6 мин.

Рюмка вторая

6 k

В августе 1991 года я работал вожатым в пионерском лагере. Золотые времена! Мне 19 лет, лагерь гигантский, от военного, кстати, ведомства. И вот наша старшая вожатая уезжает в выходной в Москву. Нам полагалось три выходных в смену, вот она взяла себе строенный у укатила. Отличная, кстати, была девка и вожатая тоже – Танька Зотова. Я ее совершенно из виду потерял, вот мало ли – найдется.

Я как человек авторитетный остался за главного.

И что-то как-то очень хлопотно дело развивалось в первые два из трех дней. Всё прекрасное, что есть в жизни в августе в Подмосковье, вдруг укатило на второй план, все время приходилось чем-то заниматься. А ещё вожатая первого, кажется, отряда Ира Попова именно в эти дни решила отвести свой отряд в поход. Собственно, ничего особенного, просто выйти прогуляться и заночевать в палатках. Утром вернуться.

Попова уже получила все необходимые разрешения, но ей самой ничего не хотели выдавать, а у меня и без ее сумасшедшего отряда была тьма дел. Кроме того, я считал несправедливым, что вот Зотовой нет, при ней никаких походов, значит, не было, и аккурат когда она отвалила отдохнуть, я, значит, бегай и хлопочи? Зотова Ирке разрешила, а я расхлебывай. Ну уж нет, Ирочка. Давай-ка ты пойдешь не сегодня, а через пару дней, и чувиха твоя Зотова сама пойдет с тобой получать котлы, топор (насмерть стоял завхоз, именовавшийся в нашем военном учреждении зампотылом, - не хотел давать топор) и всякую жрачку. А я вас в походе просто навещу, по-свойски, для удовольствия!

Третий день моего главенствования начался с того, что меня разбудил стук в дверь. За дверьми стояла Попова, и по лицу у нее текла косметика. Причем так обильно, как будто не слезы ее смывали, а косметикой пытались замазать следы слез, воздвигая на их пути плотины. Я, естественно, начал с того, что предположил, что вместо похода Попова решила провести маскарад, и это очень хорошо. Но Ира совершенно проигнорировала шутку; она тонко выла.

Спрашиваю, что случилось. «Ты радио слушал?» «Ну, ты ж меня разбудила. Чего ты дурацкие вопросы задаешь?» «Ты, значит, не знаешь. Горбачева сняли. В стране переворот».

Я ей говорю, что она дура и чтобы не шутила. Она включает приемник. У меня первая мысль – теперь точно в армию забреют, сволочи. А у Поповой мысль, наоборот, последняя. Она на ней зациклилась с самого раннего утра: теперь поход запретят, говорит она – и воет.

Ну, тут уж ситуация-то новая. Тут уже не хлопоты противные; тут неожиданно я, и-о старшего вожатого, должен стать героем и пробить детям и Поповой то, о чем они коллективно мечтают.

К начальнику лагеря мы, естественно, не пошли. А чего, он же уже разрешил. И вот полдня, из динамиков без остановок струится обращение ГКЧП к народу и обращение ещё кого-то к мировой общественности, а мы в одном месте берем палатки, в другом какие-то котлы, и с котлами и топором, который я вырвал из рук зампотыла с обещанием не выпускать его из собственных и не давать детям, после обеда идем за запасами еды... И встречаем замполита Костика.

Костик говорит, что теперь поход нужно запретить. Я ему говорю, что это не Костика дело. Костик говорит, что начальника лагеря сейчас нет и он за него. А я ему говорю, что даже если он и за него, это не дает ему права отменять начальника распоряжение, который поход разрешил. И потом, чего его запрещать? Костик морщит нос и говорит, что в стране сложная политическая ситуация. А я ему говорю, что у нас дело несложное и не политическое. И вообще, Костик, пошли с нами. Заодно все и проконтролируешь. Костик уходит со словами, что он этого так не оставит. А его никто и не просил ничего оставлять, собственно.

И вот так до самого вечера. После ужина первый отряд и некоторое количество примкнувших к нему единиц пионерского отдыха строится у ворот, я совершенно без сил думаю, что сейчас пойду спать, и вдруг Попова говорит, что склад закрыт и они не могут забрать какую-то тушенку (не забывайте – 91 год, реально же жрать нечего было в стране). Она уже выделена, она даже уже сложена, но солдат куда-то ушел и дверь закрыта. А пора идти. А без тушенки плохо. А дверь закрыта. А солдат, мать его, где-то бродит. Я останавливаю рассказ Поповой на втором круге, уточняю, правда ли все выделили (да, тушенку да, только вот сыр зажали)... Ну, чего делать. Иду в радиоузел.

Там сидит наш радиоответственный, тоже солдат, но солдат особенный, с волосами до плеч и без формы – Олег. Наш всеобщий товарищ. Олег только что прекратил вещать на лагерь два этих мудацких обращения, которые всех достали, но музычку ставить ещё не решался. Ну, как ртаз объявленьицем проложили. Неизвестному солдату по радио было сказано, что если он сейчас же не явится на пост, то оцениваться его поступки будут по законам военного времени. После этого почувствовавший вдохновение Олег поставил «Прощание Славянки». С винила. Пробирало до костей! Ну, и мы, естественно, рысью на склад.

Солдат был уже там. Он успел галопом. Поповские пионеры ухватывались за ящик с консервами... «Постой! Так!! А сыр где? Вот у меня в разнарядке был сыр... Где она, кстати...» Сыр, в котором было официально отказано, возник на столе буквально микшером. Это было самое скоростное появление сыра в истории. «Вот то-то. Ладно, сиди тут, карауль».

Я понимал, что сейчас просто упаду от переживаний и беготни дня. Со свистом откуда-то выходил из меня последний воздух... Мы вяло попрощались, поповский отряд скрылся за воротами, я пришел к себе в вожатскую...

И едва я лег на койку, сон куда-то ушел. Вместо этого я представлял себе круг сыра. Я и голоден-то не был, но сыр почему-то маячил перед глазами, пока в голове не щелкнуло и не сработала простая мысль. Значит, выходит, я этот поход организовал! Я им котлы выбил!! Я топор вырвал! Они без меня не смогли бы тушенку получить! А сыр! Сыра выообще не давали!

А вот нет, Попова. Отряд твой, а сыр мой. Ща я к вам заявлюсь, когда ещё, в конце концов, поход грянет.

А лагерь наш располагался, знаете, местечко такое есть – Барыбино, станция железнодорожная глубоко за Домодедово. Вот от Барыбина недалече. Я к чему это рассказываю – над головой постоянно летали самолеты. Пока шел по стемневшим окрестностям, – всю дорогу думал о том, что и как теперь будет. Ведь действительно – тряхнуло страну. Ведь ничего непонятно. Одни слухи. Что вокруг Белого Дома народ, что ночью будет штурм, и, кстати, что не махнет ли рукой в этой связи Зотова на свои обязанности, и не останется ли ещё в Москве... А может, вообще нельзя выехать будет какое-то время.

Вот такие мысли. Девятнадцать лет. Августовский вечер. Впереди гул, гам и горит большой костер.

А за спиной тихо что-то заскрипело. Звякнуло. Я обернулся. Меня догонял велосипедист, его кудрявая голова выдавала в нем нашего физрука, с пакетом на руле.

А в пакете – три бутылки водки.

Ещё через час дети немного угомонились. Мы сидели у костра, вожатые этих детей, московские студенты, я самый младший, самому старшему было лет 25. Над нами летали самолеты, а в магонитофоне пел Цой. В нашем родном городе, мы были совершенно уверены, в это время шла война. И мы совершенно не представляли себе даже, за что бы в такой необычной ситуации выпить.

Но, знаете, вопрос сохранялся только до первой рюмки. Дальше как-то само пошло. И все оказалось в конце концов совсем не так и страшно.