально ли, что в хоккее есть человек, про которого не принято говорить что думаешь?

– Имеешь в виду – говорить как про тренера? 

За него говорят поступки, дела. Как он сам говорит: у нас система. Хорошо, у каждого она своя – вы объясните, что имеете в виду под этим словом. Ни одного логического объяснения не видел. 

Либо говорят [в СКА]: «Мы строим чемпионскую команду». Но потом проходит год – и 10 человек в составе меняют. Через год – еще 10. Так за счет чего вы строите чемпионскую команду? Тоже ответа нет. 

Но, повторюсь, не хочу дать лишний пиар Ротенбергу.

– Последнее по теме. Сборная «России-25» – что это?

– Нет никакой «России-25», это все блажь. Есть команда, которую собрали по непонятному принципу, но в ней в основном — игроки СКА. Ну прокатились по городам, сыграли с Беларусью. Тоже непонятно – зачем. 

Вы сами смотрели эти матчи?

– Нет. 

– Думаю, мало кто смотрел. Возможно, это для людей, кто пошел на стадион, чтобы увидеть ребят-звезд из КХЛ. В городах, где КХЛ нет, – в Туле, например. 

Но большой и понятной цели я не вижу. Сезон закончился, ребятам хорошо бы отдохнуть, а они поехали в турне. Чтобы обкатать молодежь? Так она в сезоне обкатана. 

Чтобы сыграть на уровне сборной? Но для меня сборная – это все сильнейшие в составе. Там они были? Однозначно нет. Тогда это не сборная. Далее – вы назвали ее Ю-25. Но есть ребята, кто старше 25.

Для меня подмена понятий – неприемлемо, глупость. 

Неочевидные проблемы детского хоккея: игра на всю площадку (уже меняют), перегруз в катании, уничтожение самобытности, нет скаутинга

– В 2022-м вы стали главной Федерации хоккея Москвы. Что не так с нашим молодежным хоккеем? С 1991 года выиграли 5 молодежных ЧМ, Канада – 16.

– Мы системно форсируем развитие детей. Рано ставим на лед, пытаемся играть в [профессиональный] хоккей, форсируем физическую подготовку. 

Забываем, что хоккей – это игра. Мы в него не играем, а трудимся. Поэтому до юниорских сборных и молодежных мальчики просто не доживают. Заканчивают. 

Другая важная проблема – родители. В детский хоккей играют они, а не дети. Строят карьеру, реализуют свои амбиции. Пытаются влиять на тренера – морально, финансово.

Это прям проблема детского хоккея. 

– Что будет, если торопиться с выходом ребенка на лед?

– Страдает здоровье. Есть родители, которые ставят детей на коньки в 3-4 года, но они их убивают. Выходить на лед нужно подготовленным физически. 

Еще пример: со следующего года – 2015-й [год рождения] будет в чемпионате Москвы играть поперек [площадки]. Это делается, чтобы дети научились играть в хоккей, а не бегать, кататься, бороться. Чтобы у них было больше действий, передач, бросков, обыгрышей на минуту игры. 

У нас пытаются делать из детей чемпионов, когда ребенок еще шнурки завязать не может сам. Сейчас 8-летние бегают на всю площадку. Ну как так?

Хотя вот Роман Борисович Ротенберг выступал на «Матч ТВ», сказал: «Что за самоуправство, почему в Москве решили играть поперек, а все остальные – на всю площадку». Но пусть он свою программу «Красной машины» почитает хорошенечко – там написано, в каком возрасте и как дети должны играть. 

А он даже этого не читает.

Но мы не только формат площадки хотим менять, но и систему соревнований – чтобы убрать зависимость от тренера. Чтоб было четкое регламентированное количество времени, которое ребенок проводит на льду. И тренер не сможет влиять – ставить более сильного мальчика вместо того, кто отстает. 

У каждого ребенка должен быть одинаковый шанс играть в хоккей. Не зависящий от того, кто сегодня тренер. Ведь есть поздние дети, есть ранние.

– Вообще это странно: 8-летние дети, играющие на всю площадку. Это же физически – перегруз.  

– Больше скажу. Многие заслуженные тренеры, которые воспитали хоккеистов НХЛ и КХЛ, утверждают, что в этом возрасте детям нужен объем катания. Если расшифровывать простым языком: для чего? Чтобы родители водили детей на дополнительные тренировки, а эти тренировки – за деньги. Так тренер пополняет свой счет. 

В Северной Америке в пятилетнем возрасте два раза в неделю выходят на лед — и уже хорошо. Там программа по-другому построена – нет таблиц, нет специализации детей. В Швеции до 12 лет нет распределения – кто защитник, то нападающий. Играют везде. 

Мы же все трудимся. 

Другой момент: нам нужна программа развития, включающая не только подготовку детей, но и тренеров. Все в деньги переводят, но проблема не в зарплатах. Проблема в том, что детский тренер – это педагог, и должны быть данные. Сейчас тренерами идут ребята, которые не имеют педагогического образования, не понимают, как с детьми общаться, не знают их физиологию.

За последние 15 лет мы уничтожили свой хоккей в вопросе самобытности и стиля. Все зиждется вокруг первого места. Сейчас приходит любой мальчик: «Я чемпион Москвы» или «Чемпион Уральского ФО». 

И что? Ты кататься не умеешь, бросать. Зато чемпион. 

– Наши хоккеисты стали хуже кататься?

– Тут глубже вопрос – раньше был отбор, сейчас – набор. 

Хоккей – специализированный вид спорта, в который в обычный жизни не играешь. В баскетбол, футбол – да, но не в хоккей. Для этого нужны спецпредметы – коньки, клюшка, защитная амуниция. 

Чтобы попасть в специализированный спорт, нужно быть подготовленным. В 3-5 лет дети не могут быть подготовленными. Поэтому раньше в школы не брали до 7-8. Ну в СССР не дураки же были. Тренеры ходили по другим секциям – футбол, гимнастика и так далее – искали там мальчишек, которые хорошо двигаются. Это был отбор. Поиск подготовленных детей. 

Сейчас у нас – набор. Всех загнали – и работаем. Пытаемся что-то выжать. Увидели парнишку: «О, этот неплохо катается, бежит». Но это не значит, что он лучше. Мой просмотр хоккеиста вообще был бы не на льду – я бы посмотрел, как он мяч ловит, какая координация, а только потом переводил на лед.

Поэтому у нас такие игроки, как Ткачев, Гусев – штучный товар. Исключение из правил системы, потому что она заточена под других. 

Вот здесь мы и теряем свой стиль. 

– В чем проявлялась наша самобытность раньше? 

– Вот скажу тебе: «Возьми ручку – и переложи ее в другое место». Отсюда – сюда. Ты сделаешь так, как я показал. А если ты найдешь свой способ, он будет в тебе жить. Потому что сам научился. 

Так и на льду: тренер может сказать: «Задача дойти до этой зоны, но как вы это сделаете – ваше решение». Игрок начинает думать. А у нас конусы поставили – и объезжаем, а потом на матчах конусы начинают двигаться. И ребенок не знает, что делать.

Чем наш игрок отличался от канадца, шведа, финна? Наш попадал в нестандартную ситуацию и находил выход. Там, где финн и швед не найдут. Потому что он прошел отбор, на детском уровне привык хитрить, обманывать. Те качества, которые тренеры искали. Те, что воспитывал дворовый хоккей. 

Вот эту стену мы [федерация хоккея Москвы] хотим ломать, но нужно время.

– Еще такая ваша цитата: «В России нет скаутинга». Это как?

– Взять, например, [Василия] Атанасова – вот он играл по регионам Урала, Дальней Сибири. Многие его видели, но почему Омск не забрал к себе? Чтобы такого молодого мальчишку найти, надо потратить на скаута 2 млн рублей в год. Чтоб тот ездил, находил таланты. Потом – когда привезет, ты даешь молодому зарплату 3-5 млн. Пусть даже 7. 

Но клубы у нас богатые – им проще купить мальчишку [когда он уже заиграл] за 50 млн. Но ведь есть разница? Потратить деньги, чтобы найти талант, или потом заплатить в разы больше. 

Это все звенья одной цепи – почему тренерам дают контракты 1+1, почему мальчишек не ищут, а перекупают? Потому что всем нужно здесь и сейчас. Никто не хочет ждать, растить, терпеть. 

Так у нас и в бизнесе, и в производстве. Путин правильно говорит: надо вкладываться в мозги, в развитие, индустрию, чтобы развиваться вдолгую. Не бывает ничего в одночасье. 

Почему я не хочу заниматься тренерством: понимаю, что меньше, чем за три года, я не создам команду. А мне эти три года не дадут. Тогда зачем лишать себя семьи, работать 24 на 7, чтобы потом взяли – и уволили. Потому что нет сиюминутного результата. Я могу его дать, гнаться за победами, которые нафиг не нужны. Например, у меня есть хороший мальчишка в составе, но он еще не готов играть – и будет уступать место второстепенному ветерану. 

В этом и парадокс. 

Почему у Разина получилось взять Кубок Гагарина? Потому что 4 года в «Северстали» никто к нему не лез, он обкатал ребят, а потом восьмерых забрал в «Магнитку». Рад за него – он офигительный тренер. 

О шоу с Казанским – отношение к критике и чему учится у журналистов

– Как появилась идея совместного шоу «Скользкий лед» с Денисом Казанским?  

– Мы познакомились на Олимпиаде в Сочи. Я только закончил с хоккеем – [комментатор] Сергей Крабу предложил: «Поедешь в бригаде «НТВ-Плюс» как эксперт?». Комментировал с ним, с Борисом Санычем Майоровым. 

Еще в бригаде были Денис [Казанский], Яна Батыршина, Мишка Шац (признан иностранным агентом – Спортс), Софья Тартакова. Творческие интересные люди – шикарный опыт. Увидел Олимпиаду с другой стороны. 

– Как журналист?

– Ну журналист я так себе. Именно изнутри – не со льда, а как зритель. Помню, в микст-зоне подхожу к Теему Селянне – на интервью. Он офигел. 

Ребята [в бригаде] все большие профессионалы. Смотрел, как работает Денис, как готовится к матчам, как перерабатывает информацию. Журналист – тоже призвание. Самое главное – нужно быть любознательным. Во всем видеть нюансы, на которые никто не обращает внимания. 

Я этому поражаюсь – и учусь. 

– Поменялось отношение к журналистам? Наверняка во время карьеры иногда злили глупые вопросы. 

– Знаешь, что раздражает спортсмена в журналистах? Они тонко чувствуют, когда вы не на одной волне, когда журналист не знает предмет. Спортсмена это ранит. 

Когда интервью начинается с реплики: «Представьтесь, пожалуйста», это все – не будет уже диалога. Спортсменам не нужно, чтобы ты умел кататься, но важно, чтобы ты знал, о чем говоришь. 

Когда я познакомился с Крабу, Казанским, другими ребятами, поразило, что они иногда знают предмет лучше, чем я. 

Это круто, это уважение, признание. С такими интересно общаться. 

– Как к критике относитесь?

– Комментарии к выпускам читаю обязательно. Критика – двигатель развития. Если она объективная и по делу, то вообще здорово.

Много моментов было, когда она помогала. Например, с правильным произношением слов. Или с подачей в репортажах – на начальном этапе очень часто перебивал собеседника. Не потому что семь пядей во лбу, просто эмоции захлестывали, не мог их контролировать. 

Тут обратная связь очень помогла. 

Но не люблю, когда в комментариях начинают фамильярничать и писать унизительные вещи. Отношусь к этому так: воспитанный человек не станет писать гадости. У него хватит своих дел. Поэтому за критику это не считаю. 

– От бывших партнеров прилетало: «Зачем такое говоришь в эфире про меня?»

– Есть такая проблема: «Если я с ним дружу, плохого говорить не буду». 

Но когда я комментирую, анализирую, у меня нет цели задеть человека. Это просто работа – дать другой взгляд и другую оценку на произошедшее. Воспринимать подобное как обиду или как точку роста – личное дело каждого. 

Уверен, у меня много врагов из-за этого. Но это их вражда, мне вообще все равно.

– Работа в шоу и эфирах – важная часть текущего дохода?

– Приносит, конечно, что-то, но это не основная часть. Есть бизнес, работа [в Федерации хоккея Москвы], но эфиры – тоже подспорье, хороший заработок.

– Бизнес – это салон красоты? К вам когда-то Владимир Жириновский приходил. 

– Он жил рядом. 

Пришел первый раз: «Закрывайте салон [для других посетителей]». Я – ему: «Хотите приходить? Мы вам всегда рады, но только на общих основаниях». Он абсолютно спокойно воспринял. 

Вообще показалось, это такая маска, которую он надевал: шумно заходил, раздавал кепки ЛДПР девчонкам, такой антураж создавал. Но потом как один раз поговорили – все: никакого пафоса, приезжал на массаж, постричься.  

– Это элитный салон?

– Позиционируем себя как бизнес-класс. Выше среднего, но не элитный. Мои сотрудники говорят, что у нас очень лояльные цены. Стараемся честно делать работу. 

О разном: сыновья-хоккеисты, игра на рояле и цель

– У вас два сына – хоккеисты: Иван играет в КХЛ, Александр подавал надежды. Как часто про них говорили «блат»?

– Постоянно. 

– Как воспитывать детей, чтобы они не терялись в тени отца? 

– Слушай, нет никакого золотого рецепта – каждый находит свой способ. 

Я никогда не пытался сделать их хоккеистами. Они выбрали сами, это важно. Занимались плаванием, гимнастикой, футболом, баскетболом, лакроссом, а потом пришли в хоккей. 

Тот, кто говорит «блат», может пообщаться со всеми тренерами на этом пути. 

– Когда-то давно вы хотели научиться играть на рояле. Получилось?

– Купил синтезатор, но не хватило усидчивости. 

Это история со времен Челябинска – было шоу от компании «Увелка»: я один день работаю на каком-то предприятии, а они выполняют мое желание. Отправился на производство риса, прошел весь цикл – от поступления зерна до дегустации. В ответ попросил найти мне репетитора. 

Несколько уроков прошел с университетским преподавателем, но потом – тренировки, разъезды, семья. Забросил. 

– О чем сейчас мечтаете? 

– Мечтал в детстве, сейчас ставлю цели. Это немного разное: мечта – что-то заоблачное, что от тебя не зависит. А я хочу, чтобы зависело. 

Одна из целей – изменить детский хоккей в Москве, чтобы он не просто стал спортом номер один, а стал популярным, доступным, интересным, не подтвержденным коррупции. Безвозмездным. 

– Каким будет наш хоккей через 30 лет, если все останется так, как сейчас? 

– Так, как сейчас, не останется. Все равно будут те, кто захочет менять его. Не я, а кто-то другой. 

Поэтому – каким он будет через 30 лет? Да хрен его знает. Я стараюсь мыслить позитивно. Будем меняться в лучшую сторону – и уже это делаем.

Телеграм-канал Артема Терентьева

Фото: РИА Новости/Владимир Родионов, Александр Щемляев, Григорий Соколов, Владимир Федоренко, Алексей Мальгавко, Александр Кряжев, Светлана Шевченко, Александр Вильф; East News/AP Photo/David Duprey, AP Photo/Matt Slocum, AP Photo/Jack Dempsey; Serge Fedoseev, Maksim Konstantinov, Komsomolskaya Pravda/Global Look Press; Gettyimages/Brian Bahr, Daniel Berehulak;

logoДинамо Москва
logoАндрей Николишин
logoВладимир Юрзинов
logoДжо Сакик
logoПетер Форсберг
Хартфорд
logoПол Холмгрен
logoВладимир Жириновский
logoКХЛ
logoНХЛ
logoСборная России по хоккею с шайбой
logoРоман Ротенберг
интервью
Андрей Ломакин