3 мин.

На дороге (В дороге)

670

Я и джаз. Мы снова встретились на страницах написанных книг.

На дороге

Я боялась, что во всей мировой литературе не найдётся ничего похожего на импровизации Генри Миллера. И уж совсем не ожидала этой музыки от Керуака — он мне представлялся другим. Скорее, тем, кого бы начало накрывать на самом краю пустыни.

Но результат превзошёл ожидания. Настолько, что вот, я уже пишу свою очередную рецензию, вдохновляясь этим языком. И даже «горячие собаки» в переводе не смущают.

Это «моя» книга: в ней нет особого сюжета, за которым можно следить до трёх ночи и до последней главы. «На дороге» я принимала дозировано. Как обычно растягиваю удовольствие с аналогичными произведениями, в которых главное слог и образы.

«Он ставил нам оперы Верди и изображал их в лицах — в одной пижаме, совершенно разорванной на спине».

Я не знаю, как им — Керуаку ли, Миллеру ли — это удаётся: писать про всех этих придурошных людишек так, что хочется наблюдать за всей этой трешаковой безденежной романтикой страница за страницей. За этими безумными поступками безумных людей. И ведь некоторые из них безумны сами по себе, без всяких галлюциногенных средств.

«Потому что единственные люди для меня — это безумцы, те, кто безумен жить, безумен говорить, безумен быть спасённым».

Странно, конечно, что подобная дорожная поэма в отечественном исполнение Венички Ерофеева меня скорее раздражает, чем вдохновляет. Дальние берега с не менее далёкими проблемами смотрятся выигрышно относительно местных грустных бесфлёрных реалий, где при неудачных пятницах хочется удавиться в один из четвергов. А может, Керуак просто талантливее.

Главный герой «На дороге» Сал Парадайз (как и ещё с десяток персонажей) легко относится к жизни. Даже слишком легко. Хотя тут есть чему позавидовать — серьёзным людям стоит научиться, скажем, иногда не так сильно расстраиваться из-за мелких неудач:

«Что поделаешь, я мысленно помахал своей рубашечке; в любом случае, она была мне дорога всего лишь как память».

Дорога… Когда зудит от сидения на одном месте, от желания двигаться, возможно, не всегда вперёд. Когда ты лёгок на подъём и можешь выйти за сигаретами в Нью-Йорке, чтобы через неделю оказаться в Сан-Франциско.

«Стоял октябрь, и я возвращался домой. В октябре все возвращаются домой».

И кого не заманят керуаковские образы, увидят в этой книге лишь события: дорога, вечеринки, безденежье, поиски работы, дорога, вечеринки, девочки, безденежье, алкоголь, поиски денег и еды, дорога… И было бы скучно, если бы за этим и между этим ничего не скрывалось.

«Наши побитые чемоданы снова громоздились на тротуаре; нам было ещё ехать и ехать. Но какая разница, дорога — это жизнь».

Когда Керуак принёс эти сто сорок семь метров японской бумаги, склеенной скотчем, по легенде издатель ему ответил: «Джек, это почти как у Достоевского… Но кто в этой стране будет сейчас читать такую книгу?»

Нет, это, конечно, не Достоевский. Но это и не стандартный дорожный трип. Это не культ ради культа как у Берроуза. Это джаз разбитого поколения. И слова и строки в моём восприятии складываются в музыку. А что может быть прекрасней музыки, звучащей с книжных страниц?