Битва с Капабланкой, партии с котами, загадочная смерть: полная версия лонгрида про шахматиста Алехина

«Говорят, в конце концов правда восторжествует, но это неправда», – Антон Чехов.

...

Первым русским чемпионом мира по шахматам стал Александр Алехин. Все в этом человеке спорно, начиная с фамилии, в которой, вопреки мнению большинства, нет буквы ё (он даже отказывался жать руку соперникам, которые об этом вдруг забывали).

Лишь одно несомненно – равных Алехину в шахматах было немного. Статистики подсчитали, что у него лучший процент выигранных партий среди всех чемпионов мира – 58 (у Стейница, Ласкера и Фишера – 55%), а его ничейные игры были самыми длинными, что говорит об упорных поисках решений. Наконец, он обладал феноменальной памятью, мог наизусть пересказать партию, сыгранную пару десятков лет назад, а о его играх вслепую слагали легенды.

Стас Купцов рассказывает историю первого русского чемпиона по шахматам. Из нашего лонгрида, разделенного на две части, вы узнаете, что Алехин:

• родился в Российской Империи в семье аристократов и видел крушение царского режима;

• был интернирован во время Первой мировой войны и брошен в немецкую камеру, где его кормили «хуже, чем собаку»;

• попал в тюрьму в Одессе, где ЧК приговорил его к расстрелу;

• работал в Центророзыске следователем и раскрывал уголовные преступления;

• женился на швейцарской социалистке, эмигрировал с ней в Европу, где получил второе гражданство;

• сделал сенсацию в матче за шахматную корону против Хосе Рауля Капабланки (некоторые считают его лучшим шахматистом в истории);

• общался на турнирах со своими... котами;

• был уличен в алкоголизме, который помешал ему отстоять звание чемпиона мира;

• стал масоном из-за того, что его заслугами пренебрегали на родине, где называли «белогвардейцем»;

• пострадал из-за общественного мнения, записавшего его в коллаборационисты – за то, что «шах-фюрер», как его прозвали недруги, играл с офицерами Третьего Рейха (все так) и писал антисемитские статьи (уверяет, что его оклеветали);

• закончил жизнь столь же загадочно, как и прожил – есть версия, что шахматиста ликвидировали советские спецслужбы, чтобы не дать ему обыграть чемпиона СССР в титульном матче.

...

Александр Алехин родился в Москве в 1892-м; Империей правил его тезка, но уже через два года на трон зашел последний русский царь Николай Второй (он, кстати, ввел в шахматы термин «гроссмейстер»). Страна находилась на пороге потрясений.

Дальние предки Александра Александровича были крестьянами, однако его происхождение благородное, поскольку род Алехиных (по отцу) и род Прохоровых (по матери) добились высот.

Его отец Александр Иванович был предводителем дворянства в Воронежской губернии и депутатом Государственной думы от партии октябристов. Пожалованный ему титул потомственного дворянина однажды стал черной меткой для всей семьи.

Мать Алехина Анисья Ивановна была дочерью крупного фабриканта Прохорова, владевшего «Трехгорной мануфактурой» – текстильным предприятием, выпускавшим товары, на которые был спрос даже за рубежом. Будущие политические катаклизмы сказались на ее здоровье.

Тем не менее, в 1890-е все складывалось хорошо: молодая, зажиточная семья Алехиных проживала в съемной 10-комнатной квартире (Москва, Никольский переулок), где Тиша, как его ласково прозвали домочадцы за склонность к интроверсии, с детства приучал себя к дисциплине, стремился к науке, в общем, делал все, чтобы быть достойным родителей. За мальчишкой пристально следили – в том числе строгая немецкая гувернантка.

Анисья Ивановна, сидевшая с детьми, пока муж занимался карьерой, давала Тише много книг. Его врожденная склонность к запоминанию была уникальной: вычитав однажды какой-нибудь факт, он невольно держал его в памяти и мог использовать в любой момент. Особенно хорошо он запоминал все, что касалось истории или литературы – его тяга к гуманитарным наукам и иностранным языкам никогда не ослабевала.

…

В доме Алехиных можно было услышать и перестукивание шахматных фигур. Анисья Ивановна обладала познаниями в теории шахмат и давала уроки детям, особенно хорошо их усваивал Тиша.

Впервые он сел за доску, когда ему было 7. Его сопернику было 20. «Я был так впечатлен поражением, что разрыдался. И с того дня решил стать настолько хорошим шахматистом, чтобы никто не смог меня обыграть!» – вспоминал Алехин. И хотя поначалу первенство в семейных баталиях было за его старшим братом Алексеем, талант младшего начал перевешивать.

Семья переехала на Пречистенку, где располагалась гимназия имени Поливанова – туда он и поступил. Александру Александровичу торжественно вручили форму. Светловолосый ученик в контрастно-черной одежде ходил на занятия, пряча в кармане шахматную раскладку. Он блистал в учебе, даже не утруждая себя домашними заданиями, и все больше погружался в игру.

С ним в гимназию ходили Андрей Белый, дети Льва Толстого и Александра Островского, но мальчик редко обращал внимание на окружающих. При этом он был вовсе не однолюбом в пристрастиях: однажды проявил интерес к театральной сцене, который со временем развил. Дома нередко участвовал в спектаклях по любимому Чехову, которого знал наизусть. Об этом упоминал в книге «Алехин» из серии ЖЗЛ писатель Юрий Шабуров.

Депрессивные рассказы Чехова, вероятно, сказывались на нервной системе подростка, делая его еще более замкнутым и внутренне нерезистентным. Играя чеховских персонажей, он невольно проникался фатализмом классика, осознавая, что истинно русский человек вынужден проходить через немыслимые испытания, зачастую становившиеся для него убийственными, но в ряде случаев делавшие сильнее.

Возможно, Чехов смог хотя бы частично подготовить Алехина к катастрофам.

…

И все же Алехин по-настоящему горел не на сцене, а за доской. Мастерство крепло, понимание игры менялось: он постепенно переходил от классического позиционного к остроатакующему комбинационному стилю.

«Весь углубленный в свои шахматные дела, Алехин настолько выключался из окружающей его среды, что не всегда ясно сознавал, где он находится и какой идет урок, — рассказывал сосед Тиши по парте Георгий Римский-Корсаков – родственник великого композитора (его полные мемуары разыскал шахматный историк Сергей Воронков). — Бывало, вдруг начнет вставать из-за парты. Класс затихал и напряженно ждал, что будет дальше. Постояв немного с растерянным видом и покрутив свой рыжий чуб, Алехин вдруг издавал радостное «Ага!», быстро хватал ручку и записывал придуманный ход. Если преподаватель задавал ему вопрос, то он, услышав свою фамилию, быстро вскакивал и некоторое время стоял молча, обводя класс прищуренными глазами, как бы старался понять, где он находится и что от него требуют. Все это происходило не больше секунды, после чего лицо Александра прояснялось и на повторный вопрос учителя он отвечал быстро и безошибочно».

Вообще, гимназист Александр Алехин был эмоционально мертв по отношению ко всем сверстникам, оживая только когда речь заходила о шахматах – но большинство гимназистов играли куда охотнее в карты или шашки, а потому нисколько его не интересовали.

«Я не помню, чтобы у Алехина был бы какой-нибудь близкий товарищ, – откровенничал Римский-Корсаков. – Я не помню, чтобы он принимал участие в жизни класса, в разговорах на волнующие нас, гимназистов, темы. Я никогда не слыхал, чтобы он ходил в театр или бывал на концертах, на выставках картин. Не видел, чтобы он читал какую-нибудь книгу. Не сидел Алехин на подоконниках нашего гимназического зала и не отпускал по адресу девушек, идущих мимо гимназии, словечки, которые, к счастью, они не могли слышать. Не посещал Алехин и наш гимназический «клуб», где в перемену погибшие в общественном мнении ученики наспех жадно глотали дым папирос, при этом рассказывая непристойные анекдоты. Мимо всех этих больших и малых явлений школьной жизни Алехин прошел, не взглянув на них и, может быть, и не заметив их».

Алехин боготворил не кого-нибудь из профессоров, которые учили его в гимназии, а шахматиста Михаила Чигорина, первого русского участника матчей за шахматную корону (дважды проиграл австрийцу Вильгельму Стейницу в Гаване). Разбирая его партии, подросток восхищался красотой комбинирования, все больше убеждаясь в том, что шахматы – искусство, а не ремесло. Чигорин оставил множество дебютов, ставших классикой, и оказал на Алехина сильнейшее влияние.

Большое впечатление на москвича произвел и американский шахматный маг Гарри Пильсбери, который проводил в России сеансы по игре вслепую – сидя спиной к соперникам и не видя досок, он называл свои ходы и мог вести борьбу одновременно с двадцатью соперниками. Алехин под впечатлением решил однажды повторить фокус. И в будущем проводил такие сеансы более чем с тридцатью соперниками!

Чтобы шахматный рост сына шел быстрее, родители свели его с многократным чемпионом Киева Федором Ивановичем Дузом-Хотимирским, который согласился исполнять роль наставника за небольшое жалование. Позже киевлянин рассказал, почему Алехин стал чемпионом: «Величие Саши – в его шахматной фантазии! Здесь он несравненен, недосягаем: он на голову выше своих современников. Пытливая, яркая фантазия Алехина позволяла ему находить и видеть за доской то, что ускользало от взора других гроссмейстеров. Даже в простых, несложных позициях, где условия для дальнейшей борьбы, казалось бы, иссякали, Алехин умел находить шансы и пути для обострения положения – и для победы».

Постепенно Алехин становился шахматным поэтом – его слог был красивым, острым, ярким. Казалось, весь нерастраченный пыл молодости он проецировал на партии, в которых дерзил смелостью и настойчивостью. Ему мешала лишь неопытность, но этот недостаток был легко восполним.

А в 1909 году в Петербурге случилось знаменательное событие: Александр Алехин выиграл Всероссийский турнир любителей имени Михаила Чигорина, который к тому времени скончался. Наградой стала императорская ваза, которую произвели на фарфоровом заводе Романовых. Позже она стала единственным материальным напоминанием о родине, когда Алехин прописался в Европе.

Но главное, московского шахматиста одарили звонким титулом «маэстро».

…

Год спустя Алехин, закончив в гимназию и перебравшись в Петербург, поступил в Императорское училище правоведения на юридический факультет.

Отныне голову студента украшала треуголка, а торс плотно облегал щегольской темно-зеленый мундир с желтыми петлицами и обшлагами. Из-за вольной расцветки правоведов прозвали чижиками, позже к ним прилипла еще и кличка «пыжики», поскольку зачастую они вели себя надменно и вычурно. Многие из них ходили в кабак возле Фонтанки, где, конечно, часто выпивали. Так и родилась знаменитая фраза: «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!»  Причем выпивохи посмеивались над Алехиным, который в этом смысле им сильно уступал. Весь его пыл по-прежнему устремлялся на шахматы.

Это потом смута, раскачавшая страну, надломила Алехина, но тогда у него имелась цель. В столице уже проводился шахматный турнир его имени: юноша начал много гастролировать и впечатлять зарубежных спецов. Некоторые гуру, видя глубину комбинаций Алехина, уже вполголоса называли его будущим чемпионом мира.

«Такого интересного партнера, как Алехин, я не встречал за всю свою жизнь, – рассказывал Григорий Левенфиш, часто игравший с ним в то время. – Действовал Алехин с большим нервным напряжением, беспрерывно курил, все время дергал прядь волос, ерзал на стуле. Но это напряжение удивительным образом стимулировало работу мозга. Он обладал феноменальной шахматной памятью. Но не менее удивляла его рассеянность. Много раз он оставлял в клубе ценный портсигар с застежкой из крупного изумруда. Через два дня мы приходили в клуб, садились за доску. Появлялся официант и как ни в чем не бывало вручал Алехину портсигар. Алехин вежливо благодарил».

В 1914-м он выпустился с высокими оценками. Когда все студенты готовились к экзаменам, Алехин в Петербурге вел борьбу с Эмануэлем Ласкером, действующим чемпионом мира, и Хосе Раулем Капабланкой, следующим королем. Они, и только они, опередили его на этих представительных состязаниях, что позволило Алехину стать гроссмейстером. Чуть позже он получил диплом о высшем образовании и титул штабс-капитана.

...

Молодые люди шли по узенькой, мощеной петроградской улочке (столицу переименовали), наслаждаясь только что отыгранными партиями. Свежие следы досочных баталий все еще обжигали самолюбие Алехина, не любившего терпеть поражения. Но он тщательно маскировал эмоции и держался как истинный аристократ.

Дамы, мельком осматривая его непослушный рыжий чуб, слегка оттопыренные уши, слишком обыкновенное лицо с несколько резковатыми, заостренными чертами, и холодные, лишенные всякой заинтересованности голубые глаза, быстро переключались на спутника правоведа. А тот оказался нетипичным и ярким: смуглое, смазливое лицо, растянутые в игривой улыбке чувственные губы, элегантный костюм, подчеркнутый красным галстуком, иностранные манеры общения. Хосе Рауль Капабланка уже получил титул «чрезвычайного и полномочного посла правительства Кубы во всем мире», но главной целью его российских гастролей, конечно же, оставались шахматы.

Капабланка был старше Алехина на четыре года, но складывалось впечатление, что именно он был юнцом в этой паре. Кубинец торопливо объяснял на ходу что-то фундаментально-шахматное, но в какой-то момент мог преобразиться, снять котелок перед дамой в пышном платье, наградить сочным комплиментом, от которого лицо ее густо алело, а затем, похлопав Алехина по плечу, продолжить разговор на прерванном месте.

И даже меланхоличный Алехин, не впускавший в душу никого стороннего, постепенно в обществе экспрессивного гостя преображался, и на его лице проклевывалось нечто, похожее на улыбку.

- Вы превосходны в дебютах, но, кажется, неосновательны в миттельшпиле и откровенно слабы в эндшпиле, – анализировал Капабланка, когда они сидели друг против друга в антракте спектакля по Чехову, не в силах противостоять желанию обсуждать шахматы. – Мне думается, проблему вполне можно конкретизировать. Стремясь изобретать нечто острое на доске, вы забываете, что для того нужна основа, фундамент. Латайте прорехи, готовьте броню, и только потом кидайтесь в кавалерийские атаки, иначе хладнокровные противники спокойно насадят вас на пику. А впрочем, не мне вас учить. Я вижу, что вы по-прежнему озарены магией Чигорина, его изящными дебютами, его смелостью, порой безрассудной. Не буду сбивать ваш пылкий шахматный настрой.

Алехин, слегка опустив голову, выслушал откровенное признание кубинского друга, затем робко заглянул ему в глаза и сделал ответное, чистосердечное:

- А я еще никогда не видел такого превосходного шахматиста! Вы принимаете столь быстрые решения во время игры, что больше похожи на браунинг, и пули ваши смертоносны. Когда вы дали всем петроградским мастерам фору 5-1 в быстрых шахматах, а потом сразили их, будто зеленых юнцов, я, признаться, подумал... Что нет такой силы, которая в будущем способна смести вас. А то, что вас опередил на турнире Ласкер, я считаю недоразумением. Вы очень скоро способны стать чемпионом мира.

Последние слова Алехин произносил стесненно, опасаясь, что может предстать в глазах гостя подхалимом, но Капабланка только еще шире улыбнулся и, услышав шум на вновь ожившей сцене, отвлекся, и сам того не заметил, как улыбка еще долго теплилась на его лице. Алехин же, созерцая очередную чеховскую драму, был привычно мрачен, и в своих фантазиях снова и снова возвращался к сданным Капабланке партиям, рассматривая иные, более перспективные варианты их развития. И каждый раз видя новые, очевидные решения, досадливо махал рукой. Он ведь тоже хотел однажды примерить шахматные регалии.

...

В 1914-м, когда Алехин ехал на  международный турнир в Мангейме, все его мысли были только о победе. Но с этого дня он превратился в обреченного на вечные страдания персонажа чеховского произведения. Судьба, до того благоволившая шахматисту, всучила его в руки Черту.

К тому времени когда Александр Алехин прибыл в Мангейм, боснийский серб Гаврило Принцип уже убил австро-венгерского эрцгерцога Франца Фердинанда.

Политическая обстановка накалялась, Германия пообещала помощь Австро-Венгрии в случае войны с Сербией, и тогда Россия должна была неумолимо вступиться за братьев-славян. Страны начали мобилизацию войск, Европа оказалась на грани массовой бойни.

Алехин зашел в зал, где проводили партии, всего за два часа до старта соревнований. Его могло там и не оказаться – единственным условием участия было... отсутствие Капабланки. Он уже твердо видел в нем будущего чемпиона мира, а не в Ласкере, и, трезво оценивая свои силы, не хотел выступить хуже кубинца. Это было бы плохо для его портфолио.

Капабланка не приехал, и Алехин орлом спикировал на противников, разбираясь с ними стремительно. Пока австро-венгерская тяжелая артиллерия расстреливала Белград, а Николай Второй отправлял экстренную телеграмму германскому императору Вильгельму, Алехин побеждал, прочно закрепляясь на первом месте в таблице.

1 августа Германия объявила войну России, и на территории Европы началась мясорубка: впервые было применено газовое и химическое оружие, на полях сражений появились танки. Алехин узнал, что дальнейшее участие в турнире невозможно. Москвичу вручили 1100 марок, положенных за первое место. А затем посыпались приключения.

«Нет слов, чтобы описать весь спектр моральных и физических унижений, которым я тогда подвергся, как и многие мои коллеги», – рассказывал Алехин газете «Вечернее время».

Неприятности начались с ареста – шахматист навестил больную мать в Висбадене, и его повязали прямо на станции. После допроса он вернулся в Мангейм, где уже проходили стихийные демонстрации.

«Каким-то чудом я добрался до отеля и лег спать, но спустя уже два часа в дверь замолотили, и я проснулся, – вспоминал Алехин. – Детектив зашел в комнату и в грубой форме потребовал, чтобы я немедленно прошел с ним. Он даже не позволил мне приличным образом одеться».

Вскоре Алехин оказался в камере вместе с другими русскими шахматистами. К ним подбрасывали подозрительных типов, которые внимательно слушали их разговоры. Под утро за Алехиным пришел шеф полиции – в газетах была напечатана компрометирующая фотография: русский шахматист в «военной форме» (на самом деле студенческой).

«Меня отвезли в какие-то бараки и передали военному. Потом меня определили в подвал, где я провел сутки. Мне дали что-то, похожее на еду, но это не стала бы есть даже собака. В конце концов пришел полковник и спросил, кто я такой. Узнав, что я русский шахматист, который играл на турнире в Мангейме, он объявил, что я свободен».

Очень быстро всех русских шахматистов собрали и заявили, что те из них, кто здоров, поедет в Баден-Баден. Но в итоге их повезли в Раштатт, где располагалась старая военная база.

«Только представьте, как мы были удивлены, когда солдатам в вагонах приказали зарядить ружья, после чего нас парами стали выгонять на платформу, – возмущался Алехин. – К каждому приставили по двое солдат. Нам приказали поднять руки, не обращая внимания на тот факт, что у каждого были с собой сумки и другие вещи. Кое-кто вскоре уже не мог держать руки поднятыми, они сами опускались. Тут же весь кортеж остановился, солдаты начали бить прикладами тех, кто опустил руки. Меня тоже ударили сзади по ноге, отчего образовалась рана. Она кровоточила всю ночь, и даже сейчас у меня большой шрам на ноге».

Сутки Алехин провел в военной тюрьме, где его и других обвиняли в шпионаже и даже пригрозили расстрелом. Но затем перевели в гражданскую тюрьму, там они пробыли еще две недели.

«Все наши вещи были конфискованы. Условия содержания оставались ужасными. Снова нас кормили хуже, чем собак. Кроме того, нас заставляли регулярно ходить по крохотному дворику, и мы шагали в ряд, словно находились на цирковой арене. Мы целиком были во власти наглого тюремщика, бывшего солдата, который постоянно издевался над нами. Однажды, когда у нас была прогулка, ему показалось, что я улыбнулся. За это меня поместили в одиночную камеру, где продержали три дня. Он говорил, что будет держать меня там столько, сколько захочет».

Алехин развлекал себя слепыми партиями с другими арестантами. А после всех тюремных унижений последовала поездка в Баден-Баден на очередной допрос, и только после этого Алехина и остальных отпустили, позволив жить в гостиничных номерах, но – под наблюдением полиции.

«Здесь мы провели еще четыре с половиной недели. Строгость, которую к нам проявляли, была невыносима. Например, меня оштрафовали за то, что я сидел в гостинице и играл в шахматы, громко разговаривая и смеясь возле открытого окна, что нарушало чей-то покой. В газетах появились публикации с призывом устроить погром русских в Баден-Бадене, поскольку нас тут скопилось слишком много. Появились требования выслать нас в Восточную Пруссию, чтобы мы осушали там болота. Наглость немцев достигла такого масштаба, что в дни побед, о которых «услужливо» сообщало новостное агентство Wolff, они вывешивали свои флаги из окон наших номеров!»

В конце концов появился приказ освободить тех, кто не подлежит призыву на военную службу. Больным назначили медобследование.

«Я тоже к нему приготовился, отказавшись на несколько дней от еды. Пришлось убеждать доктора, что я при смерти, и тогда мне выдали долгожданное разрешение на поездку в Швейцарию. Насколько я знаю, из десяти русских шахматистов еще только двум разрешили уехать – Сабурову и Богатырчику».

...

Пока Александр Алехин подвергался издевательствам в Германии, тяжко приходилось и его родителям. Они прибыли в Висбаден, где необходимо было пройти курс лечения Анисье Ивановне. По одним данным, мать Алехина была морфинисткой, по другим – страдала от алкоголизма, по третьим, у нее обнаружили рак. Из-за начала войны супругов еще и интернировали.

Долгое время Алехин-старший боролся с немецкими бюрократами, которые с подозрением относились к высокопоставленному политику из вражеской России – супругам все же удалось перебраться в Базель. Увы, лечение не помогло, и спустя год Анисья Ивановна скончалась в возрасте 46 лет после продолжительной и тяжелой болезни.

Алехин, зарядившись негативными эмоциями по отношению к Германии, не пощадившей даже его больную матушку, возжелал отомстить вражеской империи за все страдания. Он не проходил в регулярную армию по состоянию здоровья (сердечные проблемы), однако были и другие способы.

Фабриканты Прохоровы организовали в одном из своих просторных особняков лазарет для раненых, за что получили поощрение от Красного Креста. Как писал Юрий Шабуров, шахматист решил тоже подвизаться. Он стал сотрудником Комитета по оказанию помощи одеждой и всем необходимым больным и раненым воинам, увольняемым на родину.

В свободное время Алехин, само собой, много играл, в основном посещая Московский шахматный кружок (Петроград он покинул после окончания университета), не брезгуя проводить партии и с любителями. «Даже среди слабых шахматистов встречаются такие, которые в нужную минуту находят правильный план, хитрую защиту, необычайный маневр, наводят этим мастера на новые идеи…. Своими ошибками они дают ему случай поупражняться в остром использовании промахов противников», – объяснял эту привычку сам Алехин.

Гонорары за сыгранные партии он неизменно переводил шахматным соратникам, оставшимся у немцев в плену.

Но Алехину хотелось лично побывать в горячих точках, поэтому он подал просьбу о добровольной командировке на Галицийский фронт, желая стать там командиром одного из мобильных отрядов Красного Креста.

«Он самоотверженно оказывал помощь раненым, часто под неприятельским артиллерийским и пулеметным огнем, – писал Юрий Шабуров. – Его мужество было отмечено двумя Георгиевскими медалями. А когда Алехин вынес с поля боя раненого офицера, ему вручили орден Святого Станислава. Он был дважды контужен разорвавшимися поблизости снарядами, и после второй, тяжелой контузии в спину его поместили в госпиталь в городе Тарнополе».

Однако другой биограф шахматиста, Сергей Ткаченко, просмотрел «Именные списки раненых и больных воинов, находящихся в госпиталях и лазаретах» за 1916 год и не нашел упоминания о пребывании в них Алехина. Кроме этого, Ткаченко утверждает, что не встретил ни одного наградного списка, где фигурировала бы фамилия шахматиста. Историк предположил, что «Алехин чуток приукрасил свои фронтовые подвиги и ранения, что вполне объяснимо и понятно. Теперь он смело мог смотреть в глаза москвичей, ибо и он хлебнул фронтового лиха, и даже рисковал жизнью, спасая раненых...».

В этом одна из главных особенностей личности Алехина – слишком много темных пятен, которые как ни пытаются подсветить биографы, редко получается убедительно.

...

В 1917-м царская Россия пала, события развивались по тяжелому для простого народа сценарию. Если раньше кровь текла рекой из-за войны с иностранцами, то теперь зарождалась крепкая внутренняя междоусобица.

Титулярный советник Алехин уже после февральской революции понес существенный урон, лишившись работы в правовом отделе Министерства иностранных дел. А в мае 1917-го скончался его отец в возрасте 60 лет. Его, как и супругу, допекла неизлечимая болезнь.

Александр Алехин в 24 года остался круглым сиротой, в эпоху глубочайшего кризиса. А в октябре грянула социалистическая революция, и народ огромной страны раскололся. Появились белые, красные, иные силы.

Гроссмейстер из Москвы продолжал штамповать победы на турнирах, но голова его была отяжелена совсем другим – неясные перспективы подтачивали нервную систему, невозможность строить долгосрочные планы расхолаживала, не находилось ничего постоянного, все казалось эфемерным, рыхлым. В отчаянии он покинул более-менее благополучную Москву (там, правда, уже свирепствовал голод) и отправился сначала в нестабильный Киев, а оттуда – в охваченную пламенем бесконечных конфронтаций Одессу. Там он играл в шахматы уже просто ради выживания, поскольку средств, не реквизированных новой властью, почти не осталось. Вероятно, он задумывал побег из страны, где события развивались по слишком непредсказуемому сценарию.

Алехин прибыл в Одессу, когда из города только-только уходили австрийцы. Затем там показались солдаты Антанты, по улицам прошлись французы, англичане, сербы и греки. Они прикрывали белую Добровольческую армию, свергнувшую самостийников.

Французы взяли Одессу под покровительство, назначив белого генерала Алексея Гришина-Алмазова военным губернатором, но положение его было марионеточным. Он организовал оборону города от наступавших войск Красной Армии, с одной стороны, и от вооруженных сил Украинской народной республики, с другой. Были проблемы и внутренние. На него совершали покушения, в городе устраивали бунты преступные группировки, местный авторитет писал ему: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы с вами воевать не будем». В марте его отстранил от руководства городом французский военачальник Франше д’Эспере.

А в апреле 1919-го в Одессе вновь все перевернулось с ног на голову! Французы отказались от прежних обязательств и вывели войска. Советская власть бескровно вернулась в портовой город.

Сразу же был поставлен ультиматум перед местной буржуазией: или вы собираете 500 миллионов рублей, или... Эта сумма была, конечно, неподъемной. Чекисты в кожанках с маузерами уже начали рыскать по улицам в поисках врага. Начались бесконтрольные погромы, мародерство, аресты.

Кем же для новых властителей Одессы представлялся Александр Алехин? Ярко выраженным антисоветским элементом: потомственный дворянин, титулярный советник, сын члена Государственной Думы, помещика и фабрикантки. Одного пункта из этого перечня было вполне достаточно, чтобы любой донос обернулся арестом, а то и расстрелом.

По одной версии, какой-то клеветник и довел Алехина до тюрьмы. По другой, шахматист жил в номере, где раньше находился английский шпион – он якобы устроил там тайник с секретными документами, который и обнаружили чекисты.

Красные сразу приступили к жестким чисткам – расстрельные списки пополнялись ежечасно, людей пускали в расход. Появлялись слухи, что среди палачей затесались настоящие звери.

Алехин не успел бежать, да и не особо стремился, как будто пустил все на самотек. Его повязали в апреле, прямо во время шахматного турнира. Николай Сорокин, игравший за соседним столиком, стал свидетелем ареста. Вошел человек, показал документ с печатью «УССР. Одесская чрезвычайная комиссия», и сразу же устремился к Алехину, потребовав пройти с ним. Но шахматист захотел доиграть партию. Чекист лишь ухмыльнулся в ответ, прекрасно понимая, что тому некуда деваться. Как только партия закончилась, конвоир доставил пленника в мрачное здание на Екатерининской площади. После короткого разговора Алехина бросили в тюремную клетку.

В 1914-м угрозы смертной казни от немцев казались интернированному шахматисту бравадой, однако теперь все обстояло иначе. Новой власти не нужны были потенциальные штрейкбрехеры с сомнительным прошлым – из-за глубочайшей паранойи врага видели в каждом: шпиона Антанты, редиску-оборотня (сковырнешь красного, тут же появится белое нутро), петлюровца... В итоге Алехина вписали в один из наскоро скроенных расстрельных списков.

Говорят, стреляли в Одессе тогда много и охотно. Согласно воспоминаниям чекиста Николая Мера, зачастую это делали... китайцы, некогда дешевая рабочая сила, завезенная в империю для подъема индустрии. После падения царской власти заезжим рабочим нашли новое применение. Из них в Одессе якобы был сформирован «отряд палачей» – комендантский взвод ЧК, который и занимался массовыми казнями. Ночью во дворе убийцы заводили мотор машины, чтобы глушить звуки выстрелов, выводили приговоренных, заставляли их снимать всю одежду, и под конец расстреливали. По данным спецкомиссии, созданной по приказу командующего Добровольческой белой армией Антона Деникина, только летом 1919-го одесские чекисты ликвидировали около 1 500 человек.

Алехина могло спасти только чудо.

...

Москвича уберег от расстрела чемпион Одессы по шахматам Яков Вильнер, работавший делопроизводителем юротдела Ревтрибунала. Ему приносили расстрельные списки, и в одном из них он увидел фамилию Алехина. Шахматист приходился ему другом, а его брат Алексей печатал о Вильнере статьи в «Шахматном вестнике».

Яков Семенович ничего не решал, поэтому отправил телеграмму председателю Совнаркома Христиану Раковскому, с которым был знаком. «К счастью, Раковский слышал о шахматном гении Алехина и немедленно связался по прямому проводу с Одесским ЧК, – приводит слова Федора Богатырчука писатель Сергей Ткаченко в своей книге «Спаситель Алехина». – Из дальнейшего достоверно известно только одно: Алехин в ту же ночь был освобожден и отправлен в распоряжение товарища Раковского. Возможно, что Алехин ни о приговоре, ни о последующих перипетиях даже не знал, ибо пролетарская Немезида просто стреляла в затылок осужденных, не заботясь о предварительном оглашении приговора».

Известно, что Раковский приезжал в Одессу с 20 по 23 апреля, тогда же могла состояться и его встреча с Александром Алехиным. Именно Раковский принял энергичное участие в его спасении, а вовсе не Лев Троцкий. Согласно легенде, которую однажды не стал опровергать сам Алехин, председатель Реввоенсовета РСФСР зашел к арестанту в камеру, сыграл с ним партию, а потом приказал его помиловать. Вот только Льва Давидовича в то время в Одессе не было...

По еще одной версии, вопрос жизни или смерти любого арестанта решали несколько человек, которые должны были единогласно проголосовать за казнь, и якобы один из них, узнав шахматиста Алехина, воспротивился.

Наконец, есть еще одно предположение. В Одессу Алехин ехал, спросив разрешения у члена Всеукраинского ревкома Дмитрия Мануильского, и когда шахматиста допрашивали, он упомянул эту фамилию. Проверив его слова, чекисты открыли дверь тюремной камеры и выпустили его на свободу.

Версий спасения Алехина много, но самой достоверной кажется та, которую озвучил Федор Богатырчук. А вот что говорил сам шахматист в интервью «Новой заре»: «В бытность мою в Одессе я был арестован большевиками и заключен в подвалы чеки. Большевики нашли у меня какую-то иностранную переписку, и это было достаточным поводом для предъявления мне обвинения в шпионаже в пользу Антанты. В отношении меня пришло предписание из Москвы расстрелять только в том случае, если будут обнаружены серьезные и действительные улики. Таковых в конце концов не оказалось, и я был выпущен на свободу».

По данным Сергея Ткаченко, после спасения шахматиста устроили на работу в иностранный отдел Одесского Губернского исполнительного комитета. Злые языки приписывали ему последующее участие в «красном терроре». Якобы это послужило причиной его поспешной поездки в Москву, когда советская власть в Одессе зашаталась в виду наступления армии Деникина. Мол, узнав, что он успел натворить после освобождения, его поставили бы к стенке уже белые.

К сожалению, подробных сведений о том, чем именно занимался в Одессе Алехин до отъезда в июле 1919-го, нет.

...

В Москве Алехин поселился в квартире у сестры Варвары в Леонтьевском переулке. Часто к девушке ходили актеры, среди них была ученица Станиславского Алиса Коонен, так что вскоре младшего брата Варвары вновь заинтересовало лицедейство. Тонкая нервная система шахматного гения иногда требовала выпуска пара, а сцена вроде бы давала такую возможность.

Алехин поступил в Государственную студию киноискусства (будущий ВГИК). И во время вступительных экзаменов познакомился с Сергеем Шишко, который в 1955-м написал о нем очерк для журнала «Шахматы в СССР».

«Я столкнулся лицом к лицу с молодым человеком, лет двадцати пяти. Это был довольно высокий, худощавый, слегка рыжеватый блондин с легкими веснушками. Во время экзамена в студии он сел в кресло и открыл книжку. Я стал наблюдать за ним и невольно обратил внимание на то, что глаза читающего вовсе не скользят по строчкам, а остаются прикованными к одной точке. На один момент незнакомец опустил руки, и я увидел, что он держит миниатюрную карманную шахматную доску, на которой не было, впрочем, ни одной шахматной фигурки, что меня крайне поразило».

Позже, когда Шишко разглядел в новом знакомом великого Алехина, тот неожиданно заявил ему: «Шахматы я оставил и, вероятно, больше к ним не вернусь».

Но довольно быстро Алехин начал себя вести точно так же, как в Поливановской гимназии. Он отстранился от всех, не реагировал на искрометные шутки или интересные рассказы, погружаясь исключительно в себя, расчерчивая в голове новые комбинации.

Его единственная и главная любовь в жизни, шахматы, легко побеждала новое увлечение. Эта угрюмость, скрывавшая на самом деле нескончаемый внутренний диалог о шахматах, нараставшая апатия к учебе, не могли не сказаться на его актерской игре: «Алехин был скуп на слова, замкнут и нелюдим. Помню, как-то на занятиях педагог поручил Алехину исполнить роль словоохотливого, беспечного и веселого парня, про которого можно сказать: «душа нараспашку». Парень этот со звонким смехом подшучивает над товарищем, дружески похлопывает его по плечу. Ничего хорошего из этого эксперимента не получилось. Природная скованность Алехина связывала все его жесты, делала их фальшивыми».

Вскоре Алехин пригласил Шишко к себе в квартиру, где проживал с супругой Александрой Батаевой, работавшей делопроизводителем. Она была намного старше Алехина. Их брак продержался всего год. Существует легенда, что до Батаевой Алехин женился на таинственной баронессе Анне фон Сергевин, и у них якобы даже родилась в Петербурге дочь Валентина, но вскоре пара рассталась, и Сергевины перебрались жить в Австрию.

С тех пор встречи Шишко с Алехиным стали регулярными. «Мы часто говорили и спорили на разные темы и по различным вопросам, – вспоминал Шишко. – В своих высказываниях Алехин был лаконичен и сдержан, но это не мешало мне, как его постоянному собеседнику, распознать в нем без особого труда человека солидной эрудиции во многих областях человеческого знания. Алехин основательно знал языки древне-классические, владел несколькими новыми языками, уверенно ориентировался в истории, на уровне профессионала владел юридическими науками, хорошо знал произведения мировой художественной литературы. Следует добавить к тому же, что он любил музыку и живопись, не был чужд увлечению физической культурой (коньки, плавание, велосипед, теннис).

И все же, несмотря на все это, Алехина вне шахмат я представить себе не мог! Он был предан своему искусству с полным отказом от личной жизни и личных радостей, был предан всем своим существом и безоговорочно. Помню, именно в эти дни Алехин как-то поведал мне о том, что с его стремлением завоевать «шахматную корону» связано, прежде всего, желание показать, что творческие возможности шахмат еще далеко не исчерпаны, что можно играть лучше, чем это принято думать, исходя из оценки игры Капабланки, как шахматиста уникального класса и непогрешимого (якобы) стиля».

Уже в декабре 1919-го Алехин уволился из Государственной школы кинематографии. Их общение с Шишко прервалось навсегда.

Спустя годы, уже в эмиграции, шахматист попробует силы в Голливуде, но тогда это тоже окажется лишь мимолетной вспышкой.

...

В 1920-м Алехин снова едва не умер – его сразил сыпной тиф, когда он отправился на службу в Военно-санитарное управление Харькова. Укушенный вошью, шахматист расчесал пораженное место, и в его организм проникла смертельная инфекция.

От болезни, характерной для антисанитарии, во время Первой мировой погибло даже больше людей, чем непосредственно при ведении боевых действий. А в послереволюционной России за четыре года она унесла жизни 3 миллионов человек. Очевидно, Алехина лечить стали сразу, благо ему посчастливилось оказаться среди полевых врачей, и он быстро пришел в себя. Хотя нагрузка на больное сердце не могла не отразиться на его здоровье.

Едва оправившись, он уехал в Москву, чтобы работать по специальности. Юридическое образование пригодилось, он стал следователем Центророзыска.

Как пишет Юрий Шабуров, его коллегам поручали расследовать самые тяжкие уголовные преступления, совершаемые в стране, а их было немало. Но Алехин тихо-спокойно работал следователем дежурной части. И очень быстро начал развлекать сотрудников уголовного розыска шахматными партиями.

За недолгую работу (меньше года) он успел неплохо показать себя.  Часто ему помогала исключительно точная память. Он мог проходить мимо кабинета, где коллеги вели допрос, мельком услышать, как человек называет свою фамилию, и тут же изобличить его во лжи. И лишь потому, что узнавал его по голосу, который слышал за два года до этого в военкомате. 

«Вы готовились к медицинскому осмотру, на груди у вас был золоченый крестик на тонкой цепочке из белого металла, под ним была небольшая родинка», – четко вспоминал Алехин на глазах у коллег, раскрывших рты. Обнаружив у задержанного родинку, они тут же подняли архивы на подлинную фамилию этого человека, которую безошибочно выхватил из памяти Алехин, и быстро выяснили, что лжец оказался опасным рецидивистом, скрывавшимся от властей.

В 1964-м году в Риге вышел очередной выпуск журнала «Шахматы». Бывший сотрудник угрозыска поведал журналисту Панову историю о том, как Алехин раскрыл зверское убийство пожилых супругов, которых порубили топором ради наживы.

Следователи быстро схватили первого подозреваемого, который ошивался в друзьях у погибшего, часто наведывался к нему в квартиру и мог прикинуть, что же там можно украсть. При аресте в его доме нашли некоторые вещи убитых.

Однако начальник Центророзыска сомневался в причастности арестованного к преступлению. Вызвав Алехина, он  предложил ему решить эту занятную «шахматную партию». И добавил, что, зайдя к обреченному на смерть в камеру, увидел, что тот преспокойно изучал шахматные партии Дюфреня, хотя на днях ему была уготована вышка.

Алехин пожелал помочь коллеге-шахматисту и отправился на место преступления. Зайдя в квартиру, он оценил обстановку. Зафиксировав расположение всех вещей в памяти, Алехин отправился в камеру и начал допрос.

Его смутила одна деталь, когда он разглядывал стену, где висели портреты, картины, фарфоровые тарелки. Он попросил приговоренного к расстрелу воспроизвести по памяти предметы, что были на стене. С этим не должно было возникнуть проблем, поскольку подозреваемый часто гостил у стариков.

Вскоре Алехин с арестованным сошлись на том, что одного предмета не хватало. Алехин сразу понял, что хозяин квартиры, инженер по образованию, любил симметричность, а на стене явно не доставало самого крайнего предмета, да и обои в том месте, где должна была висеть искомая вещь, оказались затемненными.

Арестант, хлопнув себя по лбу, вспомнил, что на этом самом месте должен быть портрет, изображавший сокурсников убитого инженера по Императорскому высшему техническому училищу.

Алехин поехал в училище, просмотрел списки выпускников, нашел нужный, выяснил, что из сорока двух инженеров в живых осталось шестеро. У пятерых было алиби, а шестого поймали с поличным, найдя у него золотые вещи и документы убитого.

Это был в прошлом владелец завода, ставший асоциальным элементом. Встретив сокурсника, пришел к нему в гости, остался на ночевку, потом узнал про парня, который часто наведывался к старикам, и тогда у него созрел план преступления.

«На память о золотой молодости он взял снимок, – объявил Алехин человеку, с которого благодаря его хлопотам сняли обвинение в двойном убийстве. – Как писал Достоевский: он был зол и сентиментален». Сами видите, раскрыть преступление было нетрудно!»

Есть и другая информация о работе Алехина – что с уголовным розыском он напрямую связан не был, и все подобные истории чудесных расследований лишь байки. А на самом деле он просто разыскивал людей, пропавших во время революции.

Вот что рассказал сам Алехин в интервью испанской газете в 1943-м: «Я написал много книг, и не только о шахматах. Например, я писал о криминалистике, потому что это моя специализация».

...

Работу в Центророзыске Алехину разрешили совмещать с исполнением обязанностей переводчика Коминтерна, куда он был зачислен в организационно-информационный отдел. К тому времени бывший узник одесской тюрьмы уже стал кандидатом на вступление в Российскую коммунистическую партию большевиков.

Казалось, альянс с новой властью зачтен, и впереди, как при коммунизме, гроссмейстера ждет лишь светлое будущее. Но уже совсем скоро Алехин эмигрирует.

Однако до этого москвич стал первым советским шахматным чемпионом. Была организована Всероссийская шахматная олимпиада, приравненная к союзному первенству. Алехин не проиграл ни одной партии, вторым стал Петр Романовский с отставанием в очко.

«Процедура награждения победителей Олимпиады состояла как бы из двух частей, – пишет Юрий Шабуров. – Вначале, в присутствии всех участников соревнования, Александру Алехину был вручен от устроителей Олимпиады почетный приз — китайские шахматы из слоновой кости на шарах. А затем все призеры, в порядке занятых мест, приглашались в отдельную комнату, где находились художественные серебряные предметы. Они были получены организаторами турнира в ломбарде из конфискованных ценностей, принадлежавших уехавшим за границу эмигрантам. Каждый призер сам выбирал понравившийся ему предмет».

Судьбоносной стала последующая встреча Алехина, уже чемпиона, со швейцарской журналисткой, социалисткой и суфражисткой Анной-Лизой Рюэгг. Он познакомился с ней в качестве переводчика Коминтерна.

Дама была обаятельной, незамужней, хотя и превосходила Алехина в возрасте на 13 лет. Уже через месяц после приезда швейцарка отправилась в Кремль на встречу с Лениным. Вождь благосклонно относился к гостье, которая за рубежом поддерживала доктрины Ленина и Троцкого.

Пока Анна-Лиза знакомилась с Советской Россией, 16 ноября 1920-го на Алехина вновь завели дело. Им занялась Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией . Опять до шахматиста добралось темное одесское прошлое, на этот раз в виде телеграммы: «У товарища Лациса от товарища Тарасова получена была подлинная расписка шахматиста Алехина от Деникинской контрразведки в бытность его в Одессе на сумму около 100 000 рублей. Сообщил бывший председатель ГЧК Одессы». За Алехиным, тогда еще следователем, стали наблюдать его же коллеги.

Алехин не догадывался, что теперь его жизнь снова оказалась в опасности. И вообще, с настроением у него было прекрасно. Зимой Анна-Лиза стала много колесить по городам Сибири, Урала и Центральной части России. В поезде 42-летняя женщина с радостью общалась с необычайно одаренным полиглотом Алехиным, узнавая его все лучше как человека, и то, что она в нем увидела, быстро породило в ней чувства.

Настроение Алехину испортил февральский допрос. Он категорически отрицал какие-либо денежные переводы от белых, а также заверял, что не был знаком ни с Лацисом, ни с Тарасовым. Унизительная процедура расшатала нервы чемпиона, и, возможно, твердо убедила его в том, что нужно уезжать. Алехин видел, насколько жестокой может быть карательная система в новой стране, и потому не мог рисковать.

А кроме того, жизнь в Европе приближала его к матчу за шахматную корону. Долгие шесть лет он не мог играть против сильнейших зарубежных коллег, к тому же, попросту не знал, каковы перспективы у шахмат в СССР.

15 марта 1921-го Алехин женился на Анне-Лизе. По данным Юрия Шабурова, новобрачные поселились в гостинице «Люкс» на Тверской. Через пять недель Алехин получил уведомление следующего содержания: «Народный комиссариат Иностранных дел не встречает препятствий к проезду в Латвию через Себеж гражданина Алехина Александра Александровича, что подписью и приложением руки удостоверяется.  Заместитель Народного Комиссара Карахан».

Алехин взял с собой совсем немного вещей, а главным напоминанием о родине, с которой он расставался навсегда, была императорская ваза.

...

Анна-Лиза Рюэгг поехала в родной Винтертур, тогда как Алехин предпочел Париж. Со временем напряженность в их отношениях только нарастала, даже несмотря на рождение в 1921-м сына Александра, воспитанием которого занялась мать.

Они развелись в 1926-м, поскольку швейцарка была чрезмерно эмансипирована, больше занимаясь общественной жизнью, чем обустраивая личную. Она рано умерла, а 13-летний сын перешел к опекунам, которым Алехин, сам слишком занятый для воспитания, переводил деньги.

Но вернемся в 1921-й. Вскоре после приезда Рюэгг домой в газете New York Times вышла статья, в которой сообщалось, что швейцарка пребывала в шоке от русской действительности. Еще недавно она восхищалась тем, что происходило в России, но изучив все лично, оказалась крайне раздосадована:

«На публичном собрании в Швейцарии она заявила, что, когда опрашивала россиян, считают ли они себя коммунистами, те отвечали: «Нет, мы уважаемые люди». Она не встретила ни одного здорового ребенка в российских детских домах, которые специально там обходила.

По ее словам, воровство стало жизненной необходимостью в России: «Воруют даже продукты питания в детских домах. Все благотворительные организации, которые занимаются спасением детей или облегчением их страданий, должны быть осторожны – нельзя позволять коммунистам раздавать еду.

Люди, имеющие достаточно денег, живут там в отелях и позволяют себе есть масло и другую питательную пищу, тогда как фабричные рабочие получают полфунта неудобоваримого хлеба и строго нормированные порции воды ежедневно».

Можно было ожидать и от Алехина каких-то скорых политических заявлений. Все-таки он уехал из страны, которая полностью преобразилась, где конфисковали богатства его семьи, а самого Алехина едва не расстреляли. Было интересно узнать, что же он о ней думает, тем более в Париже его окружали русские эмигранты, видные политические, военные и культурные деятели, бежавшие от нового режима, и его не принимавшие.

Но в дальнейшем Алехин будет крайне осторожен в публичных высказываниях, понимая, что родина не простит ему критики. Его считали шахматистом, временно покинувшим страну, возвращаться никто не запрещал. Однако все могло измениться, и Алехин очень этого опасался.

И все же иногда позиция проскальзывала, пусть и между строк. Например, вскоре после переезда, в 1921-м, он написал в книге «Шахматная жизнь в Советской России»: «В 1919 году в Москве узнали о смерти молодого и подававшего большие надежды мастера Александра Моисеевича Эвенсона, который был расстрелян отрядами генерала Деникина при их отступлении из Киева, так как он, с одной стороны, был ответственным советским служащим… и, с другой стороны, имел несчастье быть евреем».

Кто-то видел в этой фразе политический подтекст и гражданскую позицию, кто-то – лишь огромное сожаление в связи с тем, что погиб талантливый шахматист, которому отдавал должное сам Капабланка. При этом Эвенсон был следователем военно-революционного трибунала в Киеве, а значит, мог быть запятнан в чистках...

Позже политические взгляды Алехина стали более выпуклыми, хотя он и всячески избегал обозначать свою конкретную позицию.

...

В 1921-м кубинец Хосе Рауль Капабланка стал чемпионом мира. Эмануэль Ласкер всячески манкировал  титульной встречей, заявляя, что добровольно отдает звание молодому Капабланке, который, по его словам, и без всякого матча заслужил инаугурации. Сам он, разгромив однажды Стейница, владел титулом 27 лет.

Немец знал, что в тропической, душной Гаване ему будет крайне тяжело оказать достойное сопротивление претенденту. Капабланка был на 20 лет моложе, его переполняло желание раздавить престарелого противника.

И Ласкера принудили-таки расстаться с титулом по всем правилам. Он не выиграл ни одной партии в чемпионском матче! Жара сделала свое дело – Ласкер много ошибался, делал зевки, и когда у него появился туман перед глазами, вынужден был сдаться по рекомендации врача. Но Капа, скорее всего, был бы сильнее и без помощи солнца.

У кубинца не обнаруживалось явных слабых мест, он всегда действовал как машина. Чтобы разбить его позицию, требовались исключительные качества. Ими как раз и обладал Алехин. Если другие видели в Капабланке игрока без изъянов, то Алехин, постепенно подбираясь к чемпионскому матчу, тщательно анализировал его сильные и слабые стороны. И незадолго до поединка отметил, что кубинец излишне осторожничал в дебютах, был безусловно хорош в миттельшпиле (за исключением того, что чрезмерно полагался на интуицию), и в эндшпиле обладал грубоватой техникой, не стремясь ее совершенствовать. 

Алехин быстро вернул форму, активно включившись в международные турниры. И хотя Капабланка неизменно его побеждал или в худшем случае играл с ним вничью, эмигрант начал регулярно вызывать кубинца на дуэль лучших шахматных умов. На лондонском турнире 1922 года, где Алехин и Капабланка сыграли вничью, чемпион наконец назвал условия, среди которых было маловыполнимое: 10 000 долларов призового фонда, который должен обеспечить претендент. По тем временам просто гигантские деньги.

У Алехина их не было, но он начал накапливать, проводя бесконечное количество показательных выступлений. При этом москвич все больше поражал современников партиями, полными глубины и эстетики. Его нервический настрой, кипучая работа мысли, которая подчеркивалась порывистыми движениями, очень ценились зрителями. Возле стола, где играл Алехин, было всегда людно, зрители ждали от него магии, и он находил ее в избытке.

В 1923-м Алехин окончательно переехал в Париж. А вскоре пересек океан и повторил трюк Пильсбери, только уже на его территории – сеансы игры русского мастера вслепую произвели в США фурор.

Оттягивая чемпионский матч, Капабланка загонял себя в угол. Алехин год от года становился сильнее, а поединок все равно был неотвратим.

Об игровых преимуществах Алехина над остальными в интервью Барскому любопытно сказал Владимир Крамник, изучавший его партии: «Алехин делал ставку на динамику, и в этом направлении, наверное, он является первооткрывателем. Он показал, что можно – соблюдая, конечно, основные позиционные принципы – полностью ставить партию на рельсы динамики. Не искать долгосрочные преимущества, а начинать с первых же ходов плести своеобразную сеть, каждым ходом создавать угрозы, нападать».

...

В 1925-м на парижском балу Алехин познакомился с генеральской вдовой Надеждой Васильевой (на французский манер – Надин).

Она была очарована высоким блондином, о котором все только и говорили. Вскоре влюбленные зажили в гражданском браке, присмотрев для себя квартиру на Круа-Нубер. И вновь женщина Алехина была существенно старше. Разница в возрасте составляла 19 лет (!), в чем однажды призналась дочь Надин от первого брака Гвендолина Изнар (были разные данные о дне рождения Васильевой).

«Надежда Семеновна была родом из очень богатой семьи, говорила выспренно и одевалась вульгарно, обвешивая себя с головы до ног драгоценностями», – такой нелестный портрет нарисовал шахматист Геннадий Сосонко, когда давал характеристику Надин.

Однако она оказалась верной женой и окружила Алехина заботой, целиком взяв на себя бытовую рутину. Надин попыталась сделать все, чтобы Алехин не стал горевать из-за отсутствия по-настоящему близких ami – на крепкую дружбу русский эмигрант не мог тратить энергию, которую направлял исключительно на шахматы. 

В том же году, как пишет большинство биографов шахматиста, Алехин защитил диссертацию на ученую степень доктора права по теме: «Система тюремного заключения в Китае». Правда, согласно британской энциклопедии The Oxford Companion to Chess, он не окончил обучение и не защитил диссертацию, но, тем не менее, с 1925 года охотно добавлял к своей фамилии слово «доктор».

Советский Союз ревностно следил за человеком, который достигал успехов на чужой территории. Некоторое время его считали «всего лишь» выездным, но недовольство его европеизацией росло.

Состоялось экстренное собрание Исполбюро Всесоюзной шахматной секции. Вообще-то его основной повесткой стало резонансное решение Ефима Боголюбова выйти из-под советского подданства и представлять интересы Германии (в 1914-м он был интернирован в Мангейме вместе с Алехиным и остался жить там, хотя и возвращался домой на несколько лет). Формальной причиной для принятия немецкого гражданства стал отказ фашистского правительства Бенито Муссолини выдать Боголюбову въездную визу на крупный турнир в Италии из-за советского паспорта. Это настолько разозлило шахматиста, что он пошел на крайние меры.

В постановлении бюро, где основательно прошлись по Боголюбову, зацепило и имя Алехина. Вот выжимка из документа: «Считая, что гражданин Боголюбов, пойдя по стопам Алехина и явившись не первым, а может быть, и не последним ренегатом, сам поставил себя вне рядов шахматной организации СССР – Шахсекция постановляет: лишить гражданина Боголюбова звания шахматного чемпиона СССР и исключить его из числа членов организации СССР.

Шахсекция никогда не смотрела на шахматы только как на чистое искусство – тем более, только как на спорт, – и такой же строгой принципиальной выдержанности требовала от всех своих членов и организаций. Вот почему она не сочла возможным вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве, считая этого мастера чуждым и враждебным советской власти элементом…».

В 1925-м Москва действительно приняла крупнейшие международные соревнования, которые посетил сам Капабланка, и неучастие Алехина было афишированием его неугодности.

Обличительный текст, вероятнее всего, попался на глаза Алехину лишь в начале 1927-го, когда во Францию доставили советские шахматные журналы. Это был крепкий удар по его самолюбию – должно быть, в качестве ответной меры он принял французское гражданство, показав, что не потерпит давления.

Алехин все-таки получил повод для радости, когда завоевал право на матч за шахматную корону. В 1927-м он отправился в затяжное турне по странам Латинской Америки и настолько очаровал всех игрой, что правительство Аргентины согласилось обеспечить финансовую сторону.

В преддверии битвы века крайне любопытной стала серия партий Алехина с голландцем Максом Эйве, который неожиданно оказал фавориту яростное сопротивление, хотя и уступил. Именно тогда впервые появились подозрения в том, что Алехина тянет к возлияниям. Вот что писал о тех событиях Уильям Уинтер: «Возможно, Алехин не был целиком готов к этой встрече, поскольку излишне пользовался благами голландского гостеприимства, но ничто не может умалять превосходную игру Эйве».

...

38-летний Капабланка к чемпионскому матчу (до 6 побед) в Буэнос-Айресе обрел репутацию исключительно сильного, сверхточного шахматиста, способного выуживать максимум из самого пустяшного позиционного преимущества. Поразительный факт – за 10 лет до встречи с Алехиным кубинец на представительных турнирах проиграл всего три партии: чехословаку Рихарду Рети и двум советских оппонентам, Александру Ильину-Женевскому и Борису Верлинскому.

Однако Капа при этом мало уделял внимания аналитической работе, почти не изучая соперников. Он всегда больше полагался на то, что рука, поднятая над доской, сама возьмется за нужную фигуру и продолжит партию в выгодном направлении. В этом была не только его сила, но и недостаток – он все чаще позволял себе небрежности.

Алехин задумал с помощью творческого порыва (а если потребуется – и мощной позиционной аналитики) подавить железную волю кубинского фаворита. Ради победы претендент под микроскопом изучал не только Капу-шахматиста, но и Капу-человека.

К матчу в Буэнос-Айресе соперники поссорились. Алехина раздражало, что кубинец поставил столь тяжелые условия для титульного сражения. Но и Капа, понимая, что на корону покусился очень сильный соперник (хотя в интервью он советовал делать ставки 5 к 1), проникся раздражением к русскому.

Сам матч, пресыщенный взаимными выпадами, колкостями, сказанными на эмоциях, расширил трещину, невольно возникшую в их отношениях. А со временем взаимная неприязнь только вырастет – на одном из турниров в конце 30-х, едва услышав имя заклятого врага, кубинец воскликнет: «Я ненавижу Алехина!».

...

Как писал в книге «Хосе Рауль Капабланка» биограф Мигель Санчес, в августе 1927-го Алехин отправился в Южную Америку на корабле Massilia, который отчалил от порта в Бордо. Вместе с ним была Надин, не желавшая пропускать зрелище. Капабланка же после серии матчей в Бразилии (86 побед, 2 ничьи, 2 поражения) сел на лайнер American Legion, чтобы достичь берегов Аргентины. Незадолго до  этого на турнире в Нью-Йорке была разминка, где Алехин проиграл Капабланке в пятый раз при нулевом количестве побед (правда, два проигрыша были в показательных партиях).

Еженедельный журнал El Grafico писал о кубинце: «Капабланка, которого фортуна вновь занесла в наши берега спустя 13 лет, теперь расчесывает поседевшие волосы, женат, имеет двух детей, играет в теннис, носит пиджак, расстроен из-за популярности, но в то же время обрел все сатисфакции, моральные и материальные, став человеком, укрепившим свой авторитет в мире».

Капабланку здесь обожали. Крупнейшие станции Аргентины S.O.O. и L.O.R. обязались давать подробнейшие репортажи о каждой встрече Алехина и Капабланки. Radio Prieto пообещало слушателям разбирать поединки на атомы и раз в неделю звать в студию экспертом... Капу. Более того, газета Critica подписала с ним контракт, обязавший кубинца давать ежедневные отчеты о матче, заодно чемпион делал серию публикаций о сильнейших шахматистах мира и, само собой, о двух предшественниках, Стейнице и Ласкере.

Непонятно, где черпал Капа энергию на все это. Заключение контрактов со СМИ говорит о том, что он либо нуждался в средствах, либо был накрепко уверен в своих силах.

14 сентября состоялась церемония открытия матча в аргентинском шахматном клубе в Буэнос-Айресе на Pellegrini Street, куда пришло около 200 почетных гостей. Президент Аргентины Марсело Торкуато де Альвеар поучаствовал в жеребьевке, определив, что Капабланка дебютирует белыми.

Алехин пришел в строгом черном костюме, и темный, монстрический образ претендента высвечивала только его блондинистая шевелюра. Его гражданская жена Надин робко стояла рядом. Из нее выпорхнула только одна заметная фраза: «Капабланка – добрый человек и превосходный джентльмен». Позже, когда Алехина спросили, почему он взял с собой жену, тогда как Капабланка оставил Глорию Симони дома с детьми, тот ответил: «Я просто не могу играть без своей супруги!».

В ответ на вопрос, что же его беспокоит, Алехин посетовал, что жители Аргентины переживали за кубинца, хотя было хорошо известно, что его самого поддерживали журналисты крупнейших местных газет.

Так, 14 сентября в Critica вышла статья, в которой анонимный шахматист разнес чемпиона мира, посчитав, что тот проиграет, поскольку не приемлет шахматного пуризма, разменивая игру на хобби: «Капабланка ведет не тот образ жизни, который поможет ему сохранить полноту своих интеллектуальных способностей и войти в нужное физическое и психическое состояние, чтобы защитить свой титул. Это правда, что он не курит и не пьет, но я надеюсь, он простит мне мою нескромность – Капабланка неисправимый тусовщик. Да, можно каждый вечер играть в свою любимую  tute codillo, карточную игру, столь популярную в Италии и Испании. Но разве нельзя хотя бы изредка, когда она заканчивается, прилечь и просто поспать? Капабланка – типичный креольский бездельник, который избегает любых серьезных усилий. Будет ли у него достаточно интереса к чемпионату мира по шахматам, чтобы вложить все силы в победу? Боюсь, что нет. Кажется невозможным, чтобы чемпион мира по шахматам мог жить настолько далеко от всего, что связано с шахматной доской. Он проводит годы (так и написано. – Sports.ru) без игры, не читает ни слова о шахматах, не хочет говорить о них, ничего не знает о многочисленных и глубоких теоретических исследованиях. Сейчас он играет в теннис, и это для него – лучшая тренировка...»

Капабланка и правда был падок на развлечения, чему потворствовала и его дипломатическая работа. Хорошо известна история, как на турнире 1925 года в Москве он пригласил к себе в номер продавщицу с лотком от Моссельпрома. Девушка долго не выходила, и тогда администратор отеля позвонил в комитет и сообщил о затянувшейся «торговле». В номер немедленно позвонили. Трубку взял Капа и с досадой выпалил, что ему помешали сделать правильный выбор.

Ну а в Буэнос-Айресе, богемном городе, полном соблазнов, его опять волновали женщины – несмотря на то, что он был крепко женат. Глория Гузман, одна из самых обворожительных актрис, игравших в театрах Буэнос-Айреса, призналась, что Капа заменил в ее сердце Рудольфо Валентино. Кроме того, любвеобильного кубинца часто встречали в компании еще одной актрисы, Консуэло Веласкес, которая обожала рассекать по улицам вместе с Капой в красном спортивном седане.

В этом была принципиальная разница между чемпионом и претендентом. Кубинский бонвиван не прикипел к шахматам как Алехин! Все, что не имело к игре отношения, русский гроссмейстер старался отсекать от своей жизни. А Капабланка стал его антиподом, но штука в том, что его таланта хватало, чтобы рвать на досках любых соперников.

Не зря в преддверии матча все шахматные эксперты склонялись к тому, что кубинец победит. Венгр Геза Мароци предрекал его легкую победу, а австриец Рудольф Шпильман вообще сказал, что Алехин не выиграет ни одной партии. Югослав Милан Видмар заявил, что у претендента нет даже призрачного шанса. Ефим Боголюбов, несмотря на симпатию к соотечественнику, считал, что Капабланка победит 6:3. Немец Зигберт Тарраш в интервью La Nacion сказал следующее: «Я думаю, Капабланка непобедим. Нет сейчас мастера, который сможет выдержать технику чемпиона, не упав при этом в обморок. Устойчивость его игры не позволит Алехину добиваться обострений, которые он так любит».

Но были и скептики.

Непосредственно перед матчем чехословак Рихард Рети отдал голос в пользу Алехина. «У Капабланки апатичный темперамент, у него нет далекоидущих амбиций, он не способен интенсивно готовиться к такого рода матчам, его раздражает необходимость думать. Благодаря своему природному таланту он добился того, что у него есть сейчас, но он, увы, не любит шахматы. Он восхитительно инстинктивен, однако ему не хватает энергии для строгости в обучении».

В Алехине все-таки видели серьезный потенциал. Все заметили, что он бросил курить – в свой предыдущий латиноамериканский визит шахматист приканчивал сигарету за сигаретой. Обратили внимание и на то, что претендент перестал злоупотреблять алкоголем, хотя за год до этого «соглашался употреблять любые спиртные напитки и даже просил добавки, не испытывая при этом никакой неловкости» (цитата из книги аргентинского шахматного арбитра Паулино Монастерио).

Еще Алехин сознавал, что за ним стоят теперь две страны, а это накладывало дополнительную ответственность. Есть, правда, расхождения в том, когда именно претендент получил французское гражданство. Монастерио писал, что это случилось за месяц до матча, тогда как шахматные историки Властимил Фиала и Ян Календовски утверждали, будто это произошло только в ноябре, в месяц окончания встречи.

Но вряд ли стоит сомневаться в том, кем в первую очередь считал себя Алехин, играя титульный поединок – конечно же, русским. 

...

В начале битвы двух величайших шахматных умов Капабланка вдруг позволил себе побыть авантюристом, чего никогда не происходило: первый ход он сделал королевской пешкой, вскоре последовало поражение.

В дальнейшем Капа больше никогда в этом матче не начинал партии с такого хода. Из-за его осторожности дебюты разыгрывались одинаковые – в 32 партиях из 34 (!) был применен ферзевый гамбит.

«Вот вам занятный факт – в последний раз я был в роли человека, который уступает сопернику, когда мне было 12. Помнится, тогда я вел борьбу с Хуаном Корсо за титул чемпиона Кубы (Капа выиграл золотую награду у взрослого соперника, хотя до этого даже не изучал шахматную теорию, действуя исключительно по наитию – Sports.ru). Ну, значит, будет теперь что-то новенькое», – резюмировал Капабланка в интервью Critica. Он не знал, что дальше будет только хуже.

Суеверный кубинец решил, что дело вовсе не в плохой подготовке к матчу – проблема была, по его мнению,  в том, что он записывал ходы на английском языке, и достаточно просто перейти на испанский. Пешку, которую он хранил в кармане как талисман, оставил нетронутой – чемпион посчитал, что еще не расфортунилась. У Алехина тоже был оберег – подкова, которую он подобрал на Suipacha Street во время одной из предыгровых прогулок.

Уже в третьей партии Капа очнулся от обморока, сравняв счет. В игре претендента прослеживался спад: оказывается, воспалилась надкостница, Алехин испытывал сильнейшую зубную боль в верхней челюсти. Ему пришлось взять больничный перерыв, чтобы сходить к дантисту, аргентинскому доктору Хосе Дуэнасу, который попытался справиться с сильнейшей инфекцией. У Алехина и раньше возникали зубные проблемы, мешавшие играть, но в этот раз все было по-особому – в стоматологическом кресле ему вырвали шесть (!!!) зубов.

Постепенно Алехин вернул форму, не успев сильно просесть. Капабланка выигрывал исключительно белыми – за ним остались 3-я и 7-я партии. А в 11-й партии, очень красивой, но неровной для обоих соперников, Алехин вдруг приступил к осаде белых фигур Капабланки, изматывая его козырными ходами, не давая возможности поднять голову.

В условиях удушающего давления в игре чемпиона произошел срыв, и в ситуации, когда у обоих соперников было по два ферзя на доске, Капа едва не получил мат от Алехина, признав поражение всего за ход до конца. Во время очередной обязательной встречи с журналистом кубинец прошипел: «Я так выигрывать не умею!». А в следующей партии показал, что не умеет и держать удар – деморализованный чемпион потерял фигуру, и Алехин вновь повел (3:2).

«Капабланка сильно пал духом и все приходил ко мне с уверениями, что матч окончится в ничью, что пора бы условиться о следующем матче, – рассказывал Алехин. – В каждой партии после этого он предлагал мне ничью и все более нервничал. Президент Кубы прислал ему телеграмму, выражающую уверенность, что Капабланка все же не проиграет, однако тот в это время едва уже мог владеть собой. Визиты его ко мне все учащались, он утверждал, что матч никогда не кончится, склонял признать его ничейным и вообще прибегал к разным маленьким хитростям, чтобы вывести меня из равновесия. Так, например, за игрой он подолгу держал пальцы над какой-нибудь фигурой, а потом ходил другой».

21-ю партию Алехин признал лучшей в матче. Капабланка попытался сыграть в остроатакующей манере, но уже на 32-м ходу потерял варианты для спасения и сдался. Пожав сопернику руку, он стукнул себя по коленям и прошептал: «Я не понимаю, что же происходит со мной!».

Гарри Каспаров в книге «Мои великие предшественники» объяснил, что именно происходило с Капабланкой: «Сказывалось превосходство Алехина в оценке сложных, динамичных положений, в соединении позиционных и тактических идей (...). В запутанных, неопределившихся ситуациях с обоюдными слабостями гениальная интуиция Капабланки давала сбой, он начинал терять нить игры. Алехин мыслил более нестандартно, тонко следил за соотношением слабостей и за тем, какие фигуры надо разменять, а какие – сохранить. Это был серьезный шаг вперед в развитии шахматной мысли, и кубинец оказался к нему не готов».

Ходили слухи, что Капу одолевали сильнейшие головные боли из-за высокого давления. Но конкретных свидетельств физических мучений кубинца того периода не сохранилось. В отчете газеты Critica многие запомнили абзац, характеризовавший моральное состояние Капы: после очередного поражения он пошел в комнату отдыха, где долго прикладывал ко лбу влажные салфетки.

Тем временем антипатия, возникшая у соперников, переставала быть скрытой. Алехину не понравилось, что во время очередной партии кубинец заперся в комнате для размышлений на 53 минуты. Еще претендент возмущался, что чемпион поселился в доме арбитра встречи Карлоса Кверенсио. Жалоб становилось все больше. Возможно, это даже сбило Алехина с настроя, потому что в 29-й партии он потерял пешку, затем почти отыграл недостачу, но снова ошибся. Капа приблизился в общем счете – 4:3, все еще в пользу Алехина.

Но 31-я партия стала, пожалуй, роковой для чемпиона. Капабланка имел скрытое преимущество, и будь его внутреннее состояние не расшатано неудачами, наверняка вышел бы на победу. И в этом случае ему оставалось выиграть лишь одну партию, чтобы сохранить корону. Разные биографы уверяют, что между шахматистами было соглашение – при счете 5:5 по победам Капабланка сохранял за собой титул. В Лондонском протоколе, где были прописаны условия поединка, этого пункта не нашлось, и тем не менее об этом писали потом многие.

Но Алехин тогда выстоял. И в следующий раз снова победил, прибегая к комбинационным ударам по железным, казалось бы, позициям Капы – 5:3. Тут же, играя белыми, кубинец психанул, согласившись на ничью уже после 18 ходов.

26 ноября началась решающая битва – на второй день Капабланка должен был явиться на доигрывание мертвой партии.

...

В доме шахматного судьи Кверенсио Хосе Рауль Капабланка уже поджидал журналиста. Прислуга впустила сотрудника газеты Critica, и тот застал чемпиона за столом. На Капабланке были халат и домашние тапочки. Он помыл голову, но глаза оставались сонными. Капа что-то сосредоточенно писал, делая большие паузы и перечитывая.

Это были последние часы его чемпионства. Поприветствовав наконец журналиста, он сказал:

– Вы застали меня за работой. И хотя я не журналист, и, очевидно, больше не шахматный чемпион мира, мне нужно дописать статью о матче, чтобы отправить ее в Нью-Йорк. Можете посидеть минутку и подождать?

– Конечно, мастер.

Капабланка, тем не менее, продолжил разговор.

– Я уже старый шахматист. Позади 20 лет сплошных приключений. В сравнении со мной Алехин – обновленный игрок. Я спокоен, несмотря ни на что.

«Все еще чемпион, – писал репортер Critica, говоря о себе в репортаже в третьем лице, – работал в отравляющей тишине. Время от времени в холле слышалось шуршание женских платьев, либо кто-то из прислуги ходил на цыпочках. С улицы не доносилось ни звука. В кабинете, едва освещенном, не было больше ничего кроме чемпиона мира и беспокойного журналиста.

Капабланка писал, думал, и переписывал. Это был, несомненно, выстраданный труд. Ведь он должен был оправдать свое поражение в глазах целого мира. На них обрушилась скорбная тишина, и она застыла. Репортер нервно шевелился в своем кресле. Капабланка встал, потянулся, на губах у него заиграла улыбка, он с комфортом расположился на диване напротив гостя, перебирая меж пальцев ручку.

– Ну, и что? – молвил он.

Репортер, желавший быть Алехиным в журналистике, почувствовал себя неуверенно в связи с таким вопросом, и смог выдавить из себя только следующие слова:

– Вы собираетесь отправить в клуб письмо?

– Да.

– Как-то можете это прокомментировать?

– В этом письме я сообщаю, что сдаю партию, которую счел проигранной задолго до того, как попал в эту критическую ситуацию – ее, кстати, я не изучал. С партией я сдаю и полномочия чемпиона мира.

Сказав это, Капабланка прилег на диван, прикусил ручку, и прищуренно посмотрел  на репортера. Его лоб нахмурился, что означало: в голове кубинца ворочаются тяжелые мысли.

– Я очень спокоен, – вдруг заговорил Капабланка. – Можно подумать, что я не спал этой ночью, но это неправда. Я спал очень хорошо. Мне кажется, потеря титула – это очень естественная штука. Мне нечего сказать, нечего комментировать, не с чем спорить. Все хорошо. Человек заслужил эту победу, он играл лучше. Теперь он – чемпион. Что еще можно сказать?

Чуть позже записка, адресованная Алехину, появилась в шахматном клубе. Претендент сидел перед доской, на которой чужой король был давно обречен. Среди зрителей находилась Надин, она нервно перебирала складки на платье, понимая, как велико напряжение. Все ждали, когда Капабланка лично выбросит белый флаг.

Алехин с трудом сдерживал переполнявшие эмоции. Но вот появился менеджер шахматного клуба и передал Кверенсио конверт с капитуляцией. Алехин встал, чтобы вскрыть его. Капабланка писал на французском, и когда Алехин, грассируя, зачитывал текст, зал начал наполняться овациями.

«Буэнос-Айрес, 29 ноября 1927 года. Дорогой доктор Алехин. Я сдаю партию. Вы, таким образом, чемпион мира, и я поздравляю вас с этим успехом. Мои комплименты мадам Алехиной. Искренне ваш Х.Р. Капабланка».

После поражения у кубинца началась острая депрессия. В одном интервью он даже разоблачился, заявив, что с 1917 года его шахматное мастерство якобы пошло на убыль, и выражалось это в том, что его непогрешимость в решающих стадиях матчей стала куда-то исчезать. Но это были уже личные проблемы экс-чемпиона. Как и то, что он действительно был ленивым королем, не любившим много и нудно тренироваться, как это делал Алехин.

...

Капабланка прекратил считаться шахматным эталоном, теперь все равнялись на свежую, комбинационную игру Алехина, полную фейерверка, задумок, фантазии. Точные, интуитивно выспренные шахматы Капы отошли на второй план. 

«Думается, моей победе может быть только одно объяснение, а именно, что в Буэнос-Айресе в конце 1927 года я просто играл лучше Капабланки… – заявил четвертый чемпион мира в истории шахмат. – Можно, конечно, рассуждать о том, был ли мой противник в лучшей своей форме (хотя он сам до начала матча заявил, что чувствует себя великолепно и вполне готов к бою) и не найдет ли он в себе новых сил для матча-реванша, который он мечтает устроить в 1929 году. Несмотря на очень высокое мнение о классе моего противника, на такую же высокую оценку его чисто интуитивного дарования и классического стиля его творчества, я полагаю, что Капабланка в 1929 году будет весьма мало отличаться от Капабланки 1927 года».

Теперь Капе нужно было выпрашивать титульный матч. В свое время он не внес в Лондонский протокол важнейшего пункта об обязательном проведении матча-реванша в случае поражения.

Потерпев поражение в Буэнос-Айресе, Капа затем смалодушничал, попросив внести изменения в регламент матча – он желал сократить количество партий до 16. На это Алехин ответил категорическим отказом, резонно отметив, что ему самому пришлось играть по правилам Капабланки, так зачем же менять их теперь. Чемпион в те времена имел право лавировать, когда речь касалась проведения титульного матча, и он воспользовался заминкой Капы.

В конце концов Алехин потребовал, чтобы кубинец прислал ему официальное согласие на проведение матча по условиям Лондонского протокола. Тем временем чемпион ФИДЕ Боголюбов официально вызвал Алехина на дуэль. Только после этого Капабланка согласился на прежние условия, но чемпион уже пообещал Боголюбову поединок, если тот найдет 500 долларов в качестве залога. В итоге Капа остался без реванша. К слову, матч с Боголюбовым Алехин все же провел на чуть более смягченных условиях по сравнению с Лондонским протоколом – он был ограничен 30 партиями.

Конечно, Алехин превозносил на словах претендента, считая его достойным соперником (тот действительно показывал приличные результаты, опережая порой на турнирах и Капабланку), однако все понимали, что кубинец сильнее.

В дальнейшем, по разным причинам, повторный поединок Алехина с Капабланкой тоже откладывался. Кубинец никак не мог собрать деньги из-за мирового экономического кризиса, затем был недоволен суммой, причитавшейся победителю (Алехин в сердцах сказал, что Капа на самом деле играть не хочет и лишь рекламирует себя, став «постаревшей шахматной примадонной»), потом грянула война... И в итоге матч-реванш так и не состоялся.

А ведь у Капы появилась муза, готовая вдохновить его на новый успех. Русская графиня Ольга Чагодаева, которая развелась с белым генералом, бежавшим из Российской Империи, вышла потом замуж за неотразимого кубинца – тот пленил ее глазами «цвета морской волны». Ее воспоминания об Алехине полны яда, ведь русский чемпион так и не дал кубинцу шанса вернуться на престол.

«Когда Капа спрашивал меня, что я думаю об Алехине, я отвечала: «Он будет жалобно скулить там, где другой мужчина будет рычать и реветь». Графиня с радостью подчеркивала, что Алехин и ему подобные держатся на плаву только благодаря каторжной работе, тогда как Капабланка выигрывал исключительно за счет таланта: «Он был единственным шахматистом, который никогда не тренировался. Я видела, что большинство гроссмейстеров жили только шахматами, постоянно обсуждали игры, анализировали их, изучали. У многих были карманные наборы, которые расставлялись даже во время еды между тарелками. Но кто бы поверил, за исключением самых близких друзей, что у Капы не было даже миниатюрных шахмат».

Капабланк умер в 1942-м во время шахматного турнира, от сильнейшего кровоизлияния в мозг. Фиксация смерти произошла в больнице «Маунт-Синай» в Нью-Йорке, где за год до этого скончался от почечной инфекции второй чемпион мира Эмануэль Ласкер.

Алехин пережил обоих.

...

Французы не встречали чемпиона ревущей толпой или салютом. Страна относилась к шахматам как когда-то молодые Советы – без пиетета.

Зато эмигрантская часть Парижа рукоплескала герою,  15 февраля 1928 года его позвали в Русский клуб. Там Алехин много и красиво говорил, как и другие почетные гости.

Но у некоторых возникла аберрация памяти по той части, что именно сказал Алехин. В печати были опубликованы искаженные слова чемпиона, якобы пожелавшего, чтобы «миф о непобедимости большевиков развеялся, как развеялся миф о непобедимости Капабланки».

Реакция Советского Союза в лице председателя Исполбюро Всесоюзной шахматной секции Николая Крыленко последовала молниеносно. Он написал статью «О новом белогвардейском выступлении Алехина». В ней была, в частности, и такая фраза: «После речи в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать…».

Затем в советских газетах напечатали и отречение Алексея Алехина (шахматного чемпиона Харькова) от родного брата. Вероятно, оно было сделано под давлением.

Как писал советский биограф Алехина Александр Котов, шахматисту пришили слова, которые он не говорил. Эмигранты, обижавшиеся, что чемпион мира политически не оформлен, решили вложить в его уста то, что хотели услышать сами. Это морально раздавило Алехина, прекрасно помнившего предыдущий выпад Крыленко.

То, что давно подтачивало Алехина изнутри, должно было найти выход. Обвинения сограждан-эмигрантов в политической недальновидности, отсутствии четкой гражданской позиции задевали его. И однажды адвокат Осип Бернштейн, с которым он сблизился и частенько в домашних условиях перестукивался шахматными фигурами, указал ему путь.

Многие эмигранты, жившие в Париже, вступали в масонские ложи. Это были, в основном, ярые антибольшевики. Бернштейн предложил Алехину пополнить ряды «Астреи», и шахматист сделал это, пусть и не без некоторой заминки. Юрий Шабуров нашел подтверждающие документы.

Чемпиона собеседовал сам предводитель ложи Николай Тесленко. И вот какие пометки он сделал по итогам разговора:

«… Ко времени революции политические убеждения отличались неясностью для него самого и не были оформлены. Когда большевики захватили власть, он думал, что начнется что-то новое, хотя определенного представления не имел. До 1921 года служил у большевиков, занимая должность переводчика. Убедился в глубокой разнице между коммунистическими теориями и приложением их в жизни. Решил покинуть Россию.

Что касается его взглядов в настоящее время, то он не верит в возможность монархии, является сторонником демократического строя, но готов примириться с конституционной монархией, которая осуществит демократические принципы. К партиям не принадлежит…»

В ответ на вопрос Тесленко о мотивах, побудивших просить о приеме в масонскую ложу, Алехин сказал, что стремится к этому, «тяготясь духовным одиночеством».

До 1933 года «Астрея» придерживалась антисоветской позиции, а затем стала относиться к Советскому Союзу лояльно. Состав ложи не превышал 60 человек.

По сведениям Сергея Воронкова, в 1932-м Алехин дорос в ложе до 4-го градуса, став «тайным мастером» (всего градусов было 18). Он не стал ярым членом масонской ложи, часто пропускал заседания, но и обывателем там тоже не слыл. Не зря ему позволили вступить в ложу усовершенствования «Друзья любомудрия» – Amici Philosophiaе.

А в 1937-м Алехин вышел из масонской ложи. Он никогда никому не говорил, что был масоном – поскольку дал клятву. Но вероятно, масонство дало ему возможность получить liberte, стать самим собой хотя бы неофициально.

Учитывая, насколько ядовитые формулировки использовал Крыленко, чтобы осаждать чемпиона-«ренегата», Алехин нет-нет, да и открывал позицию не только в масонских диспутах, но и публично, хотя стремился вести себя более-менее аполитично. Вот что он, например, сказал в интервью эмигрантской газете «Новая заря» через два года после чемпионского матча: «В России в момент владычества большевиков я прожил около трех лет и должен сказать, что мне пришлось вести там свое существование в чрезвычайно тяжелых условиях».

Любопытной представляется и статья в Brooklyn Daily Eagle, которую написал журналист Люсьен Захаров во время турне русского шахматиста по Штатам в 1929-м. В беседе с чемпионом они коснулись его гражданской позиции: «Я сейчас вообще вне политики. В своих взглядах полностью демократичен, но не настолько примыкаю к левым силам, как это необходимо по современным русским правилам. Однако я полностью солидарен с советским правительством, которое занимается популяризацией шахмат в стране». А в интервью 1932 года  Toronto Daily Star Алехин якобы так ответил на вопрос, почему его не любят на родине: «Я антикоммунист».

...

Несмотря на победу над Капой в 1927-м, у Алехина росла сильнейшая аверсия по отношению к самому себе. И если шахматная жизнь складывалась блестяще, он дважды громил Ефима Боголюбова в титульных встречах 1929 и 1934 годов (Капабланка считал их фарсом, поскольку видел только себя претендентом на корону), то личная жизнь ушла в непреодолимое пике. Его отвергла родина...

То, что он переживал в связи с этим, точно описал писатель Лев Любимов: «Алехин был, конечно, человеком больших страстей, но чужбина, сознание, что он не у себя, что только в том же «родном доме», о котором тосковал Бунин, его могли бы признать по-настоящему, и в то же время какое-то малодушие, мешавшее ему решительно признать ошибочность своей разлуки с родиной – все это надломило его, лишило внутренней опоры…»

А вот воспоминания шахматиста Сало Флора: «И даже я – не психолог – понял и прочел в глазах Алехина, что он очень тоскует по Москве. В 1933 году я впервые увидел это. На перроне пражского вокзала он провожал меня в Москву на матч с Ботвинником. Сам он оставался в Праге, куда приехал на гастроли. Только моя неопытность в жизни и молодость были причиной того, что я не понял, насколько печальны и трагичны для Алехина были эти проводы на пражском вокзале».

А еще Александр Алехин вновь не любил.

Надин была женщиной, опережавшей малейшие бытовые интенции супруга, но и только. Она обогревала его снаружи, внутри к ней у шахматиста образовался лед. Он тяготился фанатичной любовью, сам не испытывая ничего подобного. Надин, чувствуя этого, облачалась во все черное, словно была в трауре по умершей любви супруга. Ему самому был крайне неприятен антипатичный настрой по отношению к ней.

Вероятно, неурядицы в личной жизни стали причиной, по которой Алехин все чаще обращался к рюмке. Дома он  радовался только своим кошкам. Еще в царской России шахматист привык к ним.

Привычка ощущать их значимое присутствие во время шахматных квартирников, слышать мерное урчание, успокаивающее нервы, чувствовать, как нечто теплое трется о ноги, была непреодолимой, поэтому свой парижский дом Алехин предельно «закотировал» – в какой-то момент питомцев у него было аж десять.

А любимец – сиамский кот Чесс – бывал на важнейших турнирах. Алехин купил его, как только увидел в зоомагазине – в памяти вспыхнуло яркое воспоминание, как он бросает жизнь в Российской Империи, и перед самым отъездом слышит жалобное мяуканье бабушкиного сиамца, старого, оставляемого навсегда питомца.

Иногда Чесс восседал на коленях хозяина, высокомерно разглядывая его соперников. Известно, что на одной из шахматных олимпиад Алехин категорически отказался играть, пока не найдут сбежавшего Чесса. Кот любил куриное филе, но истинной страстью сиамца были живые мыши, которых он ловил часами, и по этой причине часто пропадал.

Кот Чесс стал свидетелем любовной драмы хозяина. Амбивалентность, которую вызывала у Алехина Надин, привела к разрыву в 1933-м. Уехав на гастроли, он познакомился с очередной вдовой, на этот раз британского офицера, владельца чайной плантации на Цейлоне Грейс Висхар. Она была старше шахматиста на 16 лет, но, как мы уже знаем, это для него не препятствие.

Американка очаровала его образованностью, а главное, тонким пониманием шахмат – она играла на женских турнирах, и успешно. Впрочем, в интервью одной канадской газете Алехин признался, что не считает женщин сильными игроками: «Они плохо играют. Что, кстати, смешно, потому что они хорошо играют в бридж и другие игры... Но не в шахматы. Это еще одна их загадка». И хотя Алехин не сильно верил в мастерство супруги за доской, это была, пожалуй, ее главная преференция перед вообще антишахматной Надин. А кроме того, Висхар любила выпить и часто составляла компанию Алехину. Они поженились и стали жить в замке богатой невесты во французском Деппье.

Надин не перенесла краха в личной жизни. Ее тянуло к Алехину, несмотря на весь его холод. Обматываясь платком, она приходила на шахматные турниры, просто сидела в сторонке, и подолгу глядела на человека, который за восемь лет отношений так ни разу и не предложил ей вступить в официальный брак. Иногда он улыбался, но, конечно, не ей, а глядя на Чесса, которого любил, наверное, даже сильнее. В какой-то момент Надин поняла, что дальше так жить не может... Узнав, что она умерла не своей смертью, Алехин получил новый удар. Теперь он не только запивал стресс, но и заедал, набирая лишние килограммы.

И в этой ситуации состоялся матч за шахматную корону с учителем математики из Голландии Максом Эйве.

...

Одной из самых колоритный сцен в советском фильме «Большой фитиль» (1967) стала алкошашечная дуэль героев Михаила Пуговкина и Сергея Филиппова. Вместо традиционных фигур игроки передвигали по клеткам рюмки: у одного были стопки с водкой, у другого – с коньяком. Возможно, сценарист позаимствовал этот сюжет из стародавней алкопартии немца Эмануэля Ласкера и венгра Геза Мароци.

Согласно легенде (ее трактуют и как быль), однажды гроссмейстеров пригласил к себе в поместье один известный шахматный меценат. Вначале они плотно отобедали, затем прошли в покои, где для них уже расставили необычные шахматы – на полу. Пешками стали стилизованные под них стаканы, наполненные ликером. Чем крупнее была фигура, тем крепче вливали в нее алкоголь. Королеву задумали в виде бутыли, доверху наполненную водкой. Если игрок съедал фигуру соперника, то ему приходилось еще и выпивать ее.

В ходе партии Ласкер придумал наилучшее стратегическое решение, когда подставил ферзя. Мароци долго размышлял над позицией, пытаясь отыскать подводные камни, но все-таки принял дар. А затем испил королеву до дна. И Ласкер выиграл, поскольку следующий ход не состоялся в виду коллапса, случившегося с венгром. Так 1000 фунтов, положенные победителю, достались немецкому чемпиону мира.

Конечно, в истории шахмат было немало пьющих людей. Тема алкоголизма присутствует и в биографии Алехина – однако встречается и откровенное масштабирование проблемы. Например, рассказы о том, что Алехин иногда появлялся на турнирах пьяный вдрызг. В статье Билла Уолла за 1997 год есть упоминание, будто чемпион мог даже «помочиться на пол». Никаких документальных подтверждений Уолл не приводил.

Эдуард Винтер в статье «Шахматы и алкоголь» писал: «Обильное пьянство, которым страдал Алехин, сомнений не вызывает. И в монографии Пабло Морана, посвященной Алехину, есть глава, которая называется «Матчи под влиянием».

Мастер из Австрии Ганс Кмох утверждал, что видел Алехина пьяным уже в 1931 году. «Чемпион начал предаваться безудержному пьянству в югославском Бледе (турнир за явным преимуществом выиграл Алехин – Sports.ru). Однажды он присоединился ко мне и нашим женам во время чаепития. Его поведение я находил странным, он с трудом говорил. А когда он затушил сигарету о пирог моей жены, Надин встала и увела его. Вернувшись через несколько минут, она сказала моей супруге на ломаном немецком: «Простите меня, моя дорогая. Алехин – русская свинья. И сейчас спит как младенец». На церемонии закрытия турнира еще один плохой парень – Бора Костич – всех засмущал, когда крикнул Алехину, сидевшему на другом конце стола: «Что вчера вас так опьянило, коньяк или джин?» Алехин лишь невнятно что-то пробормотал. «Ну конечно, вы были пьяны, иначе как я мог обыграть вас 7:1 в кегли?» – продолжал орать Костич.

Была и такая история. Однажды вечером, когда я танцевал со своей женой, пришел Алехин. Как раз играли венский вальс. Алехин никогда не танцевал. В тот раз, по понятным причинам, он нетвердо стоял на ногах, и все равно пригласил мою супругу присоединиться к нему в вальсе. В результате им пришлось подниматься с пола. Мы сразу же поехали домой, я проводил Алехина. Было неловко, когда, впрыгивая в такси, чемпион мира едва не вылетел с противоположной стороны автомобиля. Невероятно, как Алехин смог так долго оставаться на вершине, несмотря на пагубное пристрастие к алкоголю». Кмох также упомянул, что Алехин перед титульным матчем с Боголюбовым завез в отель большой сундук с алкоголем.

Британский шахматист Гарри Голомбек признавал, что Алехин пил, но считал, будто это не сильно сказывалось на его мастерстве: «Даже когда он был пьян, то вникал в шахматную позицию намного глубже большинства игроков. Я помню, как на международном командном турнире в Варшаве, прошедшем в 1935 году, я показывал коллегам игру, в которой победил. Алехин подошел, узнал ту игру, и похвалил меня своим мягким, немного пьяным голосом. А затем в мгновение ока указал блестящий вариант, который в той партии мы все упустили».

А вот что говорил Макс Эйве в 1978 году, вспоминая о матче с Алехиным в 1935-м: «Я не думаю, что он тогда пил больше, чем обычно. Конечно, он мог пить сколько угодно, поскольку в его отеле все напитки были бесплатными. Да, владелец «Карлтона», где он остановился, был членом Euwe Committee, но так мы выражали элементарную вежливость по отношению к знаменитому гостю. Я думаю, это могло  спровоцировать его лишь немного, а не так, чтобы он из-за бесплатной выпивки вдруг взял, да и ушел в длительный запой. Что касается его неровной походки, то это из-за плохого зрения. Алехин не любил носить очки. Многие из-за его походки думали, что он большой любитель выпить».

Впрочем, Эйве было крайне невыгодно акцентировать внимание на злоупотреблениях Алехина, поскольку это обстоятельство явно дискредитирует его победу. Однако он отмечал по крайней мере три партии, когда ему показалось, будто бы Алехин был в состоянии подпития. Говорят, русский гроссмейстер для бодрости мог хлопнуть рюмку коньяка прямо перед партией...

Сало Флор, беседуя с Юрием Шабуровым, также признавал, что Алехин мог выпивать в период матча с Эйве: «Но только случаи, и очень редкие. Я не понимаю, зачем надо было Александру Александровичу Котову в своих книгах и особенно в кинофильме «Белый снег России» утрировать до абсурда малозначительные эпизоды. Да, Алехин, как и многие другие, позволял себе иногда выпить рюмку, бокал, но зачем возводить это до такой степени?! Я уже писал в своих статьях, что здоровье Алехина тогда оставляло желать лучшего. Его неоднократно подводили нервы. Голландский врач, осмотрев Алехина во время матча, заявил: «Боюсь, что Алехин долго не проживет — больное сердце… нервы!»

Несмотря на все эти свидетельства, в период с 1929-го по 1934-й Алехин выигрывал большинство турниров, в которых участвовал, и показывал игру запредельного уровня (правда, в тех соревнованиях не участвовал Капабланка, с которым отношения совсем разладились). Его отрывы от вторых мест иногда становились неприличными. Нимцович как-то даже воскликнул: «Он расправляется с нами как с желторотыми птенчиками!» Кроме того, многим Алехин был симпатичен как человек, поскольку старался чутко относиться к соперникам во внесоревновательные периоды, иногда даже оплачивал за них взносы. В любой момент мог преподать урок мастерства, что-то посоветовать, вникнуть в проблемы.

Как бы то ни было, его привычки несомненны, и именно пристрастие к алкоголю считается одним из ключевых факторов, повлиявших на результат матча с Эйве.

Как и недооценка соперника. Перед поездкой в Голландию, общаясь с журналистами в Риге, Алехин обронил фразу: «Я, безусловно, обыграю Эйве. На данный момент я не вижу шахматиста, способного противостоять мне».

...

Вообще говоря, Эйве собирался уйти из шахмат в 1933-м, чтобы сосредоточиться на карьере педагога и ученого, плюс у него была большая семья, а значит, много бытовых обязательств. Но взяв паузу, через год голландский математик вернулся, чтобы бросить вызов Алехину.

Он был хорошим логиком, неплохо ориентировался в дебютных позициях, но его не рассматривали как человека, способного чем-то глубоко уязвить чемпиона. Он не занимал лидирующих мест на турнирах, мог откатываться на позорные позиции. На турнире в Ленинграде, сыгранном незадолго до чемпионского матча, он и вовсе стал шестым, набрав лишь 50 процентов очков – позже он сказал, что советские игроки поразили его до глубины души, поскольку, в отличие от европейских, были примерно одинаковы в своей агрессивности, играя на победу даже черными... Хотя бывало, что Эйве мог опередить самого Капабланку, да и с Алехиным у него были очень хорошие партии, но выдающимся мастером его все же не признавали.

Однако подготовка чемпиона к матчу была неполноценной из-за внутренних терзаний, спровоцированных, по всей видимости, гибелью Надин и отношениями с Советским Союзом.

Все считали, что чемпион победит, причем без натуги. Точно так же в 1927-м в фавориты записали маститого Капабланку... Русский шахматист настолько обаял всех, что когда, например, выступал с сеансами одновременной игры в Рейкьявике, исландский парламент... распустили! Депутаты поспешили на турнир, чтобы полюбоваться замысловатыми атаками чемпиона. Он мог играть по радио из самолета или с корабля, двигать живые фигуры на крупнейших площадях мира, устраивать захватывающие сеансы игры вслепую или проводить партии одновременно на тысяче досок. Алехин фонтанировал шахматными идеями, в игре находя единственное утешение своему горю (и еще, пожалуй, в теплой шерсти Чесса).

Кем был Эйве на его фоне? Считалось, что перед чемпионским матчем в математике он добился куда большего, чем в шахматах, и посему считался темной лошадкой. Однако ему удалось обеспечить нужный призовой фонд, поэтому Алехин вызов принял.

Но Эйве готовился к поединку с таким рвением, какого у него не было даже при работе над докторской диссертацией по математике. Его тренерами стали Сало Флор, один из потенциальных претендентов на шахматную корону, и мастер приличного уровня Ганс Кмох. При этом чемпиона вообще никто не консультировал, он был сам по себе.

«Прямо перед нашим матчем мы сыграли с Алехиным на турнире в Цюрихе, – вспоминал Эйве. – Там Алехин победил, но я у него выиграл. Я занял второе место, проиграв Ласкеру. Анализируя партии Алехина, мы с помощниками пришли к заключению, что его превосходство над другими мастерами было основано на значительных познаниях в дебюте. Если же он был не способен добыть инициативу или некоторое преимущество в дебюте, то шел на обострения, «мутил воду». Поэтому я поехал в Вену, где несколько месяцев изучал статьи Альберта Беккера о дебютах, которые были наиболее полными в то время. Помимо Кмоха, эксперта в дебютах, мне помогал венгр Геза Мароци, в основном мы с ним прорабатывали эндшпиль».

Эйве стал пионером физической подготовки шахматистов к турнирам такого ранга – он много занимался спортом, понимая, что матч может затянуться, и в этом случае физическое состояние должно стать его преференцией. Эйве принимал холодный душ, боксировал, плавал, делал гимнастические упражнения. Позже столь же тщательно готовился к чемпионским матчам советский шахматист Михаил Ботвинник.

Перед играми в Голландии Алехин напророчил: «Я не верю в Эйве, будущего чемпиона мира. Я не думаю, чтобы даже после случайного выигрыша он будет истинно признан лучшим игроком мира. Если наше состязание завершится его победой, то это только докажет, что в данный момент я оказался не на пике своего шахматного мастерства. Тем хуже для меня».

Матч проводился в 30 партий, с победой того, у кого будет перевес – в случае ничьей корона оставалась на голове Алехина. Чемпион постоянно лидировал в счете, но его игра была лабильна: то он выдавал царские, безукоризненные партии, то позволял себе регрессировать. И все же Алехин доминировал – вел в счете по победам 4:1, 5:2, 7:5.

Предвкушая триумф, он отправил в СССР телеграмму-примирение: «Не только как долголетний шахматный работник, но и как человек, понявший громадное значение того, что достигнуто в СССР во всех областях культурной жизни, шлю искренний привет шахматистам СССР по случаю 18-й годовщины Октябрьской революции».

Однако Эйве находил силы отыгрываться. Слабость Алехина заключалась в его эксцентричности, тогда как голландец всегда анализировал шахматы холодным, пытливым умом.

Иногда во время самых сложных партий Алехин вдруг резко вставал, шел в зал к супруге, чтобы погладить сиамских котов Лобейду и Чесса, единственных существ, которых он любил безоговорочно. Кроме того, чемпион придумал ритуал – подносил котов к шахматам, давая им обнюхивать фигуры перед началом каждой игры. Но даже магия не помогла ему сохранить титул.

«Он пытался сбить меня с толку подобными выкрутасами, – жаловался позже Эйве. – Особенно во второй половине матча. Его коты постоянно нюхали доску до игры. А во время партии он мог уйти к своим котам, чтобы поговорить с ними. Но я не думаю, что он напрямую пытался как-то сбить меня с настроя. Это был просто способ обрести уверенность в своих силах. Кстати, иногда он приходил в джемпере, на котором был вышит кот. Наверное, это должно было как-то напугать меня. Но ничего подобного не случалось. 

Не смог он повлиять на меня и другими способами, хотя я до сих пор думаю, что он делал это непреднамеренно. Например, вставал прямо передо мной, пока я раздумывал над очередным ходом, или начинал прогуливаться вокруг стола, нарезая круги. Он также часто хлопал дверью и барабанил пальцами по столу. Но, повторюсь, ничего из этого на меня не действовало. Я просто думал: «Х-м-м, как странно, Алехин же намного сильнее меня как игрок, неужели ему действительно нужны все эти трюки, чтобы победить?».

Вероятно, началом краха чемпиона стала 21-я партия, с грандиозным алкоскандалом.

...

Партия проводилась в протестантском клубе Christelijk Volksbelang, построенном в голландской общине Эрмело. Алкоголизм Алехина к тому моменту никого не удивлял, о нем с ленцой пописывали журналисты, однако в абсолют он был возведен только после тех событий. По окончании партии скабрезные шутки в адрес Алехина окончательно перестали считаться моветоном.

Шахматистов пригласили в красивое здание, возведенное на опушке леса. Клуб славился теплыми церковными приемами – пастор принимал в зале всех страждущих, которых щедро угощали кофе и лимонадами в перерывах между службами. И Алехин, изнуренный затянувшимся матчем, который складывался совсем не так, как он надеялся (хотя он все еще лидировал в счете – 10,5 на 9,5), по-настоящему сорвался именно в этом священном месте.

Инцидент, который произошел тем вечером, увеличил число поклонников Эйве. Но в то же время он посеял новые сомнения среди тех, кто и раньше подозревал, что Алехин играл с голландцем не в полную силу, имея нездоровую склонность к алкоголю. С другой стороны, печально известные события в Эрмело привлекли еще больше внимания к матчу. Появились ценители желтых сенсаций, которые приезжали на партии с одной лишь целью – увидеть еще одну скандальную сцену, подобную той, что случилась в тот злополучный вечер. В газетах ее расписали в самых зловещих и гротескных тонах.

Как отмечали журналисты, Алехин якобы пришел в игровой зал мертвецки пьяным, к тому же очень поздно, и спровоцировал ужасный скандал. Он отказался играть, угрожал Эйве, а когда его все же заставили провести партию, сделал несколько «пьяных» ходов и проиграл.

Многие все равно увидели в той партии «магию Эйве», сумевшего одержать яркую победу черными (впервые в матче), которая потом еще очень долго находилась в тени «алкоинцидента». Меж тем Алехин играл напористо, организовал неплохую атаку, но голландец изящно отбил ее, а затем вынудил соперника сдать партию.

Вот как Александр Маннингофф описывает в биографии Макса Эйве события того «алкоинцидента», который, как он считает, был чересчур раздут журналистами: «Как обычно Алехина собирались забрать из его отеля «Карлтон» в Амстердаме на машине, чтобы отвезти в игровой зал. Автомобиль должен был заехать за ним в 13:30, однако водитель в силу неназванных обстоятельств опоздал на 45 минут.

Для нервного и суеверного Алехина это уже был достаточно неприятный эпизод. Но все окончательно вышло из-под контроля, когда во время поездки на проезжую часть дважды выскакивали кошки, которые перебегали машине дорогу. Как известно, для мнительных людей это всегда является признаком надвигающейся беды.

Из-за кошек Алехин категорически отказался ехать в Эрмело на машине и велел водителю везти его на вокзал. Он сел на поезд, посчитав, что так будет безопаснее. Неизвестно, был ли Алехин пьян уже к тому моменту, но когда он прибыл в Эрмело позже оговоренного срока (потому что еще и на поезд опоздал), было очевидно, что он действительно много выпил.

Организаторы уже сдвинули время начало партии с шести на семь вечера, посчитав, что это будет максимально допустимой уступкой для Алехина. Требование чемпиона мира перенести игру на следующий день было отклонено.

Эйве, явно возмущенный поведением Алехина, счел подобное предложение нонсенсом. В конце концов, Алехин согласился играть. После этого не было никаких значительных инцидентов, за исключением того, что чемпион много раз демонстративно заказывал себе кофе, а кроме того, Эйве неожиданно покинул зал после своего 15-го хода, но только лишь для того, чтобы перевести дыхание и успокоиться на свежем лесном воздухе».

Главе оргкомитета матча Максу Левенбаху пришлось сделать заявление: «Хорошо известно, что чемпион мира в последние годы пристрастился к алкоголю. Но это не только не оказывало на него негативного влияния, но и напротив – некоторые эксперты считают, что зачастую это помогало достигать наилучших результатов. В таких случаях он становился наиболее опасным для своих оппонентов, включая Эйве. Но все это было хорошо известно и перед стартом матча. Тем не менее данные факты могут прозвучать несколько странно для многих, однако же они неоспоримы.

Нужно также принимать во внимание особый менталитет гениев, к коим, несомненно, можно причислить Алехина. А ведь его гениальность помножена на русский «экстракт».

Ясно, что Алехин сильно отличается менталитетом от голландского оппонента, обычно весьма уравновешенного человека. Кроме того, ни в Эрмело, ни раньше во время матчей не возникало никаких публичных инцидентов.

Члены нашего комитета подчеркивают, что если из-за вышеуказанных наклонностей Алехин будет вести себя неподобающим образом до партии, во время своего присутствия в игровом зале, или же после игры, то  в его отношении будут приняты самые строгие меры».

Алехину бросили черную метку – но даже конкретное предостережение и принятые в связи с этим «меры кодирования» не уберегли его от поражения.

...

Следующую партию после скандала соперники сыграли в Гааге. В качестве жеста примирения Алехин налил себе и Эйве безалкогольного яблочного сидра, соперники пожелали друг другу здоровья.

Голландский гроссмейстер Герард Оскам внес в зал двух котов, которых передал мадам Алехиной – их несколько дней показывали на выставке в Роттердаме.

Партия закономерно пришла к паритету. Но это было мнимым ренессансом в состоянии чемпиона. Наступила пора магистральных матчей, и даже Грейс Висхар прекратила меланхоличное вязание в сторонке, целиком сосредоточившись на игре.

Ключевой стала 25-я партия, в которой чемпион проиграл. Впервые фаворит оказался отстающим, а осталось уже маловато партий. И хотя раньше поражения стимулировали его на более агрессивную, находчивую игру, Алехин уступил и в следующий раз.

27-й поединок в Гааге мог стать определяющим: Алехин получил время на передышку. Ему присылали десятки телеграмм, призывая очнуться от дурмана и дать бой. Чемпион ворвался в зал, где предстал перед зрителями вовсе не сосредоточенным роботом, а весельчаком в приподнятом настроении. С его лица не сходила улыбка, на его плече сидела кошка, которую он благодушно передал Эйве, чтобы тот ее погладил.

Но за беспечной улыбкой скрывался фатализм, жажда пустить кровь, что он и сделал. Эйве сдался на следующий день. Так Алехин приблизился к претенденту на очко и в 28-й партии попытался форсировать успех. Он вскочил со стула, чтобы походить по залу, перекинулся парой слов с тренером Эрнестом Клайном, за что зрители наградили его громогласным «Бу-у», посчитав, что наставник проконсультировал чемпиона. Один человек даже попытался наброситься на Клайна, но его сдержали секьюрити. Но преимущество Алехина разбил конь – неожиданный ход голландца испортил партию чемпиону.

Остались две игры. 29-ю партию Алехин играл белыми в последний раз, так что это был его главный шанс. И Эйве сразу приготовил для него сюрприз, прибегнув к «защите Алехина», которой обычно пользовался сам чемпион. Это поставило фаворита в тупик – пять минут Алехин сидел, не в силах пошевелиться. Затем обратился к арбитру с просьбой поговорить с сиамскими котами. Будто они могли подсказать ему решение...

Вероятно, питомцы все-таки вдохновили его, поскольку течение партии вдруг приобрело острый характер – Эйве пожертвовал пешку, и сложилось впечатление, что он начал терять нити игры. Алехин вошел в раж, и даже, вопреки установившимся правилам, когда зрители уже надевали пальто в раздевалке, сделал 41-й ход, хотя по регламенту должен был состояться перерыв.

Алехин начал жестикулировать, громко разговаривать с главным секундантом встречи Кмохом. Эйве отошел в сторону, но вскоре чемпион подскочил к нему, отмахнувшись от чиновников, обвинивших его в неспортивном поведении, и саркастически сказал: «Если мы не продолжим игру, я снимусь, а затем поздравлю вас с победой».  Эйве молча пожал плечами, и тогда глава оргкомитета Левенбах отвел обоих в соседнюю комнату, где Алехин объяснился – он сделал 41-й ход не для того, чтобы поставить Эйве в неловкое положение, а лишь в связи с тем, что по-своему интерпретировал правила.

Тогда голландец сел за доску – Алехин сделал то же самое, уже накинув на плечи пальто. Несколько минут претендент обдумывал свой 41-й ход, а когда сделал его, Алехин пожал ему руку в знак примирения, после чего вместе с женой и двумя котами ретировался. Эйве встретили у выхода овациями, а на следующий день партия быстро свелась к ничьей. Суеверный Алехин наверняка обратил внимание, что свой главный шанс он упустил в пятницу, 13-го декабря.

В Амстердаме Эйве сыграл 30-ю партию вничью, хотя Алехин и пытался обострять, так как был вынужден играть исключительно на победу. Однако в какой-то момент он решил предложить паритет, хотя ситуация на доске была все еще невыясненной.

Голландская газета ANP днем позже написала: «Был один глубоко трогательный момент, когда шахматисты стояли, взявшись за руки – Алехин в элегантном фраке, Эйве в простом сером пиджаке. Раздался тоненький звук первых, еще робких аплодисментов, послышались одобрительные возгласы. Затем зрители прорвались сквозь ленты, которыми была огорожена сцена, и ринулись к высокому частоколу вокруг сцены, где стояли два чемпиона. Вскоре полицейские вынуждены были взяться за руки, чтобы построить новый кордон. Зрители аплодировали и аплодировали, это была долгая, громкая овация.

Алехин со слезами на глазах склонился к зрителям и помахал им рукой. Затем нащупал спинку стула, чтобы не упасть. Ведь это был один из самых трагических моментов в его жизни. Радость и восторг, которые испытывали свидетели этого исторического момента, смешались у них с чувством жалости к человеку, который вынужден был отдать самую главную регалию своей жизни новому чемпиону. Но он нашел в себе силы сказать: «Да здравствует чемпион мира Эйве, да здравствуют шахматы Голландии!». Эти слова, произнесенные очень тихо, но отчетливо, произвели на зрителей неизгладимое впечатление. Популярность Алехина после этого возросла многократно».

Эйве был немного удивлен своей победой. «Леди и джентльмены, – сказал он зрителям. – Я поражен тем, насколько быстро завершилась заключительная партия. Я был полностью уверен в том, что она будет отложена, и что в понедельник вечером мы продолжим. Позиция была все еще сложной, и на ее разрешение могло уйти еще два или три часа. Поэтому я благодарю доктора Алехина за то, что он предложил мне ничью». Вскоре после этих его слов болельщики взялись за руки и принялись петь национальный гимн Нидерландов. А когда закончили, кто-то в зале неожиданно начал напевать Марсельезу, отдавая должное экс-чемпиону Алехину. Тот поначалу не поддержал, но под конец тоже стал напевать гимн своей второй родины.

Голландец стал пятым чемпионом мира по шахматам, выиграв матч с минимальным перевесом – 15,5 на 14,5. Так логика побила фантазию.

В отличие от Капабланки, русский шахматист не стал ни от кого прятаться после фиаско. Он встретил поражение лично и вполне достойно. С другой стороны, его поведение в Голландии привело к тому, что по отношению к новому чемпиону у многих появилось двоякое чувство. Не зря Эйве потом много раз задавали вопрос про алкоголизм Алехина – насколько это был важный фактор в его победе.

В конце концов голландец не выдержал и высказался в том духе, что у Алехина все-таки не было алкогольного делирия, да и вообще, спиртные напитки в небольших порциях «могли его даже стимулировать»: «Байки о том, что он частенько был пьяным, полная чушь! Мне жаль, что приходится объяснять, но так уж получается. Пресса постоянно пишет в подобном ключе, потому что журналисты не могут говорить о чем-то еще. Если быть откровенным до конца... Это ведь статьи, пропитанные куражом! Когда ты позволяешь себе писать, будто Алехин проиграл, потому что был пьяным. Людям подобное почему-то всегда импонирует».

Можно только представить, как переживал поражение сам Алехин. Теперь даже в шахматах, доселе благополучных, у него возникли неурядицы. А Крыленко, получивший примирительную телеграмму Алехина, решил нанести экс-чемпиону еще один удар. По сведениям Юрия Шабурова, он предложил Сталину опубликовать присланный Алехиным текст в центральных газетах, сопроводив его ядовитым комментарием. Сталин поручил публиковать без купюр. К слову, в 1938-м Крыленко расстреляли...

А вскоре случилось невероятное! Алехина пригласили в Москву, на крупный шахматный турнир, проводимый в Доме Советов – туда ехал весь шахматный цвет, включая Капабланку и Ласкера. И он... отказал! Не потому, что вдруг испугался. А потому что хотел возвращаться на родину только в ранге чемпиона.

В отличие от Капабланки, Алехин предусмотрел в контракте на чемпионский матч пункт об обязательном реванше.

...

Депрессия, преследовавшая шахматиста много лет, после потери титула едва не надломила его. Он мог потерять себя, погрузившись в трясину самокопания.

Его самолюбие было уязвлено, ведь снова пошли кулуарные разговоры, что Капабланка проиграл случайно, и матч с Эйве якобы высветил истинную силу эмигранта. Хотя это был, скорее, интершум, созданный в голове самого Алехина...

В 1936-м супруга Капабланки Ольга Чагадаева впервые увидела Алехина, о котором так часто говорил ей супруг. И сразу обратила внимание, что тот был явно не в себе. Она наслаждалась этим, поскольку заочно невзлюбила человека, который доставил ее мужу столько неприятностей.

«К нам подошел какой-то белобрысый господин, похожий на продавца в магазине. Это был Алехин. Был ли он симпатичный? Напротив, он был какой-то кислый; я его сразу узнала по фотографиям – заклятого врага Капабланки – и так и застыла на месте.

Алехин провел меня в конец сада – я как сейчас вижу томатные грядки, вдоль которых мы ходили, – и начал говорить очень решительно. Что Капабланка может думать о нем что угодно, но что в обществе они должны здороваться, что Капабланка ему даже не поклонился.

«По-видимому, – отвечала я, – у Капабланки есть для этого сильные резоны». «Может быть, – согласился Алехин. – Но ведь весь мир понимает, что, хотя я и проиграл матч Эйве и он сейчас официально чемпион мира, я и Капабланка являемся сильнейшими игроками». «Капабланка и вы, – сказала я, – и вы это знаете, потому и не даете ему реванша».

Он странно посмотрел на меня и продолжал: «Я не был вполне здоров во время матча с Эйве, но я могу вас уверить, что...» Я снова перебила его: «Так же, как не был здоров Капабланка, когда отдал вам титул тогда, в 27-м году, в Буэнос-Айресе».

Чагадаева передала весь разговор Капабланке, потом он просил, чтобы она пересказывала его снова и снова. Уже сам факт того, что столь контрпродуктивный диалог состоялся, говорит о тяжких сомнениях, одолевавших Алехина.

Позже в Великобритании состоялся крупнейший турнир, тот самый, где Капа воскликнул: «Я ненавижу Алехина!» В Ноттингем съехались шахматные глыбы: Эйве, Алехин, Капабланка, Ласкер, Ботвинник, Решевский, Файн, Флор, Боголюбов, Видмар, Тартаковер, и эту мощную компанию разбавили еще четыре сильнейших местных гроссмейстера.

25-летний Михаил Ботвинник произвел сенсацию, завоевав первое место с нулем поражений. Равное количество очков набрал Капабланка.

Советский шахматист уже давно подбирался к великим, и вот теперь показал свой потенциал. Капа хорошо помнил его, еще когда проиграл 14-летнему Мише в сеансовой партии. Победа этого дуэта в Ноттингеме показала силу классической и советской школ. Алехин же занял лишь шестое место с отставанием от 1-2 позиций в одно очко, и единственным утешением стала победа над Эйве, до того шедшим по турнирной дистанции без поражений.

Ноттингемское падение, однако, удивлять не должно. Сложение полномочий конкретным образом сказалось на Алехине-шахматисте. Теперь он начал осторожничать в партиях, прекратил играть остроатакующе, как раньше, меньше стал полагаться на красоту, комбинационность. О жертвах, к которым любил прибегать шахматист, тоже временно пришлось забыть.

Сразу же после провала в Ноттингеме Алехин, уже встав на тропу оппортунизма, написал в шахматную редакцию советского журнала «64» письмо, предприняв новую попытку сближения с Советским Союзом, где, скорее всего, были возмущены его отказом приехать на турнир.

Он пояснил, что был не прав, позволяя эмигрантским газетам безнаказанно приписывать ему «белогвардейские слова», которые якобы никогда не произносил, обвинив журналистов в диффамации. И сетовал, что недостаточно грамотно оценивал темпы шахматного строительства в СССР. Наконец, Алехин признал ошибкой «равнодушное отношение к гигантскому росту советских достижений, которое теперь превратилось в восторженное».

Насколько искренни были эти слова, судить сложно, но стилистика их кажется вполне пригодной для того, чтобы к нему стали относиться лояльно.

Вот только письмо это осталось безответным, что еще больше деморализовало экс-чемпиона.

...

Психологическое состояние Алехина оказалось подорванным, что показала череда его неудачных выступлений, и единственным бальзамом, способным более-менее излечить шахматиста, могла стать победа в матче-реванше. Для этого он мобилизовал все внутренние ресурсы, волевым решением отказавшись от алкоголя и сигарет, как это сделал перед встречей с Капой. Ради шахмат он готов был бороться с любой зависимостью...

Матч-реванш состоялся в Голландии в 1937-м, и на этот раз фаворитом видели Макса Эйве, который не только лучше выступал, но и был моложе на 9 лет, что могло сказаться на длинной матчевой дистанции. А кроме того, в перерыве между титульными матчами он чаще обыгрывал Алехина, да и вообще показал заметный прогресс – правда, решительного превосходства над сильнейшими коллегами не добился.

Первая партия осталась за нидерландским чемпионом, затем пошла ровная, нервная борьба, но в какой-то момент Алехин реинкарнировал свою прежнюю искрометную игру, и голландец был настолько ошеломлен этим, что проиграл в общей сложности десять партий! Матч-реванш закончился разгромно – 15,5 на 9,5.

Эйве отдал должное вновь коронованному Алехину, ставшему первым, кто вернул утраченный титул чемпиона мира по шахматам: «Он восстановил репутацию сильнейшего среди живущих шахматистов и подтвердил веру в то, что он величайший шахматист всех времен!»

Алехин и Эйве провели друг с другом много партий, и вненичейный баланс вышел такой: 28 побед русского против 20 – голландца.

...

Успех в Голландии позволил Алехину вновь уверовать в свою шахматную непоколебимость, – теперь он был готов к проведению повторной баталии с гениальным Капабланкой. В 1938-м чемпион направил кубинцу официальное предложение о титульном матче, поехав договариваться об условиях в Уругвай. Казалось бы, не существовало больше препятствий для его проведения.

Капа неожиданно запросил непомерный денежный фонд. Тогда в ответ в Стокгольме собрались на совещание члены ФИДЕ и выдвинули (впервые в истории, до этого главным решалой таких вопросов был чемпион) официального претендента на шахматную корону. Им стал не меркантильный Капа, а чехословак Саломон Флор – так решило голосование. Матч назначили на 1939 год.

В эти планы грубо вмешалась политика. Германия Адольфа Гитлера почти бескровно оккупировала Чехословакию. Новая территория с лояльными судетскими немцами аккумулировала вооруженные силы гитлеровской Германии. Флор бежал в СССР, матч отменили.

Чуть позже Алехин провел неровный турнир в Нидерландах с участием сильнейших игроков, заняв срединное место в таблице. Организационные сложности измотали более возрастных участников, коими были и Алехин, и Капабланка (кубинец вообще занял предпоследнюю позицию, своеобразно отпраздновав 50-летие). Примечательно, что во время очных ставок непримиримые соперники едва могли терпеть общество друг друга. Так, они общались через посредников, а триумфатором вышел Алехин, победив (кубинец второй раз в жизни просрочил время) и сыграв вничью. Это были их последние партии друг с другом, баланс – 7:7.

А позже состоялась неофициальная встреча чемпиона с Михаилом Ботвинником в местном отеле. Они провели переговоры о матче, и довольно успешные. Был вариант сыграть в Москве, о чем, конечно, больше всего грезил Алехин. 

Но началась война. 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу, гитлеровцам объявили войну англичане, к ним присоединились и французы. Алехин в знак протеста призвал бойкотировать немецких игроков на шахматной Олимпиаде в Буэнос-Айресе, и даже выступил с гневной речью на радио. Затем он еще некоторое время играл в Южной Америке, но бросил все, когда Германия усилила армейскую риторику. Лучше бы он домой не возвращался...

47-летний шахматист прибыл с женой Грейс Висхар в Лиссабон, затем они поехали в Эшторил. Это был еще один ключевой момент. Сохранялась возможность бросить все и бежать в благополучную Америку. Но Алехин тогда больше думал, чем может помочь Франции, на которую покусился Гитлер. И решил, что будет полезен в роли военного переводчика. В то же время у его супруги в Дьеппе было все ее состояние, а главное, дорогие сердцу картины, так что мотивы художницы вернуться оказались куда более приземленными. Она еще не знала, что немецко-фашистские войска уже разграбили ее богато обставленный замок.

Гитлеровцы успешно осуществили «план Рот», легко захватив Францию. И даже «неприступная» линия Мажино не выдержала натиска немецких войск. У гитлеровцев армия была мобильнее, восприимчивее к приказам военачальников, а танковые корпусы наводили на французов и их союзников ужас крайне эффективными действиями.

Французская армия в результате войны потеряла около 300 000 человек убитыми и ранеными. Полтора миллиона попали в плен. Все было кончено 22 июня 1940-го. В это время Алехин находился в Бордо, возник резон получить отставку в Марселе и бежать, что он почти и сделал. Но поменял планы и отправился в оккупированную зону – в Париж, где со временем устроился на работу в немецкую газету Pariser Zeitung, чтобы быть поближе к жене. Она уговаривала его там остаться, чтобы восстановить разрушенный замок.

Алехина не напугал тот факт, что у нацистов накопились к нему вопросы – демарш на Олимпиаде, роль офицера-переводчика во вражеской армии. С другой стороны, немцы помнили и хорошее: как он консультировал их сборную на Олимпиаде в Мюнхене (1938) и памятные матчи за звание чемпиона мира, которые он проводил с подданным Германии Ефимом Боголюбовым.

И все же варианты отступления у Алехина еще были. Призрачный шанс спастись и покинуть оккупированную страну появился, когда чемпион через кубинского консула в Париже прислал в Гавану телеграмму с просьбой организовать матч с Капабланкой. Экс-чемпион принялся хлопотать о визите Алехина и его супруги, которая еще могла свободно перемещаться. Правда, в одном из интервью Капабланка посетовал, что к самому матчу Алехин относился не очень серьезно, больше думая о получении выездной визы.

Полковник Хайме Марине, курировавший спорт в правительстве Кубы, не ответил на письмо Капы – вновь вмешался финансовый вопрос, как ни пытался его смягчить кубинец. А возможно, правительство по каким-то причинам опасалось визита Алехина из охваченной смутой Европы.

Величайшие шахматные антагонисты планировали сыграть в январе 1942-го, но снова не вышло. Как знать, быть может, это хоть немного продлило Капе жизнь, ведь уже в марте 1942-го он скончался. Врачи запрещали ему малейшее напряжение из-за участившихся скачков давления, а титульный матч требовал колоссальных энергозатрат.

Когда Германия и США оказались в состоянии войны, положение американской жены Алехина с британским паспортом и еврейскими корнями (впрочем, не все биографы считают, что эти корни действительно были) стало очень шатким. Уже престарелую Висхар интернировали, и ее судьба оказалась в руках мужа, обладавшего титулом шахматного короля. Вот только перед нацистами король потерялся. Он пытался уехать в Латинскую Америку из Лиссабона, когда узнал, что его жена стала невыездной. И вынужденно попросил, чтобы их воссоединили в оккупированной зоне. Немцы сочли, что могут использовать Алехина в целях пропаганды.

С этого времени гитлеровцы начали шантажировать шахматиста, связанного по рукам и ногам из-за жены. Если он о чем-то просил, от него требовали ответных услуг. Хочешь свободно передвигаться? Пиши статью для Pariser Zeitung. Желаешь, чтобы не подвергли репрессиям супругу, лишенную протекции США? Проводи матчи с офицерами Вермахта.

Из-за этого его позже прозвали шах-фюрером. Он играл партии под флагом со свастикой, встречаясь за доской с самыми видными гитлеровцами. За это ему давали продовольственные карточки. Он ездил исключительно в страны, подконтрольные гитлеровскому режиму.

Скандальные, пронизанные человеконенавистничеством статьи тоже стали появляться в печати. Они глубоко шокировали мировую общественность.

Алехин предстал в них ярым антисемитом.

...

В марте 1941 года вышла серия статей Алехина под общим заголовком: «Арийские и еврейские шахматы». Вот выжимки из нее:

– Есть ли у евреев, как расы, дар к шахматам? Обращаясь к своему 30-летнему опыту, я мог бы ответить на этот вопрос следующим образом: да, евреи обладают исключительным талантом. Речь про эксплуатацию шахмат, шахматные идеи, практическое их применение. Правда, до сих пор не появился еврей, который стал бы настоящим шахматистом.

– Как и Арон Нимцович с его системой, Рихард Рети был тепло встречен большинством англо-еврейских псевдоинтеллектуалов, когда написал книгу: «Новые идеи в шахматах». И это дешевый блеф, это бесстыдная самореклама, без сопротивления проглоченная шахматным миром, отравленным еврейскими журналистами, которые вторили ликующим возгласам евреев и их друзей: «Да здравствует Рети, да здравствуют гипермодернистские неоромантические шахматы».

– (Первый матч с Эйве) проводился оргкомитетом, состоявшим исключительно из евреев. Меня уговорили взять в секунданты еврейско-голландского мастера Самуэля Ландау, который в решающий момент матча якобы «по личным причинам» бросил меня на произвол судьбы. Техническим руководителем матча был назначен личный секретарь Эйве, житель Вены Ганс Кмох, женатый на еврейке. Нетрудно представить, какой «объективности» я мог от него ждать. И поскольку я проиграл матч, отстав от соперника всего на очко, то берусь утверждать категорически, что если бы я своевременно распознал тот особый дух, которым сопровождалась организация матча, Эйве никогда не отвоевал бы у меня титул даже на самое короткое время.

– И снова во время моего ответного матча с Эйве в 1937 году всполошилось коллективное шахматное еврейство. Большинство еврейских мастеров, упомянутых в этом обзоре, присутствовали на матче в качестве журналистов, тренеров и секундантов, помогая Эйве. В начале второго матча я уже не мог позволить себе обманываться: то есть, мне предстояло сражаться не с Эйве, а с объединенным шахматным еврейством, и моя решительная победа стала бы триумфом против еврейского заговора.

– Все яснее становится единство разрушительной, чисто еврейской шахматной мысли (Стейниц – Ласкер – Рубинштейн – Нимцович – Рети), которая в течение полувека мешала логическому развитию нашего шахматного искусства.

Весьма предусмотрительно в статьях дана положительная характеристика Михаилу Ботвиннику, с которым Алехин желал провести титульный матч.

Большую часть статей за авторством Алехина перепечатали в других газетах и журналах (Deutsche Zeitung в Голландии, Deutsche Schachzeitung в Германии), хотя и со значительными вариациями. Журнал Chess напечатал их на английском языке. Позже они стали появляться и в крупных изданиях, например, в книге Горовица и Ротенберга «Личности в шахматах», которую опубликовали в 1963 году. Однако полные версии статей, размещенных в Pariser Zeitung, стали доступны на английском лишь в 1986 году.

В 1945-м голландский шахматист Герард Оскам заявил: «Его клеветнические статьи переполнили меня печалью. Они были написаны жалким коллаборационистом, подлым спекулянтом. Они пропитаны ложью и мошенничеством, в них есть все признаки расовой ненависти, в них отражена личность двойного предателя».

Едва не расстрелянный все в той же Одессе русско-французский шахматист Осип Бернштейн, некогда друг Алехина, тоже не скрывал гнева, хотя в его эмоциональном пассаже есть очевидное искажение фактов: «В мае 1940-го я играл против него в Париже, это была консультационная игра. И выиграл. Я и предположить не мог, что после этого он будет вести себя подобным образом. Я никогда больше не буду играть против него и даже не желаю его видеть. Я уже отказался сыграть с ним в Барселоне.

Шахматный мир знает о трагическом конце великого польского шахматиста и композитора Давида Пшепюрки, которого приговорили к смерти за то, что он вошел в кафе, где играли в шахматы. Ему было запрещено это делать, потому что он был евреем.

Но общеизвестно, что Алехин, хотя и был в близких отношениях с нацистским губернатором Польши доктором Франком, с которым фотографировался для нацистских периодических изданий, отказался вмешаться в эту ситуацию, чтобы добиться освобождения Пшепюрки. Об этом мне рассказал Фридрих Земиш, когда приехал в Барселону в конце 1943 года.

Я мог бы также упомянуть статьи, опубликованные Алехиным после 1940 года, и шахматные партии, которые он давал для развлечения нацистских сил. Но я воздерживаюсь комментировать отвратительные подробности его поведения. Можно лишь сказать, что он принял нацистский салют с вытянутой рукой и криком «Хайль, Гитлер!», – заявил Бернштейн в 1945-м.

При этом Пшепюрку убили в 1940-м, тогда как Алехин играл в Германии и Польше только с конца 1941-го, так что конкретно данное обвинение было легко опровергнуто. Однако, как утверждал экс-глава Всесоюзной шахматной секции Борис Вайнштейн, помощником гауляйтера Польши Франка (один из главных организаторов масштабного террора в отношении польского и еврейского населения Польши) чемпион якобы действительно был – по вопросам культуры.

Это пришлось опровергать супруге шахматиста Грейс Висхар, которая, к слову, играла с Алехиным на нацистских турнирах, и в 1944-м даже стала чемпионкой Парижа (что может свидетельствовать о том, что у Висхар все же еврейских корней не было, поскольку в таком случае вряд ли Третий Рейх позволял бы ей принимать участие в столь значимых с точки зрения пропаганды шахматных соревнованиях). В 1946-м Висхар заявила, что ее муж никогда не получал у гитлеровцев жалования и не занимал никаких должностей, хотя ему «предлагали выгодную ставку, если бы он официально стал нацистом».

Естественно чемпиону мира пришлось отвечать на выпады в свой адрес лично. И в этом смысле ему было нелегко, слишком много нашлось доказательств его вины.

...

Алехин оказался в шахматном положении «цугцванг», когда любые его заявления подвергались тщательному анализу и малейшие несоответствия оборачивались против него, порождая резонные обвинения в казуистике. Но и лаконичность вряд ли помогла бы ему – от него требовались конкретные, обстоятельные объяснения.

Однако он начал энергично опровергать свою причастность к написанию антисемитских статей далеко не сразу, поскольку жил в оккупированной стране, и у него не было рычагов влияния на прессу. Когда он покинул Париж, то в 1944 году отправил в журнал Chess записку, сообщив, что вынужден был написать две статьи для Pariser Zeitung, чтобы ему дали въездную визу. Он утверждал, что материалы были научными, но их переписали и опубликовали так, чтобы выставить шахматы в свете расовой непримиримости.

В высшем шахматном обществе на Алехина наложили запрет. В конце 1945 года действующего чемпиона мира не пустили на представительный послевоенный турнир в Лондоне. Эйве, Файн и Денкер пригрозили сняться с соревнований, если туда приедет Алехин. Против его визита также выступили Бернштейн и Лист. Они напомнили о статьях Алехина, и организаторы посчитали, что потерь будет слишком много, и проще отказаться от визита действующего чемпиона мира. Тут же Алехин написал письмо организатору турнира Хаттон-Уорду, полное боли. Вот выдержки из него:

«В тех чудовищных публикациях Pariser Zeitung, среди прочего, были оскорбления в адрес членов оргкомитета, организовавшего (чемпионский) матч 1937 года. Голландская шахматная федерация даже подала протест в связи с этим.

Эйве вообще был так убежден в моей «влиятельности» у нацистов, что написал мне два письма, в которых просил предпринять шаги, чтобы облегчить судьбу бедного Саломона Ландау (пытался бежать с семьей от нацистов в Швейцарию, но был схвачен и убит в концентрационном лагере, а его жену и дочь отравили в газовой камере в Аушвице – Sports.ru) и моего друга Оскама. На самом деле и в Германии, и на оккупированной ею территории мы с женой были под непрестанной слежкой и угрозой концентрационного лагеря со стороны гестапо, так что Эйве, как и многие другие, глубоко ошибается.

(...) В то время я был лишен всякой возможности сделать единственное, что могло бы прояснить ситуацию – заявить, что статьи написаны не мной. В течение трех лет, пока Париж находился в оккупации, я вынужден был молчать. Но при первой возможности я постарался в интервью пролить свет на истинные факты.

(...) Каждый, кто не скован предубеждением, должен бы понять мои действительные чувства к людям, которые взяли у меня все, что составляет ценность жизни: разрушили мой дом, разграбили замок моей жены и все, чем я обладал, и, наконец, украли даже мое честное имя.

Посвятив всю свою жизнь шахматам, я никогда не принимал участия в чем-либо, не имеющем прямого отношения к моей профессии. К несчастью, всю мою жизнь – особенно после того, как я завоевал мировое первенство по шахматам, – люди приписывали мне совершенно абсурдные политические взгляды. Около двадцати лет я ношу прозвище «белого русского», что мне особенно больно, так как это делало для меня невозможным связь с родиной, хотя я никогда не переставал любить ее и восхищаться ею.

В 1941 году, будучи в Португалии, я увидел статьи в газете Deutsche Schachzeitung. Я их не писал. (...) Я был пленником нацистов, и единственной надеждой на спасение было мое молчание. Эти годы разрушили мое здоровье и нервы. Я даже удивляюсь, что вообще способен играть в шахматы».

В своей последней книге Legado! («Завет!») Алехин еще раз подчеркнул, что его намеренно оболгали. «Глупые и неправдивые с шахматной точки зрения статьи, которые были напечатаны и подписаны моим именем в парижской газете в 1941 году, являются фальсификацией. Это не первый случай, когда недобросовестные газеты злоупотребляют моим именем, чтобы публиковать глупости такого рода. Но то, что было опубликовано в Pariser Zeitung , причинило мне наибольший вред. Не только из-за содержания, но и в связи с тем, что я не мог дать опровержение. Коллеги прекрасно знают, как велико уважение, которое я испытываю к шахматам, и что я слишком возвышенно отношусь к ним, чтобы позволить себе путаться в абсурдных заявлениях, появившихся в вышеупомянутой парижской газете».

Как отмечает Юрий Шабуров, редактор журнала Chess, получив данные объяснения, писал: «Мы хорошо знакомы с Алехиным, которого встречали в полудюжине стран, с которым играли в турнирах и с которым мы переписывались на протяжении многих лет.

Мы знаем, что он ненавидит войну и никогда не любил нацистов, и мы верим — это безусловная правда, что только преданность жене бросила его в их лапы. Игра в турнирах, организованных нацистами, была только альтернативой для него, кроме того, шахматы — это профессия Алехина. Вероятно, теперь совершенно невозможно доказать или опровергнуть правоту утверждения, что его статьи были «подделаны» — они были до того нелепы, что не могли принести какого-нибудь даже самого малого вреда…

Мы всегда придерживались позиции, что Алехина нельзя заклеймить, как нацистского пособника, не дав ему возможности защитить себя. И мы никогда не чувствовали, что имеем право критиковать Алехина за участие в немецких шахматных турнирах, когда он жил в странах, контролируемых фашистами… Керес тоже играл в них, а Эйве провел поединок с Боголюбовым в Карлсбаде в 1941 году…»

...

Как пишет шахматный исследователь Эдуард Винтер, «линия обороны Алехина была непоследовательной. Иногда он утверждал, что ничего не писал, но в других случаях говорил, будто антиеврейский уклон в статьи добавили другие. Последнее маловероятно, ведь если убрать антиеврейский уклон, то вряд ли что-то останется».

Он также упоминает, что в широко известных справочниках – «Энциклопедии шахмат Голомбека (Лондон, 1977) и «Оксфордском компаньоне по шахматам» Хупера и Уайлда (Оксфорд, 1984), говорится, что после смерти вдовы Алехина в 1956-м якобы были обнаружены скандальные антисемитские статьи, написанные Алехиным от руки. В обоих случаях авторы сослались на свой источник, Брайана Рейли – это ирландский шахматист, а также издатель. Он заявил авторам публикаций, будто «видел эти статьи». Позже он это опроверг. Любопытно, что Рейли писал биографию Алехина, но умер в 1991-м, а его книга так и не вышла в свет.

В мае 1986 года в Europe Echecs писатель Жак Ле Монье сообщил, что перед смертью Грейс Висхар передала ряд записных книжек мужа своему другу (его фамилия неизвестна). В 1958-м Ле Монье получил к ним доступ и нашел собственноручно написанный Алехиным текст, который слово в слово повторял первую из антисемитских статей, появившихся в Pariser Zeitung 18 марта 1941 года. При этом в них все время подчеркивалось слово «еврей».

Однако слова этого человека ставят под сомнение, поскольку в 1973 году в своей книге «75 партий Алехина» Жак Ле Монье утверждал, будто доподлинно неизвестно, был ли Алехин автором антисемитских статей: «Он несколько раз говорил, что «ни слова не написал». Вряд ли когда-нибудь станет известно, стоял ли за этими статьями Алехин или же им манипулировал редактор Pariser Zeitung, игрок, хорошо известный в парижских шахматных кругах (речь идет про ярого антисемита и нациста Теодора Гербеца, писавшего в схожем, «алехинском» ключе про Флора и Файна. – Прим. Sports)». В связи с этим абзацем непонятно, почему в данной книге Жак Ле Монье не вспомнил про рукописный текст Алехина. «Попутно можно задаться вопросом, зачем же Алехин и его жена не стали уничтожать эти компрометирующие материалы, оставшиеся у них уже после падения Третьего Рейха», – заключает Винтер.

Защитники Алехина также обращают внимание на то, что шахматист вынужден был писать антисемитские статьи, чтобы обезопасить себя и свою жену. И он якобы сознательно делал их нелепыми, допускал большое количество ляпов. Оригинальная публикация пестрила элементарными ошибками, в том числе в именах собственных. Есть в них, например, ссылка на поединок между Луи Шарлем де Лабурдонне и Александром «Макдональдом» (вместо «Макдонеллом»), или упоминается польский еврей «Кенезицкий», хотя в действительности существовал лишь Лионель Кизерицкий, и он не был ни поляком, ни евреем.

Но теория о том, что Алехин сигнализировал о своей неискренности, также не доказана. Сам шахматист это никак не комментировал. Весьма вероятно, например, что неправильное написание было вызвано слабой работой наборщика, не сумевшего должным образом расшифровать своеобразный почерк Алехина.

Бросают тень на великого шахматиста и две мадридские статьи, опубликованные 3 сентября 1941 года. В них напечатаны интервью Алехина, которые он дал незадолго до отъезда на турнир в Мюнхен. Статьи обнаружил Пабло Моран.

Русский шахматист якобы заявил El Alcazar, что он стал первым, кто рассмотрел шахматы с расовой точки зрения – в немецком журнале Deutsche Schachzeitung и ежедневной парижской газете Pariser Zeitung. По его словам, в тех статьях он писал, что арийские шахматы были агрессивными, тогда как «семитская концепция допускает идею чистой обороны, считая законным побеждать в такой манере». А журналисту Валентину Гонсалесу из Informaciones он будто бы сообщил о своем намерении прочитать лекции «об эволюции шахматной мысли за последнее время и причинах этой эволюции». «Будет также проведено исследование арийских и еврейских видов шахмат. Конечно, меня не устраивает направление, в котором двигаются гипермодернистские шахматы, оно чрезмерно оборонительное. В немецком языке подобная тактика называется Überdeckung, если грубо перевести, получится, что вы носите сразу два пальто, одно на другом», – добавил он. Кроме того, Алехин заявил, что ему не рады в США и Великобритании «из-за некоторых статей, которые были написаны в немецкой прессе, и некоторых партий, которые я сыграл в Париже в течение прошлой зимы – против 40 противников, организованные ради оказания помощи немецкой армии, а также для зимней помощи (ежегодная кампания нацистской Германии, собиравшей деньги бедным слоям населения. – Прим. Sports). А отвечая на вопрос о Капабланке, он будто бы заявил, что его величайшая слава заключается в том, что он «устранил еврея Ласкера с мирового шахматного трона».

Винтер подчеркнул, что обвинения в адрес Алехина кажутся довольно прочными, но окончательно доказать антисемитскую причастность могут только статьи, написанные им собственноручно. Его архивы есть у наследников, согласно французскому законодательству об авторских правах, они могут быть преданы огласке в 2017 году. Сведений о том, что это уже произошло, пока нет.

Интересно, что одна из статей Алехина, на которую наткнулся пленный еврей во время Второй мировой войны, оказала на него... благотворный эффект. В журнале Forward вышел материал Майкла Фейера «Встреча с Алехиным». Отец автора, еврей Отто Фейер нашел статью за авторством Алехина в лагерном сортире.

«Однажды в Бухенвальдском отхожем месте Отто увидел то, что, с его точки зрения, стало настоящим чудом: на земле валялась страница, вырванная из немецкого шахматного журнала. Ее, несомненно, выкинул один из охранников SS. Настроение Отто резко улучшилось – пока он не начал читать. Затем Отто обнаружил, что Алехин стал ярым антисемитом, который сочувствовал нацистам. Вся статья была посвящена злу, исходящему от «еврейских» шахмат. Отто погрузился в особенно глубокую депрессию. Но вскоре у него настал душевный подъем, поскольку отцу пришла в голову мысль, что он все еще способен испытывать и радость, и горе, а это значит, что даже нацисты не могут уничтожить его человечность. Осознание того, что он еще человек, давало Отто надежду на то, что еще ничего не потеряно».

Часто сторонники Алехина, утверждая, что он не был причастен к написанию скандальных статей или, во всяком случае, не думал так, как в них было написано, ссылаются на его дружбу со многими евреями, с которыми он регулярно встречался за партиями и общался вне шахматных турниров. Таково мнение, например, Юрия Шабурова: «Антисемит? Это, конечно, ни в коей мере не соответствовало действительности. У Алехина были хорошие отношения со многими шахматистами-евреями — Осипом Бернштейном (что не помешало тому отречься от Алехина. – Прим. Sports.), Саломоном Флором, Андрэ Лилиенталем, Савелием Тартаковером… Он с ними охотно общался, помогал советами, а при необходимости, и деньгами. Об этом автору книги довелось слышать от Флора и Лилиенталя».

Шабуров отметил, что Алехин предрекал великое будущее многим евреям-шахматистам – Флору, Файну, Эйве, Микенасу, Ботвиннику. Во время великой депрессии чемпион мира угощал бесплатными обедами американского еврея Арнольда Денкера, в 1940-м учил 14-летнего немецкого еврея Герардо Будовски шахматам. Кроме того, оставалось непонятным, зачем Алехин, «ярый антисемит», заключил брак с женщиной, у которой есть еврейские корни (о том, что они все-таки были, упоминал сын шахматиста)? Наконец, еврей Яков Вильнер в знак былой дружбы спас его от расстрела, а еврей Чарльз Яффе помог ему в битве с Капабланкой, прислав по почте интересный ферзевый гамбит, который тот использовал в одной из партий...

Но общеизвестно, что многие антисемиты не брезговали приятельствовать с евреями. Например, Бобби Фишер. Он общался со многими из них, но в то же время хорошо известно, каким антисемитом он был. И это несмотря на то, что его мать была еврейкой, как и биологический отец. Это не помешало ему повесить в кабинете... портрет Адольфа Гитлера и делать пропитанные ненавистью неисправимого мизантропа заявления: «Америка полностью контролируется евреями!» или «Гитлер относился к ним слишком мягко, все евреи должны быть уничтожены, все синагоги должны быть уничтожены». Однако еврейка Наташа Посельских, которая сняла о Фишере фильм, так говорила о нем: «Антисемитизм Фишера очень абстрактный. Он говорит, что евреи – мировое зло, а конкретно ко многим евреям он относится нормально».

...

Алехин уезжал в Испанию из французской оккупации морально подавленным, сломленным человеком. Он оставил в Париже жену, с которой больше никогда не виделся (она не держала с ним связь). У него уже давно не было сиамского ami Чесса, умершего в 1941-м. Алексей и Варвара Алехины тоже скончались, хотя им было всего чуть-чуть за 50. Причем есть слухи, будто Алексея Александровича расстреляли в 1939-м.

Социальная изоляция чемпиона достигла максимума.

Из-за коллаборационизма, в котором стало теперь принято обвинять шахматиста, от него отреклись друзья, многие с радостью плевали ему в след. У него не осталось средств к существованию – матчи, которые он проводил, приносили мизерный доход.

В связи с этим у Алехина не было объективных причин для радости, поэтому когда в Хихоне журналист спросил седовласого чемпиона мира, какие у него планы, тот взглянул на него с душераздирающей тоской в глазах и хриплым от сигарет голосом ответил: «А какие у меня могут быть планы? Лучшая часть моей жизни прошла между двумя мировыми войнами, которые покрыли Европу руинами и крестами, которые взяли в кольцо мою волю, привыкшую побеждать. Обе опустошили меня, но по-разному: когда закончилась первая, я был молод и имел непомерное честолюбие, а теперь нет ни того, ни другого».

Психиатр Рейд Ардид, бывший чемпион Испании по шахматам, умолял Алехина бросить пить, зная, что ментальное и физическое здоровье гроссмейстера разрушено так же основательно, как и Европа, разбомбленная войной. Но тот категорически не слушал и появлялся на соревнованиях пьяным.

Это не проходило бесследно, врачи откачивали Алехина, заставляли его проходить унизительные процедуры дезинтоксикации. Как написал в своей книге Пабло Морано, в 1945 году Алехин пришел на прием к доктору Казимиро Ругарсии, и тот, осмотрев пациента, обнаружил у него запущенный цирроз печени – жизненно важный орган раздулся до таких размеров, что достиг правого соска, и это означало терминальную стадию.

Ругарсия посулил ему несколько лет жизни, и то при условии, если он порвет с алкоголем, поскольку каждая выпитая рюмка будет приближать его к трагической развязке. «Тогда не стоит бросать», – безразлично ответил чемпион.

Затем Алехин уехал в Португалию. Экс-глава Всесоюзной шахматной секции и член НКВД Борис Вайнштейн выдвинул теорию, почему он это сделал, в беседе с Сергеем Воронковым: «В то время генерал Франко стал уже выдавать военных преступников. Алехин знал это – вот почему и вынужден был уехать в Португалию: тамошний глава правительства Салазар не выдавал военных преступников, и союзники смотрели на это сквозь пальцы. Когда же Алехин заявил, что он не причастен ни к фашистскому режиму, ни к антисемитским статьям, опубликованным в 1941 году в Pariser Zeitung, ему предложили приехать во Францию и предстать перед французским судом. По моим сведениям, Алехину, как военнослужащему, инкриминировалась измена родине. Я не думаю, конечно, чтобы его казнили, подобно маршалу Петену, но осужден он мог быть вполне».

В 1946 году Алехин жил в Эшториле, где проводил много времени с единственным человеком, которого подпустил к себе – это был португальский мастер Франсишку Люпи.

Тот помнил высокого, широкоплечего блондина с твердой уверенностью в глазах, который приехал в Португалию в 1940-м, в ранге чемпиона мира, и его встречала ревущая толпа, а по городу он передвигался на машине с шофером. Алехин гордился тогда тем, что смог поправить здоровье к матчу с Эйве, избавиться от пагубных привычек. Единственное, он пил много кофе, что вредило больному сердцу. Несмотря на нестабильное положение Европы, Алехин был энергичен, полон идей, а его игра доставляла эстетическое удовольствие: была полна интриг, шарма и разгромов крепких позиций соперника. 

Но потом война забрала этого Алехина, а скарлатина, которой он переболел в Праге в 1942-м, окончательно подорвала его здоровье.

Спустя годы в Эшторил прибыл посеревший от горя человек, которому намного милее любых шахматных раскладов стала бутылка. Он пил, чтобы забыться, но попытки уйти от реальности не спасали. Его поглотила индифферентность.

Одолеваемый любопытством Люпи спросил Алехина, писал ли тот статьи в Pariser Zeitung, и чемпион ответил, что в них нет ни единого его слова.

Шахматный король, конечно, продолжал играть, и чаще всего побеждал – серьезных соперников у него было теперь немного. Хотя даже при этом он умудрялся проигрывать.

Куда лучше Алехин играл в 1941-1943 годах, встречаясь не только с офицерами Третьего Рейха, но и с рейтинговыми гроссмейстерами (Боголюбов, Керес). Он даже завоевал в Мюнхене титул чемпиона Европы (в глазах нацистов)! И предложил эстонцу Паулю Кересу разыграть титул чемпиона мира, но тот отказался. 50-летний Алехин с сарказмом заявил: «Они все хотят дождаться, когда мне стукнет 60».

Вновь доказать мастерство Алехин мог на первых послевоенных турнирах в Лондоне и Гастингсе, но туда путь ему был заказан.

Изоляция душила Алехина, абсолютно все было против него. Живя в грошовой гостинице, он мог подолгу сидеть и смотреть в одну точку или на руки, которые предательски тряслись из-за пристрастия к алкоголю. Смертельная тоска одолевала все его существо.

Одно лишь выводило Алехина из меланхоличного состояния – звук скрипки, доносившийся из соседнего номера. В редкие моменты радости, когда он слушал музыку, глаза его снова наполнялись жизнью, на губах начинала играть полумечтательная улыбка. Однажды он зашел к соседу и сердечно поздоровался – им оказался бельгийский скрипач Ньюмен. С тех пор он часто гостил у него.

«В комнате нас двое, – вспоминал музыкант один из таких визитов. – Полутьма. Я играю на скрипке. Никогда я не имел такого слушателя! Сидел он притихший, неподвижный, красивая голова свесилась на грудь, глаза прикрыты, ресницы мокрые. Алехин был сверхчувствителен, в нем была какая-то невероятная тонкость, и это особенно проявлялось в моменты, когда он слушал музыку… Что рисовало его воображение? Родной дом, близких, мать?»

Когда Алехин уже совсем не видел просвета в опостылевшей жизни, когда он стал узником номера отеля, где не осталось ничего выразительного, кроме шахматных сборников, когда он уже готов был принять смерть и уйти из мира, ставшего для него чужим и холодным, вновь забрезжила надежда.

53-летний чемпион мира получил вожделенную телеграмму от Михаила Ботвинника: «Я сожалею, что война помешала нашему матчу в 1939 году. Я вновь вызываю вас на матч за мировое первенство. Если вы согласны, я жду вашего ответа, в котором прошу указать ваше мнение о времени и месте матча». Вскоре было согласовано, что титульный поединок состоится в Лондоне.

Алехин не знал, что Ботвинник по-настоящему сражался за право сыграть с ним. Из-за его упрямства в отставку даже подал глава Всесоюзной шахматной секции Борис Вайнштейн, поскольку, по его словам, НКВД, включая Лаврентия Берию, был против матча с участием запятнавшего репутацию Алехина. На заседании, где решался вопрос, Вайнштейн обратился к Ботвиннику: «Михаил Моисеевич, я человек беспартийный, но вы-то коммунист, и мы с вами оба евреи по национальности. И я не понимаю, как вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови коммунистов и евреев?!» На это, по словам Вайнштейна, советский шахматист ответил, что если не состоится его матч с Алехиным, то Эйве провозгласит себя чемпионом мира, а потом проиграет матч Решевскому, и, таким образом, звание чемпиона мира навсегда уплывет от СССР в Америку.

Все решила правительственная телеграмма, которую получил Ботвинник – в ней нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов давал добро на матч, как это было и в 1939-м. Борис Вайнштейн подал в отставку, проиграв голосование по данному вопросу. Битву гигантов санкционировали на всех уровнях.

Алехин начал вдохновенно готовиться к матчу, позвал в помощники Люпи, снова ворошил шахматные сборники, разминал прикорнувший шахматный ум, искал резервы для усиления игры.

35-летний Ботвинник всерьез опасался проигрыша. Он собрал команду, и выдвинул ряд требований к организаторам и своей стране, желая, чтобы все было подчинено одной-единственной цели – победе над опасным соперником, который однажды поверг неуязвимого Капабланку.

Так случилось, что вскоре после получения телеграммы жизнь Алехина загадочным образом оборвалась.

...

24 марта 1946 года мир облетела фотография, на которой был запечатлен умерший чемпион мира Александр Александрович Алехин.

Он сидел в кресле, одетый в пальто, голова его склонилась на бок. Перед ним была разложена посуда, чуть поодаль стояли шахматы – фигуры пребывали в исходной расстановке. Слева покоилась книга стихов Маргарет Сотберн. На раскрытой странице была такая строка: «Это судьба всех тех, кто живет в изгнании».

Сначала говорили, что Алехин умер от паралича сердца, потом появились подробности – он подавился куском мяса, случилась асфиксия. Делавшие вскрытие патологоанатомы впоследствии признались, что написали то, что им было приказано.

Через несколько лет появился свидетель, утверждавший, будто Алехин умер на улице, возвращаясь в номер из ресторана, но по каким-то причинам тело отнесли в отель, чтобы сделать эффектный кадр (была даже версия, что таким способом отрекламировала себя гостиница).

Наконец, незадолго до смерти официант того самого ресторана, откуда возвращался Алехин, заявил, будто какие-то люди, говорившие с акцентом, предложили ему денег, чтобы он отравил чемпиона. И сумма была столь соблазнительной, что отказаться не представлялось возможным.

Смерть Алехина обросла слухами, как и его жизнь. Некоторые видели в ней явный след НКВД (к моменту его смерти комиссариат уже упразднили, ему на смену пришло МГБ СССР). Мол, в СССР не могли позволить «врагу» одолеть советского чемпиона.

Родина не пренебрегла возможностью пнуть мертвого. Петр Романовский напечатал в журнале «Шахматы в СССР» противоречивый некролог: «Алехин родился и вырос в России. В нашей стране развились его шахматный талант и сила… Советские шахматисты высоко ценят Алехина, как выдающегося мастера, внесшего богатый вклад в сокровищницу шахматного искусства. Но как к человеку морально неустойчивому и беспринципному, наше отношение к нему может быть только отрицательным».

Версий его смерти много, но одно можно сказать наверняка: к моменту развязки он был настолько глубоко раненым, мучительно страдавшим от душевной и физической боли человеком, что, вероятно, смерть стала для него единственной возможностью наконец избавить себя от яда реальности, от бесконечных страданий, которые преследовали его по пятам до самого конца. Да и здоровье его уже не позволяло думать о сколь-нибудь обозримом будущем.

Comments

[Стас Купцов]

Если вам понравился лонгрид, оставляйте комментарии мне на страничке в Facebook – будет приятно)

https://www.facebook.com/krassavchuk/

[di Malkovich]

Спасибо за интересный материал.
История не терпит сослагательных наклонений, а факты могут быть преподнесены по разному. Поэтому ценно, что почти каждую позицию автор разбирал с разных сторон.

[Edward XVII]

Ответ Стас Купцов

Если вам понравился лонгрид, оставляйте комментарии мне на страничке в Facebook – будет приятно) https://www.facebook.com/krassavchuk/

да, очень хороший текст, куда лучше урезанного и непонятно как озаглавленного. могли бы и полный вынести на главную. кому нужно - прочитают.

[master_of_dzen]

Ох рад что потратил время на полный материал, в кратком все ну очень сжато, особенно эпичная дуэль с Капой. Титанический материал!

[Vladislove Dobry]

Отличная статья . Прочёл с удовольствием . Давно такого не было .

[сНикерс]

Ответ Edward XVII

учитывая что спас Алехина от смерти в Одессе некий Яков Семенович Вильнер - то конечно гадости про евреев ему писать не стоило. да и вообще тогда шахматный мир был сильно еврейским, евреи были лучшими шахматистами, по количеству гросмейстеров на число людей у них нереальные покаатели просто, да и добрая половина чемпионов мира в истории были еврями, вплоть до Фишера и Каспарова. этим он конечно порвал полностью с шахматным сообществом, довольно глупый поступок, мало того что некрасивый. с другой стороны легко рассуждать тут - а не во время фашисткой оккупации. возможно это был ездинственный вариант выживания.

Ну, в конце вы все верно и написали. Надо просто представить, как к тебе приходят люди и намекают, что будет с тобой и твоей женой, если не напишешь то, что нужно. И ты пишешь.

Алехин к тому же не был каким-то стойким идеалистом или борцом, он был шахматистом и не более. Все время его популярность пытались использовать, делая из него то противника коммунизмом, то еще чего-то, а он просто хотел играть в шахматы.

[Edward XVII]

учитывая что спас Алехина от смерти в Одессе некий Яков Семенович Вильнер - то конечно гадости про евреев ему писать не стоило. да и вообще тогда шахматный мир был сильно еврейским, евреи были лучшими шахматистами, по количеству гросмейстеров на число людей у них нереальные покаатели просто, да и добрая половина чемпионов мира в истории были еврями, вплоть до Фишера и Каспарова. этим он конечно порвал полностью с шахматным сообществом, довольно глупый поступок, мало того что некрасивый. с другой стороны легко рассуждать тут - а не во время фашисткой оккупации. возможно это был ездинственный вариант выживания.

[Стас Купцов]

Ответ master_of_dzen

Ох рад что потратил время на полный материал, в кратком все ну очень сжато, особенно эпичная дуэль с Капой. Титанический материал!

А что самое смешное, "полную" версию тоже сократили, убрали интересные детальки.

[Стас Купцов]

Ответ master_of_dzen

Ох рад что потратил время на полный материал, в кратком все ну очень сжато, особенно эпичная дуэль с Капой. Титанический материал!

Даже сюда не вошли куски про то, как образ Алёхина заинтересовал Набокова, когда писатель работал над романом "защита Лужина", какие взгляды были у нашего чемпиона на азиатские шахматы, и многое другое.

[Андрей Бусурин]

лонгрид...тьфу.велик и могуч русский язык

[master_of_dzen]

Ответ Стас Купцов

Я пытался что-то разузнать, но наткнулся на стену. Между ними совсем слабая связь была. Алехин платил деньги за содержание сына и почти с ним не виделся. Печально, конечно, что его линия обрывается на сыне. Хотя есть легенда, что он женился ещё на родине на какой-то таинственной баронессе, и она родила от него дочь. Но это миф.

Понял, спасибо за разъяснение.

[Сергей Сергеев]

Я потрясен

[Vladislove Dobry]

Ответ Стас Купцов

А что самое смешное, "полную" версию тоже сократили, убрали интересные детальки.

А есть без купюр версия ?

[Стас Купцов]

Ответ master_of_dzen

А он что-нибудь об отце рассказывал? Делился ли какими-то его переживаниями, например?

Я пытался что-то разузнать, но наткнулся на стену. Между ними совсем слабая связь была. Алехин платил деньги за содержание сына и почти с ним не виделся. Печально, конечно, что его линия обрывается на сыне. Хотя есть легенда, что он женился ещё на родине на какой-то таинственной баронессе, и она родила от него дочь. Но это миф.

[master_of_dzen]

Ответ Стас Купцов

Насколько я помню, сын Алехина женился, посещает могилу отца. Бездетен.

А он что-нибудь об отце рассказывал? Делился ли какими-то его переживаниями, например?

[Стас Купцов]

Ответ master_of_dzen

Интересно... а про его отпрыска что-нибудь известно?

Насколько я помню, сын Алехина женился, посещает могилу отца. Бездетен.

[master_of_dzen]

Ответ Стас Купцов

Даже сюда не вошли куски про то, как образ Алёхина заинтересовал Набокова, когда писатель работал над романом "защита Лужина", какие взгляды были у нашего чемпиона на азиатские шахматы, и многое другое.

Интересно... а про его отпрыска что-нибудь известно?

[Стас Купцов]

Ответ Борис _____

Интересно и познавательно, но постоянное использование слова "матчи" в качестве синонимов "партий" напрягает - наверное, автор совсем не играет в шахматы.

Постарался везде это поправить.

[starless]

Ответ Стас Купцов

Если вам понравился лонгрид, оставляйте комментарии мне на страничке в Facebook – будет приятно) https://www.facebook.com/krassavchuk/

В целом текст очень хороший, интересный и познавательный, но не хватает редакторской работы. "Зашёл на престол" вместо "взошёл" -- это очень смешно, и таких моментов многовато.

[Павел Сморщков]

Местами кажется, что это какой-то машинный перевод с иностранного языка... Но в целом интересно.

[Борис _____]

Интересно и познавательно, но постоянное использование слова "матчи" в качестве синонимов "партий" напрягает - наверное, автор совсем не играет в шахматы.

[Пользователь заблокирован]

А есть не шахматист Алехин?