20 мин.

«Продал две нашивки с гербом СССР – купил себе первую гитару». Как уйти из санного спорта и стать рок-звездой

11 k

20 лет назад Игорь Лобанов участвовал в Олимпийских играх и выигрывал медаль чемпионата мира по санному спорту. Сейчас он солирует в группе СЛОТ – одной из самых популярных команд русского андеграунда – и рассказывает Юрию Дудю, как же так получилось.

Группу СЛОТ вы наверняка слышали, даже если никогда не слышали о ней. Например, когда хрустели попкорном в кино: песни СЛОТ – в саундреках к «Бумеру», «Охоте на пиранью», «Бою с Тенью-2» и прочим хитовым боевикам. Или когда посещали гастроли великих иностранных групп: СЛОТ разогревал Korn, Limp Bizkit и не только на их московских концертах. Или когда читали светские новости: одна из их героинь – звезда мюзиклов «Метро» и «Нотр-Дам де Пари» Теона Дольникова – была первой солисткой СЛОТ.

За 11 лет в СЛОТ поменялось три вокалистки, но лидер оставался один – Игорь Лобанов по прозвищу Кэш, который когда-то гонял на санях за сборную СССР, а сейчас сочиняет и поет песни. Раньше моим коллегам приходилось тяжело: чтобы описать стиль, которым обрывают струны группы вроде СЛОТ, надо было употреблять целую серию слов: «альтернатива», «ню-металл», «рэпкор» и прочие. В 2013 году вместо этого достаточно просто запостить ролик из Youtube:

«Чувак! Я хотел быть тобой»

– Я всегда думал, что сани – вид спорта для тех, кто живет на Урале и дальше на восток. Как в сани может попасть коренной москвич?

– Так трасса под Москвой всегда была – 70 километров на север, станция Турист, деревня Парамоново. Деревянная, я там и начинал. Я вообще с детства чем только ни занимался – от музыкальной школы до лыжных гонок. А моего брата папа пристроил на стадион «Искра» в секцию санного спорта – буквально по газетному объявлению, лишь бы не шлялся без дела. Я поехал кататься на велосе, заехал на них посмотреть. Смотрю: ОФП, разминка, потом СВП, а потом в футбольчик стали играть. «Ну нормально, – подумал я. – Пойду тоже запишусь». В итоге записался на десять лет.

– Вы впервые на санно-бобслейной трассе – расскажите, как это было.

– Первое впечатление: ты не понимаешь, где это начинается и где заканчивается. Сначала ты же не знаешь тонкостей, как набирать скорость, как проходить вираж. На трассе есть три эстакады, то есть три начала – пионерская, женская и мужская. С пионерской потихонечку мы и стартовали. С нее ты можешь апеллировать конкретными понятиями: вот вираж – сейчас я его проеду, а если едешь сверху, то трассу надо читать как оркестровую партитуру, сразу всю.

В Ванкувере случилась трагедия с грузинским гонщиком Кумариташвили. Было видно, что человек не прочитал вираж: заход был очень ранним, его сначала опустило, а потом снова подняло. Не говорю конкретно про этого парня, но вообще такая вещь, как олимпийский туризм, очень опасная штука. В санях часто бывало: «О, Олимпиада – надо поехать». В Грузии хотя бы школа санок есть, а вот когда приезжают из банановых республик, то часто едут как пушечное мясо. Смотришь на них и думаешь: «Господи, зачем ты сюда полез без всякой подготовки».

– Самый страшный случай, который произошел на ваших глазах?

– Летом у нас обычно шла подготовка к сезону на роликах.

– На чем?

– На роликах. Те же сани, только к полозу на железных скобах прикручены ролики. Гоняли на тех же трассах, только деревянных. На льду одни травмы, а вот на деревянной трассе самая большая проблема – занозы.

Так вот, помимо этого, практиковались тренировки на шоссе. Извилистый горный участок где-нибудь в Армении или Казахстане, две машины перекрывали верх и низ. И так получилось, что на роликах народу переломалось даже больше, чем на льду. На одной из тренировок молодежной сборной наша двойка ехала последней, а Ефремов – парень из города Чусовой – гнал где-то перед нами. Когда спускались, боковым зрением увидел, что в стороне что-то происходит. Оказалось, Ефремов вылетел на обочину и еще довольно долго ехал по ней. Почему не остановился – непонятно, увернуться, затормозить там было полно возможностей, а уровень подготовки у него был абсолютно такой же, как у нас – он был реально нашим конкурентом. Но он не затормозил и влетел головой в столб.

– Насмерть?

– Если я буду рассказывать о случаях, когда разбивались не насмерть, мы, к сожалению, не закончим до утра.

– Как вы после этого выходили на старт?

– Тренировки на роликах на этом сборе сразу свернули. В то же лето в Грузии погиб один москвич. Так получилось, что мой личный тренер, Вера Дмитриевна Бардина, была на обоих этих сборах – и понятно, была в шоке. У нас же не было каких-то особенных ощущений: мы понимали, чем занимается и к чему это может привести. Единственный раз, когда я задумался, стоит ли продолжать, был у меня после того, как я первый и, к счастью, единственный раз сломал ногу.

– Расскажите.

– Город Свердловск. Банальная история: естественная трасса, то есть природный холод без всяких морозильных установок. Эту трассу мы сами, кстати, делали. У нас было много романтики: Свердловск, Братск, Чусовой. Там жили целые лагеря команд, все по очереди ходили эти трассы лепить. Ведра, лопаты, швабры, снег, вода. Берешь эту кашу и лепишь. Потом трасса разбивается и мы заделываем дыры. В тот раз, я конечно, сам облажался, очень плохо въехал в вираж и ногой – прямо в то место, где лед начинается. Я тогда жутко обломался: сорвался первый выезд в капстрану. Я выиграл две прикидки сборной, и старший тренер сборной Валерий Николаевич Якушин дал понять, что я попал в состав. И на финальной прикидке я расслабился…

В финишном домике меня сначала осматривала, а потом накладывала лангет медсестра. И вот пока она все это делала, взяла и села мне на уши: «Этим не надо заниматься! Вот тут мальчик из Эстонии недавно разбился. Зачем вы это делаете?» Классная медсестра у спортсменов, да? Но я тогда и задумался: а стоит ли продолжать?

– Я сейчас немного включу медсестру: а зачем продолжили? Я понимаю, в чем прелесть риска в сноуборде: это модно, тебя любят девушки, при определенных обстоятельствах это может принести тебе большие деньги. В санях нет ни одного, ни другого, ни третьего.

– Согласен, что это элитный в плохом смысле спорт. Но санки тогда – это по сути то, что сноуборд сейчас. То есть самый доступный на тот момент экстремальный спорт. Ну и кроме того – поперло! А если прет, это захватывает. Это действительно, может, неинтересно смотреть, но если ты сел в сани, то в них есть что найти себе для адреналина.

Единственное – я мечтал, меня просто завораживал скоростной спуск на горных лыжах, он в Союзе тогда уже был. Именно скоростной спуск, никакого слалома. Был момент, когда мы с моим партнером по двойке Геной Беляковым выиграли чемпионат Союза и поехали на восстановительный сбор в Приэльбрусье. И там я оказался в бане с парнем, который только что стал чемпионом СССР по скоростному спуску. Не помню, как его зовут, зато помню, что ему сказал: «Чувак! Я хотел быть тобой». Но с другой стороны, в горных лыжах мы почти никогда ничего не выигрывали, особенно у мужиков. А в санях я, может, зашел в правильное место: худо-бедно четвертые места на этапах Кубка мира у нас были, пятыми в общем зачете мы становились.

Такие бутерброды

– В Википедии написано, что вы брали серебро на чемпионате мира.

– Это ошибка, у меня только командная бронза. Это когда едут мужчина, женщина и мужчины в двойке – а потом у всех складывается время. На чемпионате мира в Калгари мы получили за это бронзу – она у меня где-то дома лежит, – но в личном зачете заняли шестое место. Тогда было просто: в мире были две немецкие двойки и две – итальянские; если они доехали до финиша, все – ловить нечего, только за ними места занимать.

– У них сани были лучше?

– Видимо, да. Вот, например, наша родная трасса в Сигулде, которую мы укатали вдоль и поперек. Идет Кубок мира, ты проехал нормально, но видишь, как пара Краузе/Берендт собирает борты, но все равно привозят тебе много. Вот как это понимать? Школа санного спорта в Союзе была ого-го – думаю, мы просто проиграли в войне технологий.

Нам с Геной Беляковым досталась старая двойка. Но когда мы сели в нее, что-то сложилось. Передо мной с Беляковым выступал мой фонетический близнец – если я Игорь Лобанов, то он Игорь Бабанов. У него долго не получалось прорваться в основную сборную и он решил закончить. Я совершенно не круче его уровнем. Но когда пришел на его место, что-то сложилось. То ли центр тяжести изменился и нагрузка на кронштейны поменялась, то ли еще что – не знаю. Но сани поехали. И мы боялись их трогать. Не делали с ними вообще ничего – лишь бы ехали.

– На Олимпиаде в Альбервиле вы стали 10-ми. У вас был хоть какие-то шансы на медаль?

– Никаких. Хотя на предолимпийской неделе, там же в Альбервиле, после первого заезда мы чудом шли третьими. Но я после первого заезда что-то перевеселился слишком. Был на расслабоне, ржал всю дорогу, а надо было сосредоточиться – в итоге с подиума слетели. Трасса в Альбервиле нашим старым саням вообще не подходила. Первый же вираж, в который вкручиваешься со стартовой эстакады, – такой скрежет раздавался…

Но вообще Олимпиада – это, конечно, круто. Не только по статусу – по атмосфере. Единственный мандраж в жизни у меня был как раз на Олимпиаде. Я никогда не парился, а тут схватило – оцепенение какое-то.

– Мне всегда было интересно: есть ли секс в олимпийской деревне?

– Конечно, есть. Может, не конкретно у меня, но это все было. Секс есть не только в олимпийской деревне – он есть где угодно. Все молодые, кровь напирает. Помню, в каком-то южном городе – то ли в Сухуми, то ли в Алуште – мы оказались на сборе с женской волейбольной командой. Парни из нашей сборной отправились покорять высоты – девчонки же высокие, многим было интересно добраться. Добрались.

– Мужские сани-двойки – только мне кажется, что это выглядит странно?

– В смысле что мужик лежит на мужике? Внутри по поводу таких бутербродов подколов не было. Со стороны шуток я тоже особо не наблюдал – возможно, из-за той самой плохой элитности. Зато в московском «Зените» и молодежной сборной у нас был уникальный тренер по фамилии Светиков. Лирическая фамилия, которая совершенно с ним не монтировалась – здоровенный мужик, такая репа широкая, говорил с хрипотцой. На Олимпиаде Саппоро, кажется, 7-е место в двойке завоевал. Так вот у него было много нестандартных методов на тренировках. Однажды в Братске он решил составить двойку из парня и девушки. Девушку посадил первым номером, то есть сверху. Человек, который ехал снизу, на вираже «кольцо», распустил руки и ухватил девушку за грудь. Судя по всему, парень понял: или сейчас, или никогда. Когда финишировали, она орала. От возмущения, конечно. Больше таких двоек не формировали.

– Самая памятная тренировка в вашей жизни?

– Для вестибулярки много чего было: лопинги, рейнские колеса, батуты, центрифуги. Лопинги – это такие качели, которые делают полное солнце и еще вокруг своей оси вращаются.

Или в Свердловске как-то было «минус 44». Лед на вес золота, поэтому, несмотря на мороз, нас потащили тренироваться. Маски мы грели на печках в стартовом домике. И вот ты засовываешь ее под комбез, идешь на старт, садишься, вынимаешь, надеваешь и сразу стартуешь – чтобы не замерзла. По дороге мороз все равно начинает ее обволакивать, не видно ничего – чтобы хоть какой-то пятачок видимости оставался, ты активно на маску дуешь. В общем, через два заезда доктор сказал: «Если сейчас не закончим, я ложусь на трассу». Мы в благодарности за ним бежали: «Отец родной, спасибо…»

«Они убили Кенни»

– Вы закончили со спортом сразу после Олимпиады?

– Ага. После Альбервиля я понял: в спорте – бесперспективняк. Я мог еще прокататься какое-то время, съездить на Олимпиаду через два года в Лиллехамер. Меня никто не гнал, в стране на тот момент были две главные двойки: Демченко/Зеленский и мы, Лобанов/Беляков. Но я все равно решил: ухожу.

Была предолимпийская неделя, мы возвращались домой через Париж. Мы же постоянно продавали что-то из формы за валюту, чтобы что-то прикупить. Сейчас проведу линию ценностных эквивалентов. Нашивку с гербом СССР в количестве двух штук я продал каким-то туристам в Альбервилле. На это дело купил два только что вышедших диска группы Helloween «Pink Bubbles Go Ape». Дома, на Горбушке, я продал эти диски и на вырученные деньги купил свою первую гитару. То есть за две тряпочки с советским гербом я купил себе Fender Stratocaster – паленый, конечно, но все равно. И вот рубиться на этой гитаре я начал еще до того, как закончил с санями.

Энергетически мне не пришлось искать то, чем бы я мог компенсировать отсутствие большого спорта в моей жизни. После того как закончил, общался с другими парнями, которые ушли. Все хотели чем-то заменить спорт. Дима Алексеев жаловался: «Внутри – пустота. Чего-то не хватает». Другие говорили: «Поехали на Кубок мира в Сигулду, посмотрим». «Поучаствовать – съездил бы. Но смотреть – не хочу». Я не чувствовал, что мне чего-то не хватает, потому что у меня полная энергетическая замена случилась. Я так же мотаюсь по стране и иногда – по миру. У меня нет пятидневного рабочего дня. У меня все бодро и относительно непредсказуемо.

К тому же я угадал. Потом, в 90-е, в наших санях начался провал. Гена Беляков поехал в Лиллехамер в двойке с Анатолием Бобковым – спортсменом высокого уровня, старой советской школы. Они заняли то ли 14-е, то ли 16-е место. Мы свое 10-е место считали свои провалом, а тут…

Альберту Демченко за то, что он остался, надо памятник ставить. Все разбежались, Альберт остался. Когда не было финансирования, когда все загибалось, он, чем только ни занимался – и мясо продавал, и еще что-то. Ждал, рубился и, наконец, поднялся на те высоты, которые сейчас занимает. Второе место на Олимпиаде – это очень круто, особенно если вспомнить все, что было до этого.

– Олимпиада в Сочи – беда России или счастье?

– Мы сейчас песню про это пишем, в наш новый альбом. В припеве бравурное: «Родина рада, Олимпиада». Но в конце – стишок про то, как местным приходится туго. Или, например, беда или не беда, что бюджеты осваиваются по несколько раз… Если бы не было Игр, эти люди освоили бы другие бюджеты по несколько раз – мы про это просто не узнали бы, а Олимпиада – резонансное мероприятие, на виду.

Друзья, которые живут в Сочи, жалуются, конечно. На одном из концертов я спросил публику: «Ну как? Довольны Олимпиадой?» Вместо одобрительных криков услышал гул: «У-у-у-у». А совсем недавно, в декабре, у нас был небольшой южный турчик. В Сочи нам пришлось выступать при свечах. Район, где находится клуб «Треугольник», оставили без света. Зашли в гримерку, переоделись, народ уже в зале. И тут – бах, все погасло. Кто хотел, получил деньги обратно и ушел. Но многие остались – и мы играли акустику.

– В жизнь каждого из нас рок-н-ролл приходит по-разному. Как пришел в вашу?

– У меня началось с того, что папа в детстве подсадил меня на The Beatles. Современная музыка, я считаю, делиться на два крупных направления: одно пошло от The Beatles, другое – от Rolling Stones. Rolling Stones – это подача, драйв и больше как-то ничего. The Beatles – песни, мелодии, гармонии. По этому пути мне всю дорогу и хочется идти.

– Самый крутой концерт в вашей жизни?

– Мы отлично презентовали сингл «Они убили Кенни» в «Точке». Там же хоронили Кенни, поднимали его дух к небесам. Как-то выступали на Красной площади – финал, как мы его называли, «Медвед-тура». Перед выборами Медведева нас пригласили играть по большим площадкам в компании таких коллективов, как «Ария» и «Пилот». Называлось все это «Про молодость и спорт», хотя и было понятно, что это предвыборная линия.

– Вы чувствовали дискомфорт от того, что участвуете в агитации?

– Нет. У нас есть большая задача – нести музыку, которую мы играем. За 11 лет в СЛОТ никто не вложил ни копейки, мы делаем все сами. Медийной поддержки у нас по минимуму, поэтому мы используем любую возможность поддерживать свой «андеграунд». Иначе страна останется в Филиппах Киркоровых и Иринах Алегровых. Я ничего не говорю про современных артистов – самое грустное, что не меняется тотальное присутствие старых. Какими были, такими остались – с теми же песнями. В общем, нашу музыку надо нести, а разбираться в геополитических особенностях, в том, кто хороший, кто плохой, мне кажется невозможным.

Система «Дискотеки аварии»

– Человек, с которым вы ни за что не выйдете на одну сцену?

– Здесь принцип тот же. Когда канал A-One был не хип-хоп каналом, а альтернативным, там была программа «Парный прогон». Нас в ней поставили выступать вместе с Пауком – он был кем-то вроде ведущего вечера. Что меня напрягает в Пауке? Его заигрывания с наци, я не приемлю эту историю никак. Но говорить: «Выступать я не буду», – не стал.

Паук, кстати, удивительный человек. Индивидуальная лексика, поразительная способность на ходу рассказывать угарные истории. С ним приехала его чудесная дочка – ей годика четыре было – которая со сцены раздавала какие-то пропагандистские папины листовки.

– С кем-нибудь из русской эстрады, кто поет под фонограмму, вы тоже выступите?

– Надо сказать, что многие из них поют прекрасно. Но выступают под фонограмму, потому что другой возможности нет. Например, когда организатор не хочет выставить аппарат. Или не хотят везти музыкантов – включают минус.

Когда мы выступали в «Медвед-туре», предпоследний концерт был в Казани. На него приехал Медведев, и там уже из рокеров выступали только «Пилот» и мы, а основной костяк составили все наши самые-сусамые – от «Фабрики» до ЛЮБЭ. Выбить себе право не то, что сыграть живьем, а хотя бы под минус, чтобы хотя бы голоса были живыми – это была настоящая война. Только фанера.

– Выбили?

– Нет. «Хотите выступать – выступайте так. Не хотите – до свидания». Единственный раз в жизни я пел под фанеру. Мы были в жутком напряге и все равно искали выход из ситуации. До этого у нас был концерт в Ёбурге. И мы арендовали там студию, пошли в нее и спели эту фанеру вживую. Знаешь, по чьей системе? По системе «Дискотеки Аварии». У них все фанеры записаны живьем. Мы записали одним дублем, взяли диск и отдали организаторам. К счастью, наше выступление не показали потом в телеке, чему мы в понятном смысле обрадовались.

– В Москве вы разогревали самых разных монстров рока. Кто из них вам запомнился больше всего?

– Когда мы говорим о группах уровня Korn и Limp Bizkit, то до них толком не добраться. С Korn мы выступали четыре раза. В первый – увидели их на саундчеке. «О, Джонатан Дэвис! Пойдем сфотаемся!» Потом замотались: «Да ладно, как-нибудь потом». Это мы по неопытности. Если такая персона вышла – а с ним непременно будет здоровенный охранник-афроамериканец – лучше засвидетельствовать свое почтение прямо здесь и прямо сейчас. Потому что никакого «потом» не будет: Девис будет ходить в другом крыле здания. То же самое было с Фредом Дерстом из Limp Bizkit, когда мы играли с ними в «Олимпийском». У нас должна была быть фотосессия, на которую нас должны были привести после их шоу, к ним за кулисы. Но Дерст с Уэсом Борландом, как обычно, разосрались – и нам сказали, там сейчас такая атмосфера, что лучше ни с кем не общаться.

Motley Crue – отличные ребята. Лучше всех выглядит Ники Сикс. Остальные все очень помятые, но Мику Марсу надо поставить памятник – его чуть ли не на шарнирах железных водят. Зрение тоже никакое: «Мик, сюда. Сюда». У него какая-то жуткая болезнь, но на сцене – ни одной лишней ноты, все сыграл, как надо. Clawfinger – чумовые парни. Прошли к ним в гримерку, я жал руку Заку Телу за песню «Nothing going on».

– В перерыве соревнований Олимпиады в Лондоне зрители слушали Muse и The Clash, на Универсиаде в Казани – «О Боже, какой мужчина». Ваша версия: почему?

– Ооо! Это суперпесня. Не представляю, как она могла появиться сейчас – такая замшелая и в 2013 году. Тревес Лик – продюсер, с которым мы делали альбом СЛОТ для американского рынка, – рассказал мне о понятии, которое есть в западной массовой культуре. Мы с ним говорили о Квентине Тарантино. У меня его творчество делится на три периода. Первый – крутанский: «Бешеные псы», «Криминальное чтиво», отчасти «От заката до рассвета». Третий – тоже классный: «Бесславные ублюдки», «Джанго», всякий треш с Родригесом. А вот второй вообще не нравится: «Джеки Браун», «Убить Билла». «Что это за говно?» – спрашиваю я Трэвиса. «Ты не понимаешь, это homage». Оказывается, homage – это стилизация, посвящение. «Джеки Браун» – это стилизация под американские боевики 70-х, «Убить Билла» – под японские.

Так вот ладно бы «О Боже какой мужчина!» был homage. Но ведь люди сделали это на полном серьезе. И ведь пользуется спросом, черт возьми. У меня девушка работает в Sony Music, они отслеживают все чарты, сразу видят, что появляется на рынке. Когда она услышала песню, сказала: «Сейчас выстрелит». «Что, это? Куда выстрелит?» Но буквально через пару дней я ехал в метро, рядом стояла дефффачка с огромным смартфоном. На одной из остановок ее телефон завопил этой песней, а на экране высветился короткостриженный пацанчик.

Увы, такой короткостриженный контингент у нас составляет массу. На нем такая музыка и стоит.

Чирлидинг

– Мы примерно представляем, на что и как живут те члены сборной России, которые выигрывают медали на чемпионатах мира и Олимпиадах. Расскажите, как живете вы.

– У нас сезонные заработки. Сейчас лето, десяток фестивалей, это и есть наш заработок. На нашем уровне я считаю большой удачей, что ничем, кроме музыки, я не зарабатываю – мне хватает и ее. Да, хорошую квартиру в Москве я, наверное, никогда не куплю. Машину? Вполне. Но я пешеход, машина мне не нужна. У меня есть несколько противопоказаний. Во-первых, как бывший саночник я буду опасно гонять. Во-вторых, на общественном транспорте быстрее. А еще в метро я пишу тексты. В метро такое количество энергии – и положительной, и негативной – что я постоянно включаюсь и что-нибудь там сочиняю.

– Как сложилась судьба ваших бывших партнеров по сборной России?

– Самой необычной штукой занимался мой партнер по двойке – Гена Беляков. Он занимался чирлидингом.

– Продюсировал?

– Куда? Выступал! Ездил по странам вместе с девочками и тоже танцевал. Я не со всеми общаюсь, но вроде без страшных историй – наркоманов и алкоголиков нет. Знаю только одно. Интереснее всех после спортивной карьеры устроился я.

Фото: группа СЛОТ

Андрей Николишин: «Отхаркался кровью, отдал две передачи, а потом узнал, что челюсть сломана в трех местах»

Лев Нетто: «Игорь защищал Белый дом в 91-м, но я узнал об этом только после его смерти»

Сергей Харламов: «Я был одет как Цыган из «Большого куша». И выходил на бой под Linkin Park»

logoАльберт Демченко