Джонатан Уилсон. «Ангелы с грязными лицами» ЧАСТЬ ВТОРАЯ: ЗОЛОТОЙ ВЕК, 1930–1958, Главы 7-8
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОЖДЕНИЕ НАЦИИ, 1863–1930
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗОЛОТОЙ ВЕК, 1930–1958
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕ ПАДЕНИЯ, 1958–1973
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ВОЗРОЖДЕНИЕ И КОНФЛИКТ, 1973–1978
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. НОВАЯ НАДЕЖДА, 1978–1990
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. ДОЛГ И РАЗОЧАРОВАНИЕ, 1990–2002
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ЗА ОКЕАНОМ, 2002–2015
БлагодарностиПриложенияБиблиография
***
7. ДНИ СЛАВЫ
В аргентинской истории нет команды, столь почитаемой, как La Máquina, команда «Ривер Плейт» 1940-х годов. Назвать их атакующую пятерку в лице Хуана Карлоса Муньоса, Хосе Морено, Адольфо Педернеры, Анхеля Лабруны и Феликса Лустау — значит вспомнить мистическое прошлое, когда ценились красота и талант, когда аргентинские болельщики не сомневались, что их футбол был лучшим в мире. Даже в то время казалось, что к ним невозможно относиться иначе, чем с романтическим удивлением. «Ты играешь против "Машины" с намерением победить, — сказал Эрнесто Лаццатти, центральный полузащитник "Бока Хуниорс", — но, как поклонник футбола, иногда я предпочитаю оставаться на трибунах и смотреть, как они играют». Их легендарный статус предшествовал им и определял их, миф временами более мощный, чем реальность, на что намекал тот факт, что легендарная атакующая пятерка на самом деле играла вместе как квинтет лишь в девятнадцати матчах.
На тот момент «Машина» воспринималась не просто как вершина аргентинского футбола, но и как воплощение аргентинской культуры в целом. В La Máquina танго и футбол объединились: они стали квинтэссенцией креольского идеала. «Танго, — настаивал Муньос, — лучший способ тренироваться. Ты поддерживаешь ритм, а затем меняешь его, когда выдвигаешься вперед. Ты изучаешь контуры. Ты работаешь над талией и ногами». И так же, как музыканты практиковали танго, музыканты отдавали дань уважения la Máquina, как, например, в танго Хусто Пабло Боноры «La Máquinita» [Команда, известная как la Máquina, в то время часто называлась уменьшительным «la Máquinita». Впоследствии «la Máquinita» — Маленькая машина — стала относиться к команде «Ривера» десятилетия спустя, которая играла в стиле, похожем на La Máquina, но никогда не достигала тех же высот].
Чистый индивидуализм двадцатых годов, возможно, сменился признанием необходимости командной работы, и в игре la Máquina, безусловно, присутствовал элемент паса и владения мячом, но это все еще был, по крайней мере, с точки зрения остального мира, старомодный стиль футбола, основанный на мастерстве и технике, в котором физическая сила и согласованная оборонительная тактика не играли никакой роли. У игроков было время на мяче и лицензия, чтобы получать удовольствие на поле и за его пределами. «По воскресеньям в полдень, — писал Галеано, — [Морено] съедал большую миску тушеной курицы и запивал его несколькими бутылками красного вина. Те, кто отвечал за "Ривер", приказали ему отказаться от своих шумных привычек. Он старался изо всех сил. В течение недели он спал по ночам и не пил ничего, кроме молока. Потом он сыграл худшую игру в своей жизни. Когда он вернулся к разгулу, команда отстранила его. Его товарищи по команде объявили забастовку в знак солидарности с этой неисправимой богемой». История, похоже, основана на инциденте, который произошел в октябре 1939 года, когда Морено был дисквалифицирован после того, как «Ривер» проиграл жизненно важную игру «Индепендьенте» со счетом 3:2.
Каким бы приукрашенным ни был рассказ, это была сущность аргентинского футбола того времени: плутоватый, обаятельный, блестящий и, как в конце концов оказалось, почивающий на лаврах. В период с 1930 по 1958 год ни один профессиональный аргентинский игрок не принимал участия в чемпионате мира — по крайней мере, за сборную Аргентины. Никто не мог сделать вид, что команда, которую Аргентина отправила на чемпионат мира 1934 года, была хоть сколько-нибудь похожа на первую сборную. Мало того, что все игроки были любителями, но только двое, левый полузащитник Аркадио Лопес и центральный нападающий и капитан Альфредо Девинченци, играли за нее раньше. Они дважды выходили вперед в первом раунде против Швеции, но проиграли со счетом 2:3. Аргентина выбыла после одной игры и в течение двадцати четырех лет не возвращалась в финальную часть соревнования.
Тем не менее, они оставили образ своего футбола. Автор их второго гола, Альберто Галатео, с его длинным, скорбным лицом и грустными глазами, возможно, не был классическим пибе, но его поведение и мастерство гамбеты (слаломного дриблинга) были типичны для более вдумчивой школы аргентинского творчества и были пронизаны характерным чувством трагедии. Будучи подростком, он играл за «Сан-Лоренцо-де-Санта-Фе», который эффективно функционировал как кормушка для одного из двух крупных клубов города — «Колон». Однако с приходом профессионализма ему и его другу Антонио Ривароле предложили контракты главный соперник «Колона» — «Унион». Ситуация была достаточно спорной, но она стала еще более щекотливой из-за того, что подруги Галатео и Риваролы были дочерьми сеньора Десимоне, основателя «Сан-Лоренсо-де-Санта-Фе» и преданного поклонника «Колона». Как только он узнал об их предательстве, Десимоне изгнал этих двух игроков из своего дома. Риварола вернул деньги, полученные от «Униона», остался с «Колоном» и обручился; Галатео — нет.
Он стал местной звездой и после чемпионата мира перешел в «Насьональ» из Росарио, прежде чем, наконец, получил свой шанс в лиге Буэнос-Айреса с «Ураканом». Однако он не был счастлив и начал пить все больше и больше. В 1937 году он присоединился к «Чакарита Хуниорс», играя вместе с Эрнесто Дучини, который позже описал его как самого величайшего дриблера, которого он когда-либо видел. Его алкоголизм ухудшился, и после того, как он завершил карьеру, соседи сообщили, что регулярно слышали, как он ругался со своей семьей. 26 февраля 1961 года он угрожал ножом жене и дочери. Его сын Дэвид бросился защищать их, вытащив револьвер 38-го калибра. Раздалось три выстрела, и Галатео упал замертво.
Из-за отсутствия на чемпионатах мира Аргентина продолжала участвовать в чемпионатах Южной Америки, в которых они доминировали. По сути, аргентинский футбол рос в изоляции, без естественных хищников, что привело к развитию своеобразного, но уязвимого стиля игры, основанного на индивидуальной технике и атаке, и последовал с преданностью, с которой, возможно, ни одна страна не сравнилась ни до, ни после. Это был золотой век, когда толпы были огромны, El Gráfico была на пике, и вся нация жадно следила за лигой, как если бы это была спортивная мыльная опера. Вспоминая в 1954 году визит в Буэнос-Айрес в 1930-х годах, Жюль Риме говорил о «трамваях и автобусах всех размеров, переполненных пассажирами, висящими на ступеньках, подножках, фактически в любом месте, на которое можно поставить две ноги, в то время как некоторые из молодых людей взбирались на крышу трамваев. Уезжая с матчей, а не уходя, они иногда отключали провода трамвая, вызывая хаос в движении, и какофония становится оглушительной».
Бум был создан конвергенцией ряда факторов. С экономической точки зрения, крах Уолл-стрит в 1929 году и последовавшая за этим Великая депрессия и растущий национализм уменьшили европейский спрос на аргентинских игроков, и это, наряду с профессионализмом и финансовым вознаграждением, которое это сделало возможным, означало, что самые большие звезды остались дома. Поскольку финансовые условия ухудшились с крахом экспортного рынка, футбол предложил форму эскапизма. Что бы ни происходило, футбол оставался неизменным.
Но были и более практические причины. В Буэнос-Айресе достаточно районов с достаточно ярко выраженной самобытностью, чтобы за местную команду болели даже те, кто, возможно, не очень-то увлекался футболом. Первая линия подземного метро, Subte, идущая от Пласа-де-Майо на запад до площади Мизерере, была открыта в 1913 году и была продлена через Альмагро до Примера Хунта в следующем году (то, что сейчас называется Línea A, следует по тому же маршруту и до 2013 года сохраняло тот же дизайн вагона). В 1930 году была открыта вторая линия, идущая на запад от Кальяо (часть нынешней Línea B), с дальнейшими работами до тридцатых годов, включая, что наиболее важно для футбола, то, что сейчас называется Línea C, идущая от железнодорожной станции в Конститусьоне, в пяти километрах от Ла-Боки, на север до Диагональ-Норте, а затем, с февраля 1936 года, далее к Ретиро. Другими словами, там была обширная сеть общественного транспорта, которая могла легко доставлять болельщиков на игры из большинства районов города. По мере того, как игры становились событиями, самолеты летали низко над стадионами, сбрасывая воздушные шары с рекламой местных продуктов. За пределами площадок продавцы толкались, чтобы раздать бесплатные образцы сигарет и сладостей.
А еще было радио, которое, возможно, больше, чем что-либо другое, было ответственно за культурное господство Буэнос-Айреса над растущими городами в других частях Аргентины. К тридцатым годам сеть простиралась от субтропиков Севера до замерзшей южной оконечности и Анд на западе, неся с собой трансляции из танго-залов и футбольных стадионов, сосредоточив внимание нации на столице. Радиорепортажи стали настолько общепринятыми, что матчи начинались поздно, поскольку журналисты пытались обратиться к игрокам с последним словом. Слушатели от Тукумана до Огненной Земли были соблазнены танго-группами Эктора Варелы и Освальдо Пульезе, а также новаторским футбольным комментарием Фиораванти, прозвище, используемое Хоакином Карбальо Серантесом. Родившись в Уругвае, он переехал в Санта-Фе в детстве и стал одним из самых узнаваемых голосов Аргентины. Фраза «Atento, Fioravanti!» [Внимание, Фиораванти!] — используемая ведущим студии, чтобы прервать комментатора, если в одной из других игр произошел инцидент, — стала одной из первых замечательных крылатых фраз аргентинского радио. В результате люди в провинциях начали поддерживать команды Буэнос-Айреса, в то время как очарование мегаполиса заставило многих туда мигрировать. Трансатлантический приток на рубеже веков пусть и замедлился до ручейка, но процесс урбанизации, начатый их прибытием, был завершен людьми из сельских захолустий Аргентины.
8. ПРИХОД ПРОФЕССИОНАЛИЗМА
Иполито Иригойен, которому по конституции было запрещено баллотироваться на пост президента второй раз подряд, был переизбран подавляющим большинством, когда к концу в 1928 году закончился срок полномочий Марсело Торкуато де Альвеара. Его первый период пребывания в должности характеризовался постепенным расширением прав трудящихся, продвижением энергетической независимости через государственную нефтяную компанию Yacimientos Petrolíferos Fiscales (YPF) — Государственные нефтяные месторождения — и огромным бумом после Первой мировой войны, на достижения которого лишь умеренно повлияла высокая инфляция. Его второй срок был далеко не таким продуктивным, почти с самого начала подорванный растущими социальными волнениями.
В декабре 1928 года Иригойена посетил избранный президент США Герберт Гувер, который пережил покушение, когда анархист, пытавшийся заложить бомбу в его железнодорожном вагоне, был арестован до того, как она могла быть взорвана. С тех пор Иригойен путешествовал с Гувером, пытаясь гарантировать его безопасность, но оказалось, что анархист был лишь крайней частью более общего недовольства. Иригойен был безнадежно зажат между радикальными левыми и консервативными землевладельцами, и его попытки принудить традиционные политические власти к компромиссу, поощряя мятежи в вооруженных силах, только подготовили почву для его собственного свержения.
К концу 1929 года Иригойен был отчаянно оторван от жизни, стремление к уединению, которое всегда было характерной чертой его личности, оставляло его изолированным от того, что происходило на самом деле. Советники Иригойена подвергали цензуре его отчеты и защищали его от газетных и радиорепортажей, поэтому он не понимал всех последствий краха Уолл-стрит. По мере ухудшения экономической ситуации средний класс, который поддерживал радикалов, стал недовольным, расколовшись на соперничающие группы, некоторые из которых вышли на улицы, начав цикл политического насилия, чтобы вырваться из которого Аргентине потребуется более полувека. Иригойен пережил покушение 24 декабря 1929 года, но против него продолжались заговоры, возглавляемые фашистскими и консервативными элементами армии, а также компанией Standard Oil из Нью-Джерси, которая выступала как против YPF, так и против попыток Иригойена предотвратить контрабанду нефти между северной провинцией Сальта и Боливией. 6 сентября 1930 года Иригойен был свергнут в результате военного переворота, и новым президентом стал генерал Хосе Феликс Урибуру.
Иригойен провел свои последние годы под домашним арестом в Буэнос-Айресе и в изгнании на острове Мартин-Гарсия. Он умер в 1933 году. Урибуру покинул свой пост в феврале 1932 года, когда у него был диагностирован рак желудка, и умер два месяца спустя. Его сменил Агустин Педро Хусто, военный офицер и дипломат, который занимал пост военного министра при Альвеаре и был, по крайней мере, номинально избран демократическим путем, хотя звучали обвинения в фальсификации выборов. Это было началом так называемого década infame — печально известного десятилетия — в течение которого коалиция консервативных групп вступила в сговор в так называемом «патриотическом мошенничестве», чтобы помешать прийти к власти радикальным элементам.
Футбол был частью возглавляемого рабочими радикализма, который консерваторы пытались подавить, стремление к профессионализму было еще одной частью трудовых реформ двадцатых годов, хотя окончательный импульс к переменам, похоже, был вызван в той же степени, что и все остальное, признанием того, что чемпионат стал невероятно громоздким. К 1930 году в высшем дивизионе насчитывалось тридцать шесть команд, и даже с тем, что каждая команда встречалась с другими только по одному разу создавало опасения, что сезон растянется до лета, заставляя игроков играть, когда было опасно жарко. Опасения трагически оправдались, когда сезон 1930 года продолжался до марта 1931 года, и Эктор Ариспе, капитан «Химнасии Ла-Плата», умер от солнечного удара после матча против «Спортиво Барракас». Вряд ли можно отрицать, что существует огромная пропасть в качестве между первой («Бока Хуниорс», который проиграл всего три раза и забил 133 гола, набрав шестьдесят одно очко) и последней («Архентино дель Суд», который проиграл тридцать две из тридцати пяти игр и пропустил 100 голов) командами. Существовал четкий финансовый императив сконцентрироваться на качестве и проводить больше матчей между лучшими командами.
Сезон 1930 года окончательно закончился 12 апреля 1931 года, а сезон 1931 года должен был начаться месяцем позже. Однако вскоре стало очевидно, что он не начнется, или, по крайней мере, не без серьезных изменений. Депутация игроков, требующих свободы контрактов — молчаливого признания того, что они являются профессионалами — проехала по Буэнос-Айресу, чтобы представить свои аргументы президенту республики Урибуру. Он передал этот вопрос мэру Буэнос-Айреса Хосе Геррико, который указал на то, что уже давно было очевидно: реальная проблема заключается в профессионализме.
9 мая, за день до начала сезона 1931 года, двенадцать команд — «Атланта», «Бока Хуниорс», «Чакарита Хуниорс», «Эстудиантес», «Ферро Карриль Оэсте», «Химнасия и Эсгрима», «Ланус», «Платенсе», «Расинг», «Сан-Лоренцо», «Тальерес» и «Тигре» — отделились от любительской ассоциации и объявили себя профессионалами. На следующий день четыре из семнадцати запланированных матчей не были сыграны, в то время как «Атлетико Эстудиантес» и «Спортиво Палермо» объявили свою игру товарищеской. «Ривер Плейт» и «Индепендьенте» быстро присоединились к профессиональным клубам, и 31 мая стартовала профессиональная Лига Аргентины по футболу с участием восемнадцати команд, хотя потребовалось еще шесть десятилетий, прежде чем игроки, наконец, достигли свободы контракта, к которой они стремились.
Нельзя сказать, что футбольный истеблишмент был в каком-то смысле настроен против нового режима. Скорее, каким бы ни было стремление к повышению заработной платы или условий труда среди игроков, среди владельцев и администраторов было прагматичное принятие новых обстоятельств. Щупальца коалиции проникли во все сферы жизни, в том числе и в футбол. К концу тридцатых годов многие из малых и средних клубов все еще управлялись директорами, в первую очередь мотивированными местной гордостью, но среди более крупных клубов существовала четкая связь политических интересов. Хусто, например, открыто поддерживал «Боку», а его дочь Отилия вышла замуж за Эдуардо Санчеса Терреро, который был президентом клуба с 1939 по 1946 год. Именно под его руководством «Бока» в 1940 году получила выгодный кредит на строительство стадиона. Первоначально он имел два яруса; только когда в 1953 году был завершен третий, он получил прозвище la Bombonera — «Коробка шоколада». Когда Рамон Кастильо стал президентом в 1942 году, его сын Рамон Кастильо-младший уже год занимал пост президента AFA [В 1936 году руководящий орган возобновил название Asociación del Fútbol Argentino]. Футбол был признан мощной социальной силой и, таким образом, политиками нужно было если не обязательно руководить, то, по крайней мере, ассоциироваться с ним.
Справедливо также предположить, что, осознавали они это или нет, лидеры во время década infame извлекали выгоду из силы футбола как опиума. До тех пор, пока десятки тысяч людей собирались смотреть матчи каждое воскресенье, а сотни тысяч жадно слушали радио, разговоры в кафе и на заводах, как правило, были о футболе, а не о радикальном социализме или анархии. Аргентина не так сильно пострадала от депрессии, как Соединенные Штаты или Западная Европа, но падение экспорта означало неизбежный рост безработицы: официальные данные в 1932 году показывают, что четыреста тысяч человек остались без работы, хотя истинная цифра могла быть в восемь раз больше. Об отсутствии располагаемых доходов можно судить по тому, что количество посещений кинотеатров в Буэнос-Айресе сократилось с 6,9 млн. в 1925 г. до 3,4 млн. в 1935 г., и это падение нельзя объяснить только походами в кино. Однако футбол продолжает оставаться безжалостно популярным.
Когда в 1967 году Борхес и Адольфо Биой Касарес сотрудничали в написании рассказа «Esse est percipi», не случайно они ссылаются именно на футбол тридцатилетней давности. Когда однажды «Монументаль» исчезает, рассказчик истории обнаруживает, что на самом деле никто больше не играет в футбол, что больше нет игроков и матчей. «В последний раз футбольный матч проводился в Буэнос-Айресе, — рассказывает ему президент клуба, — 24 июня 1937 года. С этого момента футбол, как и вся гамма видов спорта, относится к жанру драмы, исполняемой одним человеком в кабинке или актерами в футболках перед телекамерами». Космическая гонка раскрывается как «советско-американское совместное производство» с теми же целями: «Человечество сидит дома, расслабившись, внимая экрану или спортивному диктору, а то и желтой прессе».
Наиболее очевидным изменением в профессиональной эпохе стало то, что клубам стало намного проще подписывать игроков, соблазняя их публичными предложениями о более высоких зарплатах. Эффект состоял в том, чтобы увеличить господство грандов: «Уракан» выиграл лигу в 1928 году и «Химнасия и Эсгрима» (Ла-Плата) в 1929 году, но после рождения профессионализма прошло тридцать шесть лет, прежде чем чемпионство досталось кому-либо за пределами большой пятерки: «Бока», «Ривер», «Индепендьенте», «Расинг» и «Сан-Лоренсо».
Первый крупный трансфер последовал именно этой тенденции, когда Панчо Варальо покинул «Химнасию и Эсгриму», чтобы присоединиться к «Бока Хуниорс». Варальо родился в Лос-Орносе, пригороде Ла-Платы, ему было четырнадцать лет, когда он начал играть за свою местную команду «12 де Октубре». «Мои дяди тоже были в команде, — сказал он. — Я начинал как защитник. "Я буду защищать вратаря", — любил говорить я. Офсайдной ловушки для нас по-прежнему не существовало. Затем, когда я учился в академии, один из моих дядей поставил меня на позицию "восьмерки"». Он был инсайд-форвардом, играл справа от центрального нападающего, и был настолько эффективен, что вскоре получил прозвище «Каньонсито» (Маленькая пушка) за свирепость своих ударов. В восемнадцать лет Варальо был на просмотре в «Эстудиантесе», который хотел подписать его, но директора его клуба были болельщиками «Химнасии и Эсгримы» и настояли на его переезде туда. Он выиграл с ними лигу в 1929 году, а в следующем году был вызван в национальную сборную, в то время как «Велес» одолжил его для панамериканского турне, в котором он забил шестнадцать голов.
А затем, в начале 1931 года, поступило предложение от «Боки». «Они предложили мне 4000 песо, — сказал Варальо. — Вы не можете себе представить, сколько это было. Мой отец никогда раньше не видел купюры в 100 песо. Но болельщики «Химнасии» восприняли это очень плохо. На мой дом было совершено нападение. Они бросали камни в окна. Мне пришлось переехать [в Буэнос-Айрес], потому что возвращение в Ла-Плату было кошмаром. Однажды они увидели, как я схожу с поезда, и устроили мне засаду. Они били меня кулаками, ногами. Я приехал домой весь в слезах и истекая кровью». Варальо жил в купленном им доме до своей смерти восемьдесят лет спустя.
Вторая игра «Боки» в профессиональной эре была в Ла-Плате против «Химнасии и Эсгримы». Они проиграли со счетом 2:3, и у них было всего одно очко после двух игр. Однако Варальо не потребовалось много времени, чтобы сформировать грозное партнерство с Роберто Серро (или «Черро», как его стало писать, чтобы отразить итальянское произношение), с которым он играл в национальной сборной. «Он увидел, как я играю на чемпионате мира в Монтевидео, — сказал Варальо, — и сказал мне: "Приезжай в «Боку», и ты станешь королем"». На двоих они забили невероятное количество голов: Черро забил 221 гол в 305 официальных матчах, а Варальо — 181 в 210, что сделало их, соответственно, лучшим бомбардиром «Боки» и лучшим бомбардиром в профессиональной эре, пока Мартин Палермо не превзошел оба рекорда. Всего через несколько недель после того, как он это сделал, Варальо умер.
Для Варальо используемый в то время тяжелый мяч, был преимуществом. «Он получил лучшее от Каньонсито, — сказал он. — Лучшие дни были, когда мяч был мокрым. Он впитывал воду, так что он был похож на камень. "Панчо, он просто создан для тебя", — говорили мои товарищи по команде. Затем я наносил удары, и вся вода выходила, когда мяч попадал в сетку. Вратари мало что могли сделать тогда с такими мячами. Нужно было иметь много смелости, чтобы подставлять под них руки».
Но частые удары тяжелым мячом также сказались на Варальо. Проблемы с коленом, которые он получил во время чемпионата мира 1930 года, были предвестником грядущих проблем, хотя он даже использовал свою репутацию травм в своих интересах. «Собака хромает, как они это назвали, — объяснил он. — Нужно было быть умным. Я делал вид, что у меня болит колено, и шел с трудом, чтобы защитники не подходили ко мне слишком близко. Затем, когда Черро получал мяч, я внезапно начинал бежать так быстро, как только мог, чтобы получить обратный пас. Когда ты хромаешь, защитники вообще не ожидают, что ты отреагируешь так быстро. Из всех моих голов, я думаю, 150 были забиты после пасов Черро. Он знал обо мне все; Он знал меня лучше, чем моя мать».
Временами, правда, хромота была достаточно реальной, и Варальо приходилось уговаривать играть. «У нас был тренер по имени Марио Фортунато, который был просто невероятным, — вспоминал он. — Он вселял в меня уверенность даже в самых худших ситуациях. Однажды мой хрящ был так сильно поврежден, что я не особо мог ходить. "Босс, я думаю, что не смогу играть, — сказал я ему. — У меня болит правое колено. Я думаю, что дело в хряще". Он ответил мне: "Панчо, тогда с тобой все в порядке, потому что у тебя хрящ только в левом колене". Я не только поверил ему, я сыграл и забил». Однако к 1939 году боль стала невыносимой. «Мне было всего двадцать девять, когда я решил уйти», — сказал Варальо.
В 1934 и 1935 годах «Бока» снова выиграла лигу, но, по его словам, Варальо ценил больше, чем титулы, «существующее спортивное мастерство, глубокое чувство товарищей по команде, друзей и коллег». Я не понимаю, почему [в современной игре] так часто пинают соперников, постоянное трение, которое наблюдается в каждом действии, при угловых или штрафных ударах. Это другой футбол... Они так много бегают. Иногда я удивляюсь, почему они так много бегают и так мало думают. В тридцатые и сороковые годы в каждой команде было восемь или девять отличных техничных игроков. Теперь их два-три». В Аргентине часто слышат жалобы: футбол был лучше тогда, в те дни, когда техника и интеллект могли расцветать среди суеты.
Эту точку зрения разделял и Черро. «Я любил футбол таким, каким он был раньше, — сказал он незадолго до своей смерти от сердечного приступа в 1965 году, когда ему было пятьдесят восемь, — без досок или кроссов, без кругов или тактики. Футбол был искусством, театром, музыкой, и те времена уже прошли к тому времени, когда я завершил карьеру». Черро родился в Барракасе, районе к юго-западу от Ла-Боки вдоль реки Риачуэло, в 1907 году. Его брат Фелипе взял его в «Спортинг Барракас» в 1922 году, и он начал играть за их пятую команду. Два года спустя он стал игроком одновременно «Кильмеса» и «Ферро Карриль Оэсте», что было разрешено в соответствии с правилами того времени. Однако именно после его переезда в «Боку» в 1926 году его карьера пошла в гору. Он был талантлив и харизматичен, получив прозвища «Apilador» (Дриблер) и «Cabecita de Oro» (Маленькая золотая голова), отражая его технические способности и футбольный интеллект. Он также был силен, на фотографиях его широкий торс, казалось, готовый вырваться из футболки, темные локоны волос на груди разливались по напряженной шее. Несмотря на свою крупную фигуру, Черро был классическим пибе: темные волосы и широкое морщинистое лицо, которое, казалось, всегда готово расплыться в ухмылке.
Футбол для него никогда не был чем-то большим, чем игра: он обнимал соперников и товарищей по команде до и после игр, а в матче против «Спортинга Барракас» настоял на том, чтобы его перевели с левого фланга на правый, чтобы ему не приходилось играть напрямую против своего брата. «Он существовал на границе между двумя эпохами, романтической и материальной, — говорится в некрологе в La Nación. — Он играл в то время, когда в футбол играли во славу любви, а также был частью времени, когда в футбол играли ради любви к славе».
***
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
