Угроза расстрела и шахматы с Троцким – как великий Алехин выживал в Одессе после революции
У автора Sports Стаса Купцова вышла книга о легенде шахмат – четвертом чемпионе мира Александре Алехине.
В блоге «Легенды Спорта» уже выходил материал, посвященный гроссмейстеру. В книге детально изложена его непростая жизнь.
Биография «Александр Алехин. Жизнь как война» доступна во всех крупных книжных магазинах («Читай-город», «Буковед», «Лабиринт»), на маркет-плейсах, а также на «Литресе» (электронная версия и аудиоверсия в исполнении автора).
Sports публикует отрывок из книги Купцова – главу под названием «Бывший человек». Как Алехин встретил неспокойное временя революций в России? Зачем он уехал в Одессу? И кто его спас от расстрела?
***
Алехин, как и все жители гибнувшей Российской империи, стал свидетелем событий, круто изменивших его жизнь. Февральская революция была первым потрясением. Она привела к тому, что царь лишился трона, и при этом оставила массу вопросов о будущем страны.
Участие России в Первой мировой войне дорого обошлось последнему из династии Романовых. Человек, который наделил Алехина титулом гроссмейстера в 1909 году, сам в «политических шахматах» не преуспел. Во всяком случае, главную партию своей жизни он проиграл подчистую, не вполне понимая (или не желая понимать), что происходит. Он отправил на фронт слишком много больших фигур, оголив тылы, и получил мат. Войска, воевавшие в Европе, очень пригодились бы в Петрограде, где происходил решающий крах монархии – и всего того, что олицетворяла собой Россия на протяжении многих веков.
Недовольство императором накапливалось годами, образовался нарыв. Но Николай II до последнего считал, что внутренняя угроза не так велика. Он готовился к решающему весеннему наступлению своих войск в Европе, к тому, что на волне грядущих фронтовых побед брожения в стране сами собой прекратятся. Поэтому силы, выступавшие за кардинальные перемены в империи, торопились воспользоваться ситуацией.
Монарха подвергали критике буквально все: Госдума (в том числе и партия октябристов, в которой состоял отец Алехина), левые радикалы и даже ближайшие родственники царя – великие князья. Сомнения в правильности ключевых его решений выражала и мать императора. Но вместо того, чтобы энергично заниматься внутренней политикой и искать выход из положения, Николай II слишком много времени проводил в Ставке верховного главнокомандующего, увлеченный совсем другими вопросами. Его могли выручить сильные министры, но вместо кадровой стабильности шла «министерская чехарда», свидетельствовавшая о том, что нужных, компетентных людей, способных спасти режим, попросту не было. Недруги императора стали распространять мнение, будто страной правит его супруга с немецкими корнями Александра Федоровна, а вместе с ней – самая одиозная и ненавистная фигура в империи, Григорий Распутин. Кроме того, премьер-министром очень некстати был назначен этнический немец Борис Штюрмер, что еще больше усугубило ситуацию. При этом недовольство крепло как в политических верхах, так и в пролетарских низах.
В экстренной ситуации, незадолго до февральской революции, Николай II... уехал из Петрограда в Могилев, где находилась Ставка.
Ко всему прочему в стране нарастал продовольственный кризис: во многих городах ввели карточки на хлеб. В Петрограде начались стачки и демонстрации с убийственными для режима лозунгами: «Долой войну!», «Долой царя!», «Да здравствует республика!», «Хлеба!» Рабочих поддерживали разные слои населения. Даже обычные горожане, возмущенные продразверсткой, высыпали на улицы – создавался эффект толпы. Число бастующих становилось угрожающим: отказывались работать сотни тысяч людей – заводы и фабрики встали. Наводить порядок в столице худо-бедно пытались полиция и казачьи полки, но их оказалось недостаточно.
Армейские части Петрограда стали ключом к ящику Пандоры. Они были лояльны режиму лишь формально и чувствовали связь с простыми людьми, которых не хотели убивать, – им проще было стрелять в командиров. Так революция в Петрограде обрела штыки.
Председатель Государственной думы Михаил Родзянко пытался в красках описать императору безнадежную обстановку в Петрограде, на что тот ему ничего не отвечал и с долей презрения говорил своим приближенным: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор». Число сепаратистов стремительно увеличивалось; по Петрограду стали маршировать вооруженные толпы людей, которые вскоре заняли здание Таврического дворца, где проводила свои заседания Госдума. Был сформирован новый орган власти – Временный комитет; царское правительство прекратило свое существование. Николай II снял несколько частей с фронта, чтобы солдаты попытались прорваться в охваченную огнем революции столицу и удержать ускользавшую из его рук власть, но было слишком поздно. Ему пришлось отречься от престола, а 2 марта было сформировано Временное правительство.
Алехина все эти события застали в Москве, где тоже было крайне неспокойно. В хлебные лавки выстраивались гигантские очереди – многие горожане страдали от голода. Правда, отец шахматиста оптимистично отреагировал на государственный переворот: «Совершилось великое дело, пала старая власть, и на ее месте временно возникла новая, которая в свою очередь в непродолжительном будущем должна будет уступить место постоянной, организованной уже согласно свободно выраженной воле самого народа. Открылась новая глава в истории свободной России. В сознании этого великого государственного момента, в сознании той тяжелой ответственности, которая отныне падает на каждого русского гражданина за судьбы нашего отечества, напряжемте все силы своего ума и воли, всю нашу душевную энергию на непрестанную работу, столь необходимую для мирного возрождения свободной России. Пусть же отныне нашей путеводной звездой будет величие и благо дорогой нам всем родины. Да здравствует же единая, свободная Россия! Ура великому русскому народу!..» (1)
Когда Александр Иванович говорил эти слова, он уже был смертельно болен. До новой революции Алехин-старший не дожил несколько месяцев, скончавшись 28 мая. Ему было всего 60 лет. Он хотя бы не увидел той крови, которая после его смерти потекла рекой – под раздачу попали многие его родственники, иных и вовсе расстреляли. Скорее всего, Февральскую революцию принял и шахматист. Это неудивительно: ее с восторгом приветствовала почти вся Россия, за редчайшим исключением.
Некоторые биографы утверждают, что Александр Иванович страдал от алкоголизма, и это передалось его сыну. Но у шахматиста уже в зрелом возрасте появилась масса поводов для отмены внутреннего «сухого закона». В свои 24 года Алехин остался без родителей – семейной опоры, которая так нужна, особенно когда происходят слишком пугающие, непредсказуемые события, возникает реальная угроза жизни. По итогам Февральской революции он лишился еще и работы в правовом отделе Министерства иностранных дел. Многое из того, к чему привык Алехин, что ему было по-настоящему дорого, оставалось в прошлом, а будущее уже не казалось таким радужным. Лишь шахматы являлись константой в мире, который рушился у него на глазах, но даже тут возникали вопросы.
Николай II создал в стране прочную шахматную основу, следил за турнирами и успехами русских шахматистов, выделял деньги на проведение соревнований, посодействовал появлению Всероссийского шахматного союза... Иностранцы, приезжая в империю, хвалили организаторов – даже Ласкер не мог удержаться от восторженных отзывов.
Насколько могла быть заинтересована в развитии шахмат будущая регулярная власть, оставалось неизвестным, и это тоже наверняка беспокоило Алехина. Произошло слишком много событий, способных ввести в состояние глубокой депрессии, но им все не было конца и края. Приходилось постоянно реагировать на менявшиеся реалии, а если говорить проще – выживать.
Временное правительство погубило само себя – взяло курс на участие в Первой мировой войне «до победного конца» и выполнение обязательств перед союзниками по Антанте. Это вызвало волну возмущения у народа, уставшего от войны, тем более армия терпела на фронте поражение за поражением. Также остро стояли вопросы принятия нового трудового законодательства, перераспределения земель. В итоге в октябре грянула социалистическая революция – новый переворот, который был осуществлен в пользу рабочих и крестьян, тогда как класс, к которому принадлежали Алехины, терял свои привилегии. Большевики и их сторонники свергли Временное правительство. Вскоре «вождь мирового пролетариата» положил конец войне, заключив Брестский мир на крайне невыгодных для провозглашенной республики условиях.
13-кратный номинант на Нобелевскую премию по литературе, эмигрант Марк Алданов в книге «Картины Октябрьского переворота» (1935) привел любопытную шахматную аналогию событиям, породившим новую страну. «Их литература (большевиков – С. К.) представляет октябрьский переворот как некоторое подобие шахматной партии, разыгранной Алехиным или Капабланкой: все было гениально предусмотрено, все было изумительно разыграно по последнему слову революционной науки. Троцкий вслед за Марксом называет одну из наиболее самодовольных глав своего труда «Искусство восстания». «Интуиция и опыт нужны для революционного руководства», – поучает он. Однако тот же Троцкий со своим искусством восстания, с интуицией и опытом потерпел полное поражение через несколько лет в борьбе со Сталиным (не говорю о 1905 годе). Можно сказать, конечно, нашла коса на камень: Сталин оказался еще более великим мастером, чем он. Но в 1917 году противник у большевиков все время оставался один и тот же, и мы видим, что в борьбе с этим противником – Временным правительством – большевики на протяжении четырех месяцев подвергаются полному разгрому в июле и одерживают полную победу в октябре! Я видел на своем веку пять революционных восстаний и не могу отделаться от впечатления, что в каждом из них все до последней минуты висело на волоске: победа и поражение зависели от миллиона никем не предусмотренных вариантов. Нет, на алехинскую игру это совершенно не походило.
Сделаю, впрочем, оговорку относительно Ленина. Не могу отрицать, что если не шахматная партия, то основная ее идея была им намечена с первых дней революции и что он проявил при этом замечательную политическую проницательность (о силе воли и говорить не приходится). С этой оговоркой, думаю, что разброд и растерянность у большевиков были в ту пору почти такие же, как у их противников, а в смысле «идеологии» и гораздо больше» (2).
Главным итогом обеих революций 1917 года стало то, что народ огромной страны раскололся. Появились белые, красные, иные силы. Еще не закончилась Первая мировая, а в стране уже вспыхнула гражданская, когда брат убивал брата – и не осталось никаких гарантий. Появилась особая категория «бывших людей»: аристократы, купцы, кулаки, священники, офицеры царской армии – все те, кто потерял свой социальный статус после Октябрьской революции. В их число попал и Алехин.
В столь непростой ситуации шахматист решил покинуть красную Москву, чтобы, как считают часть его биографов, попытаться эмигрировать. Еще одна возможная причина отъезда из родного города – нужны были деньги, которые он мог заработать на выездных турнирах. Алехин отправился на шахматные гастроли сначала в Киев, а затем в Одессу – город-порт, откуда в теории можно было перебраться за границу, чтобы ускользнуть от «красного террора», объявленного сразу после покушения на Ленина. Одним из жесточайших событий того времени стала расправа в доме Ипатьева над царской семьей во главе с Николаем II в ночь на 17 июля 1918-го.
Алехин понимал, что при новой власти его жизнь в опасности. Украина, куда он отправился, на время стала центром притяжения для тех, кто пытался сбежать от большевиков из Петрограда, Москвы и других городов павшей империи.
Однако расчет на спасение для многих не оправдался... В Одессе Алехина приговорили к расстрелу!
***
Александр Алехин прибыл в Одессу в начале октября 1918 года, когда город хорошенько потряхивало из-за неутихающей политической лихорадки: одна власть внезапно сменялась другой, будто стала какой-то эстафетной палочкой. А страдали обычные граждане, не знавшие, к каким берегам их прибьет, какому богу молиться, чего ждать не от завтрашнего дня – от следующего часа!
Когда Алехин только появился в Одессе, советскую власть уже семь месяцев как свергли самостийники, сторонники суверенной Украины – петлюровцы. Во времена Российской империи идеи обретения украинской государственности жестко подавлялись, как и попытки издавать книги на украинском языке. Подобные явления называли «мазепинством», происками Австро-Венгрии, в состав которой входили части современных украинских земель.
Не в силах действовать в одиночку, самостийники добровольно впустили в Одессу австро-венгерские и немецкие войска. Формально власть в городе принадлежала бывшему царскому генералу, а теперь гетману Украинской державы Павлу Скоропадскому, при этом фактически до декабря Одесса существовала под протекторатом фельдмаршала-лейтенанта фон Эссера (Австро-Венгрия) и полковника фон Фотеля (Германия). Но поражение в Первой мировой и революционные пожары в Европе очистили Одессу от этих войск. В городе начались волнения, из тюрем выпускали уголовников, которые наполняли улицы и насыщали их ядовитыми парами беспредела. В такой обстановке мирным жителям приходилось ютиться по домам, чтобы не попасть под раздачу. Скоропадский терял нити власти и начал уходить от курса украинской самостийности, встретив в ответ яростное сопротивление Семена Петлюры. В результате гетман бежал из страны, а власть перешла к Директории Украинской народной республики.
В декабре в Одессу вступили уже солдаты Антанты, чтобы «навести порядок на юге России». Процесс сопровождался новым кровопролитием, вооруженными стычками теперь уже с Директорией, так что человеческая жизнь вновь стоила не больше пули. Период, когда одна сила выбивала другую, был страшным, но затем, когда сопротивление выдохлось, наступило относительное спокойствие. По городу теперь маршировали французы, англичане, сербы и греки; в порту появлялись иностранные миноносцы и линейные корабли... Антанта поддержала белую Добровольческую армию, совместными усилиями удалось выгнать из города самостийников. 600-тысячную Одессу поделили на зоны влияния, словно она стала куском мяса на столе мясника-раздельщика.
Французские военачальники разделили сферы влияния с британцами: согласно договоренности, они доминировали в Одессе. Французы назначили военным губернатором города белого генерала Алексея Гришина-Алмазова, но он оказался марионеткой, метавшейся меж двух огней. С одной стороны Одессе угрожала Красная Армия, с другой – вооруженные силы Украинской народной республики Петлюры, которые взяли город в тиски, отчего возникли серьезные перебои с продовольствием и начался голод. Однако внутри городских стен генералу тоже жизни не давали: на него совершали покушения, по улицам свободно расхаживали преступники и творили беззаконие. Местный авторитет так писал новоиспеченному губернатору: «Мы не большевики и не украинцы. Мы уголовные. Оставьте нас в покое, и мы воевать с вами не будем». В ответ градоначальник устроил большевикам и уголовникам белый террор, ликвидируя их без суда и следствия. Но даже среди союзников, французов, у него появлялись враги, которые через его голову вели тайные переговоры с самостийниками, чтобы решить вопрос с блокадой. И это притом, что антантовцы изначально провозгласили намерение вернуть «единую и неделимую Россию».
Осознав, что Гришин-Алмазов больше не нужен, в марте французы отстранили его от руководства городом, а вскоре преследуемый красногвардейцами генерал покончил с собой. Уже в апреле в Одессе все вновь поменялось! Французы решили не выполнять прежних обязательств и спешно вывели войска из города. Тогда в Одессу бескровно вернулись бойцы Красной Армии – и начался красный террор. Перед местной буржуазией сразу был поставлен ультиматум – собрать 500 миллионов рублей на советские нужды; последствия невыполнения могли стать фатальными. На одесских улицах снова появились палачи, только теперь – чекисты в кожанках и с маузерами, которые всюду искали врагов советской власти. Город быстро погряз в погромах, мародерстве, арестах. Виновных даже в незначительных преступлениях нередко вели в застенки, чтобы расстреливать. В местных газетах регулярно появлялись списки казненных.
От всего этого можно было легко сойти с ума. Выживать удавалось самым стойким – или же приспособленцам.
***
Каково жилось во всей этой кутерьме Алехину? До прихода красных Одесса из последних сил оставалась культурным центром, куда приезжали известные писатели, поэты, актеры, музыканты. В городе появилась даже звезда немого кино Вера Холодная, которая участвовала в съемках и благотворительных концертах, жертвуя прибыль Добровольческой армии. В особенности ей благоволили во время французской оккупации: поступали предложения от иностранных кинокомпаний, но она не желала покидать Одессу. «Теперь расстаться с Россией, пусть и измученной и истерзанной, больно и преступно», – говорила она. Ее фильмы показывали в кинотеатре на Дерибасовской, куда выстраивались длинные очереди.
Писатель Иван Бунин с супругой Верой Николаевной, как и Алехин, покинули голодную Москву – и оказались в Одессе. Они принимали у себя всевозможных деятелей культуры: Бунин рецензировал рассказы одессита Валентина Катаева и вел тревожные беседы с религиозным писателем Сергеем Нилусом. Все, что казалось неизменным, вдруг стало зыбким и даже опасным. Вера Бунина вспоминала 14 (27) июля 1918 года: «Иметь прислугу теперь – это му́ка, так она распустилась – как Смердяков поняла, что все позволено. У Мани, нашей кухарки, в кухне живет, скрывается ее любовник, большевик, матрос, и мы ничего не можем сделать. Если же принять серьезные меры, то может кончиться вся эта история и серьезными последствиями» (3).
Алехин пытался отвлекаться от неопределенности и безденежья лучшим из известных ему способов – шахматами. Намечался крупный турнир с одесскими звездами, который стал формальной причиной его приезда, но шахматный междусобойчик постоянно откладывали, пока не отменили вовсе. Это не удивляло, учитывая, какие страсти иной раз происходили в городе даже до прихода красных. 6 (19) декабря Вера Бунина писала: «Вчера весь день шел бой. Наша улица попала в зону сражения. До шести часов пулеметы, ружья, иногда орудийные выстрелы. На час была сделана передышка, затем опять. Но скоро все прекратилось. Петлюровцы обратились к французам с предложением мирных переговоров. Но французы отказались, так как петлюровцы пролили французскую кровь».
Денег совсем не было, поэтому Алехин сдавал личные вещи в ломбард и устраивал платные шоу в кафе Робина, предоставляя своим соперникам фору. Его самым частым «спарринг-партнером» стал вице-чемпион Одессы Борис Верлинский: он тоже пережил в детстве менингит, что не помешало ему стать одним из лучших одесских игроков. Впрочем, Алехин постоянно его побеждал. Он зарабатывал себе на жизнь выставочными партиями, сеансами одновременной игры, продолжая оставаться в городе в ожидании представительного турнира, а возможно, и чего-то еще. В результате Алехин стал свидетелем того, как в Одессе неоднократно менялась власть.
События в портовом городе, больше похожие на кошмар, были квинтэссенцией всего темного, что происходило в стране. Алехина продолжало засасывать в воронку неизвестности. Нужно было принимать чью-то сторону: или отчаянно хвататься за привычно-старое, или соглашаться с новым. Быть конформистом, идти против своих убеждений казалось безопаснее, особенно когда город захватили красные, и с мечтами об отъезде за границу можно было распрощаться.
Этот кровавый период возвращения советской власти в Одессу Иван Бунин назвал «окаянными днями». В дневниках писателя о той поре, также озаглавленных «Окаянные дни», есть такая запись от 22 апреля 1919-го: «По вечерам жутко мистически. Еще светло, а часы показывают что-то нелепое, ночное. Фонарей не зажигают. Но на всяких «правительственных» учреждениях, на чрезвычайках, на театрах и клубах «имени Троцкого», «имени Свердлова», «имени Ленина» прозрачно горят, как какие-то медузы, стеклянные розовые звезды. И по странно пустым, еще светлым улицам на автомобилях, на лихачах – очень часто с разряженными девками – мчится в эти клубы и театры (глядеть на своих крепостных актеров) всякая красная аристократия: матросы с огромными браунингами на поясе, карманные воры, уголовные злодеи и какие-то бритые щеголи во френчах, в развратнейших галифе, в франтовских сапогах непременно при шпорах, все с золотыми зубами и большими, темными, кокаинистическими глазами... Но жутко и днем. Весь огромный город не живет, сидит по домам, выходит на улицу мало. Город чувствует себя завоеванным, и завоеванным как будто каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, я думаю, казались нашим предкам печенеги. А завоеватель шатается, торгует с лотков, плюет семечками, «кроет матом». По Дерибасовской или движется огромная толпа, сопровождающая для развлечения гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого непременно за «павшего борца» (лежит в красном гробу, а впереди оркестры и сотни красных и черных знамен), или чернеют кучки играющих на гармоньях, пляшущих и вскрикивающих:
«Эй, яблочко,
Куда котишься!»
Вообще как только город становится «красным», тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы. Совершается некий подбор лиц, улица преображается.
Как потрясал меня этот подбор в Москве! Из-за этого больше всего и уехал оттуда.
Теперь то же самое в Одессе – с самого того праздничного дня, когда в город вступила «революционно-народная армия» и когда даже на извозчичьих лошадях как жар горели красные банты и ленты.
На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем.
И вот уже третий год идет нечто чудовищное. Третий год только низость, только грязь, только зверство. Ну, хоть бы на смех, на потеху что-нибудь уж не то что хорошее, а просто обыкновенное, что-нибудь просто другое!»
Для этих столь ярко описанных классиком красных Алехин попал под новомодное определение – «подозрительный элемент». В его биографии набиралось слишком много чуждого для советской власти: потомственный дворянин, штабс-капитан, титулярный советник, сын помещика и фабрикантки. Трудно представить, что могло уберечь Алехина от ареста и допросов, – лишь большое везение. Но с фартом возникли проблемы.
Есть разные версии, как Алехин во второй раз в жизни оказался в тюрьме. Одна из них проста, как пешка: шахматиста сдал клеветник. Вторая куда интереснее: в номере отеля, где поселился Алехин, ранее жил английский шпион, и чекисты просто наткнулись на тайник с секретными документами.
По легенде, арест произошел прямо во время апрельского шахматного турнира, когда Алехин занимался своим любимым делом. Свидетелем событий стал будущий чемпион Украины Николай Сорокин, выступавший за соседним столом (4). Случилось следующее.
В игровой зал вошел человек в кожанке, у которого имелся при себе документ с печатью «УССР. Одесская чрезвычайная комиссия». Он не стал долго осматриваться, вместо этого уверенным шагом направился к Алехину и потребовал пройти с ним, что по тем временам можно было расценивать как смертельную опасность. Бесцеремонное обращение возмутило шахматиста, который пожелал доиграть партию. Чекист не препятствовал, ведь Алехин не мог поставить мат и после этого просто исчезнуть из зала, как волшебник. И действительно, вскоре шахматиста отвели в мрачное здание на Екатерининской площади, где чрезвычайка вершила свои наказания – его еще называли «большевистским домом пыток». Как когда-то в Мангейме, особо церемониться с арестантом не стали – после короткого допроса он оказался за решеткой. Вот только в Германии Алехин хотя бы не боялся смерти, притом что ему угрожали расстрелом – тогда это все-таки выглядело пустой бравадой немецких пленителей. Теперь же риск попасть на мушку палачам и окропить стену собственной кровью оказался намного выше. Чекисты в каждом видели потенциального контрреволюционера, особенно если у подозреваемого имелось сомнительное прошлое.
Главный редактор журнала Europe Echecs Жорж Бертола приводит иную версию драмсобытий. В одной из своих статей (5) он рассказал о партии Алехина против шахматиста из Вены Артура Кауфмана (по свидетельству Леонарда Скиннера и Роберта Верхувена, которое приводит Бертола, партия была сыграна в июне 1919 года, что несколько дискредитирует предыдущую версию). Итак, по данным Бертолы, в 1921 году в Revue Suisse d’Echecs появилась расшифровка той самой партии якобы с комментариями самого Алехина для журнала. 30-й ход: «В этот момент объявился матрос, который захотел поговорить со мной. Я все же играл». 33-й ход: «Матроса сопровождал комиссар, который арестовал меня. И после полуторачасового бесплодного обыска конфисковал все ценные вещи, после чего меня бросили в тюрьму. Я слышал стрельбу, многие сокамерники умерли. Меня внезапно отпустили без каких-либо объяснений – как и тогда, когда арестовывали». После освобождения Алехина, пока Кауфман еще находился под арестом в Одессе, их партия якобы была окончена.
24 октября 1919 года сам Кауфман так описывал свое пребывание в Одессе: «Я вернулся в Вену примерно два месяца назад. В России пережил много приключений, но ничего особенно приятного. Я был в опасности, точнее, мы были в опасности – я и моя сестра. Нам чудом удалось спастись. Мы смогли вернуться домой по пути Одесса – Константинополь – Триест. <...> Я знаю о большевизме гораздо больше, чем многие из тех, кто легкомысленно играет с огнем в нашей стране» (6).
Но вернемся к хронологии, согласно которой Алехин все-таки был арестован в апреле. Его наскоро вписали в один из расстрельных списков, не сильно вникая в ответы на вопросы. Массовыми расстрелами в Одессе занимался Комендантский взвод ЧК, по-народному – «отряд палачей». Схему быстро обкатали. Ночью во дворе исполнители заводили мотор машины, чтобы не сеять панику среди населения и глушить звуки выстрелов. Затем арестантов заставляли снимать всю одежду и убивали. Подобное могло случиться с Алехиным и едва не произошло, но судьба имела на него свои виды.
Коллега Алехина Федор Богатырчук рассказал в мемуарах «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» (7), как именно был спасен будущий чемпион мира: «Вильнер (одесский мастер Яков Вильнер – С. К.) сказал мне, что, будучи на работе в Одесском военном трибунале, он узнал о приговоре буквально за несколько часов до того, как он должен был быть приведен в исполнение, и немедленно послал телеграмму тогдашнему председателю украинского Совнаркома Раковскому с просьбой спасти Алехина. К счастью, Раковский слышал о шахматном гении Алехина: он немедленно связался по прямому проводу с одесской ЧК. Из дальнейшего достоверно известно только одно: Алехин в ту же ночь был освобожден и направлен в распоряжение товарища Раковского. Возможно, что Алехин ни о приговоре, ни о последующих перипетиях даже и не знал, ибо пролетарская Немезида просто стреляла в затылки осужденных, не заботясь о предварительном оглашении приговора».
Расстрельные списки действительно проходили в Одессе через делопроизводителя юридического отдела Революционного трибунала Якова Вильнера. Высоколобый брюнет, которому на тот момент было всего 19 лет, уже выигрывал чемпионат Одессы по шахматам. Он каким-то чудом заметил в злополучном перечне всемирно известную шахматную фамилию. Вильнер был лично знаком с Алехиным, а брат арестанта Алексей писал в «Шахматном вестнике» о многообещающем одессите. Пусть журнал и перестал издаваться, Вильнер добра не забывал. Он отлично понимал, что Алехин – выдающийся мастер, который в будущем может принести стране немало пользы – да что там стране, всему шахматному миру! И передал информацию Раковскому.
Нет сомнений, что у покровителя Алехина имелись все рычаги, чтобы освободить шахматиста. Все-таки Раковский был одним из первых, кто устанавливал в Одессе советскую власть – в качестве председателя местной Всесоюзной чрезвычайной комиссии (ВЧК), хотя и вынужден был покинуть город, когда его заняли австро-германские оккупанты. Кроме того, Раковский неоднократно сотрудничал с самыми видными большевиками того времени, включая Иосифа Сталина.
По иронии судьбы, самого Раковского спустя годы уже никто не спас: его казнили в 1941 году в лесу Орловской области – он попал в сталинские расстрельные списки...
Богатырчук также утверждал, что встречался с Алехиным вскоре после его возвращения из Одессы в Москву, и тот якобы показал ему билет члена Российской коммунистической партии большевиков (РКП(б)). Однако украинский шахматный историк Сергей Ткаченко в книге «Спаситель Алехина» опроверг утверждение Богатырчука о партбилете. Ткаченко изучил в Государственном архиве Одесской области списки членов партии и кандидатов на вступление за нужный период – и фамилии шахматиста не обнаружил (позже сам Алехин заявил, что стал кандидатом в РКП(б) в августе 1920 года).
Кроме того, Богатырчук сообщил о месте работы шахматиста в Одессе – комиссия по изъятию ценностей у буржуазии. Сам Алехин утверждал, что работал в Инотделе Одесского Губисполкома. «Не веря во внезапное перевоплощение Алехина, каюсь, я и тогда и позже осуждал Алехина за его переход на сторону своих злейших врагов», – писал Богатырчук.
***
Есть и другие версии удивительного спасения Алехина «в последний момент», причем некоторые из них весьма фантасмагоричны и больше похожи на сюжет какого-нибудь легкомысленного романа. Например, будто бы в камеру к арестованному шахматисту, ожидавшему своей расстрельной участи, внезапно заглянул хрестоматийный «красный вождь» в кепке со вшитой в нее красной звездой, с пробивавшейся из-под головного убора могучей черной шевелюрой, близко посаженными, внимательными глазами, припрятанными за толстыми стеклами очков, крупным носом по центру густых широких усов и с жиденькой бороденкой. Они сели друг против друга, расставили фигуры на доске, сыграли партию, а потом человек вышел из камеры, оставив Алехина в тяжких раздумьях, почему это один из самых главных большевиков и архитекторов революции почтил его своим присутствием. Лев Троцкий, соавтор красного террора, в тот визит обнаружил в себе человеческое. Он оказался очарован шахматами Алехина в достаточной степени, чтобы тотчас после личного знакомства отдать приказ об освобождении, даровав шахматисту жизнь.
Эта сказка имела бы право на существование, если бы не одно «но»: Лев Давыдович в то время в Одессе не появлялся, поэтому спасительная встреча никак не могла состояться. Еще удивительнее, что Алехин эту версию не особо опровергал, возможно, считая ее слишком красивой и легендарной, чтобы противоречить ей – или же она виделась ему настолько нелепой, что в опровержении попросту не было нужды.
Другие «теории» выглядят не столь кинематографично, но и доверия им немного. Например, трудно себе представить, будто бы вопрос жизни и смерти любого арестанта в Одессе решали несколько человек, которые должны были единогласно голосовать за казнь. И вот якобы один из них вдруг воспротивился расстрелу Алехина, узнав его масштабную шахматную личность. Будучи молниеносным карательным органом, чрезвычайка навряд ли могла позволить себе столь сложную схему ликвидаций «советского врага» – внутренний разлад был ей совсем не на руку. Еще по одному альтернативному сценарию, Алехин прибыл в Одессу по высокому разрешению члена Всеукраинского ревкома Дмитрия Мануильского, и шахматист будто бы использовал его ликвидную фамилию в качестве защиты во время допроса. Чекисты проверили слова Алехина и с радостью распахнули дверь его тюремной камеры.
Но можно (и нужно) обратиться к первоисточнику. Вот как в интервью «Новой заре» Алехин лично живописал события тех судьбоносных для себя дней: «В бытность мою в Одессе я был арестован большевиками и заключен в подвалы чеки. Большевики нашли у меня какую-то иностранную переписку, и это было достаточным поводом для предъявления мне обвинения в шпионаже в пользу Антанты. В отношении меня пришло предписание из Москвы расстрелять только в том случае, если будут обнаружены серьезные и действительные улики. Таковых в конце концов не оказалось, и я был выпущен на свободу» (8). Еще он упомянул, что вместе с ним в подвале сидел военный министр Украинской державы при гетмане Скоропадском. Его, в отличие от Алехина, расстреляли – в гараже здания ЧК на Екатерининской площади.
Самое страшное, что может произойти с человеком, – потеря надежды. Алехин начал куда больше терять, чем приобретать, в 1914 году в Мангейме. Лишения с тех пор преследовали его, а с ними таяла и надежда. Шахматы отошли на вторые роли, встал вопрос выживания, и кульминацией нежеланной борьбы стала камера, где Алехин наверняка думал о смерти, о ее неотвратимости. Возможно, момент, когда за ним пришли, чтобы освободить, а не отвести в «расстрельный подвал», стал точкой нового взлета, проблеском надежды, осознанием, что еще не все потеряно и нужно чуть-чуть подождать, перетерпеть, приложить усилия, прежде чем все как-нибудь само наладится.
Но если жизнь все время чинит препятствия, не дает развиваться так, как хочется, то внутри вполне могут возникнуть протестные движения, когда приходится мимикрировать, притворяться тем, кем ты на самом деле не являешься, лишь бы вырваться из плена обстоятельств, превратиться в простую, прямую и понятную стрелу, которая летит в цель, в самое «яблочко», и ничто не может прервать этот полет. А цель Алехин поставил перед собой четкую – стать чемпионом мира по шахматам. Но для этого он нуждался в свободе, поиском которой и начал заниматься, когда вырвался из лап чекистов.
Выходя из камеры смертников, Алехин отлично понимал, что ему придется служить теперь новой власти. Шахматист знал, что отказ от работы на большевиков может стать самоубийством. Злые языки приписывали ему последующее участие в расправах – якобы это и послужило причиной его поспешной поездки в Москву, когда советская власть в Одессе вновь зашаталась ввиду подхода белой армии. Мол, узнав, что он успел натворить для красных после освобождения, его поставили бы к стенке уже белые. Так или иначе, подробных и достоверных сведений о том, чем конкретно Алехин занимался в Одессе до своего отъезда в июле 1919-го, нет. А посему и судить его не за что. Характерно, что Добровольческая армия вошла в Одессу в августе благодаря крупному антибольшевистскому восстанию в городе (и продержалась там до февраля, пока власть окончательно не перешла к большевикам).
(1) Шабуров, Ю., 2001. С. 78.
(2) Алданов, М. А. Картины Октябрьского переворота, – 1935. – Текст: электронный // Litresp.ru: электронная библиотека. – URL: https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%90/aldanov-mark-aleksandrovich/kartinioktyabrjskogo-perevorota (дата обращения: 04.04.2023). Линдер, В. И. Алехин / В. И. Линдер, И. М. Линдер. – М., 1992. – 320 с.
(3) Цит. по: Бунин, И. А. Устами Буниных. Дневник / И. А. Бунин, В. Н. Бунина. – Т. 1. – 1881–1920. – Посев, 2005. – Текст: электронный // RoyalLib.com: электронная библиотека. – URL: https://royallib.com/book/bunin_ivan/ustami_buninih_tom_1_1881_1920.html (дата обращения: 09.11.2022).
(4) Ткаченко, С., 2016. С. 38.
(5) Bertola G., part 2.
(6) Там же cо ссылкой на: Arthur Kaufmann a Chess Biography 1872–1938. – O. G. Urcan & P. M. Braunwarth, McFarland, 2012.
(7) Богатырчук, Ф. Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту. – Сан-Франциско, 1978. (Фрагменты опубл. в: Шахматный Вестник: журнал. – М.: Физкультура и спорт. – 1992. – № 2.)
(8) Воронков, C., 2021. С. 246.
Фото: East News/Roger-Viollet / Roger-Viollet via AFP, Photo12 via AFP; РИА Новости; commons.wikimedia.org/Газета «Новое Время»
