32 мин.

Я дрался с Фьюри, а теперь живу в Норвегии и занимаюсь рыбой

28

Взял фамилию тренера и уходил из бокса на пять лет.

Даниил Перетятько – 50 лет, бывший боксер, по профи проигрывал Тайсону Фьюри, Дереку Чисоре и Мурату Гассиеву, а теперь нашел себя вне бокса.

https://photobooth.cdn.sports.ru/preset/message/3/98/509439681452baac649116629142e.jpeg

Перетятько родился в Мурманске, но в 90-е переехал в Норвегию, где работал переводчиком и занимался рыбным бизнесом, который раньше совмещал с боксерской карьерой.

Мы с ним поговорили.

«Фьюри сказал: «Сильно бьешь. Меня еще так не били». Из-за рассечения судья снял Перетятько с боя

– Вы много боксировали в Европе. Где атмосфернее всего?

– Лондон. Тот старый зал, где люди выступали еще в 1920-30 годах – по-моему, называется York Hall. Был еще бой в Копенгагене. Как-то в субботу боксировал у промоутера Александра Ягупова в Питере и позвонил норвежский матчмейкер, который предложил бой в Дании через пять (!) дней. Прямо с Питера в Копенгаген и полетел.

Тогда в Дании положили неплохие для моего уровня деньги. Среди профи есть понятие short warning, то есть менеджеры накидывают от €500 до €2-3-5 тысячи. Я тогда боксировал в андеркарде, когда Миккель Кесслер объединял титулы против Маркуса Байера. И все это было на стадионе под 25-30 тысяч человек, представляете? Тот гул не передать. Это то, что даже старых боксеров возвращает на ринг. Идешь сквозь толпу, все на тебя смотрят – непередаваемые ощущения.

У меня было такое, что я боксировал в андеркарде, когда Руслан Чагаев выиграл титул у Джона Руиса в Германии. И все это показывали по центральному телевидению. На следующий день я прошелся по городу и меня узнавали. Это не лучи славы проспектов, но все же как наркотик, с которого очень сложно соскочить.

– 2009 год. Норвич. Бой против Тайсона Фьюри. Откуда взялся такой вариант?

– До Фьюри я боксировал в Англии не один раз и запомнился как довольно упрямый и иногда делающий неприятности джорнимен [боксеры, которые выходят под любых соперников на коротком уведомлении – про это мы расскажем в следующей главе]. Промоутеры часто проверяли проспектов на вот таких упертых.

– Что тогда знали про Фьюри?

– Ничего. У него до меня был один бой [на самом деле два]. Я просматривал поединки каждого соперника, но у Фьюри ничего не находил. Знал только, что он на чемпионате Англии по любителям стал то ли вторым, то ли первым. Но понял, что на него очень хорошо ставят.

Шоу транслировало телевидение. Все настолько серьезно, что когда по пути на ринг у меня развязались шнурки, то по ТВ пустили рекламу, чтобы мне их завязали и я продолжил идти под камерами.

Уже тогда сказал, что Фьюри будет чемпионом мира, потому что он один из немногих боксеров, который видит: не смотрит – видит. И Фьюри очень хорошо видел картину нашего боя. Он знал, куда бить. Если проспект боксирует с джорником, то он может просто насыпать и джорник из-за этого упадет.

У меня закрытая стойка, я всегда перекрывался. Но Тайсон видел, где я не был перекрыт. Видел, куда нужно бить – и бил. Человек использовал голову и видел все.

– Это самый сложный соперник, против которого выходили?

– Нет. Сложнее было против Вячеслава Глазкова из Луганска. Даже перекрытым я от него неплохо получал. Какой панчер! Жаль, что сейчас пропал. Не могу сказать, какое будущее бы его ждало, но тогда он был красавцем.

– В третьем раунде против Фьюри вы отказались от продолжения поединка.

– Я не отказывался – судья снял. На ютубе даже есть видео, как я ору на корнемена. После боя сказал, чтобы этого человека в моем углу больше не было. В общем, уволил. Но! Он оказался прав.

На ринге открылась сечка, поэтому после боя меня сразу же отвезли к врачу. Там сказали, что она была такой крупной, что если бы еще один чистый апперкот, то глаз мог бы выпасть.

Можно ли было продолжать бой? А какой боец – именно боец, а не падающий мешок – откажется от продолжения? Я орал из-за остановки и хотел продолжать, но сечка была размером с указательный палец.

– Общаетесь с Фьюри?

– Нет, потому что больше не виделись. Созвоны? Нет. Когда мы встречаемся [с другими боксерами] на разных турнирах, то здороваемся и общаемся. Все прекрасно друг к другу относятся. Мы же гладиаторы: выходим на арену ради публики.

Разговаривали с Фьюри в отеле. Тогда он мне сказал: «Сильно бьешь. Меня еще так не били». У него-то был всего третий бой – может быть, поэтому [так сказал]. Или потому что хотел поддержать после поражения. Все-таки человек понимает, что такое профессиональный бокс. У него вся семья там.

– До Фьюри вы дрались с Дереком Чисорой. Между двумя боями прошел всего лишь месяц. Как сейчас воспринимаете тот период?

– Бой с Чисорой – один из немногих, который мне понравился. Потому что моя команда разработала шикарный план. У Чисоры такая плюха, что мама не горюй. Кстати, в углу находился именно тот секундант, который был с Фьюри. Он и разработал план – раунд за раундом.

Мало кто думал, что я выйду с шестого раунда. А когда это все-таки произошло… Считал себя победителем. Не победителем по сути, а потому что всю дистанцию с хорошим панчером прошел и не упал. Многие до меня падали – я не упал.

Перетятько – джорнимен: проводил по 10 боев за год и узнавал о них за четыре дня до проведения

– Вы джорнимен. Для тех, кто не в курсе, расшифруйте, кто это.

– Само слово означает странствующий человек. Это те боксеры, которые боксируют против кого угодно и когда угодно. Были случаи, когда мне сообщали о бое за четыре дня до него. Отличие джорнимена от проспектов – база, деньги, спонсоры. И самое главное – проспекты готовятся к бою от одного до четырех месяцев.

У джорнимена нет обязательств. Это мне понравилось. Не люблю такую ответственность. Тогда я перешел в профессионалы, мне был 31 год – уже немолодой. Проспекты боксируют 2-3 раза в год, очень редко – 4-5. А у меня выходило 10-11. Если не ошибаюсь, в один год провел 15 боев.

– Выходить на ринг, когда вам говорят о бое за четыре дня – разве это не проблемно для здоровья?

– Профессиональный бокс – другой мир: там больше заботятся о здоровье, чем в любительском. То есть проходить врачей, сканирование мозга каждый год. После нокаута тебя закрывают на 2-3 месяца. Очень-очень строгие правила.

Это была моя работа. Когда я жил в Мурманске, то тренировался два раза в день. Утром – бегал, вечером – боксировал. Или же наоборот. Я был нормальным профессионалом. Не ставил цели и просто поддерживал форму: а если позвонят?

Иногда сильно удивлял. Потому что сообщали за две недели, а я уже был в форме: хотели выиграть, но проигрывали. Думаю, у меня есть небольшой генетический нюанс – я очень быстро восстанавливался. Если сечек не было, можно было выходить уже на следующей неделе. 

Моя физическая форма была далека от совершенства, но на 8-10 раундов меня не ставили, потому что хорошая дыхалка.

– Когда получали больше всего урона?

– Последние бои [в 2014 году], голова перестала держать удары. Я бы и дальше боксировал, но в двух последних боях упал, а для меня это редкое явление. Жаль. Честно говоря, Роберто Дюран стал чемпионом мира в 55. А мне как джорнику до 55 раз плюнуть.

Но потом понял: здоровье – одно. Дальше уже было смешно боксировать, честно говоря. Я полгода назад решил выйти на ринг (мне всего-то 50), но пришел домой после спаррингов – сразу поплохело. Голова свое получила.

– Вас никогда не смущал статус джорнимена?

– Не-а. Когда я жил и боксировал в Мурманске, мне часто говорили: «Дань, тебе не хреново так постоянно люлей получать?» Я ничего не отвечал, но потом об этом же спросил норвежский журналист. Сказал: «Когда дочь и жена находятся в здравии и достатке, для мужчины это самая крупная победа в жизни».

Я был профессиональным боксером и зарабатывал деньги. У меня жена не работала, дочка ни в чем не нуждалась. Я выходил на ринг и дрался.

– Как удивляли на ринге?

– Лично слышал, как тренер говорил: «Заканчивай с ним в первых раундах и пойдем домой». Не получилось – подняли руку мне. У меня много хороших знакомых из разных стран, которые тоже джорники – такие же упертые, как и я.

Есть коллега по цеху. По-моему, у него 50 боев и около 40 поражений. Но ни одного досрочного поражения, ни одного – все по очкам. Есть люди, которые падают в первых раундах: приезжали, сразу падали, получали чек и уезжали. А есть упертые люди, которые не только за чеком приезжали, но еще и боксировали. Первым денег меньше давали, вторым – больше.

Практически все боксерские организации приняли определенное правило, что джорнимен обязан продержаться минимум один раунд, иначе его гонорар сократят наполовину. В Англии же случился скандал: чех упал в первом раунде, поэтому ему выплатили только 50%.

– Себе не говорили: «Блин, надо было строить карьеру, чтобы знали по всему миру»?

– Необязательно быть чемпионом. Я дрался с пятью боксерами, которые после меня встречались с Кличко. В 1995 году я удивил двух проспектов и после такого апсета пару месяцев входил в 100 сильнейших боксеров мира. Что мне еще надо?

У меня все хорошо. Самое главное – семья. Объективно смотрел на вещи. То есть в 31 год, будучи Шреком, очень сложно [чего-то добиться]. Но ни о чем не жалею.

– Самый большой чек, который получали?

– Было два боя. Один – в Англии. Может быть, даже против Тайсона Фьюри. И второй – за звание чемпиона Северной Колоты. Оба боя, по-моему, принесли по €5 тысяч. Для джорника – хорошие цифры. В первые 10 боев я только нарабатывал [уровень]. Начинал у промоутера Александра Ягупова. Сначала платили немного, но здесь, как и в жизни, надо показать, сколько ты стоишь.

Джорнимен так же, как проспект, должен подниматься, доказывать. Чехи, румыны, поляки в мои времена – да какие они джорнимены? Падали буквально в первом-втором раунде, но им и платили около $100 за раунд в шестираундовом бою.

За 10 боев я показал, что уперт. Когда звонили и предлагали, допустим, тысячу долларов за бой, я просто клал трубку. Тогда считал, что шестираундовый поединок, куда бы я мог поехать – €1,5-2 тысячи.

«Моя родина – СССР. И ей можно было отдать долг». В детстве Перетятько радовался жвачкам, которые отец привозил из-за границы

– Вы родились в Мурманске. Какой помните жизнь в СССР?

– Отношусь к тому лагерю людей, которые больше за СССР, чем против. Но это с поправкой на то, что это мы вот сейчас так думаем. Коммунисты все держали: да, они были немного другими, чем сейчас мировое сообщество. Но посмотрите на Китай. Мы 20 лет назад смеялись над китайскими товарами. Если бы не «усилия» американцев, китайцы бы давно были страной №1.

Мне говорят: «Даня, если бы был Советский Союз, хрен бы ты поехал в Норвегию». Но опять же Китай. В Норвегии до ковида на Рождество столько китайцев приезжало... Да, коммунисты, но они [китайцы] выезжают. Да, у них больше неравноправия, чем было в СССР, но все же.

У нас было прекрасное детство. За нами следило государство, но оно и заботилось: бесплатные медицина, детский сад, школа. Помню, как учился на сварщика на Украине (тогда в Днепропетровске, а сейчас – Днепр). На стипендию мы с будущей женой могли раз в месяц ездить в Москву в купе.

– То есть для вашей семьи это не сложный период?

– Нет. У меня отец был рыбмастером на корабле. Если он приезжал из-за границы и привозил жвачки, это было очень круто.

– Дефицит продовольствия, пустые полки – не мешало?

– Нет. Да, не было иностранных товаров, но тогда мы об этом не задумывались. Хорошо ли было нам в СССР? Да. С другой стороны, могу сказать: не было бы революции, была бы сейчас Российская Империя – и было бы украинское казачество, было бы грузинское что-то. И ничего бы [военных конфликтов] не случалось. Все бы жили своей жизнью.

– Разве империей не сложнее управлять?

– Спросите об этом Рюриковичей, Николая, Екатерину, Петра I. Я не политик и не хочу им быть. И не хочу даже рассуждать. Всегда говорил, что спорт должен быть вне политики.

– Папа занимался рыбным промыслом, а кем работала мама?

– Та профессия, которая почиталась в СССР – учительница русского языка и литературы. А отец ходил в моря, дослужился до старшего технолога – по-моему, он один такой был. Еще в СССР его избрали председателем. Так до пенсии председателем и дослужил.

– Сколько зарабатывала мама?

– Рублей 150-200. Это были средние деньги. В СССР я учился на сварщика и получал стипендию 100 рублей на Днепропетровском трубопрокатном заводе. А учитель получал где-то 150-180 рублей, но не берите это за аксиому. Может быть, еще один плюс СССР, что мы не интересовались [цифрами]. Всем всего хватало, у всех все было хорошо.

У меня отец ходил в моря, а в СССР это была элита. В особенности те, кто иногда выскакивал за границу. И плюс это был Мурманск, а это уже за полярным кругом с полярками и всеми другими полезностями.

– Вы рассказывали, что занимали второе место на первенстве вооруженных сил СССР.

– Это было по старшим юношам. Не поверите, но в финале проиграл Горбачеву. Парнишка был хороший: высокий, левша. А у меня именно с высокими левшами были проблемы, хотя с низкими просто обожал боксировать.

По-моему, в финале я проиграл 1-4. В утешение было то, что Дима Горбачев сразу после этого стал третьим на первенстве СССР. Меня тоже вызвали на сборы с первой командой вооруженных сил. Но подхватил температуру, доехал – и с 40° меня просто отправили обратно. Поэтому я даже на Союз не попал. Обидно.

– Служили в армии?

– Нет. Во-первых, учился в институте физкультуры в Днепре. И даже не попал. Меня могли бы взять в спортивную роту в Североморске. Это Мурманская область. Мои друзья по соревнованиям там и служили, и боксировали.

А я уехал на Украину, но тогда уже началась катавасия с Чечней. В это же время прошла программа переводчиков норвежского языка, поэтому я уехал учить язык.

– Вы антимилитарист?

– Нет! Моя родина – СССР. И ей можно было отдать долг. Но не больше. В тот момент, когда я призывался, уже была Россия.

В 90-х Перетятько переехал в Норвегию и стал переводчиком. Потом получил гражданство и считает норвежский самым простым языком

– В 1993 году вы переехали в Норвегию по программе для переводчиков. Как так получилось?

– Это была инициатива рыболовецкого колхоз-союза в Мурманской области. С 1991 года очень много компаний сдавали рыбу в Норвегию. И неожиданно вылилась огромная проблема. В Советском Союзе люди знали английский очень слабо, но требовались переводчики, потому что многие сдавали рыбу во все ближайшие норвежские города.

Норвежцы не понимали нас, а мы – их. Поэтому рыболовецкий колхоз отправил определенное количество студентов в Норвегию – их распределили по всем городам. Предоставили определенный список школ: Киркенес, Олесунн, Тромсе. По-моему, поехало 30 человек.

– На тот момент вы знали английский?

– Господь направил немножечко, в школе по английскому у меня всегда были пятерки. Когда приехал в Норвегию весь такой важный, то понял, что моя пятерка… А дальше матерные слова.

Но база уже была. Поэтому через английский все пошло. Поймите, Пикассо, Рембрандт – в живописи. Ломаченко, Гассиев, Поветкин – в боксе. Есть люди, генетически предрасположенные к чему-либо. Скорее всего, у меня склонность к языкам. Я потом и в колледже учился, где тоже выбрал языковую линию.

Если сейчас меня послать во Францию или в Германию, то французский и немецкий в базе тоже знаю. Примерно так же, как мы знали английский в Советском Союзе. Дайте мне две недели или месяц, начну лопотать. У меня это пошло очень легко.

Сейчас могу сказать, что норвежский – самый простой язык в мире. Почему? «Мы поехал», «они поехал», «она поехал». Единственное, что сложно – более четырех тысяч диалектов. Если вы видели карту, Норвегия – закрытая страна. Когда здесь не было туннелей, дорог, каждое селение на зиму уже никуда не выходило. Каждый развивал свой говор, диалект. Это одна версия.

Вторая, о которой узнал в колледже. Когда занимался норвежским языком, то изучал и его историю. Норвегия в большинстве случаев была под кем-то – или под Швецией, или под Данией. И они, чтобы защитить язык, изобретали диалекты – так их было сложнее понять.

Когда я боксировал за Норвегию, то, не поверите, в Швеции и Дании были ситуации, когда меня, иностранца, шведы или датчане понимали лучше. В Норвегии население говорит каждый на собственном диалекте, который не всегда понятен другим скандинавам.

Все зависит от практики. В Советском Союзе сколько мы изучали английский? С четвертого класса по десятый – я в 11-й не попал. То есть практика нужна, а у нас ее не было.

– Однажды я делал интервью с черногорским футболистом Младеном Кашчеланом. Он играл в России и знает семь-восемь языков. У него такая позиция: учит языки, потому что уважает страну, в которой работает.

– Согласен. В Норвегии работает большая группа иностранцев. Когда я был шефом логистики, спрашивал у них: «Парни, почему норвежский не учите?» Они говорят: «Дань, а мы здесь туристы. Приехали, поработали, денег заработали и домой уехали. Зачем нам норвежский язык?»

Вот это их позиция. Но такие не все. Знаю пару литовцев, которые прекрасно говорят на норвежском. Но 90% – нет.

– Как быстро освоили норвежский?

– У меня отец очень строгий. Он мне сказал: «Не выучишь норвежский, будем спарринговаться, но только уже с дубиной». Серьезная мотивация. Потому что тогда он был председателем рыболовецкого колхоза, сдавал рыбу в Норвегию – ему требовался переводчик.

Отец очень строгий, но спасибо ему за это. Не знаю, как другие, но мы, славяне, только через палку все понимаем.

– Как оцениваете уровень норвежского?

– Я уже гражданин Норвегии. Чтобы получить гражданство, нужно сдать экзамен. Я четыре года обучался в норвежском колледже. В выпускной год мы вышли только на один экзамен – норвежский язык. Когда всем раздали оценки (а экзамен был письменный и пятичасовой), у меня была лучшая в классе – даже среди норвежцев. Никто не знал, что я иностранец, потому что они пишут не имена и фамилии, а порядковые номера.

– Зачем?

– Чтобы экзаменаторы не знали и исключали человеческий фактор. Как-то в школе спорил с учительницей. Я сказал, что вообще-то некоторые народы Африки отстают в развитии. Ну а что – они с копьями до сих пор бегают! Вот она мне за это оценку и снизила, что я такой расист. Хотя это не так.

Здесь на экзамене даже наблюдатели не знают, какой у тебя порядковый номер. Настолько все засекречено. Это правильно. Не знаю, как сейчас, но тогда в СССР такого не было. Может присутствовать человеческий фактор, а мы, славяне, очень субъективные люди. Если экзаменатору кто-нибудь не понравился – ох, завалит.

– Насколько переезд в Норвегию был проблемным?

– Дело в самой культуре – в советской, славянской. Мы думаем чувствами, сердцем. Здесь перво-наперво существуют правила, законы, порядки. В СССР в обиходе ходило, что правила созданы, чтобы их обходить. Здесь в большинстве случаев не так.

Приведу пример. В Норвегии за пять недель до Рождества на стол ставятся пять свечей, за четыре – четыре, за три – три. Когда мы учились в школе (а нас было пять мурманчан) и увидели две свечи на столе, то отказались садиться на стол. Почему?

– Потому что на покойника.

– Да! Мы устроили скандал. Дошло до того, что директор этой школы (а это была школа-интернат, где мы еще и жили) связался с российским представительством и объяснил, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Позвонил мой папа и сказал, что засунет нам эти свечи в одно место. Подчинились.

До сих пор на 100% не чувствую себя норвежцем – на 95-98%. Я последние 15 лет прожил в Киркенесе, а это до Мурманска рукой подать. Перелом пошел, когда я понял, что мне здесь нравится, что существующие правила предупреждают хаос.

И правила здесь очень строгие. Испытал это на себе. Жена недели две-три назад превысила скорость на 7 км/ч и получила штраф три тысячи крон [25 тысяч рублей]. Ну и так здесь со всем. Конечно, иногда они закручивают гайки, но это их страна. Хочешь здесь жить – живи. Но тогда соблюдай правила.

И тут, кстати, я согласен с Владимиром Владимировичем Путиным, который, по-моему, тоже ввел правило, что приезжающие жить и работать тоже должны знать русский язык. Хочешь жить в стране – следуй их правилам и законам. Когда понял это, стало легче.

– Что еще удивляло?

– Когда я только начинал работать, получил должность начальника логистики. У меня в подчинении были норвежцы: им что скажешь, то они и делают. Когда я приезжал сюда, отец еще говорил (я-то уезжал в 93-м, а он уже сдавал рыбу с 91-го и более-менее в правилах рюхался): «Даня, всегда делай то, что говорят старшие. Потом в крайнем случае можешь на них свернуть, что это их вина, а не твоя».

И вот в этом принцип: сказали – делай. Следовать правилам было сложно – может быть, даже «скучно». Для нас, славян, это очень сложно.

После переезда в Норвегию Перетятько сменил фамилию и на пять лет ушел из бокса в рыбное дело

– Если бы не программа для переводчиков, остались бы в России?

– Тогда цели переехать не было. Да мы и не знали, что такое заграница. А тут приехали, почувствовали другую жизнь. Но в 2004-2005-м я на четыре года уехал из Норвегии, потому что не было основания оставаться.

Я разговаривал с полицейским. Он мне сказал: «Вы всегда были оппозиционным блоком. Советский Союз всегда был против. Мы, европейцы, друг другу помогали и вам ничего не должны. Вы нам тоже ничего не должны. Поэтому если у тебя нет оснований оставаться, то тогда и у нас нет оснований тебя держать».

– Как вернулись?

– До этого я просто перешел в профессиональный бокс и стал зарабатывать – какая разница, где жить. В 2009 году в Мурманске неожиданно появились норвежские бизнесмены, которые открывали фабрику в Киркенесе, им требовались специалисты по рыбе и работяги одновременно.

В Норвегии есть рабочее разрешение, которое не дает права на ПМЖ. А есть – которое дает. Нам дали второе. Требовалось только сдать экзамен по норвежскому языку. Нас было семь человек. Я единственный, кого освободили от сдачи экзаменов, потому что уже окончил норвежский колледж.

Через три года мы получили разрешение на постоянное место жительства, которое могут изъять только при серьезных преступлениях. А через четыре года после получения ПМЖ можно было подавать на гражданство. То есть потребовалось семь лет, чтобы получить паспорт.

Когда я первый раз подавал на гражданство, к сожалению, в Норвегии не было двойного гражданства, поэтому требовалось отказаться от российского. А для этого нужно пройти семь кругов ада: налоговую, военкомат и прочее. У меня на это времени не было.

И тут Норвегия ввела двойное гражданство – стало проще. На данный момент я гражданин двух стран.

– После переезда в Норвегию вы на пять лет уходили из бокса. Как жизнь выглядела тогда?

– Работал на рыбных фабриках. Стал толстым под 145 кг. Потом, когда адаптировался и стало скучно, почему-то взбрело в голову вернуться в бокс. Помню первую тренировку, когда пробежал всего 700-800 метров. Потренировался два месяца, приехал в Мурманск и выступил на чемпионате области по мужикам, будучи вот таким колобком.

Тогда в супертяжелом весе нас было восемь человек на области – это вообще охренеть. В финале меня немножко схавали. Может, знали, что живу в Норвегии, поэтому смысла отдавать мне победу нет, нужно было сформировать областную сборную. Бой был более-менее равным, а люди, которые его видели, говорили, что я выиграл.

Но это было хорошее начало для парня, который за два месяца до этого весил 145 кг. Тогда я жил в Ботсфьорде и работал на рыбной фабрике трески, был там еще и переводчиком. Неожиданно связался с клубом в Тронхейме. Меня приняли: оплачивали выезды (а это 4 тысячи крон), турниры. Стал боксировать за этот клуб.

– Вы говорили, что в СССР была крутая боксерская школа. Чем отличается от норвежской?

– Советская школа – лучшая в мире. В Норвегии бокс запрещался. Я сейчас не очень слежу за любительским норвежским боксом, но стало меньше категорий (да и в Норвегии представлены не все), но в имеющихся в 70-80% выигрывают спортсмены, у которых фамилии-то советские: или узбек, или таджик, или украинец. То есть советская школа все равно присутствует и прекрасно себя чувствует.

– У кого тренировались?

– В Норвегии я сам тренировался. У меня не было тренеров, но мы настолько сблизились с главным тренером клуба, что он стал как бы моим вторым папой. Потом при получении норвежского гражданства я взял его фамилию. Семья была не против.

– Зачем поменяли фамилию?

– Во-первых, мою фамилию с трудом выговаривают – еще и неправильно. Во-вторых, интеграция, если уж решил здесь жить. В-третьих, главный тренер и директор клуба, за который я боксировал, очень много для меня сделал и часто за меня подписывался. Когда я приезжал в Тронхейм, то останавливался у него или у его сына. Человек последние 20 лет участвовал в моей жизни. [Взять его фамилию] было логичным.

Перетятько работает водителем-погрузчиком и получает 30 тысяч крон: «Не нравится мысль, что я не хватаю звезд с неба. Хватаю – просто звезды другие»

– Сейчас вы по-прежнему занимаетесь рыбным бизнесом?

– Да, уехал с Киркенеса на Лофотенские острова на семговую фабрику. Раньше рыбные фабрики были единственным местом, куда можно устроиться. У меня образование всеобщего факультета и технолога рыбной индустрии. Начинал работу на треске, но только потому, что тогда были российские корабли. Сейчас они на 95% ушли.

Мой отец, когда был председателем колхоза, переделал корабли в морозильники и ушел из Норвегии. Главная причина, почему тогда отсюда ушли российские корабли (даже не беру сегодня) – норвежцы не дали цену больше, чем французы, англичане и португальцы. И очень много кораблей отправилось туда.

Поэтому, к сожалению, рыбная индустрия здесь немножко хромает. Раньше было много сверхурочных, работали круглый год. Сейчас не так все радужно: прыгаем от одной фирмы к другой, вот сейчас я на Лофотенах. Не очень хорошо, когда такие остановки и приходится сидеть на пособиях по безработице.

Знаете, люди с постсоветского пространства думают, что здесь пособия очень крутые. Можно согласиться, но вы видели цены на жилье и бензин? Цена литра бензина – 25 крон [230 рублей]. Хотя если по зарплате судить... В Норвегии на среднюю зарплату (а средняя зарплата здесь – у учителя) можно купить условно тысячу литров молока.

На среднюю зарплату [по данным Росстата на март-2023, 71,3 тысячи рублей] в России вы купите столько молока? Нет. И это не потому что здесь такие космические зарплаты, а потому что координация цен сопоставима с зарплатами. Я как человек, окончивший колледж, по сравнению, допустим, с моей женой получаю на 6 крон в час больше. А в месяц работаем по 167 часов. Вот так в Норвегии стимулируют учебу.

Со мной на Лофотенах работают норвежцы без образования. Здесь это не показательно, но важно. Как-то ехали с дочкой и я спросил: «Полин, ты дальше пойдешь учиться?» Говорит: «Пойду, потому что хочу не работать на фабрике, как ты, а сидеть в офисе».

Норвегия – страна рыбы и нефти. Если уж Америка считается страной возможностей, то я так же могу сказать про Норвегию. Надо захотеть – и поднимешься.

– Что конкретно делаете? Как устроен график?

– До момента, как я приехал на острова, 11 лет занимал должность начальника логистики. Моя задача – распределение продукции по желанию покупателей. А сюда приехал и работаю водителем-погрузчиком. Почему поменял? В первом месте работы было мало – 3-4 месяца. 

Не нравится мысль, что я не хватаю звезд с неба. Это не так. Хватаю – просто звезды другие. Для меня звезды – прекрасная жизнь дочери, жены и меня самого.

– Насколько прибыльно? В 2010 году вы зарабатывали 15 тысяч крон в месяц.

– Умножайте на два (инфляцию никто не отменял) – 30 тысяч. Здесь рыбная индустрия хорошо котируется и оплачивается. То есть по сравнению с магазином платят на 30% в час больше.

У нас, где я сейчас работаю, семейная, частная компания. Моя жена начинает в 7 утра и заканчивает в 15 – восьмичасовой рабочий день. Я на логистике начинаю немного позже.

На рыбных предприятиях это обычный график. Плюс овертайм, если есть: или что-то сломалось, или рыбы больше привезли, или кто-то заболел. Как сверхурочные – они оплачиваются здесь очень хорошо.

Перетятько хочет тренировать (но там не платят), а боксом бросал вызов повседневности

– «Благодаря боксу я убегаю от повседневной серости, от повседневных серых людей, которые постоянно все подводят под один знаменатель».

– Это вызов повседневности, обыденности, когда ты постоянно путешествуешь из одной страны в другую, из одного города в другой. Это интересно и захватывающе. Оно отличается от того, что ты просто идешь и работаешь. И так не только в Норвегии – и в России, и в Америке, и в Англии, и во Франции.

Бокс – отдушина, краски на палитре жизни, где можно было что-то раскрасить. Никакого негатива в серой жизни нет. Но обыденность – очень страшная хрень. Я читал о советских олимпийских чемпионах, которые спивались. А почему так? Думаете, они всю жизнь мечтали: «Ах, сейчас вот Олимпиаду выиграю и набухаюсь»? Нет. Скорее всего, их поглотила обыденность, с которой они не справились.

– Как после завершения карьеры справляетесь с обыденностью?

– Люблю горные лыжи. Колени пока что позволяют. Я коллекционирую трассы: например, был на олимпийской трассе в Шамони. Представьте, светит солнце, а ты катаешься полуголый, блин. А потом спускаешься и напротив самой старой французской тюрьмы у речки пьешь французское вино. Понимаете?

Еще хочу заняться серфингом. Если, конечно, доска меня выдержит (смеется). Большой процент людей хотят прыгнуть с парашютом – вот тут вообще не хочу. Чувство самосохранения.

Хочется попутешествовать: и в Индию, и в Японию. В Австралию не хочу – сильно боюсь пауков и змей. В Америку можно съездить. Я по Европе поколесил, а вот дальше не был.

– О чем мечтаете?

– Жить вечно. Настолько люблю эту жизнь… Но это невозможно. Верю, что мы состоим из электрического импульса. И после смерти, кто его знает, в кого переродимся – в белочку или в волка, как пел Высоцкий (смеется). А из возможного – хотел бы, чтобы ученые наконец-то довели все это [достижения] до ума и мы были бы более здоровыми и, может, дольше жили...

Наверное, хотелось бы снова стать тренером. Если не знаете, что такое Норвегия, то я скажу: тут матриархат. Пять девчонок-учениц при мне стали многократными чемпионами страны. И это даже не по юниорам, а по женщинам. Одна из них выиграла чемпионат Европы.

К сожалению, тогда я уже уехал из Норвегии, но начинал тренировать и довел ученицу до двух или трех золотых медалей на чемпионате страны. Хотел бы передавать знания, какие получил в спорте.

Однажды мы были на крупном турнире в Швеции. И меня выгнали из зала, потому что я слишком переживал. Помню то чувство, когда каждой из пяти моих учениц в финале подняли руку. А потом стоял опустошенный и смотрел, как они катались на каруселях. Тогда понял, что это действительно счастье.

– Почему больше не тренируете?

– В Норвегии не платят за тренерскую работу. Только на высшем уровне – то есть тренерам сборной. А так, здесь нельзя устроиться тренером. Частные школы? Ой, нет. Чтобы организовать частные занятия, нужно найти заинтересованных родителей. А они знают, что в Норвегии все бесплатно, кроме покупки формы и прочего.

Здесь тренировать надо только для себя. Где я сейчас живу, такой возможности нет.

– То есть тренерам не платят?

– Когда я тренировал, это было в Тронхейме – четвертый город по населению. И он считается столицей бокса: там пять боксерских клубов. Откуда они получают деньги? Только спонсоры. Здесь нет такого, как в России, что областная администрация выделяет деньги. Только и только спонсоры.

Не знаю, как сейчас, но когда я тренировал малявок, то знаете, откуда мы брали деньги? В Норвегии государство монополизировало игровые автоматы. И любой боксерский клуб мог подать прошение государству.

По условиям, в клубе должно состоять 50 человек, чтобы получить один автомат. 100 человек – два автомата. Ну и на эти автоматы получаешь разрешение от государства. Может, сейчас что-то изменилось, но 20 лет назад было так.

И все, что они тебе приносят – клубные деньги, на которые мы ездили на соревнования. А зарплата... Да какая зарплата? Еле хватало, чтобы учеников вывезти. Только на бензин, питание, отели.

Лет 10 назад в Киркенесе тренировал хлопца. Он из России, но мама вышла замуж за норвежца. Занимаясь всего лишь год, он сначала стал третьим на стране, а потом – вторым. Но за это ничего, никак, никуда. У нас даже спонсоров не было.

– Откуда брали деньги на подготовку?

– Я его подвел под клуб в Тронхейме, а шеф просто прислал деньги на перелет. Так и порешали. То есть он боксировал не за Киркенес, а за Тронхейм. Просто мы в Киркенесе это все развили – думали, вдруг появятся спонсоры.

«Почему я не в России, а где-то в другом месте? Да потому что хочу жить хорошо»

– Что вас сейчас связывает с Россией?

– Мурманск – родной город. Когда бываю там, естественно, захожу к друзьям.

– Когда последний раз приезжали?

– Три года, как я уехал из Киркенеса. Когда был там, то раз-два в месяц приезжал в Мурманск. А в приграничном городе появлялся вообще каждую неделю, потому что у меня там механик. Норвегия – очень хорошая страна, но здесь очень дорогие автомеханики. Если считать, то я в России не был уже года три.

– Тоскуете?

– Есть, конечно. Знаю двух незнакомых друг другу людей, живших в разных городах Норвегии. Только дошли до пенсионного возраста – взяли вещи и уехали в Россию. Сделаю ли я так же? Давайте придем к этому моменту, а там посмотрим.

Знаете, как здесь в толпе можно отличить русского человека (то есть с бывшего СССР, потому что для меня они все одинаковые) от норвежца, немца или англичанина? У нас глаза грустные. У всех. Подойдите к зеркалу. Пройдите по улице. Это не потому что жизнь ###### [плохая]. Опять же, беру славян. Мы самая красивая нация, самая умная, самая охрененная. Но нам не повезло. Наверное, слишком, сука, умные.

Лучше ли в России жить, чем здесь? Не могу сказать, с последнего заезда я живу здесь 14 лет.

– Так а почему глаза грустные?

– Может, генетика. Нас, славян, всегда пытались щемить, но получали оглоблей по голове. То крестоносцы, то шведы, а вот монголо-татары задержались надолго. Перефразирую Джона Траволту из фильма «Из Парижа с любовью» на русский лад: «Понимаете, это мы, русские, выиграли – и не одну войну, а две. И 300 лет держали монголо-татар, чтобы они к вам в Европу не ломанулись». Шучу, конечно...

Потому что они, наверное, думают, что войну-то (и первую, и вторую мировую) выиграли они. Не переубеждаю. Мне здесь хорошо. Хочется так думать – пускай думают. Знаю только одно: и Полтавское сражение, и Ледовое побоище, и Сталинградская битва – все это заслуга наших людей.

– Тогда почему вы в Норвегии, а не в России?

– Я не нашел себя в России после спорта. В годы с 2004-го по 2005-й, что я жил в Мурманске, не мог даже работу найти. Везде требовался российский диплом, а с норвежским не брали. Пока боксировал по профи, пытался устроиться переводчиком. Не получалось: то возраст не тот, то образование не то. В Норвегии же с этим немного проще, образование у меня норвежское. Да и привык как-то здесь у викингов (смеется).

«Не будь я христианином – покончил бы с собой». Фьюри толстел почти до 200 кг и боролся с биполярным расстройством

Фото: /Dean Mouhtaropoulos, Julian Finney, James Chance; РИА Новости/Алексей Даничев, Марк Редькин, Анатолий Гаранин; Gerhard Zwerger-Schoner, Gerhard Kraus/imageBROKER.com/; facebook.com/daniel.peret; личный архив Даниила Перетятько.

Фьюри – Нганну
logoДаниил Перетятько
logoТайсон Фьюри
logoбокс