У нас есть новый великий русский роман. Он о будущем, где шахматы заменили литературу
Автор – шахматист-второразрядник.
Большинство художественных книг, в сюжете которых есть что-то о спорте, используют спорт не как центральную идею, а как среду, в которой идея развивается. «Табия 32» Алексея Конакова (Individuum, 2024, 18+) – идеальный представитель обратной ситуации. Это роман, в котором шахматы – это главная завязка, идея и тема, без шахмат не может существовать ни книга, ни ее герои, ни их мысли.
Действие в романе происходит в 2081 году. После событий 2020-х Россия изолирована от внешнего мира. Запрещено использование любых технологий, компьютеров больше нет, все считают вручную, еду выдают по талонам. Города почти вымерли, экономику восстанавливают с нуля. Главное, что держит граждан новой страны на плаву – шахматы. Их изучают в школе с первого класса, дети зубрят наизусть партии Ботвинника, Смыслова и Карпова, дебюты и эндшпили, и пишут по ним диктанты.
Главный герой – аспирант Кирилл – учится в Петербурге на кафедре истории шахмат, собирается писать диссертацию о Берлинской стене. Вот только не той, что стояла в Берлине столетие назад, а той, которую «построил» Крамник против Каспарова в 2000 году в матче за звание чемпиона мира. Кирилл знакомится с профессором Дмитрием Александровичем Уляшовым, и узнает, что Россия вовсе не была шахматной державой последние лет двести, как считает он и его ровесники. Эта культура совсем новая, ее насильно внедрили несколько десятков лет назад, заменив шахматами русскую литературу, которая взращивала мятежный и воинственный русский дух. Все, что было непреложной истиной для Кирилла – неправда. История шахмат совсем другая и что-то в ней не так.
Шахматы уничтожили русский империализм и сами полностью девоенизировались. От них – только польза
Аспирант Кирилл – наш проводник в России будущего. Мы знакомимся с устройством мира как бы краем глаза, через открытия героя, для которого все в новинку – классический прием, чтобы ненавязчиво ввести читателя в экспозицию. Седовласые профессоры, которых Кирилл встречает в университете, поучают юношу, приехавшего в Петербург из Новосибирска, дотошно и последовательно читают лекции об устройстве мира.
За проводимую Россией политику ООН установила в стране столетний Карантин. Конфискованы золотовалютные резервы; нефть, газ, металлы, алмазы продаются на внешние рынки, а внутри страны – «режим тотальной экономии». Все это – Переучреждение России после Кризиса.
«Вы наверняка читали, что в докризисной России почти у всех были «смартфоны», такие гибриды мобильных телефонов и компьютеров (с моментальным выходом в интернет); теперь невозможно, слишком дорого, плюс, я уже сказал, дедигитализация, запрет на вычислительные мощности», – рассказывает Кириллу профессор Уляшов в романе.
«Но вообразите другое: раньше в двери не стучали. Применялись электрические звонки. О них тоже пришлось забыть. А как же, атомная энергетика уничтожена, половина теплоэлектростанций в простое (газ и нефть идут принудительно на экспорт) – первое время свет на три часа в день включали, батареи не топили. Продукты только по талонам. Словом, Кирилл, уровень жизни рухнул после Переучреждения потрясающе. И вроде вся страна трудится, а слишком тяжело: логистика, бухгалтерия, планирование, управление производством – до Кризиса это делалось с помощью компьютеров; после (и до сих пор) – практически вручную. Все медленно, что твой шатрандж. Каисса, банальное отсутствие гражданской и грузовой авиации в такой огромной стране, как Россия, замедляет экономический рост кратно».
Чтобы вдохновить народ на работу и подарить надежду, в России создают новую идеологию и новую культуру – культ шахмат. Россия – шахматная держава, в ней рождались самые сильные шахматисты, утверждает новая идеология. Великие мастера прошлого, легендарная советская шахматная школа, шедевральные игроки докризисной эпохи. В новой России все силы должны быть брошены на изучение истории шахмат, анализ, просчеты ходов в возможных партиях. Шахматы изучают со школы, выпускные сочинения ученики пишут на темы «Позиционная жертва качества у советских классиков 1960-х» и «Критика концепции (не)корректности дебюта (на примере Королевского гамбита)». Студенты на пьянках обсуждают ошибки игроков, а потом достают доски и разыгрывают партии. Без понимания шахмат не попасть в политику.
Концепцию новейшей культуры, которая скорректировала культурный код россиян, придумал научный руководитель Кирилла – Дмитрий Александрович Уляшов. В ее основе – отказ от литературы. «Пресловутый «русский империализм», по нашему общему мнению, таился не только и не столько в головах отдельных правителей – искать его надо было где-то еще», – объясняет Уляшов. «Одураченные Пушкиным и Львом Толстым, наши предки пытались применять к миру понятия «истины» и «правды», а потому склонны были к экзальтации, к истерике и к депрессии».
Уляшов лично контролировал ход реформ и стал одним из отцов-основателей посткризисной России. Ему идет девятый десяток лет, но Уляшов до сих пор контролирует, насколько четко выполняются прописанные им постулаты новой культуры.
«Я, Кирилл, всю жизнь читал именно такие книги: написанные русскими авторами, но почти свободные от русских слов – только цифры и отдельные кириллические и латинские буквы (1.d4 Кf6 2. c4 e6 3. Kc3 Сb4) – книги, посвященные шахматной игре. Шахматы! Вот где нашелся наилучший ход, идеальный маневр, спасение настоящего и будущего нашей многострадальной родины, два восклицательных знака».
Люди новой формации, воспитанные при культе шахмат, другие, они мыслят иначе. «Люди, воспитываемые не на Достоевском, но на Ботвиннике, гораздо более рациональны, конструктивны, спокойны и трудолюбивы».
Шахматы развивают память, учат логично мыслить, не бояться парадоксов и рисков, дисциплинируют. «Кстати, присущий шахматам фактор цейтнота, ограниченного временнóго ресурса, помог в постепенном искоренении традиционного российского разгильдяйства, наплевательского отношения к любым дедлайнам и к тайм-менеджменту вообще – западные партнеры всегда вовремя, без задержек получают от нас медь, никель, палладий, золото, алмазы». Шахматы раньше считались моделью войны, поэтому при учреждении новой культуры убрано все, за что шахматы можно обвинять в пропаганде милитаризма. Сборники переизданы с исправлениями, без военной лексики, фигуры – чистые абстракции, а не воплощение боевых рыцарей и монархов.
Иногда за «хорошее поведение» ООН сокращает карантин лет на пять, и Кирилл со своей девушкой Майей мечтает, как доживет до тех лет, когда границы откроются. Если все будет хорошо, то карантин снимут еще до конца века. Они наконец-то поедут в Италию, увидят матчи иностранных шахматистов и прочитают все зарубежные статьи о шахматах, которые сейчас в закрытую страну не проникают.
Разброд и сумятицу в мысли Кирилла вносит аспирант-бунтарь, который сообщает товарищам по университету и собутыльникам правду в лоб. «Колония – вот что такое Россия, а искусственно созданный культ шахмат, как и вообще всякий культ – лишь средство идеологического оправдания сложившегося порядка. И вы все – жрецы этого культа: ваша настоящая задача вовсе не в том, чтобы выяснить, как именно играли Карпов с Корчным, а в том, чтобы анестезировать народную душу, пока российское сырье продается за бесценок в Европу и в США».
А потом еще и выясняется, что есть диссиденты и извращенцы – люди, которые играют в шахматы-960 и верят, что классическим шахматам скоро придет конец – все дебюты и эндшпили просчитаны, итог всех игр – ничья. Исход любой партии можно будет свести к ничьей, не будет ни победителей, ни проигравших, не будет смысла изучать шахматы дальше. Великой культуре придет конец. Шахматы-960 могли бы спасти ситуацию, утверждал придумавший их Фишер. В них такие же правила, как в обычной игре, но фигуры на первой и восьмой горизонталях каждый раз располагаются по-разному. Всего несколько ограничений создают 960 стартовых позиций – гораздо больше, чем в классических «дебютных» шахматах. Просчитывать эти позиции можно будет еще долгие годы.
Кирилл с ужасом отрицает этот уродливый хаос перемешанных фигур в шахматах-960, он полон отвращения к товарищам и профессорам, замеченным за такой игрой. Но оказывается, что они не так уж и неправы, и даже Крамник когда-то предсказал «ничейную смерть» шахмат. Кирилл берется исследовать этот вопрос и обнаруживает, что статьи Крамника об этой проблеме действительно существуют, они засекречены и хранятся глубоко в подвалах Центрального дома шахмат в Москве. После этого Кириллу придется постоянно делать выбор – жить в иллюзии или узнать правду, выбрать карьеру и любовь и забыть обо всем или расследовать загадку до конца и сломать жизнь себе и миллионам граждан.
Шахматы не просто заменяют собой литературу, они меняют язык: фразеологизмы, сленг, шутки, пошлости
В нескольких интервью Алексей Конаков говорит, что хотел в первую очередь исследовать в романе, как отмена литературы повлияет на изменение языка. Он считает, что если исчезнут стихи и великая русская литература, то в материальном мире не изменится ничего, но изменится «речь людей, способы говорения, языковые формулы и идиомы».
Действительно, в романе эта замена прописана до мелочей. Материальный мир меняется внешне: переименованы улицы, памятники Пушкину и Лермонтову снесены, свидания теперь назначают у памятника Ботвиннику. Шахматные знаменитости заменяют других героев даже в анекдотах – «Ласкер, Капабланка и Алехин заходят в бар». Шахматы настолько проникают в культурный код, что меняются даже фразеологизмы и устойчивые выражения.
Вот некоторые примеры:
● вместо восклицания «О Боже!» → «Каисса!» (богиня-покровительница шахмат);
● от а до я → от a до h (обозначения вертикалей на шахматном поле);
● понимал привилегированность собственного положения → чуял свой гандикап;
● просто и сильно → по-капабланковски;
● нелепость → бонклауд (Bongcloud Attack – шуточный дебют, который усложняет игру для белых, так как первый ход делается сразу королем);
● не врубаюсь, не догоняю, не понимаю → не попадаю в квадрат;
● одной левой → в два хода;
● о чем-то медленном, как черепаха → как шатрандж;
● о ком-нибудь застывшем вдруг на месте, как вкопанный → как запатованный;
● будто в воду опущенный → будто под связкой;
● фраза «не видеть за деревьями леса» → «не видеть за фигурами позиции».
Меняются даже пошлости, которые говорят друг другу студенты: «При мыслях о тебе моя пешка превращается в ферзя!»
Шахматы появляются в тексте в том числе через динамику повествования и авторскую речь. Автор прячет в скобки пояснения и детали (герои там размышляют, поясняют что-то сами себе, проживают отдельные ходы, воспоминания (скобки стоят даже в прямой речи)). Такой формат восходит «к практике шахматных авторов приводить внутри основного текста партии многочисленные «боковые» варианты», рассказывает Конаков.
Автор сам играл в шахматы, дошел до второго разряда, и очень любит старые книги шахматных мастеров. Роман – своеобразный трибьют
Использование шахматных правил в динамике повествования, языке и структуре романа, концентрация детективного сюжета вокруг шахматной загадки – все это вызывает вопрос: какое отношение автор имеет к шахматам? Откуда пришла эта идея?
В интервью Илье Левитову Алексей рассказал, что когда-то достиг второго разряда в шахматах, но потом долгое время «не притрагивался к фигурам и доске». Он большой поклонник старых шахматных книг и хотел возродить интерес к ним и игрокам прошлого. Конаков уверен, что к шахматам можно подходить не только как к игре и спорту, но и как к области культуры, и если не читать старых книг, то можно многое потерять. «Это целые россыпи афоризмов, шуток, тонких наблюдений, неординарных описаний доски, и всю эту красоту хотелось донести до рядовых читателей, которые в шахматы никогда не играли, и до шахматистов, которые эти книжки сейчас почти не читают».
Конаков старается следить за тем, что сейчас происходит в мире шахмат, смотрит трансляции основных турниров, но при подготовке даже ему пришлось перечитывать книги шахматных классиков, и иногда это было непросто.
Конаков – критик и публицист, но при этом не филолог. Он окончил Политехнический университет в Санкт-Петербурге, работал инженером-гидроэнергетиком, параллельно писал стихи и эссе, публиковался как литературный критик и поэт в толстых журналах. До «Табии 32» он писал биографии и очерки о поэтах и литераторах, а также написал исследовательский научпоп «Убывающий мир: история «невероятного» в позднем СССР» об экстрасенсах, йогах, внеземных цивилизациях, снежном человеке, Тунгусском метеорите и «внеземном» дискурсе в СССР. Он несомненно умеет реконструировать по исследовательским данным прошлое, но благодаря «Табии 32» мы узнали, что автор также умеет плести и новые миры, создавая на основе деконструкции и точечных деталей убедительное настоящее и будущее.
Алексей рассказывает, что хотел «написать классический русский роман, где будут разговоры, чаепития, прогулки, идеи, рассуждения о судьбах России и судьбах мира, но чтобы это не сильно грузило читателей».
Аннотация романа пугает, но читается он легко и ненапряжно. При этом полон идей и смыслов
Получилось ли у автора написать классический русский роман (как те, что были отменены в романе ради демилитаризации, слишком идейные, слишком военизированные)? Получилось ли у автора написать классический русский роман? Что это вообще за явление? Классический русский роман формировался с XVII века и окончательно утвердился к XIX веку. Он должен был затрагивать ключевые социальные и политические проблемы, ориентироваться на прогрессивные общественные идеалы, поднимать морально-этические вопросы и оказывать влияние на общественную мысль своей эпохи. Жанровость упрощала задачу, облачая идею в простую и доступную форму.
Хороший роман – это не только интересная история, но и нечто, что выходит за ее пределы. Если рассматривать «Табию» с этой точки зрения, то несомненно, что это не просто антиутопия и фантазия на тему будущего, а мемуары текущей эпохи. Рассуждения о мире, в котором за пару десятков лет можно соорудить любой культ и заставить поверить в него миллионы людей.
Аннотация на обложке «Табии» обещает, что читателя ждет «фантасмагорический роман-головоломка о роковых узорах судьбы, и остроумный языковой эксперимент». Это правда, все это есть в книге, но анонс пугает, кажется, что это будет тяжелое и утомительное чтение. На самом деле это сложная идея, поданная в форме, близкой к янг-эдалт и нью-эдалт литературе (на первом плане – проблемы парня чуть за двадцать, который переживает за любовные отношения и стремится завоевать внимание гениального профессора; Кирилл, по сути, не так уж далеко ушел от студентов и школьников).
Автор написал роман, который можно разбирать на уроках литературы, и это не станет мучением для читателя (несмотря на отметку 18+, его хочется поставить в один ряд с классикой вроде «Войны и мира» и «Преступления и наказания»). Остроумие автора, сюжетность и детективная интрига делают чтение легким, а моральные дилеммы Кирилла оказываются даже ближе и понятнее, чем страдания аристократов XVIII-XIX веков.
Роман скорее подстегнет узнать что-то новое о шахматах, при этом его можно разобрать с точки зрения смыслов. Шахматные идиомы и сленг будущего вписываются в текст так естественно, что хочется самому начать их использовать. Впечатлительному человеку захочется потом восклицать: «Каисса!», – и этим выразить не просто признание, но и сопричастие тому, что происходит на страницах книги.
В романе много отсылок к шахматным партиям прошлого, фамилий мастеров, терминов, но, несмотря на это, текст вполне доступен. Это как с чтением на неродном языке – не нужно погружаться в словари, чтобы перевести каждое слово, нужно довериться интуиции и потоку. В конце концов, автор все объяснит.
Новый роман о юных шахматистках: захватывающий дебют, подростковые проблемы
Фото: freepik.com; Sepp Puchinger/imageBROKER.com/Global Look Press; Gettyimages/Harry Engels
