4 мин.

Тропик рака

670

Мне немножко надоело заходить в свой профиль и натыкаться там на изображение Юртаева. Долговато висит. Всё забываю перемотать ночью в туалете зенитовскую плёнку, чтобы посмотреть, получились ли там какие-то кадры (или одни жопы с носами в расфокусе), поэтому отчёт с Moscow city racing запаздывает. А больше ничего не происходит, о чём бы хотелось написать.

Поэтому по сложившейся традиции обращаюсь к книгам. Мне в последнее время понравилось писать отзывы на них. На днях перечитала Миллера, и рецензия сочинилась на одном дыхании. Ну, вам это может и неинтересно вовсе, но пусть тут повисит. "Тушёнка" всё стерпит.

 

Две тысячи пятый. Май месяц. Мне восемнадцать лет, я нахожусь на каком-то рок-сейшне в старом ДК, в моей сумке пять бутылок "Миллера" (вместительность дамской сумочки — тема для отдельного разговора), я совершенно не понимаю, что я тут делаю, кто все эти люди, и можно ли назвать этот дикий ор в плохо настроенный микрофон пением.

Рыцарь, которого мне так хотелось облачить в свои цвета, оторвавшись от попыток запечатлеть происходящее на сцене действо на свою цифровую мыльницу, подлетает ко мне, берёт у меня одну бутылку, выпивает половину залпом и орёт в ухо, стараясь перекричать царящий вокруг визг:

— Вот что надо делать с Миллером, а ты его читаешь!

Две тысячи двенадцатый. Июль. Я натыкаюсь в интернете на отзыв, где сравнивают Генри Миллера с джазовой импровизацией, и сразу же закачиваю "Тропик Рака" себе в телефон (книга ушла в безвозвратное путешествие). Какое замечательное сравнение. Даже завидно, что не мне оно пришло в голову.

"Таня — огромный плод, рассыпающий вокруг свои семена, или, скажем, фрагмент Толстого, сцена в конюшне, где закапывают младенца. Таня — это лихорадка, стоки для мочи, кафе «Де ла Либерте», площадь Вогезов, яркие галстуки на бульваре Монпарнас, мрак уборных, сухой портвейн, сигареты «Абдулла», Патетическая соната, звукоусилители, вечера анекдотов, груди, подкрашенные сиеной, широкие подвязки, «который час?», золотые фазаны, фаршированные каштанами, дамские пальчики, туманные, сползающие в ночь сумерки, слоновая болезнь, рак и бред, теплые покрывала, покерные фишки, кровавые ковры и мягкие бедра…"

Я редко перечитываю книги, но в каждом правиле есть свои исключения. Спустя семь лет Миллер открывается с новой стороны, играет новыми красками. В 18 мне мешали мерзости и бритая п...да, в 25 я почти ничего не замечаю. Первые несколько страниц чуть ли не после каждого абзаца откладываю телефон и мысленно произношу "охренеееееть". И даже не пытаюсь переносить отдельные фразы в цитатник — столько здесь мыслей и оригинальных привлекательных оборотов.

Мне даже немного странно, что книга в этот раз захватила сразу, полностью. Жила-была девочка, которая и подарила Фанте Миллера на совершеннолетие. Подарила, а потом попросила дать почитать — обычная практика в нашем тупичке. Начинала эта девочка читать "Тропик рака" раз двадцать. Наизусть уже знала первую страницу, а уж "Я живу на вилле Боргезе. Кругом — ни соринки, все стулья на местах. Мы здесь одни, и мы — мертвецы" и подавно. Дальше 15-20 страниц дело редко заходило. И я как-то свыклась с этими жалобами, что в памяти отложилось мнение о тяжёлом начале книги. Ничего подобного! Захватывает уже с третьего предложения и не отпускает до трёх ночи, когда до подъёма остаётся всего ничего, а у тебя роман с Миллером всё не заканчивается.

Это какая-то безысходная философия потерянного человека, оказавшегося на дне и ненадеящегося оттуда выбраться — его всё устраивает, ему нравится эта мерзость и эта грязь. Больше того, он описывает эту грязь так, что она приобретает какой-то диковинный, чуть ли не своеобразно-романтичный флёр.

"Все мужчины, которые были с тобой до меня, а сейчас — я, только я... Баржи, плывущие мимо, их корпуса и мачты, и весь поток человеческой жизни, текущей через тебя, и через меня, и через всех, кто был здесь до меня и будет после меня, и цветы, и птицы в воздухе, и солнце, и аромат, который душит, уничтожает меня..."

Он ужасен. Я понимаю людей, которым Миллер не нравится совершенно в силу своей отвратительности — стандартные комплексы (назовём это так) мешают отсечь верхний, безобразный слой и погрузиться в Мысль. События же аморальны, а вылавливать жемчужины в дерьме, даже если они превышают все мыслимые нормы на квадратный сантиметр, может не каждый.

Миллер складывает слова в предложения так, что от чтения невозможно оторваться. Это не просто строки, это песни.  Проститутки? Да. Выпивка? Разумеется. Триппер? У дешёвых удовольствий свои издержки. Париж? О, у Миллера Париж открывается совсем с другой стороны. Американцы тоже могут любить что-то помимо своего ньюёрка.

"В Америке человек думает только о том, как ему стать президентом Соединённых Штатов. Там каждый —потенциальный президент. Здесь каждый — потенциальный нуль".

Где бы были Берроуз, Томпсон, Уэлш, Бенкс, Гинзберг, Паланик, Роббинс, Керуак, Венечка Ерофеев и все остальные. Миллер проложил им дорогу. Миллер показал горизонты. Миллер добрался до высот, до которых больше никому не удавалось добраться. Все с разной степенью успешности пользуются его наследием.

Он прекрасен. Он правда прекрасен.

И да, я предпочитаю Миллера читать, а не пить.