Это был небольшой культурный шок — перейти в клуб, у которого были проблемы в низшем дивизионе. До этого я играл в Первом дивизионе, в тот первый сезон в Боро, пока мы не получили повышение, но Боро был на самом деле клубом Премьер-лиги, с точки зрения богатства и возможностей. За исключением того года, я провел 16 из 17 лет своей профессиональной карьеры, начиная с попадания в первую команду «Ньюкасла» в 1985 году, играя в высшей лиге с топ-клубом.

После первой тренировки я увидел, что мой грязный комплект формы все еще валяется в раздевалке. Я попросил ученика отнести его туда, где его постирают. За 17 лет я ни разу не задумывался о том, куда девалась форма. Это всегда происходило автоматически.

— Это не бесплатно, — ответил он.

— Чего? — спросил я.

Оказалось, что за чистку вещей нужно платить ученику или делать это самому. Клуб не стирал вещи. Этот парень брал с меня £5 за чистку бутс и £20 в месяц за форму.

Однажды я пришел на тренировку, а там не было для меня формы. Я немного посидел в раздевалке, ожидая свои чистые вещи, прежде чем схватить парня. Он извинился, у него дома сломалась стиральная машина. Мне пришлось одолжить у кого-то старый комплект на тренировку.

Мы договорились со Стэном Тернентом, менеджером, что он будет использовать меня, когда это будет необходимо, в важных матчах, привлекая меня, чтобы изменить ситуацию, если у команды что-то не получалось. Моя основная зарплата составляла £5 тыс. в неделю, что значительно меньше, чем £12 тыс. в «Эвертоне», но я также получал £5 тыс. за игру и большой бонус, если «Бернли» выйдет в плей-офф и попадет в Премьер-лигу. Мне также пообещали долю от билетов, если они будут расти, и процент от продажи всех футболок с моей фамилией.

Была одна неделя, когда я только-только залечил травму и хотел отдохнуть, поэтому Стэн сказал: «Хорошо, поезжай и отдохни», и я отправился на несколько дней в Дубай. Когда я вернулся, Стэн сказал, что тренироваться не нужно, так как у меня будет джетлаг. В субботу он не поставил меня на матч. «В чем проблема? — спросил я. — Я здоров».

— Ах, но ты же не тренировался.

Все время, что я провел в «Бернли», я жил в отеле — я пробыл там всего два месяца и всего шесть раз выходил на поле. Последний раз я вышел на замену в матче против «Ковентри» на последние 10 минут матча. Чтобы выйти в плей-офф, нам нужно было добиться как минимум такого же результата, что и «Норвичу», ведь в последней игре мы шли вровень по очкам и разнице забитых и пропущенных мячей, хотя и забили больше. Мы выиграли со счетом 1:0, но не успели занять последнее место в плей-офф, как «Норвич» обыграл «Стокпорт» со счетом 2:0. Я дважды бил со штрафных, и после них мяч прошел рядом со створом, но мы не попали в плей-офф, и на этом все закончилось.

Мне не очень нравилось играть в «Бернли». Первый дивизион показался мне очень жестким. Парни были в порядке; дело было не в них, а во мне. Их футбол — не мой стиль. Это было бей-беги. Возможно, я немного утратил необходимый для этого темп, но как бы то ни было, мне было не по себе.

Когда я играл, посещаемость поднялась примерно на 6000, так что мое присутствие дало им толчок. И они продали сотни дополнительных футболок. Я помню, как стоял в кабинете председателя и подписывал 150 штук. Однако позже, когда я получил данные, они сказали, что за весь сезон было продано всего 70 штук. Забавно.

Остаток того года, 2002, замылился, хотя это было не так уж давно. Я был подавлен, как всегда, из-за обычных вещей: из-за того, что не играю в футбол, из-за своего глупого поведения, из-за всех своих забот и навязчивых идей, но также из-за того, что не вижу Ригана. Я всегда ставил футбол и выпивку выше своей семьи, что было неправильно. К этому времени Шел снова умыла руки. Я все чаще вырубался из-за выпивки и отчаянно искал новые способы заглушить свои страдания. Я экспериментировал с дорожкой кокса, всего раз. Он подарил мне кайф, но после него я еще больше упал духом.

Я вернулся на северо-восток, где жил в гостиницах или на съемных квартирах, что не помогало. Я принял еще кокаина. Таким образом, я использовал его дважды. Только во второй раз я принимал его три недели, постоянно, каждый день. Я не платил за него. Мне его подарил кто-то — не кто-то с северо-востока.

Иан Эллиотт устроил мне просмотр в США с «Вашингтоном». Я знал, что принимать кокаин было плохим решением и что это будет видно по анализам крови, поэтому перед отъездом в США я 10 дней пил воду, чтобы попытаться его замаскировать.

Но все, что мне предложили в «Вашингтоне» — это $1,5, тыс. в неделю, что было просто стыдоба. Я не мог позволить себе принять предложение, даже если бы захотел. Мало того, что мне пришлось бы жить в отеле в Вашингтоне, так еще и £10 тыс. в месяц, которые я должен был отдавать Шерил. Я бы выплачивал гораздо больше, чем зарабатывал, так что это было невозможно.

Я, возможно, неправильно определил порядок событий. Возможно, именно после поездки в США я провел те три недели на кокаине. Я был в таком состоянии, что не могу отчетливо все припомнить. Мой отец подозревал, что я принимаю наркотики. Он спросил об этом Джимми, и тот подтвердил его подозрения. Мой отец отчитал меня по полной программе. Он сказал, что не может поверить, что я был таким глупым.

Это стало пугать меня, и я стал настоящим параноиком. Мне сделали еще один снимок головы, кажется, в сентябре. К тому времени я весил уже 70 килограммов — самый легкий вес за всю мою взрослую жизнь. Если бы я действительно был взрослым. Вы бы так не говорили, если бы видели, как я дерусь с собственным братом. Мы с Карлом были пьяны и немного поспорили о нашей семье. В итоге нам обоим пришлось отправиться в больницу с порезами и синяками. Мы недолго сердились друг на друга: на следующий день мы над этим уже смеялись.

Во время одного из таких визитов в больницу в моей крови обнаружился кокаин. Я подумал: черт возьми, это может навсегда разрушить мою футбольную карьеру, если об этом станет известно. И я остановился, вот так просто. К счастью, я недолго его принимал и не подсел. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, потому, что я перепробовал почти все, что только можно было перепробовать в жизни. Я решил узнать, на что это похоже. До этого я никогда не видел, чтобы кто-то принимал кокаин. Мне доводилось общаться со знаменитостями шоу-бизнеса, но они, насколько я знал, не сидели на нем. Как и игроки. Слухи о Поле Мерсоне ходили еще пару лет назад, но я не знал, правда это или нет. Так что нельзя сказать, что это из-за кругов, в которых я вращался. И только после того, как появился тот человек и предложил его мне.

На какое-то время я разлюбил футбол. Я не мог смотреть или ходить на матчи — не то чтобы я когда-либо мог это делать, но не тогда, когда не играл. Именно мысли об Алане Ширере вернули меня в футбол; мысли о том, как он организовал свою жизнь. Мой отец тоже дал мне пинка под зад. «Сделай что-нибудь, мать твою!» — крикнул он мне однажды, когда я пришел к нему.

Я чувствовал, что мне нужна помощь от кого-то, кого я хорошо знал. Поэтому я расстался со своим последним агентом, Ианом Эллиотом, и спросил Дэйва Маккрири, будет ли он работать со мной. Я играл с Дэйвом в «Ньюкасле», и он всегда был для меня хорошим другом, как на поле, так и вне его.

Я хотел снова начать тренироваться. Я подумал, что покажу им, что я еще не закончил. В 35 лет я понял, что не могу вот так просто бросить футбол. С пяти лет он был всем, что я знал, все, что я умел. Что мне мне без него делать-то? Футбол был моим спасителем, и без него я, скорее всего, просто рухну, если только не появится что-то еще, что бросит мне такой же вызов, что выглядело маловероятным. Я понимал, что уже не тот игрок, каким был раньше, и не уже таким буду, но я не мог внезапно выключить игру, положить ей конец, пока у меня еще оставалось много сил.

Я жил в отеле неподалеку от Морпета, и Дэйв организовал для меня тренировки под руководством Стива Блэка, тренера по фитнесу регбийного клуба «Ньюкасл Фэлконс». Я стучал в дверь спортзала в пять утра, пытаясь попасть внутрь и начать свои тренировки и упражнения. Благодаря Блэки за шесть недель я привел себя в отличную физическую форму. Предложения стали поступать из самых разных стран — США, России, Мальты, а также из некоторых клубов Первого английского дивизиона.

Я тренировался как проклятый. После работы в спортзале я пробегал 13 километров и чувствовал себя абсолютно разбитым. Я тренировался так усердно, что мне было больно, я заболел. Глупо, я знаю. Это привело к тому, что снова начались панические атаки. Но у меня так много энергии, что иногда кажется, что я сейчас лопну. Мне нужно как-то выпустить пар, иначе я чувствую, что взорвусь.

Когда приступы паники возобновились, я снова начал выпивать, хотя ничего безумного не делал, и совершил несколько глупых поступков, например, на руках. Теперь у меня есть эти две татуировки. На левой руке у меня изображена пантера, а на правой — написанное кельтским шрифтом «Газза». Надеюсь, это не то, что снова оскорбит фанатов «Селтика». Все в порядке, я просто шучу. Я усвоил урок. В прошлый раз, когда я дразнил футбольный клуб «Селтик», мне угрожали смертью.

Помимо паники, вернулись все мои старые навязчивые идеи. У меня начало дергаться лицо с одной из сторон. Оно все время спазмировалось — я не мог это контролировать. Я все время спрашивал себя, почему я беспокоюсь, когда мне не о чем беспокоиться. Я получал предложения от разных клубов, поэтому был уверен, что моя карьера еще не закончена. Почему я сделал эти татуировки? Почему я совершил все эти глупости? Зачем я так упорно тренировался и доводил себя до болезни, когда уже вернулся в полную форму? Люди говорили мне: «Ты так хорошо выглядишь!», потому что я был таким худым, но я нехорошо себя чувствовал. Я чувствовал себя ужасно. Я спал не более трех часов в сутки и выходил на прогулки в ранние часы, пытаясь избавиться от тревог.

Однажды утром я проснулся от того, что мое лицо свело судорогой, а по руке пробежало покалывание. Я подумал: к черту все, у меня приступ. Моему отцу было примерно столько же лет, сколько мне сейчас, когда у него случился приступ, а затем кровоизлияние. Я отправился в Королеву Элизабет в Гейтсхеде, мой первоначальный второй дом, где началась моя бесконечная череда операций. Сначала мне показалось, что у меня случился инсульт. Отец пытался успокоить меня, напоминая, что, когда у него случился тромб, шансы на выживание составляли всего 50 на 50. «А теперь посмотри на меня».

В итоге врачи не смогли найти ничего плохого в физическом плане. Похоже, они не знали, что вызывает спазмы. Возможно, сказали они, я страдаю от стресса, вызванного слишком интенсивными тренировками. Когда я уехал, то выпил несколько стаканчиков — и сразу же рука почувствовала себя лучше.

Тем не менее я понимал, что не прав. Даже в самые лучшие периоды моей жизни в голове всегда крутились плохие мысли. Я не могу от них убежать, поэтому начинаю плакать или кричать. Кажется, что я грущу больше всего, когда я счастлив. Я не понимал этого. Я отправился в Приорат. На этот раз не из-за проблем с алкоголем, а из-за проблем с головой. Я пробыл там всего несколько дней.

Терапевты, консультанты и подобные им люди — такие же люди, как и все остальные. В конце концов, бывают хорошие футболисты и плохие футболисты, хорошие каменщики и плохие каменщики, хорошие писатели и плохие писатели. За свою жизнь я встретил немало психотерапевтов, и некоторым из них, похоже, все равно. Они просто смотрят в окно и ничего не говорят, ожидая следующего пациента.

Но это, конечно, негативное мышление, а мне достаточно часто говорили, что в жизни есть и хорошее, и плохое, и я должен перестать зацикливаться на негативных вещах и желать разгромить все вокруг, а сосредоточиться на позитивных, хороших вещах. И легче сказать, чем сделать.

Наверное, 2002 год был одним из худших в моей жизни. Сейчас я не очень люблю вспоминать об этом периоде.

Я возвратился из Приората и вернулся к своему графику тренировок, зациклившись на том, чтобы быть как можно лучше, занимаясь в два раза больше, чем нужно, весь день, круглосуточно. Я был полон решимости провести еще хотя бы один год, играя за какой-нибудь клуб, хоть где-нибудь.

Я чувствовал, что предпочел бы уехать за границу, начать все с чистого листа. В конце концов, в Англии меня больше ничего не держало. Казалось, у наших с Шел отношений нет будущего. Я также думал, что, уехав за границу, куда угодно, я смогу немного отстраниться от внимания. Я не был бы столь знаменит — или печально известен. Я мог совершать ошибки или учиться чему-то новому, не следя за каждым своим шагом.

Я подписал контракт с еще одним новым агентом, профессиональным, Уэсом Сондерсом, который работал с известным национальным футбольным агентством. Он базировался в Сандерленде, его родном городе, что было очень удобно. В молодости я играл с Уэсом в «Ньюкасле», и он всегда мне помогал. Одно время я чистил его бутсы.

Поэтому Уэс начал работать над сделкой, чтобы увезти меня за границу, подальше от всего. То, что он придумал, оказалось гораздо дальше за границей и от всего остального, чем я ожидал.

«Некоторые люди плачут от боли, но я не думаю, что это тот случай. Я думаю, Гаскойн плакал, потому что был в отчаянии от самого себя. Многие из его проблем и травм были вызваны им самим».

«Гаскойн регулярно плакал на протяжении многих лет. Это говорит о том, что никто в футболе ничего с этим не сделал. Я нахожу это невероятным. Если бы игрок в снукер или гольф плакал во время игры, я думаю, люди в этом виде спорта могли бы понять, что есть проблема. Гаскойну уже давно можно было помочь».

Доктор Радж Персо, психиатр, Daily Mail, 16 февраля 2000 года.

27.

КИТАЙ И ВОЗВРАЩЕНИЕ В АРИЗОНУ

В конце 2002 года я улетел в Китай. Это был не первый мой туда визит. Я был там, вы помните, перед Евро-96 со сборной Англии, когда у нас была разминочная игра в Пекине. Я забил в той игре и стал Игроком матча. «Он приходит, он видит, он побеждает», — гласил один из заголовков. Разумеется, все это чепуха.

На этот раз мне предстояло пройти двухнедельный просмотр в клубе первого дивизиона — его название я сейчас не помню — чтобы понять, понравился ли я им, а они мне. Уэс полетел со мной. Поначалу мне там дико не понравилось, особенно еда. Нам подавали утиные головы, утиные глаза, куриные лапки и много летучих мышей. Я и не знал, что это была летучая мышь. Как оказалось, было не так уж плохо.

Когда я пришел на тренировку в первый день, меня встретило множество репортеров и фотографов, китайских и британских. Меня сняли на видео, когда я выходил из самолета, и показали в главных китайских новостях. Люди преследовали меня на улицах. В прессе только и говорили, что Газза толстый, Газза измотан, что было вполне правдой. Я добирался до туда около трех дней без сна.

Вскоре мне стало скучно и неспокойно. Когда я не тренировался, мне нечем было заняться, кроме как целыми днями слоняться без дела. Я не знал языка, и никто из персонала отеля не говорил по-английски. Когда мне хотелось еще воды, я показывал на холодильник и пытался объяснить, что мне нужна именно вода, но меня никто не мог понять. Это было похоже на то, как будто тебя заперли в пещере. Китай на восемь часов опережает Англию, поэтому, когда я звонил домой, я всегда будил своих друзей, и они говорили: «Отвали, зачем ты меня будишь?»

Гуляя, я наткнулся на видеомагазин, которым управляла женщина, прекрасно говорившая по-английски, по-настоящему хорошо. Она сказала, что да, у них есть фильм о Джеймсе Бонде, я купил его, отнес в свой номер и включил. Черт возьми, он был на китайском. Джеймс Бонд говорит по-китайски.

Из того, что я видел, Китай был очень красивым, очень красочным. Он оказался совсем не таким, каким я его себе представлял, — не таким, каким можно было бы ожидать от серого, скучного, унылого коммунистического места. Такой образ сложился у меня из того, что я видел по телевизору. Но здесь было так много бедных людей, дети бегали по улицам босиком. Я смотрел на них и думал, почему я беспокоюсь о своих пустяковых проблемах. Я мог бы жить здесь, как они. И потом я подумал: да, возможно, все будет не так уж и плохо. Если бы я мог зарабатывать здесь £5 в неделю, я бы справился.

Я упорно тренировался, потому что был на просмотре, доказывая свою профпригодность. Было 30°C, и я наворачивал круги в течение часа, а Уэс засекал время. Каждый раз, когда я пробегал мимо него, я спрашивал: «Сколько времени?», а он отвечал: «Осталось 57 минут».

— Мать твою, прекрати дурачиться.

На командных собраниях им приходилось для меня все переводить. Менеджер начинал говорить, потом останавливался и поворачивался ко мне, а кто-то повторял его слова на английском. Потом он снова начинал говорить по-китайски, а парень продолжал переводить. Я сидел и думал, что же я упускаю? О чем он сейчас говорит?

Я дошел до той стадии, когда уже совсем извелся и хотел только одного — вернуться домой. Затем мы провели настоящий тренировочный матч, и вдруг все встало на свои места. Я чувствовал себя очень хорошо, забил три гола и создал еще несколько. Моя физическая форма была в порядке.

Я взял себя в руки и усиленно тренировался, но, когда вернулся в отель, мне все еще было одиноко. Как-то раз, будучи не в себе, я заметил бассейн у входа в отель — декоративную штуку с карпами кои. Я сказал Уэсу: «Пойдем на рыбалку».

— Не глупи. У тебя нет ни удочки, ни снастей.

— А ну-ка, смотри!

Я пошел в свой номер и достал тот маленький пакетик с иголками и нитками, который предоставляют в отелях, но которым ты никогда не пользуешься. Только не я, во всяком случае. Зачем мне заниматься шитьем?

Затем я попросил Уэса пойти на улицу и найти бамбуковую трость, а сам отправился в магазин и купил «Джемми Доджер». Разумеется, это был не настоящий «Джемми Доджер», а самое близкое к «Джемми Доджер» печенье, которое есть у китайцев. Я привязал нитку к бамбуковой трости, загнул на конце иголку, сделав крючок, насадил на конец комок китайского «Джемми Доджера» и отправился к бассейну, чтобы немного порыбачить. «Нас остановят, — сказал Уэс. — Они пришлют охрану».

— Не бери в голову. Только посмотри на это.

Я начал ловить рыбу и поймал одну, правда, поймал. Я послал воздушный поцелуй в небеса и упал на колени. Это сделало мой день. После этого Китай стал мне нравиться. Мне всегда требуется время, чтобы акклиматизироваться. Когда я переехал в Италию, первую неделю я проплакал в своем гостиничном номере. Потом мне там понравилось.

По истечении двух недель клуб сказал, что все еще не уверен во мне, и попросил остаться еще на неделю. Я сказал: «Отвалите. Или да, или нет, или вы можете забыть об этом».

За мной охотился еще один клуб, выступающий в Лиге B, втором китайском дивизионе. Они следили за моими успехами в клубе первого дивизиона и проявляли настоящий интерес. Они предлагали мне те же деньги, но что меня действительно заинтересовало, так это то, что они хотели дать мне возможность поработать и тренером.

Но сначала я должен был пройти с ними трехдневную подготовку. Это было ужасно. Когда я пытался отдохнуть, они продолжали пасовать мне мяч. Я сказал: «Не надо мне пасовать. Что происходит?» Потом я вспомнил. Я должен был стать одним из их новых тренеров. Они все время пасовали мне, чтобы я показал им, что делать с мячом.

Через три дня они предложили мне контракт. Тем временем первая команда вернулась и сказала, что все-таки возьмет меня. Я сказал: «Слишком поздно, я принимаю другое предложение». В британской прессе сложилось впечатление, что мне отказали в первой команде, что я как-то провалился, но это было не так. Мы с Уэсом заключили договор на один год, и я вернулся в Англию, чтобы уладить разные дела. Затем, в феврале 2003 года, я снова отправился в Китай, на этот раз для того, чтобы начать новую карьеру игрока и тренера.

Клуб назывался «Ганьсу Тяньма», и владел им мультимиллионер, живший в Гонконге, поэтому первым делом я отправился туда, чтобы встретиться с ним. Я вылетел вместе с отцом, Джимми и Уэсом. У нас было три билета первого класса и один клубного, так что Джимми пришлось лететь в нем. В отеле «Марриотт» в Хитроу, где мы остановились на ночь после того, как приехали из Ньюкасла, чтобы успеть на самолет до Гонконга, я выпил несколько бокалов вина, бренди и выкурил несколько сигарет, просто чтобы скоротать время. Но если я боюсь летать, то мой отец боится еще больше. Он был в нормальном состоянии.

Итальянский бармен из отеля подошел и заговорил со мной по-итальянски. Я ответил по-итальянски. Он оказался болельщиком «Лацио». Они повсюду. Он попросил меня заполнить анкету об удовлетворенности гостей отеля — разумеется, поставив ему высшую оценку. Я заполнил все, с обеих сторон, хотя он сказал, что собирается вставить ее в рамку и повесить над своим баром, так что писать на обороте не было особого смысла. Но я всегда довожу дело до конца. Это часть моей навязчивой идеи, что все должно быть аккуратно и опрятно.

В качестве домашнего адреса я указал Китай. Это выглядело как шутка, но на самом деле таковой не являлось. У меня все еще не было дома. В анкете была графа с вопросами, и я написал «Принимаете ли вы юани?» Это меня забавляло и занимало до самого взлета.

Я очень хотел попасть в Китай после встречи в Гонконге, и особенно уехать подальше от британской прессы. Я не против того, чтобы за мной следили на улице, чтобы люди смотрели на меня, чтобы итальянские бармены подходили ко мне поболтать, — меня напрягает ложь и глупые россказни в газетах.

На прошлой неделе, например, была статья под заголовком «Газза хочет быть девушкой», дополненная компьютерной фотографией меня с сиськами и в платье. Бог знает, откуда они это взяли и почему. Просто глупо. Была и еще одна, очень болезненная. В ней говорилось, что у меня осталось всего три друга на свете. Мне нравится думать, что меня уважают все люди, с которыми я встречался в футболе, и многие из них меня любят.

Ланьчжоу, где находится мой новый клуб, оказался самым загрязненным городом в Китае, расположенным в самом центре тяжелой промышленной зоны. Немного похож на Гейтсхед, но не такой красивый.

Я не слишком возражал против этого, поскольку все свое время проводил либо на тренировочной базе, либо в отеле, но это не слишком веселило моего отца и Джимми. И все же я брал их с собой не для того, чтобы угождать. А ради меня самого. Джимми мне нужен был для компании и папа, чтобы за мною присматривать. Если я выходил из строя, начинал пить или плохо себя вести, я знал, что он со мной разберется. Я прислушиваюсь к мнению своего отца больше, чем кого-либо другого, даже спустя столько лет.

Уэс уехал через несколько дней, как только уладил контракт и различные спонсорские вопросы. Моя зарплата зависела от того, соглашался ли я поддерживать «Ганьсу Тяньма» различными способами. Сумма сделки составила около £400 тыс. за год. Джимми и мой отец остались еще на неделю или около того, чтобы я освоился.

Менеджеру клуба было 38 лет, то есть не больше моего возраста, и он немного говорил по-английски. Он мне нравился. Уровень игры был примерно на уровне второго или третьего дивизиона Англии, но их техника была на высоте, и они регулярно собирали 25 000 зрителей. Их просто нужно было организовать.

Я был в хорошей форме, и мне нравилось тренировать некоторых молодых ребят. Мне нравится помогать людям. В матчах я стараюсь подсказывать ребятам, когда они хорошо сыграли или что им следует делать, даже тем, кто играет за другую команду. Сложнее всего было совмещать тренерскую работу с матчами. Мне было сложнее сосредоточиться на своей игре.

Когда-нибудь я хотел бы стать тренером. Наверное, за все эти годы я приобрел много полезного опыта. Я уверен, что мог бы рассчитывать на помощь Уолтера Смита или Терри Венейблса, если бы мне в любой момент понадобилась помощь или совет. Даже Ферги. Я могу ему позвонить. И на свете есть не так много уловок, которые придумывают игроки, и о которых я не знаю. Я сам испробовал большинство из них.

Поездка в Китай во многих отношениях была самым большим испытанием в моей жизни. Мне предстояло освоить новый, очень чужой язык, новую культуру, новый образ жизни. Но я был полон решимости сделать это и извлечь из всего этого уроки.

Я понял, что от себя не убежишь, даже находясь за тысячи километров. Застряв в своем гостиничном номере на все время, пока Уэс, папа и Джимми уехали домой, я начал беспокоиться, задаваясь вопросом, что я здесь делаю. Я скучал по Ригану, по своей семье, по всем. И я снова начал пить.

Сам футбол был прекрасным. Я сыграл четыре матча в лиге, забил два гола, и болельщики меня полюбили. Но, конечно, вскоре я начал чувствовать себя неважно из-за таблеток антидепрессантов и выпивки. У меня все еще не все в порядке с головой.

Приступы паники вернулись, и снотворное не помогало. Меня трясло, и я становился параноиком. В слезах я позвонил Шел. Она посоветовала мне позвонить психотерапевту, с которым меня связали в Приорате. Он сказал, что надо подождать до мая, когда у меня должен был быть перерыв, и тогда мы увидимся. Мне удалось продержаться 10 дней, но я по-прежнему не мог спать и ужасно дышал. Мне казалось, что я просто хочу умереть.

Я поговорил с клубом, и они поняли, что мне нездоровится. Они согласились, что я должен лететь домой, отдохнуть и пройти курс лечения. Перед отлетом я восемь дней не пил. Я знал, что это будет последний раз за долгое время, когда мне представится такая возможность.

Я вернулся в Лондон, а затем перелетел в Аризону и заселился в Коттонвуд. На этот раз я отнесся ко всему гораздо серьезнее. Я рассказал им обо всем, включая кокаин.

К тому времени, когда я оттуда вышел, в Китае уже начался вирус Сарс, все футбольные матчи не проводились, и сезон был в хаосе. Потом я поссорился с «Ганьсу Тяньма» из-за контракта. Насколько я понимаю, они все еще должны мне деньги. То одно, то другое, но в итоге я так и не вернулся.

Именно находясь в Аризоне, я начал составлять карту своей жизни, признаваясь во всем ужасном, что я когда-либо сделал или что со мной произошло. И мне стало легче, когда все это из меня вышло.

На этот раз я признал, что у меня действительно есть болезнь, над которой нужно работать, чтобы выздороветь. Я никогда не признавал этого раньше. Я даже обнаружил, что молюсь, чего никогда не делал.

Я пробыл в клинике Аризоны полный курс. На самом деле, на несколько дней дольше — в общей сложности я пробыл там 33 дня. И все же это обошлось мне дешевле, чем в предыдущий раз, — всего £16 тыс. Я получил скидку за то, что являюсь постоянным клиентом.

Причина, по которой я снова поехал в Аризону, а не вернулся в Приорат, отчасти в том, что Аризона показалась мне более строгой, что, как я думал, было мне необходимо. Нас поселили в общежитиях, мы спали рядом с другими людьми, а не в одноместных палатах, так что все было немного сложнее, не так роскошно.

Но главная причина заключалась в том, что я знал, что буду там чужим. Никто из терапевтов, экспертов или рядовых сотрудников Коттонвуда никогда не слышал о Газзе и не читал о нем историй. Они не знали заранее, что я за человек.

Это означало, что я могу рассказывать историю своей жизни так, как если бы я рассказывал ее незнакомцу, человеку, который ничего обо мне не знает, как и все остальные. Мне так проще. Это позволило мне говорить обо всем, ничего не скрывая. Это, в свою очередь, позволило мне сделать мою карту настолько полной, насколько это вообще возможно.

Я позвонил Шел из Коттонвуда и спросил, не возьмет ли она меня обратно. Она сказала, что я могу приехать и остаться, если только буду трезвым и буду вести себя хорошо. Так я и поступил.

В Аризоне было только одно хорошее событие — это и моя карта. Сейчас, просматривая ее, я понимаю, что в ней, похоже, собраны ужасные вещи обо мне. Но в этом и заключался главный смысл: признать все эти ужасные вещи в надежде, что потом я смогу оставить их в прошлом.

Но это может создать впечатление, что вся моя жизнь, как в футболе, так и вне его, была сплошь плохой, а это, конечно, не так. Честно говоря, я считаю, что у меня была блестящая карьера. Я встретил так много людей, так много заработал, столь многого достиг, так много увидел.

«Единственный дар Газзы – это спорт, и он стареет. Он никогда не выносил, когда ему перечат, а теперь сама жизнь перечит ему. Его стареющее тело уже не может делать все так, как раньше. И поэтому у нас больше нет времени на него. Это так же ужасно, как и все то, что он сам себе причинил. Он думал, что его любят из-за него самого. Теперь он узнает, что его любили только за его футбол».

«Газза: куда теперь? На что еще он годится? Газза рожден для проблем, когда искры летят в разные стороны. Его чередование скандального и возвышенного доставляет нам глубокое удовольствие, бесконечно очаровывая. Неужели мы должны отказаться от него теперь, когда он больше не может играть в футбол в свое удовольствие? Разве не мы все привели его на этот перевал?»

«Похоже, Газза, жаждущий прощения, зашел слишком далеко. У него заканчивается футбол, а у мира — сочувствие. Тем более, что у нас есть повод для сочувствия».

Саймон Барнс, The Times, 16 февраля 2000 год.

Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где переводы книг о футболе, спорте и не только