Рори Смит «Мистер» 2. Мальчики и мужчины
***
Фред Пентланд провел вторую половину дня 31 июля 1914 года, наблюдая за тем, как набирает обороты немецкая военная машина. Одна за другой лампы гасли по всей Европе. Прошло три дня с тех пор, как Австро-Венгерская империя объявила войну Сербии, два дня с момента мобилизации русской армии, менее чем через 24 часа после начала бомбардировки Белграда. Пентланд должен был отправиться в Страсбург, где он должен был пройти курс обучения, но оказался в ловушке во Фрайбурге, став свидетелем реакции кайзера. «В четыре часа пополудни, — писал он позже, — солдаты начали выходить из казарм в полном боевом снаряжении». 29 июля ему исполнился 31 год, как раз в тот момент, когда испарились последние надежды на то, что конфликта удастся избежать. Он пробыл в Германии два месяца.
Он отправился в путь в мае, став одним из трех тренеров, нанятых для того, чтобы попытаться обуздать растущий энтузиазм страны к футболу к Олимпийским играм 1916 года, которые должны были состояться в Берлине. Южная Германия была его участком. Его работа, как он объяснил во время интервью с человеком по имени Вальтер Бенземанн в отеле «Адельфи» в Ливерпуле, заключалась в том, чтобы «обучать, консультировать и выбирать лучших игроков» из всех клубов, которые ему попадутся. Первые несколько недель он провел в Карлсруэ, Пфорцхайме и Штутгарте, оценивая, какие таланты можно найти.
То, что он увидел в тот день во Фрайбурге, казалось, не слишком встревожило его; в конце концов, «никто не предполагал, что Британия вступит в войну» на том этапе. Тем не менее, он был достаточно бдителен, чтобы еще раз связаться с Бенземанном, спросив, будет ли ему разрешено вернуться домой в свете усугубляющегося кризиса. «Он был очень добр ко мне, — вспоминал Пентланд, — и делал все возможное, чтобы найти для меня способ вернуться домой, но это было невозможно». Все поезда использовались для перевозки войск. Бенземанн заверил его, что, как только закончится «первая мобилизация», будут приняты меры для того, чтобы все иностранцы покинули страну. Шанс так и не представился. 4 августа Великобритания объявила войну Германии. Полиции было дано указание задерживать всех проживающих в стране иностранцев. Пентланд был брошен в тюрьму.
Согласно его собственному отчету, предоставленному All Sports Weekly в 1921 году, он оставался там в течение «нескольких дней»; учитывая дальнейшую хронологию событий, вполне вероятно, что его пребывание было несколько дольше. Он не жалуется на то, как обращались с ним и его товарищами по заключению, но оно было настолько плохим, что в какой-то момент, в надежде улучшить свою участь, он объявил себя профессором. Какое-то время это работало, пока охранники не заметили, что «около 95% людей» присвоили себе такой же статус. Вопрос был задан повторно. Он сказал, что является профессором спорта. «Меня сразу же перевели в общую камеру», — писал он.
Тюрьма была лишь краткосрочной мерой. Германия была занята подготовкой более постоянного дома для своих внутренних врагов. Армия реквизировала ипподром Рулебен, расположенный в шести километрах к западу от Берлина, чтобы использовать его в качестве лагеря для интернированных. Конюшни с соломой на земле и зловонием навоза в воздухе были превращены в 11 бараков для размещения заключенных, до 400 человек, втиснутых в пространство, предназначенное для 27 чистокровных лошадей.
К началу ноября 1914 года Рулебен был готов принять первых заключенных. К тому времени, когда Пентланд добрался туда, уже прибыли сотни, а возможно, и тысячи других людей. Первое знакомство с местом, которое станет его домом на ближайшие четыре года, должно быть, было нерадостным. В каждом бараке имелся водоразбор для холодной воды. Кроватей не было, только стойла, сеновалы и бетонный пол. Для защиты от холодных ночей имелись лишь кишащие вшами куски мешковины. Заключенные носили на ногах деревянные сабо, а на себе — пожертвованные пальто. За ними наблюдала пара сотен охранников. Рулебен был окружен тем, что один из заключенных описал как «больше колючей проволоки, чем я когда-либо видел в своей жизни».
По воспоминаниям Пентланда, он только что прибыл, когда его вызвали на чердак в бараке 11. Там, в глубине вражеской территории, в разгар войны, которая унесла миллионы жизней, в сотнях километрах от дома, его ждало дружелюбное лицо. «Я пробыл в лагере всего несколько минут, когда меня отвели на чердак, где жил Стив Блумер, — писал он. — В тот момент он с такой же серьезностью относился к игре в Людо с толпой игроков на бегах, как старый воин отнесся бы к матчу против сборной Шотландии».
Стив Блумер был первой суперзвездой английского футбола. На первый взгляд, он выглядел не так, как надо, хвастаясь тем, что Джеймс Кэттон, прадед футбольной журналистики, описал как «пепельное лицо» и стройную, почти эльфийскую фигуру. Это не помешало ему прославиться — сначала за свой клуб, «Дерби Каунти», а затем и за свою страну — как сверхъестественный бомбардир, игрок, который «ничего не делал, как все». Для своих сверстников он был «несравненным Стивом, величайшим инсайдом, который когда-либо играл за сборную Англии». Для нации его мастерство в домашних международных матчах принесло ему прозвище «Молот шотландцев». Он был настолько известен, что о нем слышал даже. Г. Вудхауз: в «Вратаре и плутократе» футбольный энтузиаст Дэниел Рэкстроу почитает пару «бутс Блумера».
Блумер впервые ворвался в сознание страны в своем дебютном сезоне на «Каунти Граунд» в 1892 году. Особенно выделялось его безжалостное завершение атак. Этот дар он отточил еще в детстве, когда «самостоятельно выходил с футбольным мячом в поле рядом с домом; я вбивал палки в землю и обводил их, или просто бил по мячу со всех сторон, научившись пускать мяч низом — самый сложный удар для любого вратаря». Вся эта практика сослужила ему хорошую службу. В 18 лет он забил 11 голов в своем первом сезоне за «Дерби», 19 во втором, и завоевал международное признание в третьем. К тому времени, когда он завершил карьеру в 1914 году, он был лучшим бомбардиром в истории Футбольной лиги и забил 28 голов в 23 играх за свою страну. Потребовалась совокупная мощь Джимми Гривза и Дикси Дина, чтобы лишить его этих рекордов.
Игровая карьера Фреда Пентланда складывалась не столь блестяще. Это знал даже он сам: когда он опубликовал историю своей жизни в серии статей в еженедельнике All Sports Weekly, она была самокритично озаглавлена «Не все коту масленица — история жизни самого обычного профессионального футболиста». В молодости он был отвергнут «Херефордом» и, что еще более жестоко, «Вест Бромвич Альбион», где секретарь клуба сказал ему, чтобы он поразмышлял над тем, чтобы вообще бросить спорт.
Несмотря на это, в 1900 году ему удалось завоевать место в «Смолл Хит» — клубе, который в конечном итоге стал «Бирмингем Сити». Но даже это было случайностью. Пентланд работал на фабрике и планировал вступить в армию, когда он присутствовал на открытом просмотре в «Смолл Хит» в качестве болельщика. Услышав, что один из игроков не пришел, он спросил, может ли он заменить его. Его заявление было принято только потому, что его отец много лет руководил любительской командой для детей из неблагополучных семей в Бирмингеме. Доброго имени отца было достаточно, чтобы он смог участвовать. Это был шанс, в котором он так нуждался: он достаточно хорошо проявил себя на позиции правого защитника, чтобы получить свой первый профессиональный контракт на 10 шиллингов в неделю в клубе своего родного города.
Он провёл три года в «Смолл Хит», в основном в качестве резервиста, балансируя между своей карьерой игрока в Бирмингемской и Окружной лиге с работой на фабрике, убеждая своего менеджера и главного мастера давать ему отгулы каждые выходные, чтобы играть. «Каждую неделю мне предоставляли отпуск "в последний раз", — писал он, — но я всегда его получал».
Летом 1903 года «Смолл Хит» отпустил его, заставив написать в «почти 30» различных клубов в надежде найти другой контракт. Он получил только один ответ, от «Блэкпула», но пробыл там всего несколько недель, после чего был продан в «Блэкберн». Его пребывание там продлилось три года, и он снова был отправлен в резерв. К 1906 году он оказался в ловушке системы удержания и трансфера: поскольку срок его контракта истек, «Блэкберн» не должен был платить ему, но они согласились продать его только в том случае, если покупатель готов будет заплатить запрашиваемую сумму в £250. Он не мог присоединиться к другому клубу Футбольной лиги без их разрешения, поэтому он был вынужден перейти в Южную лигу, которая была освобождена от пагубных правил. Он присоединился сначала к «Брентфорду», а затем к «Куинз Парк Рейнджерс» — еще две остановки в своей карьере. Пентланд обосновался только в 1908 г. благодаря переходу, который, как можно судить, произошел при весьма сомнительных обстоятельствах.
Строго говоря, Пентланд по-прежнему не мог перейти в другой клуб Футбольной лиги без разрешения «Блэкберна». Но неожиданно он оказался востребован: в сезоне 1907/08 КПР выиграл Южную лигу, а в возрасте 24 лет он даже был выбран для игры за команду Юга против команды Севера в игре в Манчестере. Когда он отказался подписать новый контракт в западном Лондоне, ему пригрозили полным отлучением от футбола. КПР потребовал £700 за его трансфер, £250 из которых должны были уйти в «Блэкберн». «Другой клуб сообщил мне, что если я смогу уйти за £500, включая £250 «Блэкберна», они дадут мне £250 в собственный карман», – написал он.
Этим клубом был «Мидлсбро», самая богатая команда в стране, переживавшая бум тяжелой промышленности, который дал городу прозвище «Айронополис» [Или «Железополис», прим.пер.]. Тремя годами ранее они сделали Альфа Коммона первым игроком за £1 тыс., что вызвало резкую критику со стороны прессы, описанную Athletic News как бесчестную практику «сохранения места [в Первом дивизионе] путем покупки» в рамках трансферного бума, который вызвал расследование Футбольной ассоциации о финансовых нарушениях. В конце концов, тренер Алекс Маки получил пожизненную дисквалификацию из футбола. Судя по рассказу Пентланда, его трюки с подписанием игроков сохранились даже после его ухода.
Пентланд четыре года оставался в Тиссайде, что стало его самым долгим периодом в клубе. Более того, играя там, он завоевал полное международное признание, что совсем неплохо для игрока, которому не так давно сказали, что в его интересах полностью отказаться от футбола. После того, как его избрали представлять сборную Англии против Шотландии, он описал себя как «самого гордого человека во всем мире».
Но что еще более важно, именно в «Мидлсбро» он пересекся дорожками с Блумером. «Несравненный Стив» прибыл на Северо-Восток в 1906 году в рамках еще одной сделки, которая во многом обязана творческому подходу «Мидлсбро» к трансферам. Он был продан «Дерби» в рамках двойной сделки за £750, в которой также участвовал Эмор Рэтклифф. Для того, чтобы соответствовать правилам Футбольной ассоциации Англии по выплатам, введенным после сделки с Коммоном, двум игрокам была официально приписана одинаковая стоимость при продаже, вполне разумные £375 за каждого. В реальности это оказалось не совсем так. Блумер был, пожалуй, самым известным игроком в стране. Рэтклифф, с другой стороны, был запасным левым защитником.
Блумер и Пентланд пробыли вместе на «Эйрс Парк» всего два года, играя на одном правом фланге в роли инсайда и бровочника. Их партнерство не принесло клубу особых успехов на поле. Как писал Пентланд, хотя «никто не мог отрицать, что игроки имели высочайшую международную репутацию, в целом это сработало не так хорошо, как можно было ожидать. Это была та же старая история, когда отдельным именам предпочитали слаженно работающую команду. Такая команда никогда не добивается больших успехов в чемпионатах или кубковых матчах».
Однако за пределами поля между двумя мужчинами завязалась крепкая дружба. Пентланд испытывал проблемы с тем, чтобы набрать форму после трансфера — «смена обстановки так повлияла на меня, что у меня не было ни сил, ни желания что-либо делать» — но нашел своего нового товарища по команде, готовый выручить его. «Блумер не спрашивал; он понял, — писал Пентланд. — Он всегда старался сделать что-то большее, чтобы покрыть мои ошибки и дать мне шанс реабилитироваться». Насколько они были близки, видно из реакции Блумера на первый вызов Пентланда в сборную в 1909 году, на игру, на которую он сам вызван не был. «Я рад, — сказал он ему. — Ты удостоен самой большой чести во всем мире. Жаль, что я не поиграю с тобой».
С этой точки зрения, получив возможность оценить их жизнь, нетрудно понять, почему они так хорошо ладили. У них было гораздо больше общего, чем просто сомнительные обстоятельства их прибытия в «Мидлсбро» и тот факт, что они оба родились в Черной стране [Так называют каменноугольные и железообрабатывающие районы Стаффордшира и Йоркшира в Англии, прим.пер.], Блумер в Крэдли, а Пентленд в Вулверхэмптоне.
Как только Пентланд свыкнулся с довольно рудиментарным риторическим стилем Блумера — «он не говорил в точности то, что должен был сказать, как сказал бы архиепископ Кентерберийский» — это был его эвфемистический способ указать, что Блумер много ругался, — он обнаружил в нем ресурс, который стремился использовать. Пентланд всегда был одержим совершенствованием своего ремесла, стремлением максимально использовать то, что он считал своими относительно скудными способностями; в лице Блумера он нашел человека, чьи знания об игре были энциклопедическими. «Я обнаружил, что все, что он говорил, было правильным, — писал Пентланд. — Он всегда был, на мой взгляд, величайшим инсайдом, которого когда-либо знал или когда-либо узнает. Он мог предвидеть, что произойдет на несколько минут раньше, чем любой другой игрок. Он знает игру в футбол от А до Я. На самом деле, можно сказать, что он знает абсолютно все, что нужно знать о футболе».
Тем не менее, это не означает, что их отношения были как у учителя и ученика, основанные на восхищении Пентланда Блумером. Они оба были дальновидными мыслителями. Биограф Блумера, Питер Седдон, цитирует одного из его бывших товарищей по «Дерби», Джимми Метвена, который описывает его как «пробующего разные пары бутс и свидетельствующего о том, что все они были идеальными. Я думаю, что он в среднем менял пару каждые две недели. Должно быть, он потратил целое состояние на написание рекомендаций для разных фирм». Это были далеко не единственные коммерческие сделки, которых он добивался, чтобы извлечь выгоду из своей значительной, но ни в коем случае не прибыльной максимальной заработной платы: он более десяти лет был постоянным лицом в рекламе сигарет. Блумер имел привычку натягивать гетры выше колен за столетие до того, как об этом подумал Тьерри Анри, и исполнять колесо «в экстатической радости» всякий раз, когда он забивал.
Пентланд, не столь известный и, возможно, не столь эффектный, имел аналогичную склонность бросать вызов статус-кво. Еще в 1921 году в серии статей в All Sports Weekly он предположил, что игроки могут извлечь выгоду из зимнего перерыва. «Я много раз предлагал клубам лиги, что в их собственных интересах и в интересах их игроков было бы целесообразно дать всем их лучшим игрокам отдохнуть пару недель в сезон». Он был не последним, кому пришла в голову эта идея. За тридцать лет до того, как Габриэль Ано придумал Кубок чемпионов, и за много лет до того, как суперклубы континента начали обсуждать полный отказ от своих национальных лиг, он даже «мечтал» о «общеевропейской лиге». «Наступит день, когда мы увидим лигу, состоящую из команд из всех стран Европы», — написал он. Его видение простиралось даже за пределы футбола, его области знаний, и охватывало прелести частных авиаперелетов. «У каждого клуба, конечно, будет свой летательный аппарат. Представьте себе плакаты "Челси" против "Мадрида" или "Ньюкасл" против "Праги" в финале кубка». Он обладал удивительной прозорливостью. Пентланд, как и Блумер, значительно опередил свое время.
Поэтому очень удачно, что они нашли друг друга в «Мидлсбро» — не только для них, но и для игры. Их дружба продлилась до смерти Блумера в 1938 году, но до этого она помогла обоим пережить войну; это послужило толчком к одной из самых замечательных историй в истории этого вида спорта, противопоставленной колючей проволоке и страданиям Рулебена.
Но важнее всего то, что они оба отправились в Испанию, где роли поменялись местами, где Блумер добился успеха, а Пентланд обрел славу. Именно в Испании их дружба имела самый продолжительный эффект, где связь, впервые возникшая в Айронополисе, бесповоротно определила судьбу одной из современных футбольных сверхдержав. Именно в Испании им предстояло применить свои знания на практике и воплотить в жизнь свое видение того, как должна проходить игра. Именно в Испании оба стали Мистерами.
Как и Пентланд, Блумер стоял перед суровым выбором, поскольку приближался конец его карьеры. С таким мало кто до них сталкивался: они были представителями едва ли не первого поколения профессионалов, которым пришлось искать способ, когда они выходили из игрового возраста, продолжать зарабатывать на жизнь футболом или быть вынужденными вернуться к тем профессиям, которые они освоили до того, как пробились в игру. Блумер, как и его отец, учился на кузнеца; возможно, Пентланд смог бы вернуться к фабричной жизни. Ни один из них, похоже, не находил эту перспективу отчаянно заманчивой.
Тем не менее, футбол не предлагал очевидного пути даже для такого известного игрока, как Блумер. По меркам своего времени, он преуспел во время выступлений за «Дерби» и «Мидлсбро». Его заработная плата в течение многих лет составляла £5 фунтов стерлингов 10 шиллингов в неделю, не так уже далеко от максимально допустимых £6, с еще £1 в качестве бонуса за победу. Он и его жена Сара жили относительно безбедно со своими детьми в Дерби, но до времен, когда игрок обеспечивал себя на всю жизнь, должно было пройти еще почти столетие.
Столь же неправдоподобной была идея о том, что игрок такого уровня, как Блумер, сможет передать новому поколению мудрость, накопленную за свою 20-летнюю карьеру. Во всех клубах, входящих в Футбольную лигу, были менеджеры, но они были либо администраторами, либо, в лучшем случае, «тренерами», которых нанимали для поддержания физических кондиций игроков. Работа с мячом, не говоря уже о тактике, не то что бы велась. Описание Пентландом среднестатистической недели тренировок во время его игровых дней подтверждает это: воскресенье и понедельник были выходными, вторник включал в себя час футбола утром и быструю прогулку во второй половине дня, среда и четверг были сосредоточены сначала на ускорениях, а затем на паре забегов на более длинные дистанции вокруг стадиона, а затем пятница была зарезервирована для занятий в тренажерном зале, если игрок чувствовал себя готовым к игре.
Эта идеология оказалась особенно живучей, и десяткам мыслителей и первопроходцев не оставалось ничего другого, как покинуть родные берега и реализовать свои просветительские инстинкты за рубежом. Для Блумера, прилежного исследователя технической стороны игры, но, по его собственному признанию, «не прирожденного тренера», это, казалось, ограничивало его возможности трудоустройства. Пентланд был в таком же положении. В 1912 году он оказался в резерве «Мидлсбро», его основная роль заключалась в том, чтобы помогать учить молодых игроков клуба игровому мастерству. Эта задача была ему по душе. «То были, — писал он, — одни из моих самых счастливых дней».
Когда срок его контракта истек, он вызвался остаться — за меньшие деньги — чтобы продолжить свою работу, но ему сказали, что для него нет должности. Тем не менее, он ушел в хороших отношениях в «Галифакс», а затем в «Сток», и слова председателя клуба Филипа Баха звучали у него в голове. «Именно его совет натолкнул меня на мысль стать тренером на континенте». Поэтому, когда его вызвали в отель «Адельфи» на встречу с господином Бенземаном, он уже давно был убежден, что, возможно, его будущее будет лежать за границей.
Блумер был немного другим. Похоже, у него не было желания проводить свои дни, выкрикивая приказы молодым игрокам, когда те бегали по полю, но в равной степени мало что указывает на то, что у него было какое-то сильное желание путешествовать. Однако он, конечно, должен был знать, что зарубежные клубы и страны уже начали привлекать специалистов из его страны, дабы помочь в их футбольном развитии. К тому времени, когда весной 1914 года его порекомендовали на руководящую должность в берлинскую «Британию» (его репутация была такова, что он не нуждался в собеседовании), за границей уже было несколько британцев. Джон Мэдден, игрок сборной Шотландии и бывший игрок «Селтика», присоединился к пражской «Славии» еще в 1905 году. Уильям Таунли, бывший игрок «Блэкберна», некоторое время жил в Германии, работая в «Карлсруэ», «Фюрте» и, в конце концов, в мюнхенской «Баварии». Уильям Барнс, бывший одноклубник Пентланда по КПР, был в клубе «Атлетик» из Бильбао. Уильям Гарбатт, о котором стало известно гораздо позже, присоединился к «Дженоа» в 1912 году.
Возможно, их примеры убедили его в том, что берлинский пост стоит того, чтобы его занять, что это действенный способ содержать семью, не возвращаясь в кузницу. Как бы то ни было, он прибыл в столицу Германии 14 июля 1914 года, через несколько недель после того, как туда приехал Пентланд, чтобы занять свой пост. Его оценка новых подопечных была не совсем положительной: «[Немцы] были очень серьезны, хотя вообще не были столь искусны, как британцы в игре». У него было очень мало возможностей помочь им. Три недели спустя, когда Пентланд бродил по Фрайбургу, была объявлена война.
Блумер не был столь флегматичен, как Пентланд, в отношении своего положения. «Слухи не давали покоя, пока все иностранцы не поняли, что находятся в очень нездоровой обстановке», — писал он в журнале Navy & Army Illustrated в 1922 г. В конце концов группа британцев отправилась на местный вербовочный склад и спросила, можно ли найти место в поезде, чтобы вернуться в Англию. На их расспросы тевтонский офицер ответил на прекрасном английском языке, сказав в драматичной и высокопарной манере: «О, это будет совсем невозможно. Мы хотим, чтобы все наши поезда перевозили наши войска на Восток и Запад».
Вскоре он описал «объявления, расклеиваемые в общественных местах, уведомляющие всех британских подданных о необходимости явиться в ближайший полицейский участок». Любой шанс ускользнуть незамеченным испарился: по словам Седдона, его биографа, он обвинил нескольких «гнильцов» из своего состава в «Британии» в том, что они его сдали. Ему было дано указание «каждый третий день» отмечаться перед властями.
Несмотря на ограничения, он, кажется, относительно свободно жил в Берлине до ноября. К этому моменту, однако, немцы уже решили, что они собираются делать с вражескими пришельцами в своей среде. Блумеру было приказано явиться в Шарлоттенбург, к западу от города. К нему присоединились около 600 британских и французских подданных, схваченных полицией накануне вечером, каждый из которых держал в руках «все мирское имущество, которое можно было забрать». «Это была, — писал он, — потрепанная и печально выглядевшая процессия... Это худшее, что могли сделать [их охранники]». Они начали маршировать. Когда они пробирались сквозь толпу, собравшуюся посмотреть на их уход, их «били» мужчины с тростями, женщины с зонтиками и дети, бросавшие разные предметы. Они направлялись в Рулебен, свой мрачный новый дом.
В течение первых шести месяцев заключения Блумер, Пентланд и их товарищи по заключению сильно страдали. Каждый день в 7 утра их пересчитывали на ипподроме, а затем отправляли на повседневные задачи: погрузку и разгрузку железнодорожных вагонов, невольные винтики в колесе кайзеровской военной машины. Пайки были спартанскими: «завтрак состоял из черного хлеба и чего-то неопределимого, что они окрестили кофе, — писал Блумер. — На ужин мы бросались с консервными банками за черным хлебом и супом, который был похож на суп из-за того, что несколько кусочков картофеля, моркови или капусты находили в нем водяную могилу». Заключённые искали в закромах объедки. Любого, кого признавали виновным в «разговоре, шаркании или свисте», охранник избивал прикладом штыка или заставлял есть из ведра для помоев; Самых злостных нарушителей отправляли в «птичью клетку» — импровизированный изолятор, окруженный колючей проволокой. Днем на них плевали и ругались; ночью они были так плотно набиты в своих бараках, что «нельзя было поднять руку над головой».
Блумер и Пентланд были не единственными знатными людьми, пострадавшими от рук барона фон Таубе, садистского заместителя коменданта лагеря, и его приспешников. «Когда немцы забрасывали свои сети в поисках вражеского иностранца, проживающего в стране, они получали разнообразный улов, — сказал Блумер в интервью Sunday Chronicle по возвращению домой в 1918 году. — Лагерь открылся, чтобы принять немало людей, чья участь в жизни заключалась в том, чтобы развлекать других: у нас были музыканты и вокалисты, которые выступали перед королевскими особами, выдающиеся актеры и артисты мюзик-холла, а также немало профессиональных спортсменов». Больше всего у них были футболистов, и, надо сказать, хороших.
Среди них были Джон Кэмерон, бывший игрок «Тоттенхэм Хотспур» и сборной Шотландии, Джон Брирли из «Эвертона» и бывший игрок сборной Англии Сэм Уолстенхолм. Все они, по мере того как тянулись дни, а свобода все не приходила, убеждались, что надо чем-то себя занять, попытаться «сделать лучшее из плохого». Это чувство ощущалось во всем лагере. Заключенные предпринимали согласованные попытки улучшить свое тяжелое положение, назначая «капитана» для переговоров с немецкими властями об улучшении питания, жилья и обращения. Учитывая их опыт, неудивительно, что футбол находился в центре их внимания.
Их шанс представился в начале 1915 года. Когда второму по влиятельности человеку в Отечестве, генералу Густаву фон Кесселю, было поручено доложить о том, как содержатся заключенные, демократически избранный капитан лагеря Джозеф Пауэлл был уполномочен вести с ним переговоры. Он попросил, чтобы им разрешили использовать травяное поле внутри ипподрома в качестве футбольного поля. Фон Кессель, убежденный в том, что такая деятельность может предотвратить угрозу «синдрома колючей проволоки», согласился. 22 марта 1915 года, через пять месяцев после их прибытия, была сформирована Футбольная ассоциация Рулебена. Объявление о том, что им будет разрешено играть в футбол, согласно журналу, который заключенные начали выпускать в лагере, было «встречено великолепным одобрительным ревом» со стороны интернированных.
Возможно, это показатель их сильных сторон: если Пентланд играл ведущую роль вне поля, то Блумер оставался вовлеченным в игре на нем. Именно первому было поручено подготовить поле к игре, вооружившись рулеткой и ведром побелки, чтобы разметить два поля. Последний, тем временем, был назначен капитаном одной из команд, которая сыграет в первом матче 26 марта. Команда Блумера, в которую входили Пентланд, Уолстенхолм, Брирли и Кэмерон, должна была сразиться с «Остальными». В попытке выслужиться перед фон Таубе, который, как считалось, был против разрешения футбола, его пригласили начать игру. Команда Блумера победила со счетом 4:2.
Этот матч должен был стать началом лиги, которая просуществовала следующие три года и которая, как для Блумера, так и для Пентланда, послужила «спасением здравомыслия лагеря». Команды были организованы по баракам — за исключением «команды "мальчиков"» — и разделены на две лиги и кубковое соревнование. Матчи проходили в течение двух таймов по 35 минут и в большом количестве. Кэмерон написал Фредерику Уоллу, секретарю Футбольной ассоциации, что всего за шесть недель было сыграно около 300 игр во время «урагана» первого сезона.
К октябрю 1915 года Пентланд писал в лагерном журнале, что во второй кампании Футбольная ассоциация намеревалась «установить сетки для ворот, а также разместить веревки и столбы вокруг стадиона для удобства всех заинтересованных сторон». Игроки могли купить всю необходимую экипировку в спортивном магазине лагеря, хотя футбольные мячи, более дорогие, должны были быть отправлены им в качестве подарков Футбольной ассоциацией и «некоторыми друзьями Джона Кэмерона в Чизвике».
Эти два поля были настолько востребованы, что для их использования пришлось составить строгий график. Одно из них предназначалось для игр лиги, другое — для товарищеских матчей: «чтобы дать возможность тем, кто не участвует в чемпионате, вдоволь поиграть в футбол». «Принимая как должное, что стадион открыт с 9 до 11:30 утра и с 14 до 17 вечера, — писал Пентланд, — у нас есть пять с половиной игровых часов в день. Это дает 39 часов в неделю для игроков-любителей, или по три часа на барак». За неделю до начала второго сезона в октябре каждая команда лиги получила возможность провести четырехчасовую тренировку, чтобы оценить игроков, находящихся в их распоряжении. Такая нагрузка, конечно, имела свою цену: к Рождеству 1915 года Сэм Уолстенхолм жаловался, что поле лиги «довольно сильно испорчено» и из-за «отсутствия надлежащего инвентаря для поддержания его в порядке» мешает командам играть в тот футбол, который они хотели бы.
Неудивительно, что Блумер стал «центральной фигурой футбола Рулебена». Его команда, «Барак 1», завоевала первый титул чемпиона лиги, что заставило его старого друга Пентланда похвалить его «генеральское мастерство» и «стремление к успеху его команды». Несмотря на то, что «Барак 9», капитаном которого был Уолстенхолм, выиграл чемпионат в следующем сезоне, Блумер всегда был главной приманкой. «Несмотря на то, что он отпраздновал свой 41-й день рождения среди нас, его интерес к игре был настолько велик, что он пропустил лишь... один матч», — писал Пентланд в конце 1915 года.
Лагерь следил за ходом лиги с необычайной интенсивностью. Количество зрителей исчислялось тысячами — более 3 000 человек смотрели финал кубка в мае 1917 года — и на одной из игр зрителей пришлось предупреждать, чтобы они не поднимали слишком много шума, чтобы не вызвать пугливости у немецких охранников. Около 1 600 голосов было подано, когда в сентябре 1915 года лагерный журнал объявил конкурс по выбору команды для игры сборной Англии против остального мира; когда команды, которые они выбрали, не участвовали, они горько и долго жаловались в журнал.
Это был не единственный спор, который вызвал футбол. В 1915 году спортивный корреспондент журнала, писавший под псевдонимом Молодая Птичка, раскритиковал игру двух неопытных игроков в матче лиги. Пентланд возразил. «Критиковать человека так, как это сделал Молодая Птичка... бить ниже пояса, — написал он в ответ. — Ни один из этих игроков, по моему скромному мнению, не заслужил такого осуждения».
Молодая Птичка оскорбился. «Я чрезвычайно удивлен тем, что игрок такого уровня, как мистер Пентланд, занимает позицию по отношению к критике, что я могу охарактеризовать только как "жеманство"», — ответил он. Он обвинил Пентланда в том, что тот утратил свою «психологическую перспективу в Рулебене», и отстаивал обязанность критика «критиковать, а не поощрять молодых футболистов». Он предположил, что если чувства Пентланда были оскорблены этим, то «пришло время бросить футбол и заняться крокетом». Год спустя последовали лихорадочные дебаты о том, не лучше ли для лагерного духа покончить с лигой, что, по мнению некоторых, послужило порождению «духа, который часто переходит границы дружеского соперничества». Пентланд был против такого шага. «Люди, которые играют в эту игру, будут делать это, независимо от соревнования и какого-либо приза», — писал он.
Тот факт, что футбол приобрел такое значение, красноречиво говорит о менталитете заключенных в Рулебене. «Осознаешь, какую огромную роль играет спортивная площадка в наших обстоятельствах, только когда ипподром закрыт, — писал Пентланд в рождественском выпуске лагерного журнала 1915 года. — Сотни из нас бесцельно бродят по окрестностям в поисках чего-нибудь, чтобы скоротать часы». Но им не хватало не только возможности играть и смотреть, но и возможности поговорить, отвлечься от той ситуации, в которой они оказались. Запертые на вражеской территории за колючей проволокой, несчастные в плену, но счастливые вдали от бойни на полях Франции и Бельгии, они пришли к выводу, что единственный способ выжить — это создать наилучшее подобие дома, на которое они были способны. Они тратили свое время на то, чтобы чрезвычайные обстоятельства казались как можно более обыденными.
Как заметил Блумер, немцы сделали разнообразный улов, когда собрали всех британцев, проживавших в стране, и отправили их в Рулебен, и это проявилось в количестве появившихся мероприятий: здесь были музыкальные концерты, часто исполняемые процветающим составом пародистов-женщин, и лекции по всем вопросам — от Еврипида до органической химии; работала почтовая служба, отделение Королевского садоводческого общества и даже театр-бижу, где ставились спектакли. Мюзиклы с собственным оркестром пользовались популярностью; главным улицам лагеря с изрядной долей иронии дали такие названия, как Бонд-стрит и Пикадилли; Они были переполнены маленькими магазинчиками, сапожной и табачной лавками и даже библиотекой; когда их обитатели умирали или позже освобождались, их за определенную плату продавали новым предпринимателям. Там был печатный станок, штамповавший лагерный журнал.
Одержимость футболом была частью того же мотива. Воспринимая его всерьез, горячо поддерживая и вступая в мелкие споры, они пытались сделать так, чтобы Рулебен меньше походил на немецкий лагерь для заключенных и больше на маленький уголок Англии. «Позвольте мне сразу сказать, что спорт был нашим спасением, — писал позже Блумер в Sunday Chronicle. — Как мы наслаждались этими матчами. Зрители приходили в такой же восторг, что и игроки, потому что возникло здоровое соперничество [между бараками]». Он говорит, что две вещи, которые помогали им сохранять рассудок во время заключения, — это простые радости: «еда из дома и спорт». Другой заключенный, Генри Махони, писал, что прибытие резинового футбольного мяча от Футбольной ассоциации «оживило наш поникший дух так же быстро и всецело, как вид золота влияет на старателя. Удовольствие, которое мы извлекали из футбола, превзошло всякое понимание».
Дома реакция была менее эйфорической. В начале войны интернированным британцам была оказана массовая поддержка, они спешили послать все, что могли, чтобы помочь им выжить в чреве врага. Это продолжалось недолго. Жизнь мужчин в лагере постепенно налаживалась. Посол Соединенных Штатов обратился к кайзеру с просьбой разрешить им лучшее питание и достаточное количество припасов для постройки кроватей и стульев. Великобритания предоставила им фонд помощи в размере четырех марок в неделю, чтобы они могли покупать все, что смогут. По мере того, как просачивались сообщения об их уютной, мирной жизни — в то же самое время, когда британская общественность узнала о бойне на Сомме [Битва на французском театре Первой мировой войны армий Британской империи и Французской республики против Германской империи. Состоялась с 1 июля по 18 ноября 1916 года на обоих берегах реки Соммы. Одна из крупнейших битв в ходе Первой мировой войны, в которой было убито и ранено более 1 000 000 человек, что делает её одной из самых кровопролитных битв в истории человечества, прим.пер.] — сочувствие испарялось. Внезапно люди в Рулебене оказались счастливчиками, закованными в кокон ужасов войны.
Те, кто пережил это, возмущались этим впечатлением. Блумер, в частности, сделал все возможное, чтобы поправить это, как только вернулся домой. Отчет, который он предоставил журналу Navy & Army Illustrated в 1922 году, читается как согласованная попытка опровергнуть все то, что его биограф Питер Седдон называет «шутками из мюзик-холла и дешевыми газетными штучками», которым подвергались он и его товарищи по заключению. По его словам, Рулебен по-прежнему был местом, где «обедали чаще, чем ужинали». Многие из тех, кто находился внутри, недоедали, несмотря на регулярные посылки с едой из дома; в конце концов, они все еще были военнопленными. По мнению Блумера, они просто предприняли все необходимые шаги, чтобы выжить. Вся жизнь, которую они строили, вся притворная нормальность, была отчасти механизмом выживания, а отчасти криком патриотического неповиновения, доказательством для их охранников, что они не будут сломлены. Футбол больше, чем что-либо другое, предоставлял средства.
«Наши игры, — писал он, — заставили нас на время забыть о наших проблемах. Мы все были братьями. Мы создали себе жизнь из ничего. Мы, конечно, были счастливее, чем немецкие охранники, и внесли свой вклад в поддержание духа британцев в неблагоприятных обстоятельствах. Не заблуждайтесь, что мальчики в Рулебене стали мужчинами, но гораздо приятнее вспоминать лучшие времена, когда мы играли в крикет и футбол, и мужчины снова становились мальчиками».
Пережитого в Германии было почти достаточно, чтобы оба мужчины больше не уезжали из дома. Блумер был освобождён в марте 1918 года, когда в тюрьме в его честь состоялся прощальный футбольный матч. Футбольной ассоциации удалось договориться о его уходе из сострадания: одна из его дочерей, Вайолет, умерла в Англии в 1917 году. Ему не разрешили сразу вернуться домой, вместо этого он был отправлен в нейтральную Голландию, чтобы тренировать амстердамский «Блау-Вит». Он нашел страну и континент, разрушенные войной: в Германии к нему приставало население, более голодное, чем он; когда он высадился в Голландии, его встретили как героя. Однако даже тогда популярность футбола не ослабевала: стадион «Блау-Вита» вмещал 30 000 зрителей и был построен всего четыре года назад. У него не было никакого желания оставаться. Как только было подписано перемирие, он стал искать дорогу домой. Он пришвартовался в Халле 22 ноября. Вскоре после этого прибыл и освобождённый из Рулебена Пентланд.
Они оба, казалось, намеревались остаться в Англии. Блумер отказался от возможности тренировать сборную Польши в 1919 году, в том же году, когда Пентланду предложили стать главным тренером сборной Германии. Он, по крайней мере, обдумал это предложение: он уточнил у ФА, будут ли они работать с врагом против него. Они настаивали на том, что к нему будут «относиться без предубеждений», если появятся какие-либо будущие рабочие места, но он все равно отказался, когда немецкие власти отказались выплатить остаток того, что ему причиталось за его первое пребывание в стране, а также компенсацию за четыре года тюремного заключения. Блумер, вновь ставший отцом в возрасте 45 лет, не прошел даже этого пути. Он нашел работу тренера резервистов в своем любимом «Дерби» и подрабатывал в качестве своего рода странствующего скаута в Derbyshire Football Express, чтобы пополнить свой доход. Пентланд, за неимением другого варианта, работал в букмекерской конторе. Время от времени он появлялся в резерве КПР, но когда стало ясно, что его игровые дни закончились, он устроился на работу в офис.
Первым сорвался Пентланд. В 1920 году он снова написал Фредерику Уоллу, спрашивая, знает ли он о каких-либо вакансиях, доступных для тренеров за границей. Ответ последовал с оттенком горькой иронии. «Страсбуру» нужен был тренер. Через шесть лет после того, как он очутился во Фрайбурге, наблюдая за первыми тлеющими углями пламени, которое поглотит континент, не имея возможности сесть на поезд до следующей встречи в этом городе, он наконец добрался туда.
Его репутация, по крайней мере, оставалась высокой: ему даже выпала честь готовить французскую сборную к Олимпийским играм 1920 года, проходившим в бельгийском городе Антверпен. Все прошло не особо удачно: Франция была выбита в полуфинале Чехословакией, и газета L'Auto, в первой доступной документации о подходе Пентланда к футболу, сообщила, что несколько игроков национальной сборной не были впечатлены объемом работы, который от них ожидался. Пентланд, возможно, считал, что роль тренера — это нечто большее, чем просто инструктировать своих игроков ускоряться, но он, очевидно, не был мягким. Он чувствовал, что игроки должны были приложить немало усилий, чтобы добиться чего-либо, как и он. Он не терпел уклоняющихся.
Хотя Игры в Антверпене были не самым счастливым опытом, именно в Бельгии его будущее — и будущее игры — изменилось. Ему было сделано предложение, которое еще больше продлило его пребывание за границей, и которое имело большое значение для того, чтобы посеять семена для появления сверхдержавы. «Когда я был на Олимпийских играх, один из членов моей нынешней сборной спросил меня, не найду ли я им тренера для испанского "Сантандера", — сказал он в интервью All Sports Weekly. — Я решил занять этот пост сам. У меня всегда было желание поехать в эту страну, поэтому после истечения контракта в марте 1921 года я провел несколько дней в Англии и отправился в солнечную Испанию».
Пентланд в тот момент, скорее всего, и представить себе не мог, что его и Блумера пути снова пересекутся на чужих берегах, в стране, в которой футбол «крепко держится, так как он повсюду». Его старый друг в том же году был назначен тренером первой команды «Дерби» — новая должность и концепция, — и хотя летом он путешествовал, проведя три месяца в Канаде в 1922 г., он не разделял желания Пентланда расширить свой кругозор. «Кто знает, — писал он, объясняя газете Derbyshire Express, почему он хочет остаться дома, — если я поеду, может быть, разразится новая война».
Экономическая реальность заставит его изменить свое мнение. В 1922 году «Дерби» назначил Сесила Поттера вместо наставника, друга и кумира Блумера Джимми Метвена; он и унаследовавший его тренер не сошлись во взглядах. Самый известный сын клуба ушел навсегда летом 1923 года. Он вернулся на свой пост разъездного скаута местной газеты, но это была не самая прибыльная должность. В октябре того же года поступило предложение о работе. В Испании, которую он называл «страной корриды, орехов и сиесты», Блумера разыскала команда «Реал Ирун», базирующаяся в небольшом таможенном городке в 4 километрах к северо-востоку от Сан-Себастьяна.
Неизвестно, был ли он рекомендован на эту должность Пентландом, но, поскольку к тому времени он также находился в Стране Басков, в «Атлетике Бильбао», такая версия вряд ли является чем-то необычным. Дополнительный вес этому придает то, что сделал Блумер на следующий день после того, как поезд прибыл в его новый дом. Первый он провел с директорами клуба «Реал Ирун», совершив поездку из города в Пиренеи. «Несмотря на усталость, я был более чем освежен великолепием этого пейзажа. Я никогда не видел ничего подобного», — писал он родным. На следующий день он отправился к своему товарищу по Рулебену.
«Я совершил 150-километровую поездку в Бильбао, где у меня была долгая беседа с Фредом Пентландом, который свободно говорит по-испански и выглядит настоящим Доном. Уроки, которые он давал мне о нравах и обычаях этой страны, были самыми забавными, которые я только слышал за последнее время. В Бильбао он представляется маленьким оловянным божком, и с ним любезно общаются».
Причину популярности Пентланда понять было нетрудно. Всего через сезон «Атлетик» переманил его из «Сантандера» и очень гордился этим. «Многие хотели его видеть, — писала La Gaceta del Norte в августе 1922 года. — Включая национальную сборную Франции. Может быть, эта деталь заслуживает большего внимания, чем грозно сформулированная рекомендация секретаря Футбольной лиги. Франция назначила его тренером на Игры в Антверпене и хотела, чтобы он снова тренировал их на Играх в Париже [в 1924 году]. Франция даже наградила его орденом "За заслуги". Мы уже убедились, что это был заслуженный жест».
Он более чем оправдал возложенные на него надежды: в своем первом сезоне в Бильбао Пентланд привел свою команду к победе в Кубке Испании — де-факто национальному титуу Испании в отсутствие организованной лиги. Учитывая, что, когда было объявлено о его назначении, La Gaceta сочла необходимым напомнить своим читателям, что «тренеры могут делать только человеческие вещи», кажется справедливым предположить, что достижения не были полностью ожидаемыми. Когда приехал Блумер, Пентланд был окрылен успехом. Его другу не потребовалось много времени, чтобы заметить, с каким уважением к нему относилась баскская публика. Десять лет спустя, и много лет после того, как Блумер вернулся домой, Пентланд уже не был маленьким медным божком. К тому моменту он уже был золотым.
Блумер, похоже, отнесся к тренерской карьере так же естественно, как и к игровой. Он был сразу же впечатлен уровнем игроков, с которыми ему довелось работать, и рекомендуя в одном из первых писем домой из Англии, что скауты из Англии «могли бы найти, что они захотят», совершив поездку на север Испании, чтобы посмотреть на предлагаемые таланты «В моем распоряжении, — хвастался он, — по крайней мере, четыре игрока, которые являются настоящим товаром».
Учитывая, что игра в Испании в то время была еще решительно любительской, тренировки не всегда были легкими — «мои собственные парни все "в работе", некоторые на очень хороших должностях, и не всегда их можно освободить для тренировок», — но то, что он видел, когда ему удавалось собрать их вместе, похоже, с лихвой компенсировало это. «Я весь день на площадке, потому что всегда есть шанс, что один или двое придут — они полны энтузиазма — и когда они приходят на поле в нечетном количестве, есть шанс на персональную тренировку. Их терпение в совершенствовании финтов, которые ты им показываешь, вдохновляет».
Именно эта сторона его работы, по-видимому, по-настоящему привлекла Блумера. Он получал огромное удовольствие от проведенного в «Дерби» времени, обучая механике игры, точно так же, как он впервые влюбился в нее на полях рядом со своим домом, вбивая палки в землю и нанося удары в их сторону. Теперь, получив полный контроль, он тренировал так, как, по его мнению, он должен был тренироваться. Он не осознавал этого — его письма, цитируемые Седдоном, показывают, что он чувствовал, что «обучает мальчиков в духе ортодоксальной английской игры» — но это само по себе делало его одиночкой. Он сосредоточился на «тренировках с мячом», с «гораздо меньшим количеством ускорений, чем в Англии». Он хотел, чтобы его игроки могли контролировать мяч так же хорошо, как и он, чтобы понимать науку, стоящую за ударами, которая помогла ему стать звездой. Он верил, что игре можно научить. Этого было достаточно, чтобы сделать его другим, первым в длинной череде Мистеров, которые покинули Англию, потому что хотели передать свои знания и не могли найти желающую аудиторию на родине.
В Ируне, напротив, его методы приветствовались. «Есть ряд игроков, способных по мастерству и контролю мяча сравниться с лучшими представителями английской лиги, — писал он, — хотя, конечно, они никогда не выдержат нашего климата». Он, казалось, тоже упивался энтузиазмом по отношению к игре, описывая огромные толпы из 25 000 или 30 000 ярых болельщиков, и даже выражал свое удивление тем, что на одном из матчей для поддержания порядка вдоль бровки были размещены вооруженные солдаты.
Первый сезон был очень радостным. Он привел «Реал Ирун» к региональному титулу басков, обыграв своего старого товарища по команде Пентланда, затем одержал победу над «Севильей» в первом раунде Кубка Испании, который в то время был испанским эквивалентом национального чемпионата, после чего обыграл «Барселону» после переигровки в полуфинале. Он был полон восхищения трудолюбием своих игроков. «Футбол здесь действительно самый быстрый, который я когда-либо видел, — писал он, — главная причина в том, что поле здесь жестче. Есть емкости с проточной водой, куда игроки время от времени могут окунуться с головой или попить. У них есть 20-минутный перерыв, и, поверьте, они его заслужили, ведь после трех четвертей часа напряженного футбола их лица красны как огонь».
Финал был против мощи мадридского «Реала». Он проходил в Аточа, в Сан-Себастьяне, недалеко от домашнего стадиона Блумера и его команды любителей, приехавших с французской границы. В напряженной, равной игре они победили с перевесом в один мяч. «Реал Ирун» был чемпионом Испании. В своем первом сезоне в качестве тренера Блумер выиграл титул. Его видение того, как можно преподавать футбол, как можно улучшить игроков, было правильным. «Большая часть славы, — сказал представитель клуба на параде в честь триумфа, — достается Мистеру Блумеру».
Это должно было стать началом карьеры, столь же успешной, как и карьера игрока. Блумер, возможно, прославился не только как одна из первых суперзвезд игры, но и как один из самых влиятельных ее мыслителей. Этому не суждено было случиться; именно Пентланду выпала эта честь. Блумер, которому уже было за пятьдесят, вернулся в Испанию после лета, проведенного на родине в 1924 г., заявив, что «еще одна кампания в изгнании не таит в себе особых ужасов», но в течение этого трудного второго сезона разочарование, корни которого лежат в тоске по дому, стало очевидным.
В своих письмах домой он жаловался, что практически не слышит английской речи; единственным человеком, с которым он мог регулярно общаться на родном языке, был управляющий отеля «Франс и Гар Норте», где он поселился. Его собственные попытки выучить испанский язык, похоже, не увенчались успехом. Он сражался с «импульсивностью» местного характера, в то время как непрекращающийся дождь (Испания оказалась не такой солнечной, как он надеялся) и количество масла в еде также вызывали у него презрение. «Я такой же, как и все изгнанники, — писал он. — Мои мысли обращены к родной стране; много раз я видел, как толпы людей стекались на стадионы, на которых я играл, и я как бы видел сцены, как будто и я был среди них».
Даже футбол потерял свою привлекательность. Он отметил, что, несмотря на все их мастерство владения мячом, «их главный недостаток — командная работа и слишком большое желание пробить в неподходящий момент». Его раздражала тенденция «не совсем понимать мелкие моменты игры и упускать их из виду, поскольку они считают их относительно незначительными». Публика, которая так удивила его поначалу, теперь описывалась им как «неуправляемая», в то время как он чувствовал, что «мощь городских властей и плохое судейство» подрывали целостность игры.
Ему все же удалось добиться небольшого успеха на поле. К сожалению, больше никаких трофеев, но две знаменитые победы над мадридским «Реалом» — 3:0 и 7:0 — в проводившихся на Рождество матчах. Этого было достаточно, чтобы «Ирун» был приглашен в турне по Швейцарии в качестве эмиссаров испанского футбола, где их успех по возвращении домой был награжден поясом за национальные спортивные заслуги. «Ирун» остается единственным испанским клубом, удостоенным такой чести. Это был последний акт Блумера в качестве менеджера. Его контракт был рассчитан всего на два года; у него не было намерения его возобновлять. Он хотел вернуться в Англию, в «Дерби», к Саре, но то, что он был благодарен за свой опыт, проявилось в том, как он решил уехать, как образец достоинства и дипломатии. «Эти мальчики — прирожденные игроки, — говорилось в его заключительном слове в испанской прессе. — Больше ничего и не сделаешь. Моя работа здесь закончена».
Это, конечно, было преувеличением, хотя и достойным восхищения. Блумер, без сомнения, оставил свой след в испанском футболе, помог ему на этом пути. Тем не менее, именно Пентланд, человек, оказавший столь значительное влияние на его жизнь, сделал больше, чем кто-либо другой, чтобы определить ее курс.
Существуют некоторые споры о том, в каком состоянии находился «Атлетик» и испанский футбол, когда Пентланд прибыл в Страну Басков в 1921 году. В музее клуба хранятся свидетельства его игроков, которые утверждают, что он научил их «завязывать бутсы», хотя это, вероятно, следует понимать метафорически. Не вызывает сомнений тот факт, что к тому времени, когда в 1935 г. он тоже вернулся домой, в свете нависшей угрозы новой войны, он до неузнаваемости изменил представление о футболе в клубе, который он любил, и в стране, которую он сделал своей родиной.
Место Пентланда в истории часто сводится к результатам и рекордам, многие из которых относятся к его второму периоду в Бильбао: в 1925 году он перешел в мадридский «Атлетико» и какое-то время тренировал «Реал Овьедо», прежде чем вернуться на «Сан-Мамес» в 1929 году, чтобы провести первый сезон, в котором в Испании будет настоящая национальная лига. Следующие четыре года принесли ошеломляющий успех: самое крупное поражение в истории «Барселоны», разгром 12:1 в кампании 1930/31; кроме того, они одержали победу над мадридским «Реалом» со счетом 6:0, что стало самым крупным домашним поражением и в их истории. Он дважды выигрывал титул чемпиона Испании, не потерпев ни одного поражения в 1930 году, а затем снова в 1931 году. В период с 1930 по 1933 год он выиграл четыре Кубка Испании подряд.
Но его реальное влияние было гораздо шире. Его игроки, возможно, и умели завязать шнурки на бутсах, но они все еще нуждались в образовании. В отличие от Блумера, он считал, что испанских игроков подводило не пристрастие к ударам из любых позиций, а недостаточное количеством ударов; опыт некоторых из тех, кто последовал его примеру и тренировал за границей, говорит о том, что это была довольно стандартная жалоба. Он поставил это во главу угла своих тренерских занятий. «Цель игры в футбол — бить по воротам, — сказал он в интервью журналу Sportsman в 1923 году. — Нужно бить по воротам. Нужно постоянно бить по воротам».
Он также придавал огромное значение технике. За время работы в «Мидлсбро» (за десять лет до этого) он понял, что ему нравится работать с молодыми игроками, и Бильбао предоставил ему множество возможностей: он тренировал от 70 до 80 игроков за сезон в клубной cantera, их молодежной системе. «Чтобы быть тренером, нужно иметь большой опыт, и важно знать, как учить», — сказал он в интервью Sportsman. Он требовал уважения, но считал, что его «нужно заслужить, показав им, что тренер знает больше, чем они, а не будучи чрезмерно строгим». Он предпочитал «немного убеждения с оттенком доброго юмора» «строгой дисциплине».
Всех, кто попадал под его покровительство, учили бить по мячу «сильно, быстро, резко» и обеими ногами: всегда обеими ногами. «Первая задача на тренировках с молодежью должна состоять в том, чтобы показать им, как правильно бить по мячу любой ногой, — говорит он. — Это первый урок, который я преподал своим ученикам. По мячу нужно с легкостью бить любой ногой». В конечном счете, он считал своей «обязанностью тренировать полноценных игроков». Эта точка зрения полностью противоречила господствовавшему в то время в Англии мнению, где подобная техническая подготовка считалась неуместной. Однако, в отличие от Блумера, Пентланд, похоже, знал об этом.
«Недалеки те дни, когда, помимо секретаря и менеджера, у больших клубов будет тренер, — писал он в 1921 году. — У некоторых он уже есть. Его дело будет заключаться в том, чтобы научить молодых игроков единству. Это раз и навсегда покончит с молодыми игроками, которые играют сами по себе. Тренер должен научить их правильному использованию их природных способностей». Это было кредо, которое Пентланд перенял от одного тренера, с которым он столкнулся в качестве игрока, который, кажется, оказал на него неизгладимое влияние: Джеймс Коуэн, с которым он провел всего год в КПР. Коуэн, по его мнению, «не занимался своими игроками как личностями, а выбирал их как детали для хорошо работающей машины». Контраст с тем, что он пережил в «Мидлсбро», где группа игроков собиралась без размышлений ни о чем, кроме своей славы, был разительным.
Именно это видение футбола Пентланд привил в «Атлетике», добившись такого впечатляющего успеха, что стал героем не только в Стране Басков, но и чем-то вроде иконы по всей Испании. В 1932 году, сразу после двух побед в чемпионате, газета AS опубликовала серию статей, написанных Пентландом, в которых описывалось, как он собирал свои команды, как он тренировал, каким, по его мнению, должен быть футбол. Он объяснил, что дело не только в технических аспектах, но и в «психологических и интеллектуальных аспектах игры... в которых мораль и интеллект игрока являются обязательным условием». Казалось, его заботило не столько уважение, которое он вызывал по всей стране, сколько уважение, которым он пользовался в его приемном доме. Бильбао, по словам Пентланда, был «лучшим городом в мире»; он был полон решимости делать это с гордостью. «Я вкладываю душу в свою работу, потому что я обязан всем. Для меня каждый член "Атлетика" – это член совета директоров».
Асьер Аррате, директор музея на «Сан-Мамесе», где хранится большая часть наследия Пентланда, настаивает на том, что англичанин «любил» Бильбао так же сильно, как он обожал клуб «Атлетик». Вместе с женой и дочерью он поселился в центре города, сняв комнаты в пансионе «Матильда». Он стал постоянным посетителем многочисленных tascas города — pintxo- и тапас-баров — и к 1930-м годам даже «изменил свой стиль одежды», чтобы соответствовать местным жителям.
Констант было всего две. Пентланда никогда не видели без сигары между губами и шляпы-котелка — той, что испанцы называют bombín — на голове. Эта шляпа стала настолько характерной, что не только дала Пентланду прозвище Бомбин, но и привела к любопытной и устойчивой традиции: каждый раз, когда его команда выигрывала игру, его игроки выхватывали шляпу и праздновали, бросая ее на землю и прыгая на нее. Харри Хомер в депеше из Страны Басков, отправленной в FA News в 1953 году, утверждал, что впоследствии раскаявшиеся игроки «торжественно дарили ему новый котелок и коробку лучших гаванских сигар», чтобы извиниться за свое исступление. Судя по всему, он заказывал до 20 новых шляп в год.
Болельщики «Атлетика» отвечали Пентланду взаимностью. Хомер подтверждает, что спустя 17 лет после того, как его соотечественник покинул клуб, «его имя по-прежнему почитается на "Сан-Мамесе" и среди болельщиков в каждом баре Бильбао. Они рассказывают много историй о нем, и он, должно быть, был великим персонажем. Говорят, что каждый раз, когда "Бильбао" забивал три гола, толпа поворачивалась к трибуне и кричала: Viva Pentland! [Да здравствует Пентланд!]» В 1959 году клуб пригласил его на показательный матч против «Челси» и наградил медалью «Выдающийся деятель» в знак признания его заслуг. Обращаясь к собравшимся, он заявил, что теперь, когда он вернулся в Бильбао, он «может умереть счастливым». Ему предстояло прожить всего три года.
Его влияние, однако, продлилось гораздо дольше: фактически оно продолжается и по сей день. Как отметил Блумер, футбол, который он и его старый друг нашли в Испании, отличался скоростью. Для людей, воспитанных на английской диете из слюны и опилок, это не обязательно было плохо: действительно, когда в 1929 г. Испания стала первой европейской командой, обыгравшей Англию — в этом ей помог Пентланд, привлеченный менеджером Хосе Марией Матеосом в качестве тренера, — считалось, что решающим фактором стал темп хозяев, поддерживаемый, несмотря на палящую жару. «Испанцы быстры, — написал один из членов партии Футбольной ассоциации Англии в Athletic News в том году. — Они очень быстры и не лишены мастерства и изящества».
Тем не менее, взгляд Пентланда на футбол выходил далеко за рамки атлетизма. Пробные камни его философии были несколько иными. Он горячо верил, что «терпение — это нечто необходимое и здоровое в футболе. Он с презрением относился к «сильному удару, который не является ни футболом, ни чем-то еще». Перефразируя Боба Пэйсли, он не предпочитал ни короткий, ни длинный, а только правильный пас. В частности, он превыше всего ценил то, что сегодня назвали бы «игровым интеллектом». «Интеллект — неотъемлемый атрибут футболиста, — говорит он. — Именно он имеет значение во время матча. Спокойствие и разум».
Эти качества он требовал от своих игроков и своих команд, ценности, которые повлияли на его стиль. Как он пришел к такой философии, не совсем понятно. Спокойствие и интеллект не были отличительными чертами английского футбола в 1920-х годах, и, хотя игра до войны была, по общему мнению, более утонченной, чем та, которая сформировалась после, Пентланд по-прежнему кажется чем-то вроде исключения, пуриста эпохи прагматиков. Возможно, это было связано с его личными убеждениями, выкованными в его сознании во время игровой карьеры. Хотя, возможно, время, проведенное в Рулебене, помогло ему зажечь искру мыслей и сосредоточиться. В конце концов, он провел четыре года взаперти в маленьком мирке с самоизбранной группой авантюристов и одиночек, в месте, где футбол был постоянным источником разговоров. Справочник Футбольной ассоциации Рулебена, изданный в лагере в 1915 году, содержал не только тренерские советы, но и тактические обсуждения. По некоторым оценкам, это самое первое произведение футбольной литературы, письменное свидетельство дальновидного мышления интернированных. Возможно, что подход Пентланда выкристаллизовался среди мешковины и отчаяния лагеря для военнопленных, что именно в мрачные дни войны была заложена теоретическая основа современного футбола.
Как бы то ни было, его стиль был диаметрально противоположен тому, как тогда играли в футбол в Испании. Так же, как и англичане, испанцы предпочитали подход к игре в стиле «бей-круши». Этот обычный игрок, этот совершенно неординарный тренер, проигнорировал эту мудрость и провел свою карьеру, проповедуя терпение и пас. В 1930-х годах он играл то, что очень похоже на ранний прототип тики-таки. Отметив успех, который игра ему принесла, другие стремились подражать его подходу: существует даже теория, что это повлияло на мышление клуба, который со временем вплел его убеждения о том, как следует играть в игру, в самую его душу.
Пентланд был бы тронут, если бы подумал, что он сыграл свою роль в создании того, во что превратится «Барселона», но, к сожалению, эта идея не выдерживает критики. Его влияние на развитие испанского футбола было огромным. Никто не сделал больше для того, чтобы мальчики Испании стали мужчинами, но было бы слишком большой натяжкой попытаться идентифицировать его как одного из духовных предшественников современной «Барселоны». Чего не скажешь о его соотечественниках. И правда, на генеалогическом древе тики-така есть английские ветви.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
