Д. Хэмилтон. «Только, чур, без поцелуев» Глава 2: Витрина магазина... и товары в подсобке
Пролог: Если бы только футбол мог быть таким веселым...
Эпилог: Величайший менеджер всех времен... Даже если я сам так считаю
Хронология/Благодарности/Об авторе
***
Брайан Клаф и Питер Тейлор были связаны узами брака и вели себя как эксцентричная супружеская пара. Это яркая, но точная аналогия для отношений, которые к моменту их медленного краха обросли сложными, горькими корнями. С момента их знакомства в середине 1950-х годов в качестве игроков «Мидлсбро» и до их окончательного развода их отношения переживали взлеты и падения, как и любой настоящий брак.
Сначала были ухаживания с помощью стрел купидона: Тейлор, который старше его почти на семь лет, на тренировочной базе «Мидлсбро» дал понять, что Клаф, по его мнению, является лучшим игроком в клубе. Он описал его голосом, достаточно громким, чтобы Клаф услышал, как недооцененного и неоцененного.
В 1955 году Клаф был центральным нападающим четвертого (иногда пятого) выбора. Это был молодой человек со стрижкой и острым языком, якобы уверенный в себе, который своим наглым и самодовольным подходом не понравился руководству и раздевалке «Мидлсбро». В Тейлоре Клаф нашел то, чего ему так не хватало: союзника, родственную душу и фигуру учителя-отца. Тейлор тоже нашел то, чего ему не хватало: Клаф был учеником, которому можно было проповедовать, прихожанином, готовым слушать проповеди Тейлора о футболе.
Затем последовали «свидания», в то время как Тейлор расширял футбольное, социальное и даже политическое образование Клафа. Политика и социальное обеспечение для Тейлора были важными темами. Он особенно остро осознавал оплату и условия труда среднего рабочего, распределение богатства и жесткую классовую систему, которая на фоне конформизма 1950-х годов казалась ему несокрушимой, если только левая партия (не обязательно лейбористская) не станет способной стабильно побеждать на выборах. Тейлор изложил Клафу свое политическое кредо. «В те дни он был немного левее лейбористов, — сказал Клаф. — Даже Клем Эттли не был для него достаточно радикальным. Он хотел, чтобы судостроители зарабатывали столько же, сколько и судовладельцы. Он считал, что с шахтерами обращаются как с прислугой. Он считал, что сталелитейщикам досталась тяжелая доля. Он хотел, чтобы тори ушли. Единственное, о чем мы когда-либо говорили, помимо футбола, это политика, потому что в ней мы с ним соглашались». Однажды в воскресенье днем Тейлор взял Клафа послушать выступление тогдашнего теневого канцлера Гарольда Уилсона в рабочем клубе в Мидлсбро. «В его словах можно было услышать страсть к переменам, — вспоминал Клаф. — Мы вернулись в дом Тейлора, сжигаемые ими изнутри».
Тейлора и Клафа — поскольку на этом этапе Тейлор очень недолго был старшим партнером — объединяли четыре вещи: происхождение из рабочего класса, страсть к игре и непоколебимая убежденность в том, в каком стиле она должна играться, неприязнь к авторитетам и угодничеству (кроме как по отношению к ним) и, что самое важное, общая вера в то, что Клаф был в высшей степени талантлив.
Тейлор увидел в Клафе нечто большее, чем хищнические инстинкты, необходимые для забивания голов. Он мгновенно зарегистрировал в своем мозгу, похожем на компьютер, хороший выбор позиции Клафа, его мастерство как с мячом, так и без него, и его способность наносить исключительно сильные удары с минимальным замахом. Забивать неожиданные голы ударами с края поля и дальше получалось у него так легко. «Он умел запускать ракеты», — сказал мне Тейлор.
Клаф прошел через футбольное отрочество в «Мидлсбро», где жизнь была построена на графике «тяготы против трудностей». Оглядываясь назад, Клаф видит тот период в мягком фокусе, а после его ужасной размолвки с Тейлором — в снисходительном свете.
Спустя более года после печальной кончины Тейлора, случившейся в октябре 1990 года, но в его голосе все еще слышалось потрясение., Клаф сидел в комнате председателя совета директоров на «Сити Граунд» и вспоминал о том, какой была их жизнь в суровом городе на северо-востоке. Он пил чай и заказал бутерброды. Нас было только двое в комнате с низкими оранжевыми кожаными креслами у противоположных стен и шкафом для напитков. Дизайн мебели относился к 1960-м годам. Осеннее небо темнело и я слышал, как болельщики разговаривали друг с другом на парковке. Когда принесли бутерброды в целлофановой упаковке на серебряном подносе, их хватило бы на шестерых.
«Черт возьми, — сказал Клаф. — Таким количеством мы могли бы накормить "Мидлсбро" в 1950-х годах». Словно одной фразы «"Мидлсбро" в 1950-х годах» было достаточно, чтобы перенести его туда. Клаф снял целлофан, взял по сэндвичу в каждую руку и жестом попросил меня сделать то же самое. Он сел на край своего кресла и начал говорить. Хотя я сидел прямо напротив него, он на меня не смотрел.
«Тогда у нас не было ничего, кроме веры в себя, — сказал он. — Ни денег, ни машины. Поездка на фото-сессию была светским событием недели. Новое пальто было крупной инвестицией. Я едва смог наскрести денег на него».
Он видел, как люди, десятилетиями работавшие на одном заводе, от ежедневной работы сгибались и изнашивались. Он оценил, как ему повезло, что он футболист, а не заперт в ловушке скучной и обыденной профессии. Он также ценил, как много значил футбол для людей, которые приходили посмотреть на него — «все они хотели быть тобой».
По субботам, по его словам, одни и те же мужчины ходили на матч, затем шли в «пивнушку», а по дороге домой брали рыбу и картошку. «Если им это удавалось, то, вероятно, они немного покувыркались в кровати с женой, а потом храпели в течение десяти часов», — добавил он.
Мидлсбро в 1950-х годах был типичным городом рабочего класса. Но когда его охватила ностальгия, Клаф начал называть это время «нашим золотым временем», годами, когда все и вся казалось возможным для него и Тейлора.
«Когда ты молод и глуп, и самовлюбленный, как я, — сказал он, — ты не против пережить несколько трудных периодов, потому что в глубине души ты знаешь, что у тебя все получится. Именно так я себя и чувствовал — а потом обнаружил, что Пит тоже так думает. Обычно в Мидлсбро нельзя было найти жемчужину. Но я нашел — в день , когда я познакомился с Питом».
Мы с Клафом продолжали есть, но куча сэндвичей почти не уменьшалась. Наливая нам обоим пиво в длинные бокалы, он рассказал о неизменной поддержке Тейлора после того, как многие из первой команды «Мидлсбро» подписали петицию против решения назначить Клафа капитаном в двадцать три года. Он вспомнил силу и решительность Тейлора, проявленные им во время восстания, когда для него «не было ничего, кроме дружбы». Он также вспомнил, что регулярно ходил в дом Тейлора, который тот использовал в качестве надежной гавани или убежища. Он сказал мне, что чувствовал себя там комфортно. «Это было одно из немногих мест, где я мог полностью расслабиться — вдали от всего. Я мог говорить то, что мне нравится. Дома (Клаф все еще жил со своими родителями) мне все еще надо было следить за тем, что я говорил».
Клаф начал трясти головой, словно пытаясь всколыхнуть давно забытые воспоминания. После паузы он сказал, что размышляет о том, может ли что-нибудь, например, победа в чемпионате или Кубке чемпионов, когда-либо приблизиться к тому восторгу, который он испытывал, прокладывая свой путь в мире, и тому чувству ожидания, которое они с Тейлором испытывали в «Мидлсбро». «Если бы мы могли вернуться назад, — размышлял он, — пережить все заново... увидеть, как все было раньше, мы были бы более благодарны за то, что у нас есть сейчас. Я знаю одно: мы бы никогда не рассорились».
Я считаю, что Клафа потянуло в прошлое, потому что настоящее становилось для него слишком неприятным — «Форест» опускался все ниже и ниже. Потратив десятилетие на то, чтобы убедительно доказать, что он может выжить и процветать самостоятельно, и утверждая, что Тейлор, любитель скачек, тратит слишком много времени на изучение страницу в Sporting Life, Клаф начал отказываться от своих слов. Человек, которого он регулярно называл коротко «Тейлор», как будто само слово могло подавить его, если он быстро не выплюнет его, теперь всегда назывался «Пит». Тейлор больше не был «ленивым парнем», который «не тянул свою ношу» и рано уходил домой или отправлялся на скачки, вместо того чтобы искать таланты или наблюдать за соперниками. Вместо того чтобы говорить исключительно о себе, он начал использовать такие фразы, как «мы вдвоем», «то, что мы сделали вместе» и «наша командная работа».
К этому времени, конечно, карьера менеджера Клафа начала ускользать от него, и, как и после смерти Тейлора, важная роль, которую играл его бывший партнер, приобрела еще большее значение. Клаф всегда был откровенен со мной о том, что привлекло его в Тейлоре: вряд ли кто-то еще верил в него. «Сначала "Мидлсбро" считали меня дерьмом — слишком болтливым, слишком неуклюжим. Клуб использовал это как оправдание, чтобы не видеть, что я могу делать на поле. Я был для них слишком хлопотным. Когда тебя игнорируют или отвергают, а потом ты слышишь, как где-то вдалеке кто-то поет о тебе песню, как Пит пел обо мне, ты хочешь ее услышать».
Клаф и Тейлор стали неразлучны, и разговоры между ними постоянно касались футбола: тактики, команд, игроков, тренерских методов. Как тренерский дуэт они терпели различные колючие клички: Близнецы Крэй, Братья по крови, Братья Грим. Но в «Мидлсбро» Клаф и Тейлор были просто одержимыми футболом друзьями. Тейлор сказал Клафу, что есть вещи, которые он должен узнать об игре и о жизни. «Ничто не разделяло нас в те ранние дни — мы были самыми близкими друзьями», — сказал Клаф.
Как профессор сопровождает студента на экскурсии, Тейлор водил его на матчи, где они вдвоем стояли за одними из ворот, изучали тактику и выносили суждения о других игроках, решая, кто умеет играть, а кто нет. В то время как другие профессионалы, по словам Клафа, могли «пить или птиц ловить» или сидеть рубиться в карты, чтобы заработать «несколько шиллингов», Клаф и Тейлор «сидели в гостиной Пита или в кафе, толкая солонки и перечницы по столу и обсуждая тактику».
«Эй, ты бы поразился тому, как много футболистов не интересуются футболом, — сказал мне Клаф. — Они уходили в зал для снукера, в букмекерскую контору или просто шли домой и ложились на диван. Это вообще не было нашим путем. Мы уже тогда готовились к тренерской стезе».
И именно поэтому и наступил третий этап их отношений — брак. Как и во многих других браках, были долгие периоды счастливого блаженства и любящего уважения; затем начались ссоры, ревность, зависть и придирки, которые привели к расставанию и холодному молчанию. Наконец, произошел язвительный развод, недостойная перепалка по поводу того, что из их трофейного наследия кому принадлежит, и взаимное чувство уязвленного, поврежденного эго.
Это никогда не был брак равных, и Тейлор это знал. Вскоре Клаф стал доминирующим партнером. Более внятный, более искусный в саморекламе и более комфортный в своей шкуре, он неизменно был более популярным из них двоих — для журналистов, требующих цитат, для болельщиков, желающих иметь кумира, для других клубов, ищущих тренера или менеджера. В менеджменте всегда были «Клаф и Тейлор», никогда наоборот. Как только Клаф начал активно забивать голы — он забил 197 голов в 213 матчах за «Мидлсбро» и еще 54 гола в 61 матче за «Сандерленд» — Тейлор был заперт в своей важнейшей роли помощника и консультанта, а его зарплата никогда не соответствовала зарплате его партнера.
Сколько бы Клаф ни называл его «моим товарищем» и «моим родным братом», сколько бы ни описывал его в таких щедрых выражениях, как «я — витрина, а он — товары в подсобке» или «Пит — мозг», все это, особенно под конец, было не более чем попыткой умиротворить Тейлора. Клаф считал себя главой фирмы и хотел, чтобы все остальные это признавали.
В то время как Клаф регулярно становился объектом газетных и журнальных публикаций и появлялся на телевидении, Тейлор оставался в основном на заднем плане. Однажды я сидел с Тейлором высоко на трибуне и смотрел матч резервистов в холодную ночь, когда поднялся такой сильный ветер, что затряслась крыша. Тейлор был в шарфе и лондонке, воротник плаща был затянут вокруг шеи. Его внимательный взгляд метался по полю. После того, как каждый игрок хотя бы раз коснулся мяча, Тейлор дал хладнокровную оценку каждому из них: скорость, позиционирование, лучшая нога, слабые стороны. Было очень интересно находиться рядом с ним и наблюдать за тем, как мастерски он читает игру.
Тейлор не хотел прожить свою жизнь, как и Клаф, под светом неоновых заголовков. Это причиняло ему дискомфорт. Он был весь в тиках и мимике: кривой рот, расширение глаз, выразительный жест рукой. Когда он нервничал, был не в духе или просто задумчив, он засовывал язык за щеку. Он избегал толпы и постоянно нервничал из-за того, что его узнают. Он не любил заходить в рестораны или пабы, где к нему приставали. Иногда мне приходилось сначала заходить внутрь, чтобы узнать, сколько столиков занято.
Я знаю, что ему не особенно нравилось сталкиваться с толпой хлопающих по спине болельщиков, которые ждали автографов у «Сити Граунд» после матчей. Я видел, как он все делал, чтобы избежать этого. В то время как Клаф свободно вел светскую беседу, Тейлору было трудно общаться с незнакомыми людьми. Я слушал, как ему трудно найти непринужденную реплику, чтобы начать разговор.
Нарциссическая жилка в Клафе была подкреплена его актерским мастерством. Он не возражал против того, чтобы на него глазели или обращали внимание — на самом деле, он этого хотел. Тейлор предпочитал общество своей семьи и людей, которых он знал. Он любил уединенные прогулки со своей собакой или спокойный день на скачках. Тем не менее, он ожидал похвалы там и тогда, где это было необходимо.
Иногда мне кажется, что я сильно недооцениваю чувствительность Тейлора. Как журналист, я знал, что одна цитата Клафа стоит двух цитат Тейлора. Я часто брал интервью сначала у Тейлора, чтобы подстраховаться, а потом ждал Клафа, чтобы подкрепить историю. Однажды Тейлор спросил меня: «Неужели мои слова недостаточно хороши для тебя?» таким тоном, который предполагал, что он знает ответ. Он ушел, покачивая головой.
Однако видеть Клафа и Тейлора вместе, особенно когда оба были на пике своей популярности, означало наблюдать двух единомышленников. Один начинал предложение, другой его заканчивал; один отстаивал теорию, другой ее утверждал. Один нападал или хвалил кого-то, а другой подхватывал спор, вклинивая свои мысли в повествование так органично, что невозможно было разобрать их слова.
В самой дружеской обстановке я представлял их как отшлифованный комедийный дуэт. Но я также мог представить их как хорошего и плохого полицейского, обменивающихся заговорщицкой улыбкой и допрашивающих свою жертву в клаустрофобной коробке комнаты с лампочкой, свисающей с потолка.
Оглядываясь назад, можно оценить, как основы их философии управления были заложены в мрачных «Мидлсбро» и «Хартлпуле», выстроены в «Дерби» и достигли вершины в «Ноттингем Форест». Возникает безошибочная картина того, как оценивались команды и игроки, как устанавливался контроль над советом директоров и как изобретательно создавалась реклама. По стилю и методам Клаф и Тейлор в «Хартлпуле» в 1965 году были во многом похожи на Клафа и Тейлора, которые четырнадцать лет спустя сидели на Олимпийском стадионе в Мюнхене и наблюдали за тем, как «Форест» выигрывает Кубок чемпионов.
В основе этого лежала простота, потому что сама игра тогда была проще, гораздо менее сложной с тактической точки зрения. Вот почему «Хартлпул», выступающий в четвертом дивизионе, управлялся точно так же, как «Дерби» или «Форест» — победители лиги.
Клаф рассказал мне, как они вдвоем подходили к работе. Командные беседы были краткими и незамысловатыми. Не было ни толстых досье на соперника, ни грифельных досок (или «грифельной скукотищи», как их называл Клаф), ни схем, которым нужно следовать, ни размышлений о том, какую тактику может использовать другая команда. Тем, кто умел делать подкаты, говорили выгрызать мяч и передать его «тому, кто умеет играть — потому что это твоя работа». Все объяснялось так, как будто Клаф и Тейлор учили зачаткам алфавита. В команде был «хребет» — лучшие вратарь, центральный полузащитник и центральный нападающий, которые они могли себе позволить. Мяч всегда нужно было передавать, а не беспорядочно бить копытом, и делать это без суеты — «линейно» и чисто. Была одержимость сухими матчами, слова произносились как религиозная мантра. Команда должна была быть дисциплинированной. «Если тебе покажут желтую, ты получишь пинок под зад, как только окажешься в пределах моей досягаемости», — пригрозил Клаф. Ему не нужны были грубые блокировщики, ему нужны были подкаты, которые отбирали мяч так яростно, что никто бы не подходил к ним в течение девяноста минут.
В «Хартлпуле», а затем в «Дерби» Клаф и Тейлор методично взялись за перестройку. Мегафонный подход Клафа к рекламе сочетался с ненавязчивым сбором знаний Тейлора — наблюдением за причудами и привычками игроков, разведкой и оперативными рекомендациями, кого можно купить, кого следует продать. Для Тейлора это был вопрос сочетания здравого смысла с психологией, чтобы оценить настроение человека или конкретной ситуации и предсказать, что произойдет дальше. Игроки были взвинчены или на взводе в зависимости от обстоятельств. «Мы подстегивали одних, настраивали других — все делалось по инстинктивному плану», — сказал мне Клаф. Но в основном Клаф делал то, чего от него меньше всего ожидали. Если игрок думал, что его будут хвалить, он получал взбучку. Если бы он думал, что получит взбучку, Клаф посылал его жене шоколадные конфеты и цветы.
Партнерство было основано на потребности и вере. Ключевым моментом было то, что Тейлор мог — и регулярно это делал — указать Клафу, когда тот был не прав, когда он был близок к тому, чтобы переступить черту, или когда он был в опасности выставить себя в ужасном свете. Если бы Тейлор был в «Лидсе», чтобы определить температуру в клубе, я знаю, что Клаф не метался бы, как новичок, попадая в свои же ловушки. Если бы Тейлор был рядом в последний сезон «Форест», когда Клафа погубило пьянство, а его рассудок пошатнулся, я убежден, что он проводил бы его на досрочную пенсию задолго до того, как она стала неизбежной.
«Пит, — говорит Клаф, — был единственным парнем, который мог обнять меня за плечи и сказать мне — прямо, как товарищ товарищу — что я не прав, или прав, или заткнуться и просто заниматься своим делом. Когда я позвонил ему, чтобы сказать, что получил "Хартлпул" и что ему это нравится, мы не разговаривали четыре года. Мы пошли разными путями, пошли по разным дорогам в силу необходимости. Мы были футбольными людьми, и, как в цирке, иногда приходится путешествовать, чтобы заработать на жизнь. Но я знал, что он мне нужен. Я знал, что мы будем вместе».
Клаф и Тейлор не были первой командой менеджеров в Футбольной лиге. Мэтт Басби опирался на Джимми Мерфи, Дон Реви использовал Сида Оуэна как советника, а участники бутрума «Ливерпуля» были кабинетом премьер-министра Билла Шенкли. Но Клаф и Тейлор были первыми, кто публично оформил подобное соглашение и дал понять, независимо от соответствующих титулов менеджера и тренера/помощника/инструктора, что два человека, а не один, управляют клубом.
Тейлор был для Клафа как защитная кожа. Когда «Хартлпул» нанял Клафа, его игровая карьера уже закончилась, а «Сандерленд», сославшись на надуманные финансовые трудности, уже освободил его от должности тренера молодежной команды. «Я был не в лучшей форме, — откровенно признался он. — Он был "подавлен", и "в нем не осталось уверенности"».
Тогда Клаф боялся многого: «в основном, — сказал он мне, — провала, и того, что на меня навесят ярлык неудачника, и того, что мне будет интересно, как я с этим справлюсь». Мы говорили о страхе, который разделяли друг с другом. Мы находились в аэропорту Ист-Мидлендс в Ноттингеме, ожидая вызова рейса, и он застал меня за тем, как я пью из миниатюрной бутылочки джин.
— Я не люблю летать, - признался я. — До ужаса боюсь.
— Я знаю, что ты чувствуешь, приятель, — сказал он, указывая на бутылку. — Дай и мне глотнуть.
Я хорошо знал о беспокойстве Клафа по поводу полетов. Он всегда был суетлив и нервничал перед посадкой в самолет.
Он сел рядом со мной. «Это ведь не самое страшное, правда? Это вопрос о том, хватит ли тебе денег на жизнь, чтобы прокормить жену и детей. Вот это страшно... и я помню, когда...» Вот когда время Клафа между «Сандерлендом» и «Хартлпулом» мелькнуло в разговоре. Это отвлекло наши мысли от полета, который нам предстояло совершить. Видя мое волнение по поводу полета, Клаф, казалось, меньше опасался путешествия. Пытаясь успокоить меня, он тоже успокоился, и нам обоим стало легче. Имейте в виду, джин помог.
Я думаю об этом сейчас, потому что точно так же Тейлор успокаивал Клафа своим присутствием. В 1983 году Клафа попросили назвать главного человека, оказавшего влияние на его карьеру. «Я», — сказал он без колебаний. Это был бесхитростный ответ на заданный вопрос. В действительности он значительно заимоствовал у двух человек: Алана Брауна (не путать с предшественником Клафа в «Форесте», который писал свое имя с двумя «л») и Гарри Сторера.
Сторер был менеджером «Ковентри», когда Тейлор играл там в качестве вратаря. Под влиянием Тейлора Клаф стал похож на Сторера. Есть два примера, которые я слышал, как Клаф повторял их снова и снова, которые прекрасно демонстрируют манеру поведения Сторера и то, почему его игроки научились ожидать неожиданного, одной фразы, которая может разрушить их, как пощечина.
После одной игры Сторер вернул игрока на поле и задал ему вопрос:
— Где она?
— Где что? — озадаченно спросил игрок.
— Дыра, в которой ты исчез на девяносто минут, — огрызнулся Сторер. — Она должна быть где-то здесь.
Однажды Сторер устроил просмотр практиканту парикмахеру. После этого он отозвал его в сторонку и сказал, чтобы он продал свои бутсы и купил еще одни ножницы.
Клаф почерпнул у Сторера самородки мудрости и следовал им, как ветхозаветным заповедям:
Директора ничего не знают о футболе.
Директора никогда не говорят «спасибо» (независимо от того, что ты для них делаешь).
Директора, по сути, не заслуживают доверия, поэтому не делай их своими друзьями.
Покупай игроков, которые проявляют мужество.
Тейлор также многое взял у Сторера. Как и Сторер, Тейлор научился улавливать психологические признаки игроков. Он замечал, как кто-то идет или несет свою сумку, или сидит на скамейке под своим крючком, или входя бросает случайный, казалось бы, пустяковый комментарий. Клаф утверждал, что для Тейлора ничто не было невинным или бессмысленным. Все нюансы имели значение. Как будто, добавил он, у этого человека было рентгеновское зрение. «Он был великолепен в этом, — сказал Клаф. — Было похоже на то, что он умел читать мысли. Он подталкивал меня и говорил: "Такого-то и такого-то нужно взбодрить — разве ты не видишь, как поникли его плечи?". Или: "Этот парень слишком уж самоуверен. Его нужно опустить на одну-две ступеньки". Или даже: "Думаю, пора дать вон тому парню выходной". Он мог определить группу игроков на расстоянии пятидесяти шагов, у кого есть мужество, а у кого нет, просто взглянув на них».
В Сторере и Алане Брауне, менеджере, который купил его в «Сандерленд», Клаф увидел менеджеров, которые обходили директоров, управляя клубом самостоятельно, насколько это было возможно, и он подражал им. Влияние Брауна на Клафа было особенно глубоким. Браун был жестким и непримиримо строгим. Он создал свой собственный свод бескомпромиссных правил, регулирующих поведение вне поля и на нем, и команда подчинялась или страдала; точно так же Клаф заставлял своих игроков безропотно подчиняться его собственным правилам. Игроки должны были быть умными, вежливыми и послушными. Волосы должны были быть короткими, предпочтительно как армейская стрижка.
По словам Клафа, на протяжении всей его тренерской карьеры были моменты, когда он «хотел бы, чтобы Алан Браун был рядом со мной... Я бы получил прямой ответ на любой вопрос — и он еще был бы правильным». «Я знаю многих менеджеров, которые были достаточно добры, чтобы сказать, что я повлиял на них. Что ж, Алан Браун повлиял на меня, потому что я его очень уважал. И он пугал меня до полусмерти. Ты бы не хотел оказаться причиной его взбучки. Первое, что он мне сказал, было: "Ты, наверное, от кого-то слышал, что я ублюдок... что ж, они правы". И да, он мог им быть. Но он был гениальным ублюдком».
Нет никакого секрета в управлении клубом, утверждал Клаф, как будто это очевидно для всех. Браун указал ему путь. Именно Браун заставил первую команду «Сандерленда» выступать в роли мальчиков для битья для молодежной команды. Именно Браун удалил Клафа в первый день его работы в «Сандерленде» с бровки тренировочного поля за разговор с другом и публично отчитал его за это, как школьника, пойманного со спичками в кармане. Именно Браун заставил его настояться. То, что Браун сделал в «Сандерленде», Клаф включил в свой стиль управления. Для него Браун был книгой по тренерству, руководством по «как делать» для менеджеров, и каждая страница сверкала здравым смыслом. По сути, он все упростил.
В «Хартлпуле» «шкаф был финансово пуст», в нем «не было ни единой ниточки». Финансовое положение клуба было настолько плачевным, что Браун, который перешел на работу в «Шеффилд Уэнсдей», отдал Клафу свой тренировочную форму. У Клафа и Тейлора не было другого выхода, кроме как работать над самой материей клуба: красить и ремонтировать трибуны, а также самим выполнять непосильную работу. Клаф получил лицензию на вождение командного автобуса: практическая необходимость, но и ценная реклама. Он знал, что заголовки газет приведут к увеличению посещаемости, а естественной склонностью Клафа был прирост. Были и другие уловки. Он работал два месяца без зарплаты (Тейлор вежливо отказался соответствовать этому акту самопожертвования). Он даже одолжил клубу деньги из своего собственного фонда, при условии, что личность «таинственного благотворителя» «Хартлпула» останется в тайне. Что создало еще один заголовок для клуба.
Ценность правильного, совместного партнерства стала очевидной, хотя бы на практическом уровне. «Без Пита эта работа была бы невозможна, — сказал Клаф. — Её было слишком много для одного парня. Подуй на меня, и я бы развалился — просто от изнеможения от того, что нам приходилось делать каждый день, перекрывая протечки в крыше, перекрывая протечки в команде, гремя чашкой для подаяния, куда бы мы ни пошли. У нас не было времени остановиться, чтобы отлить...».
Наградой за то, что они так неустанно двигались вперед, стала работа в «Дерби» в 1967 году. «Хартлпул» уже был на грани повышения, и этого было достаточно, чтобы Лен Шеклтон щедро рекомендовал Клафа — эквивалент папского благословения — скептически настроенному совету директоров «Дерби». Шеклтон, бывший игрок «Сандерленда» и сборной Англии, стал журналистом в газете Sunday People. Его почитали не только как игрока, но и как внимательного наблюдателя игры. Если Шеклтон что-то говорил, ты знал, что это правда. Почти как агент Клафа, Шеклтон был ответственен за информацию о нем в «Хартлпуле». Клаф был достаточно убедителен, чтобы произвести впечатление на «Дерби», и он уговорил их взять и Тейлора, хотя и на гораздо меньшие деньги. Статус Клафа в полной мере отражался в его зарплате в £5 тыс. по сравнению с £2,5 тыс. Тейлора.
«Дерби» создали Клафа и Тейлора. То, что произошло там — возрождение маленького, незначительного провинциального клуба, который впоследствии стал чемпионом Англии — было пышной генеральной репетицией того, что должно было произойти в «Ноттингем Форест». Успех в «Дерби», достигнутый благодаря харизматической воле Клафа и проницательности Тейлора, укрепил непримиримые позиции партнеров. Не было никакого другого подхода к футболу или управлению клубом — только путь Клафа и Тейлора. Ты либо был с ними, либо тебя выживали из команды.
В «Дерби» Клаф и Тейлор показали свою способность покупать игроков: неизвестный Рой Макфарланд, а также Джон О'Хара, Джон Макговерн, Алан Хинтон и Арчи Геммилл. Клаф и Тейлор приняли на веру настойчивое мнение Сторера о том, что мужество не менее важно, чем способности, а подписание Дэйва Маккея стало столь же важным для развития «Дерби», как и приход самих Клафа и Тейлора. Маккей был тотемом, почитаемой фигурой в Шпорах в 1960-х годах. Клаф знал, что если удастся убедить Маккея приехать на «Бейсбол Граунд» (домашний стадион «Дерби» до «Прайд Парка»), то весь баланс команды изменится. Клаф сравнил это с тем, как если бы композитор-ветеран переписал симфонию и придал ей совершенно иное звучание и ритм.
Маккей придал убедительности заявлениям Клафа и Тейлора о том, что они считаются серьезными тренерами, не боящимися репутации и способными на большее, чем лепить молодых игроков. Клаф признался мне, что его на короткое время испугала репутация Маккея. Он был той гранитной фигурой, вокруг которой «Дерби» нужно было строить команду. Ему было почти тридцать четыре года, но были и другие, кто делали за него тяжелую работу. Больше всего Клаф и Тейлор хотели заполучить мозг Маккея, его внушительную личность. На поле он был глазами и легкими Клафа и Тейлора — кричал, приказывал, уговаривал. Он обошелся им в £5 тыс. — «это все равно, что пригласить Лоуренса Оливье [прим.пер.: Английский актёр и режиссёр театра и кино, один из трёх наиболее востребованных британских актёров середины XX века] в деревенский зал за тридцать шиллингов», — так выразился Клаф. Купив его, Клаф и Тейлор снова совершили неожиданный поступок. «Мы видели, — сказал Клаф, — то, что никто другой не мог увидеть. Большинство людей думали, что дни Маккея на вершине закончились. Мы думали, что его лучший вклад еще впереди. В относительном выражении мы были правы».
К 1972 году Клаф и Тейлор казались несокрушимыми. В том году «Дерби Каунти» завоевал чемпионский титул, на одно очко опередив «Лидс» Дона Реви, а также «Ливерпуль» и «Манчестер Сити». Титул — и дубль — должны были принадлежать Реви. «Лидс», обыграв «Арсенал» в финале Кубка Англии, спустя сорок восемь часов бездарно проиграл Волкам в заключительном матче сезона. Но даже победители бывают побежденными, и так было с Клафом и Тейлором.
Когда Клаф говорил о «Дерби», что он делал часто, он говорил с чувством незавершенного дела. Я почти вижу, как он мысленно воспроизводит ту неделю, когда сердце клуба стало призом в перетягивании каната, на одном конце которого были Клаф и Тейлор, а на другом — Сэм Лонгсон, председатель совета директоров.
Более высокая известность, которую «Дерби» обеспечил Клафу, привела к большему количеству выступлений на телевидении и газетных статей, написанных от его имени и выходивших в промышленном темпе. Успех придал больший вес его возмутительно откровенным мнениям. Он также и закрепил его уход. Лонгсон назвал Клафа своим «мальчиком-картинкой», когда трофей чемпионата Лиги украсил трофейный шкаф его клуба. В течение восемнадцати месяцев он втыкал в него булавки. Действия Лонгсона по ограничению работы Клафа в СМИ были так же бессмысленны, как просить голодную лису не откусывать голову курице.
Страсти накалились до предела, и Клаф и Тейлор подали в отставку, причем каждый из них полностью поддерживал другого. Это обернулось дорогостоящей демонстрацией гордости, которая продолжала наносить им ущерб еще долго после того, как «Форест» выиграл два Кубка чемпионов. Если бы расставание с «Бейсбол Граунд» было менее ожесточенным, Тейлор, возможно, не провел бы так много времени в конце семидесятых и начале восьмидесятых, мечтая о возвращении туда. Возможно, Клаф не относился бы ко многим директорам «Форест» с таким явным отвращением, опасаясь, что еще один Лонгсон в зале совета директоров только и ждет, чтобы «предать» его.
Всякий раз, когда речь заходила о «Дерби» я наблюдал за лицом Клафа. Любое упоминание о них, и особенно о Лонгсоне, заставляло его вздрагивать, как будто его ударили под дых. С годами Клаф злился только на себя — не только за то, что захлопнул за собой дверь, но и за то, что проигнорировал одно из правил, которые ему привил Сторер: Не тереби директорское эго. Он сделал это с Лонгсоном и в результате пострадал.
Уходя из «Дерби», Клаф совершил худший «ляп» в своей карьере. Он знал, что им с Тейлором следовало остаться, выработать компромисс, каким бы неудовлетворительным он ни был для них в краткосрочной перспективе, а затем работать над тем, чтобы избавиться от Лонгсона. Вместо этого Клаф разорвал четырехлетний контракт, вернул ключи от офиса и машины и «упустил шанс всей жизни».
Он часто предавался игре в то, что могло бы быть. «Дерби», а не «Ливерпуль», должен был стать доминирующей силой середины семидесятых в стране и за рубежом. Он считал, что лучшее еще впереди у таких игроков, как Макфарланд, Геммилл, Кевин Гектор, Колин Тодд, Дэвид Ниш и Генри Ньютон — все они были далеко не на своем пике. Проблема, — язвительно добавил Клаф, — в Тейлоре. Тейлор неоднократно говорил, что команда настолько хороша, что он считает, что даже Лонгсон мог бы управлять ею. Шутка не удалась — Лонгсон начал ему верить.
То, что так ненужно было разрушено в «Дерби», было восстановлено, в большем и лучшем объеме в «Форесте». После того, как в 1980 году «Форест» завоевал свой второй Кубок чемпионов — Джон Робертсон ударом низом из-за пределов штрафной забил победный гол «Гамбургу» (1:0) — казалось, что само десятилетие может принадлежать им. Спустя примерно десять минут после финального свистка мне каким-то образом удалось пробраться из ложи прессы вниз к раздевалкам, мимо шеренги вооруженных охранников. Тейлор спустился в туннель и встал у двери, прислонившись к стене. Клаф уже был в раздевалке, дверь была приоткрыта, а игроки внутри странно молчали.
Лицо Тейлора было непостижимым, а его взгляд казался далеким — возможно, он пытался понять, как он оказался здесь. Он погладил подбородок, провел пальцами по волосам и начал говорить о матче и его критических стадиях, а также о важности сохранения Кубка. В качестве способа завершить разговор, чтобы уйти в безопасную раздевалку, он сказал: «Мы еще не закончили. Дальше будет больше. Мы едва начали. Этот клуб реально идет вперед, подожди и увидишь. Мы еще не все сказали в Кубке Англии».
Я до сих пор слышу, как Тейлор произносит эти слова, и этот момент заставляет меня, как ни странно, вспомнить заключительные фрагменты «Великого Гэтсби» Фицджеральда, о мечте, которая так близка, что Гэтсби вряд ли мог не ухватить ее. Как и Гэтсби, Тейлор не знал, что мечта уже позади: вершина его карьеры была достигнута в тот самый час.
В конце 1980-х годов, когда горечь между ними превратилась в высокую, непреодолимую стену, которую никто не мог преодолеть, Клаф утверждал, что не видел или ему было все равно, что сказал Тейлор в одной из своих частых, написанных за него колонок в бульварной газете. В них он часто призывал Клафа уйти на пенсию, пока его не вытолкнули туда неблагодарные директора, или, очень прозорливо, предупреждал, что нездоровье, вызванное стрессами от работы, заставит его уйти преждевременно.
У меня есть воспоминание о том, как Клаф читал мне одну из этих статей, сидя в своем кабинете. Когда он закончил, он закрутил бумагу в руках, как будто душил курицу. Он отбросил газету в сторону, чтобы она упала на пол. «Не годится для рыбы с картошкой, которую мы ели в Мидлсбро», — сказал он.
Он не успокоился, когда Тейлор начал пространно писать о Найджеле Клафе — это была неумелая попытка залечить вражду между ними. «Неважно, что он говорит о нашем Найдже, — сказал Клаф. — Я не буду брать трубку. Я с ним не разговариваю. Когда-то мы были друзьями — но больше никогда ими не станем. И это окончательно».
***
Хотите поддержать проект донатом? Это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
