Когда шахматисты не следили за собой
Мой предыдущий пост представлял собой, насколько возможно, цельную линию из эпизодов, касающихся отношений Михаила Ботвинника с советскими властями. Вернее, перегибов в этих отношениях. Но, разумеется, подобные перегибы бывали и у многих других советских шахматистов. (В конце концов, хоккей, например, по степени популярности в СССР, а также по результатам на международной арене не слишком-то уступал шахматам, однако количество документов о нём, сохранившееся в архиве ЦК КПСС, на порядок ниже.)
Некоторые из таких игроков – в первую очередь, конечно, Виктор Корчной и Борис Спасский – тоже вполне себе заслуживают постов с цельной линией. Но, поскольку ваш покорный слуга в целом старается идти в ногу с Артёмом Шаевым, он считает, что писать об этих двоих пока рановато. А уж об Анатолии Карпове и Гарри Каспарове – тем более. О ком же тогда следовало бы, раз у нас «на дворе» пока ещё только 1950-е годы?
В конце концов, я решил сделать пост-мозаику. Мозаику из отдельных, разрозненных эпизодов, которые всяко не претендуют на какую-либо цельную линию, но, надеюсь, обладают тем положительным для читателей свойством, что мало известны широкой публике.
Собственно, свой предыдущий пост про Михаила Моисеевича (на который автор, с вашего позволения, ещё неоднократно будет ссылаться – как и на другие свои посты) я как раз и закончил одним из таких эпизодов: его главным героем являлся Василий Панов, но без участия Василия Смыслова и Александра Котова там тоже не обошлось. Вот, пожалуй, с этих двух товарищей и начнём. Попутно цепляя других.
Фигуранты отчётов
«Зачем писать морально дискредитированный донос, если мы изобрели другую, кристально чистую литературную форму – отчёт? Теперь нам нет надобности мучиться угрызениями совести (если мы когда-нибудь ими мучились), когда нас вежливо просят написать отчёт о поездке, о встрече, о беседе. Да нас и просить не надо, ибо мы сами знаем, что писать отчёты обо всём есть наш священный долг.
Почему до этого не додумались в сталинские времена? Этому есть необычайно простое объяснение: потому что не было бумаги и печатных машинок. Доносы можно писать на клочках бумаги и огрызками карандашей. Для отчётов нужна приличная бумага и печатные машинки».
Эти слова советского эмигранта А. А. Зиновьева и есть замечательное предисловие ко многим нижеследующим историям. Например, заботливо составленный чиновниками многостраничный отчёт о выступлениях советских гроссмейстеров на XI шахматной Олимпиаде в Амстердаме-1954 содержал в себе следующие строки:
«Смыслов недостаточно активно ставил партию чёрными, пользуясь в основном очень ограниченным дебютным репертуаром. У Бронштейна крупный недостаток в распределении времени – вечные цейтноты. Несмотря на настойчивые указания со стороны руководства команды, что правильное распределение времени на обдумывание ходов является важным фактором успеха, Бронштейн не сделал для себя необходимых выводов…
Творчество первого запасного команды Геллера, весьма одарённого гроссмейстера, за последние два года заметно изменилось к худшему. В его игре не чувствуется былой энергии, тонких замыслов…
Котов принадлежит к шахматистам, у которых наряду с успехами могут быть и значительные срывы. Во время XI Олимпиады Котов был в плохой форме, и отсюда вытекают неудовлетворительные результаты, показанные им».
Надо сказать, это было ещё по-божески, потому что гораздо чаще подобные отчёты-доносы составлялись проще – с быстрым вынесением общей, и к тому же, как правило, дилетантской оценки типа «выступили плохо», «гораздо ниже своих возможностей», «не поддержали чести советского спорта» и т. п. Впрочем, и «божеская» критика, направленная на самый верх, могла сыграть роковую роль в жизни спортсменов. Которым оставалось уповать лишь на то, что времена сталинизма всё-таки постепенно уходили в прошлое.
Заокеанская истерика
Какую истерику и по поводу чего закатил в 1962 году Вальтер Ульбрихт, вы уже знаете. А за восемь лет до этого, то есть тогда, когда писался только что упомянутый мною отчёт и когда Михаил Ботвинник злил Старую площадь своими «лейбористскими» предложениями, под горячую руку «партийных» попал заодно и Александр Котов. Но по другому вопросу. Хотя тоже политическому.
Комментируя в 1954 году на страницах «Советского спорта» игру футболистов сборной Уругвая на очередном мундиале, Котов отметил, что, мол, ураганный темп игры, продемонстрированный чемпионами мира 1950 года в ряде матчей, объясняется… употреблением ими наркотиков. Вполне возможно, что эти слова Котова с нейтральной точки зрения не заслуживали никаких упрёков (в Уругвае действительно одно время проходили разбирательства по поводу употребления спортсменами наркотиков), но то – с нейтральной…
Благодаря телеграфному агентству «Associated Press» статья Котова дошла до Уругвая, где реакция на его слова была, естественно, более чем бурной: футбол-то в этой стране был на тех же «национально-обожаемых» позициях, что и в Бразилии. Вскоре почти все местные газеты вышли с антисоветскими статьями и комментариями, что явно шло вразрез с осуществлявшимися как раз тогда попытками советского руководства наладить культурные отношения с Уругваем.
Поэтому через неделю в «Советском спорте» вышла статья В. А. Гранаткина, дезавуировавшая слова Котова и на все лады расхваливавшая охаянных им футболистов. Что при этом сделали с самим Котовым – история (вернее, М. Ю. Прозуменщиков) умалчивает. Известно лишь, что, как и в случае с Ботвинником-Ульбрихтом, по шапке получил газетчик: главному редактору «Советского спорта» Н. И. Любомирову строго указали «на необходимость более внимательно готовить материалы, предназначенные к публикации в газете».
Воспаление наглости
И всё же описанный «уругвайский» случай с Котовым был нехарактерным – его статья и впрямь могла подорвать усилия советских властей на международной арене (обычно-то шахматистам доставалось «ни за что»). Нетипичным был и следующий случай с Давидом Бронштейном.
В 1981 году Спорткомитет планировал отправить Бронштейна в Исландию – тренировать местных шахматистов. Впрочем, учитывая особенности того года в плане состояния дел в шахматном мире, можно смело предположить, что основной целью миссии Бронштейна в Рейкьявике были вовсе не слабенькие островные игроки. Президентом ФИДЕ тогда был именно исландец – Фридрик Олафссон, отличавшийся определённо «прокорчнойским» мировоззрением, что было всяко актуально в год очередного матча последнего на первенство мира с Анатолием Карповым.
Как бы то ни было, Бронштейн отказался выполнять в Исландии какие-либо «особые» поручения. Более того – взял и нахально заявил начальнику управления шахмат в Спорткомитете Николаю Крогиусу: «Учтите: если исландцы попросят меня тренировать их ещё какой-то срок – пять месяцев там или больше – я соглашусь и не вернусь на переоформление в Москву, а буду сидеть там и ждать».
Перепуганные чиновники, естественно, тут же «стукнули» о таком нахальстве на Старую площадь, не забыв добавить, что у Бронштейна в СССР почти не осталось близких родственников, и, стало быть… Стало быть, нам не нужен ещё один Корчной или даже Спасский. В ЦК КПСС объявили о «внезапном психическом заболевании» Бронштейна, а шахматной федерации Исландии были принесены извинения и «высказана готовность направить другого гроссмейстера в более поздние сроки».
А нетипичным данный случай был потому, что обычно, когда строптивого шахматиста хотели укротить «невыездным» статусом, соответствующий «красный свет» перед ним зажигали не накануне очередного отъезда, а сразу после его предыдущего визита за рубеж.
Два эмигранта-претендента – это слишком
Впрочем, нетипичный – не значит единичный. В другом своём посте я поведал вам о том, как Майя Чибурданидзе лишилась одного из членов своей команды (по крайней мере, в плане зарубежных поездок) – матери. Так вот: та потеря была для Майи уже второй – первая произошла годом ранее.
Накануне отъезда в 1978 году на финальный матч претенденток с Аллой Кушнир Чибурданидзе попросила о том, чтобы с ней на игру разрешили выехать её тренеру – Эдуарду Гуфельду. Причём эту просьбу поддержал Спорткомитет и даже ЦК КП Грузии. Но что они могли поделать против всемогущего КГБ, сообщившего в ЦК КПСС, что, мол, у Комитета имеются сведения, «которые дают основания полагать о намерениях Гуфельда не возвращаться из-за рубежа»?
17-летняя Майя закатила девичью истерику: тогда, мол, я отказываюсь играть, и пусть матч срывается. Скорее всего, находившиеся рядом взрослые – тот же Гуфельд плюс мать Чибурданидзе – намеренно не стали сдерживать девушку, держа в уме свой собственный злорадный политический подтекст: ради бога, пусть ненавистная вам эмигрантка Кушнир без борьбы выходит на Нону Гаприндашвили в четвёртый раз. В третий-то раз, как известно, она уступила чемпионке мира лишь с минимальным счётом. А дело-то, напомню, происходило в 1978 году, то есть аккурат накануне предстоявшего сражения Карпов-Корчной в Багио, которого в ЦК КПСС так боялись…
Однако в верхах подобные дела улаживать к тому времени уже научились. С Чибурданидзе провели «разъяснительную» беседу, и на матч она таки выехала – в сопровождении матери, второго тренера и представителя Спорткомитета. Как же без него.
Типичный чех
Впрочем, нам пора возвращаться назад – к более типичным случаям и более привычной нам пока эпохе. Поедем мы обратно, если угодно, через Чехословакию – в сопровождении того самого гроссмейстера, которого так любили ещё старые сталинские НКВД-шники.
Как известно, многие знаменитые чехословацкие спортсмены – в первую очередь, бегун Эмиль Затопек и гимнастка Вера Чаславска – часто и помногу выступали против советской оккупации их родины в 1968 году, были организаторами или хотя бы инициаторами многих антисоветских акций. К числу подобных «бунтарей» относился и гроссмейстер Людек Пахман, который, продолжая гнуть свою политическую линию (или, если угодно, гражданскую позицию), отказывался в 1969 году встречаться за доской с советскими шахматистами. Впрочем, бойкот Пахмана был сугубо демонстративным – «на гражданке»-то он поддерживал вполне себе нормальные отношения со многими нашими игроками, изо всех сил пытаясь втолковать им, что политика напоказ – одно, личная ненависть – совсем другое.
И вот как раз эти «разговорчики в строю» вышли боком Паулю Кересу, которого наряду с Виктором Корчным пригласили в 1969 году на турнир в Лухачовице. Там-то он с Пахманом (а заодно и с Затопеком) перед началом игры и встретился. Когда об этом стало известно чиновникам, произошло… скажем так, всё самое естественное: «Это не мы, это всё они!» Правда, напрягся в данном случае не Спорткомитет, а советское посольство в Чехословакии.
Опасаясь страшного удара из Москвы за потерю бдительности в отношении советских спортсменов, второй секретарь указанного посольства А. Ф. Маслов быстро настрочил на родину, что, мол, «посольство считало необходимым предупредить наших шахматистов о нецелесообразности такой встречи и предотвратить её», но сделать этого не сумело, поскольку Керес и Корчной заранее прибыли в Чехословакию на собственных машинах, в посольство не явились, а советские спортивные организации об их командировке ничего в Прагу не сообщили. Таким образом, верховного гнева удалось избежать, а председатель Спорткомитета С. П. Павлов и секретарь ЦК КП Эстонии Л. Н. Ленцман сообщили в ЦК КПСС «о принятом решении воздержаться в дальнейшем от направления в зарубежные страны гроссмейстера Кереса».
Впрочем, советские чиновники умели не только бояться, но и нарушать своё слово. Правда, в данном конкретном случае это, несомненно, пойдёт им в актив: судя по фактам из дальнейшей биографии Кереса, «невыездным» его так и не сделали. Хотя не исключено, что на протяжении года в отношении Кереса таки действовал частичный запрет на выезд – в страны соцлагеря его ещё пускали, а вот дальше… (Кстати, про Пахмана я рассказал вам не всё, но пусть это пока останется материалом для какого-нибудь нового поста.)
Неблагонадёжная молодёжь
Возвращаясь ненадолго к Александру Котову, следует упомянуть его ещё и как небольшого героя истории, связанной с будущим матчевым тренером Тиграна Петросяна – Алексеем Суэтиным.
В 1955 году в Лионе проводился молодёжный чемпионат мира. Отдельный вопрос, насколько 28-летний Суэтин соответствовал понятию «молодёжь», ну да ладно. По итогам данного чемпионата он удостоился не только золотой медали как член победившей сборной, но и милого, дружеского похлопывания по плечу очередным отчётом: «Можно пожелать ещё большей коллективности членам делегации тт. Тайманову, Суэтину и Антошину. Хотя их поведение и не переступало рамки установленных норм, всё же иногда их стремление идти по своим, особым, индивидуальным путям было отмечено всем коллективом делегации».
И это были ещё цветочки. Ягодки же состояли в том, что Суэтину передали какую-то местную телеграмму, которую он, понимаешь, не захотел показать ни руководителю делегации А. Котову, ни его заместителю Е. Соловьёву. Последние двое, не будь дураки на своих должностях, сообщили об этом в ЦК КПСС, не забыв услужливо напомнить адресату, что в Лионе, мол, располагаются многочисленные белогвардейские и эмигрантские организации.
Другими словами – куда уж было Суэтину тягаться в благонадёжности с другим представителем советской молодёжи – Львом Полугаевским, который в 1959 году перед поездкой на турнир в Марианске-Лазне собрал огромную кипу справок, характеристик, рекомендаций и прочих подобных бумаг за подписью «ААА» и содержавших «БББ». «ААА» в данном случае означает «лень перечислять», а «БББ» – «лень пересказывать». Короче, отправляли не сыграть несколько партий на турнир в «братскую» страну, а с секретным заданием в глубокий вражеский тыл, не иначе. (Причём ведь достаточно было одному из секретарей ЦК КПСС задать вопрос, насколько необходима поездка рекомендуемого товарища в указанном направлении, – и всю упомянутую кипу можно было смело сдавать в макулатуру.)
Американская валюта для Солженицына
Упоминание в предыдущей истории фамилии Марка Тайманова наверняка вызвало у вас в памяти весьма неприятный эпизод с последствиями (выведение из состава сборной СССР, лишение звания заслуженного мастера спорта и уменьшение государственной стипендии), случившийся с ним в 1971 году. Да, здесь я уже здорово рискую пройти давно проторённой другими тропой и потому попытаюсь спастись тем, что детали того происшествия вам, вероятно, рассказывали не до конца.
Итак, совершенно верно – после того, как Тайманов проиграл в Канаде четвертьфинальный матч претендентов Роберту Фишеру с «сухим» счётом 0 : 6, его в аэропорту Шереметьево уже ждали с распростёртыми объятиями в стиле «oh, doggy, you're gonna get your lumps; oh, doggy, you're gonna get some bumps». Ну, а как иначе-то, если и простые советские граждане были шокированы, и ЦК КПСС утвердил данное поражение как «скандальное и беспрецедентное».
Опять же, совершенно верно – этот позорный лузер и по совместительству «инвалид пятой графы» вдобавок ещё и попался на шереметьевской таможне с дрянной книжонкой А. И. Солженицына в кармане. Детали, возможно, вам неизвестные, состоят в том, что конкретно это была книга «В круге первом», а кроме того, в другом кармане у Тайманова нашли заодно и контрабандную валюту. Как выяснилось чуть позже, эти не отмеченные в таможенной декларации 1100 голландских гульденов передал Марку Евгеньевичу сам президент ФИДЕ – Макс Эйве, не нашедший лучшего способа переправить их в СССР Сало Флору (в качестве авторского гонорара за его публикации в иностранных шахматных изданиях).
Если я прав и «валютные» детали вам действительно не были известны, то, конечно же, потому, что какая там валюта – Солженицын, дорогой мой, перевесит сто тысяч других валют! «Да я эту книгу собирался выбросить ещё в Канаде!» – «Собирались, да не выбросили! И вообще, зачем она вам понадобилась-то – хотя бы в Канаде?» – «Ну, как зачем – для аргументированного ведения спора! Наше любимое «не читал, но осуждаю» за границей, знаете ли, не прокатит!»
Зато, Марк Евгеньевич, прокатит другое: «Доцент, я тебе говорил, чтобы ты больше сюда не приходил? Говорил, что с лестницы спущу? Ну, вот и не обижайся». Вы можете сколько угодно называть это тоталитаризмом-авторитаризмом и цензурой-диктатурой, но жить-то надо! И такая небрежность после страшного поражения – это, извините, совсем ни в какие ворота. Потому что это уже не Ботвинник-Ульбрихт и не Котов-Уругвай. Это именно что Тайманов-лестница.
***
Напоследок, как и в прошлый раз, – небольшое развлечение. Возможно, вы помните, что в своём первом посте на шахматные темы я упоминал о том, как в 1955 году советские власти побоялись отправить в Югославию шахматистов-резервистов – вдруг проиграют! Однако такие победы осторожности над политической целесообразностью случались не всегда.
Так, за год до этого, 20 июля 1954 года, Президиум ЦК КПСС утвердил мероприятия по улучшению культурного сотрудничества с Польшей, в рамках которых, в частности, предусматривался обмен спортивными делегациями между Польшей – с одной стороны и Белоруссией и Украиной – с другой. И вот поляки в рамках данных мероприятий приглашают к себе один из спортивных коллективов БССР – для проведения товарищеских встреч.
Следуя всё тому же самому, обычному для тех лет принципу «выиграть или отказаться», первый секретарь ЦК КП Белоруссии Н. С. Патоличев и председатель Спорткомитета Н. Н. Романов от греха подальше заявили, что, мол, спортивную делегацию из упомянутой союзной республики направлять в Польшу в настоящее время не стоит, «так как ни по одному из видов спорта белорусские спортсмены не смогут добиться победы».
Такой ответ ЦК КПСС в сложившейся ситуации никак не удовлетворил, и пришлось срочно подыскивать конкурентоспособную белорусскую команду. Как проинформировали впоследствии М. А. Суслова, «выяснилось, что Всесоюзный Комитет может направить в Польшу команду белорусских шахматистов…, которые могут успешно соревноваться с командой польских шахматистов».
