Дэвид Голдблатт. «Игра нашей жизни» Вступление
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Этак книга, написанная Дэвидом Голдблаттом в 2015 и ставшая победителем престижной премии спортивной книги William Hill Sports Book of the Year Award 2015 тоже лежала у меня на «полке» уже долгое время и вот, благодаря голосованию читателей моего телеграм-канала пришло ее время.)
Это не легкое чтение, в том плане, что это не забавные истории Питера Крауча об английском футболе — это серьезная книга о процессах, которые бродили в Великобритании и привели к тому, что из трущобной игры футбол стал мультимиллиардным глобальным бизнесом.
По уже сложившейся доброй традиции в первой и последней главе каждой из книг я оставляю ссылку на специальную страницу, на которой вы можете оказать посильную и добровольную помощь-благодарность автору перевода. Также можно подписаться на меня в сервисе boosty. Не стесняйтесь пользоваться такой возможностью — и вам не особо затратно, и мне — приятно.) Тем более, что на том же boosty я раз в месяц публикую epub версии книг для более удобного чтения!
И после небольшого и тоже традиционного описания книги с зарубежного сайта, вашему вниманию будет представлен перевод книги:
За последние два десятилетия футбол в Британии превратился из периферийного, умирающего вида спорта в самый центр нашей популярной культуры, из экономической ниши в процветающую индустрию развлечений. Что это значит, когда футбол занимает такое центральное место в нашей частной и политической жизни? Обогатило ли это нас или обнищало?
В этой блестящей книге Дэвид Голдблатт утверждает, что ни одно социальное явление не отражает важные экономические, социальные и политические изменения эпохи после Тэтчер более пронзительным образом, чем футбол, и ни одна культурная практика не проливает больше света на стремления и установки нашего долгого бума, а теперь и катастрофического спада. Обязательная к прочтению для думающего футбольного болельщика, «Игра нашей жизни» понравится читателям «Накала страстей» Ника Хорнби и «Переворачивая пирамиду» Джонатана Уилсона. Она также придется по вкусу читателям британской социальной истории, такой как «Британия жесткой экономии» Дэвида Кинастона.
p.s. и я не переводил сноски автора (хотя оставил их в самом тексте) — все они будут переведены в электронной версии книги, которую я публикую каждый месяц на boosty, так что это еще один повод для того, чтобы подписаться.)))
¡Читайте на здоровье!
***
Английское путешествие. Футбол и урбанистическая Англия, ч.1 и ч.2
Играем в расовую игру. Миграция, этническая принадлежность и идентичность
Вы не знаете, что делаете. Неправильное управление английским футболом
Последний оставшийся в живых? Английский футбол и гендерная политика
Заключение/Благодарности
***
ПРИМЕЧАНИЕ К СЕВЕРОАМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ:
СОККЕР УПОМИНАЕТСЯ КАК ФУТБОЛ НА ПРОТЯЖЕНИИ ВСЕЙ ЭТОЙ КНИГИ.
ПРЕДИСЛОВИЕ К СЕВЕРОАМЕРИКАНСКОМУ ИЗДАНИЮ
Недавно, преподавая в Питцер-колледже в Лос-Анджелесе, я почти сразу заметил, как мало новостей о Британии было в Los Angeles Times и других изданиях. Изменение настроений на рынке жилья в Пекине или выступление премьер-министра Японии были гораздо более вероятны там, чем любые новости из дома. Да и с чего бы? Британия — крошечный остров в 10000 километрах от Южной Калифорнии, чей культурный, политический и экономический охват, хотя и несоразмерен ее размерами, с каждым десятилетием кажется все менее значительным.
Мои студенты, пусть и были мимоходом знакомы с британской поп-культурой, комедиями и музыкой, не были ни англофобами, ни англофилами. Британия казалась слишком незначительной фигурой на их радаре, чтобы вызывать такие крайности, за исключением одной вещи: футбола.
Хотите верьте, хотите нет, в плане социологического свидетельства, но курс, который я преподавал по британской национальной идентичности со времен Второй мировой войны, привлек всего девять студентов. Мой футбольный курс был в четыре раза больше, а мог бы быть и еще вдвое больше. Возможно, я просто не концентрировался, но за несколько дней, проведенных в Манхэттене и Бруклине, я не увидел ни одной футболки «Метс» или «Янкис», но я видел много футболок «Челси» и «Манчестер Сити». Но тогда совокупная телевизионная аудитория в США в заключительный день Английской премьер-лиги (АПЛ) в 2014 году была больше, чем аудитория в Великобритании.
Я не утверждаю, что футбол — это единственный способ взаимодействия Америки с Великобританией — нашим службам безопасности и военно-промышленным комплексам есть о чем поговорить, — но это редкий популярный плацдарм. Популярность английского футбола, я думаю, является функцией гораздо более широкого распространения футбола как развлекательного вида спорта, коммерческого зрелища и популярной культуры в Соединенных Штатах, однако АПЛ — не одинока; среди множества футбольных культур Америки есть приверженцы Ла Лиги и Серии А и поддержка диаспоры команд Мексиканской лиги. Однако, если судить хотя бы по стоимости телевизионных прав, АПЛ безраздельно властвует среди американских футбольных фанатов-космополитов.
Почему? Отчасти это, должно быть, вопрос языка и давно установившегося, хотя и малоизвестного присутствия английских футбольных болельщиков, оставшихся со времен Североамериканской футбольной лиги (NASL). Отчасти это происходит потому, что зрелище уж чрезвычайно хорошее. В настоящее время самая богатая лига в мире и наделенная выдающимся составом талантливых игроков со всего мира, АПЛ также предлагает стиль игры — кажущуюся безжалостной сквозную интенсивность — с которой не могут сравниться более размеренные средиземноморские лиги. В отличие от почти неизменно полупустых стадионов Испании и Италии, АПЛ почти всегда устраивает громкие аншлаги. Лига чемпионов УЕФА, пожалуй, самый популярный иностранный футбол из всех, но нельзя отдать свое сердце турниру или полюбить футбольную конфедерацию, для этого нужен футбольный клуб.
У каждого из моих студентов был свой английский футбольный клуб и все те странные и случайные причины, по которым люди их поддерживают; семейные связи, время, проведенное в Британии, клуб, который в некотором роде напоминал бейсбольную или баскетбольную франшизу, которую они поддерживали в Штатах, потому что они были победителями, потому что они не были победителями, понравилась форма, понравился игрок, клуб чем-то зацепил и т.д. Я полагаю, что большинству, если не всем американским читателям этой книги, придется рассказать подобную историю. Но каким бы путем ты ни пришел в английский футбол и каковы бы ни были твои намерения, ты наткнулся на самую необычную призму для понимания Англии и Британии.
Я заранее приношу извинения за использование первого лица множественного числа в этой книге. Я написал ее в своей голове как прямое обращение к Англии и английскому футболу. Она не предназначена для того, чтобы быть исключением и признавать, что в нашем постмодернистском глобальном мире природа «мы» всегда меняется, сообщества судьбы пересекают национальные границы. Возможно, тогда лучше читать «мы» в этой книге как тех, кто считает английский футбол чем-то бо́льшим, чем просто товаром и зрелищем для отстраненной глобальной аудитории, но кто думает, что его ценности и удовольствия проистекают из старой, глубоко укоренившейся и богато структурированной спортивной культуры, которая безошибочно, своеобразно английская. «Мы» — это те, кто верит, что космополитическое мировоззрение основывается на уважении к местному населению, и это не вопрос гражданства или местоположения. Несомненно, это те склонности и установки, которые в изобилии требуются глобальной космополитической культуре. Сделать эти понятия общим смыслом глобального порядка — невообразимо трудная задача, но то, что мы могли бы добиться хотя бы части этого благодаря нашему взаимодействию с футболом, — это наша удача.
ВСТУПЛЕНИЕ
Англия — рай
Когда ты приезжаешь в Англию на футбол, это настоящий рай. ЭРИК КАНТОНА
I.
Сэр Ричард Тернбулл, предпоследний губернатор Адена, сказал Денису Хили, тогдашнему министру обороны Великобритании, что «когда Британская империя окончательно погрузится в волны истории, она оставит после себя только два памятника — один это футбол, другой — выражение «Отвали» [Fuck off] [1 — ]. Высказанные в середине 1960-х годов, когда были оставлены последние остатки Британской империи, прогнозы Тернбулла были, возможно, чрезмерно пессимистичными. Все еще можно привести доводы в пользу длительного влияния английской юриспруденции, инженерии и образования. Канон английской литературы, возможно, и не обладает демотическим присутствием грубой англосаксонской ругани, но он продолжает формировать лингвистическое воображение большей части мира. И все же Тернбулл был прав, полагая, что среди наиболее важных наследий почти двухвекового глобального влияния был продукт индустриальной Британии рабочего класса. Крикет, игра джентльменов, оставил свой след на большей части территории Империи, но футбол, игра народа, присутствовал повсюду.
Индустриальная Британия рабочего класса, которую, безусловно, признали бы Тернбулл и Хили, пошла по пути Империи, утонув в волнах истории. Даже в то время, пока они говорили, продолжался длительный процесс деиндустриализации. И все же среди развалин индустриальной Британии футбол все еще стоял. Фактически, футбол достиг своего пика в 1985 году, в год катастрофических событий на «Эйзеле» и в Брэдфорде, и самых низких показателей посещаемости матчей за всю историю. С тех пор аудитория росла, и с ITV был подписан первый серьезный телевизионный контракт в истории английского футбола. Катастрофа на «Хиллсборо» в 1989 году, ставшая кульминацией ужасного состояния британских стадионов и полиции, потрясла игру, но не уничтожила ее. Фактически доклад Тейлора о катастрофе стал катализатором глубоких реформ. Несмотря на отчаянную трагедию «Хиллсборо» и всеобщее порицание, в котором он продолжал проходить, футбол выстоял. Чем можно объяснить кажущуюся неистребимой привлекательность игры? В 1990 году Рой Хаттерсли, тогдашний заместитель лидера Лейбористской партии, писал, что «Футбол не просто доставляет непревзойденное удовольствие субботним днем. Он поддерживает в нас романтическую связь с нашим индивидуальным и коллективным прошлым. Это игра индустриальной Англии. Он больше не является исключительной прерогативой работающих на шахтах и фабриках мужчин и женщин. Ибо шахты и фабрики уже не та сила, которой они были раньше... Но в целом это игра сыновей и дочерей того старого рабочего класса» [2 — ].
Несмотря на грядущие перемены, футбол не был полностью вычищен. Его шероховатости остались на виду, и они, как это ни парадоксально, позволили ему реинкарнироваться. Его толпы все еще издавали хриплый хор. Его локации, его игроки, его характер и манера поведения сохранили отличительную форму городского рабочего класса. Его иконография, идентичности и повествования были взяты из мельчайших деталей почти каждого уголка городской Британии. Это делало его редким. И без того неравномерное распределение богатства, власти и влияния между севером и югом, а также между Лондоном и остальными городами значительно усилилось при правительствах Тэтчер. В момент своего возрождения футбол был пропитан ностальгической привязанностью к социальной формации, которая только что вошла в историю, к миру, где большое количество людей собиралось под одной крышей или в одном промышленном месте; к царству, в котором старая география викторианской индустриальной Британии все еще что-то значила.
Дональд Трелфорд, редактор London Observer, утверждал, что «очень часто, по мере продвижения по социальной лестнице, эти воспоминания об очередях и толкотне среди футбольных болельщиков являются единственным ярким воспоминанием о физических реалиях жизни рабочего класса», и вспоминал метрономическую солидарность своей собственной юности в Ковентри: «Все мужчины торжественно задним ходом выезжают на своих маленьких автомобилях из гаражей к общему заднему входу точно в одно и то же время в субботу днем. Это был ритуал, подобный тому, как экипажи едут в церковь в Англии времен Джейн Остин, когда они подъезжают к стадиону как раз к началу матча в 15:00»[3 — ].
Опубликованные в 1991 и 1992 годах соответственно, накануне появления Премьер-лиги, «Все разыграно» [All Played Out] Пита Дэвиса, острая, но безумная одиссея в Италии 90-х, и «Накал страстей» [Fever Pitch] Ника Хорнби, в котором блестяще вплелась история совершеннолетия с жизнью одержимого футболом [4 — ], были восприняты как голос нового футбола. Саморефлексивные, исповедальные и социологически грамотные, они, безусловно, возвестили о новой и разнообразной волне футбольной литературы. Однако в гораздо большей степени они были элегией старому футболу. Хотя ни один из авторов не был сентиментален по поводу насилия 1970-х и 1980-х годов или ветхости и опасности стадионов тех лет, оба преклонялись перед атмосферой и коллективной энергией сокращающихся толп и чувствовали приход нового коммерциализма, который очистит их.
За почти четверть века, прошедшего после падения Маргарет Тэтчер, в условиях огромных перемен, эти чувства не исчезли; более того, они остаются неотъемлемой частью популярной культуры футбола: преданность ценится, но дилетанты, глорихантеры и меркантилисты проклинаются; активное участие в посещении матчей морально превосходит пассивность отстраненного телезрителя; ценитель предпочтительнее потребления; здесь есть место для индивидуального блеска, но также есть и мощное чувство ценности коллективных действий и моральное и спортивное чувство общего блага. Именно эту густую паутину ценностей, ритуалов, историй и идентичностей, я полагаю, почувствовал Эрик Кантона, когда в 1992 году перешел из французского футбола в английский и нашел его раем. Филипп Оклер рассказывает о воспоминаниях Кантоны о его первом голе в английском футболе: «В тот самый момент, когда мяч попал в сетку ворот, тысячи болельщиков, стоявших за воротами, казалось, нырнули к полю». Только в Англии, по его словам, можно было найти такой «экстаз». Только в Британии безумные празднования молодых людей могли стать центральным выразительным ритуалом в акте исторической памяти [5 — ].
II.
Кантона забил этот гол за «Лидс Юнайтед», чемпиона прошлого сезона старого Первого дивизиона. В следующем сезоне он снова выиграл чемпионат, но уже за «Манчестер Юнайтед» в Премьер-лиге. Фигура переходного периода, побывавшая в обеих исторических эпохах, Кантона наслаждался горячкой и театральностью старой игры, но стал первой звездой новой эры, приобретя богатство, известность и статус, намного превосходящие его предшественников. Он был тронут необузданной страстью английской публики, но он стал предвестником лиги, в которой англичане будут обеспечивать менее трети игроков и менеджеров и менее половины владельцев. Он рассматривал свои собственные выступления как подарок болельщикам, но харизматичный блеск его игры сыграл важную роль в популяризации футбола, который был поглощен деньгами. Именно на этом пересечении глубоко укоренившихся культурных связей Британии с футболом с появлением новых средств массовой информации и новых денег возникла современная форма игры. Премьер-лига, в частности, любит датировать трансформацию игры ее собственным появлением в 1992 году и объяснять ее успех сугубо экономическими терминами: приход телевизионных денег в сочетании с инвестициями в целиком состоящих из сидячих мест стадионы и создание Премьер-лиги означали, что лучшие игроки играли в лучший футбол в более безопасной и более комфортная обстановка, и, следовательно, посещаемость во всех лигах с тех пор только растет. Все это отчасти верно, но без наследования более чем столетней футбольной культуры и удачи в приобретении ее в тот момент, когда ее социальные и исторические значения были более мощными, чем когда-либо, взлет новой игры в стратосферу был бы невозможен.
В совокупности эти экономические и культурные изменения привели к заметному изменению места футбола в британском обществе. Когда-то футбол был просто популярным, даже широко распространенным, теперь он вездесущ, и его статус как в популярной, так и в элитной культурах значительно повысился. Четыре вещи иллюстрируют это: во-первых, относительный размер и важность футбола по сравнению с аналогичными явлениями — от посещения театров до зрителей мыльных опер; во-вторых, его присутствие как в популярной, так и в элитной культуре — от телевизионной драмы до поэзии; в-третьих, степень, в которой публично рекламируемый интерес к футболу стал норма среди британских элит; и, наконец, степень, в которой национальные политические комментаторы воспринимают футбол как метафору национальных бед.
Футбол — это сложное явление, имеющее семейное сходство со многими другими культурными формами, но не идентичное ни одной из них. В его способности собирать значительное количество людей по строго регламентированному календарю, в высшей степени ритуализированным образом и, при случае, создавать моменты общности и коллективного экстаза, в нем есть что-то от церкви. Лишенный какого-либо религиозного измерения, он ближе к театру. Подобно другим музыкальным культурам, он сочетает в себе профессиональную коммерциализированную сеть с огромной сетью любительских организаций и обширным пространством неформальной игры и практики. И в конечном счете, если рассматривать футбол не просто как последовательность не связанных между собой отдельных матчей, а как многохарактерное, многослойное повествование о сезоне, ближайшим конкурентом является мыльная опера. На своей собственной территории футбол проводит все эти мероприятия за свои деньги.
И мыльные оперы, и профессиональный футбол являются важными компонентами британской популярной культуры, но они резко разделены по признаку пола. Сериалы сохраняют преимущественно женскую аудиторию и предлагают бесконечно более гендерно сбалансированный набор персонажей. Футбол, несмотря на незначительные изменения в составе зрителей и рост массового женского футбола, остается в подавляющем большинстве мужским миром. Ведущие британские мыльные оперы привлекают постоянную аудиторию, которая легко превосходит большинство футбольных трансляций, и в совокупности предлагают еженедельную программу, по крайней мере, такую же обширную, как и список футбольных матчей. «Улица коронации» [Coronation Street] и «Жители Ист-Энда» [EastEnders], старая форма жанра, имеют ту же повествовательную и романтическую связь с рабочим классом городской Британии, которую приобрел футбол. На эти шоу, как и на футбол, ссылаются и обсуждают их во множестве других средств массовой информации, их звезды бесконечно фигурируют в других контекстах, а их сюжетные линии воспринимаются как постоянный комментарий к современным событиям в режиме реального времени. Футбол теперь управляет всем этим, причем в масштабе, эквивалентном целому жанру мыльной оперы. Более того, не беря в расчет эмоционально неуравновешенных людей, мыльные оперы не вызывают коллективного экстаза или карнавала и не является основой коллективной идентичности. Церковь, театр, фестивали и мыльные оперы — футбол занял в британской культуре место, превосходящее их все, так как сравнялся с каждым из них в их же собственных областях ритуала, исполнения, экстаза и национального повествования.
Огромный объем газетной бумаги и цифрового пространства, занимаемого футболом, является наиболее очевидным показателем повсеместности игры. Начиная с нескольких страниц в день в 1970-х годах, даже в самых популярных газетах, посвященных футболу, британские таблоиды и информационные бюллетени начали уделять футболу во много раз больше места. Присутствие футбола в Интернете росло еще быстрее по мере распространения веб-сайтов, подкастов и блогов [6 — ]. В медиа-культуре, в которой профессиональные журналисты всегда вступались между игроками и болельщиками, Твиттер оказался чрезвычайно популярным альтернативным каналом коммуникации. Сочетание цифровых технологий и футбола было особенно успешным в сфере видеоигр, которые сами по себе стали огромным потребительским рынком и практически повсеместной практикой среди молодых людей. В период с 1995 по 2012 год самыми успешными видеоиграми в Великобритании были футбольные серии FIFA. Championship и Football Manager и другие футбольные симуляторы продавались меньше, но в консольной форме, а также в онлайн-лигах фэнтези-футбола, управляемых Премьер-лигой и национальными газетами, у них более четырех миллионов игроков ежегодно [7 — ].
Возможно, лучшим показателем нового культурного веса футбола, чем сам объем выпускаемых новостей или бесчисленные часы, посвященные видеоиграм в спальнях по всей стране, была степень, в которой игра стала предметом других культурных форм. Телевидение, хотя и освещало футбол более двух десятилетий, с середины 1960-х до конца 1980-х, никогда по-настоящему не исследовало его возможности за пределами спортивных слотов. Помимо основных шоу и «Футбольного фокуса», было всего несколько документальных фильмов и разовых драм, таких как «Шесть дней до субботы» [Six Days to Saturday] Джона Бурмана или комедия Джека Розенталя «Еще одно воскресенье» [Another Sunday] и «Сладкая ФА» [Sweet FA]. В 1990-х годах это изменилось. Фэнтезийная футбольная лига объединила миры стендап-комедии, чат-шоу и викторины футбольных фанзинов, ведущие, как томные, так и словоохотливые, сшивали все это вместе не сходя с дивана. Театральные факультеты, которые держались подальше от футбола, окунули пальцы ног в воду: Чери Лунги вошла в роли Менеджера [The Manager] в раздевалку, в которой, что совершенно невероятно для того времени, женщина стала тренером испытывающей трудности профессиональной мужской команды; горько-сладкая комедия Артура Смита «Ночь с Гари Линекером» [A Night with Gary Lineker] была чрезвычайно популярна на телевидении и в театре. ITV показывал свою мыльную оперу о сексе, покупках и съемках — «Жены футболистов» [Footballers’ Wives]. Sky снял десять серий «Команды мечты» [Dream Team], эдакого «Роя Роверса» [Roy of the Rovers] эпохи Премьер-лиги, которые в конечном итоге сократились до уровня «Династии» [Dynasty] с неправдоподобной сюжетной линией, смертью и предательством [8 — ].
За почти столетие существования кинематографа вплоть до 1990 года британский футбол был показан всего в нескольких фильмах: на фоне громадного скандала в фильме 1939 года «Тайна стадиона "Арсенала»» [Arsenal Stadium Mystery]; в веселом артхаусном документальном фильме «Гол!» [Goal!] — официальном фильме чемпионата мира 1966 года; в начале 1980-х годов был мило смотрящийся подростковый романтический фильм «Девушка Грегори» [Gregory’s Girl]; и неудачная концепция в фильме «Победа» [Victory] со Слаем Сталлоне, голливудский взгляд на «фильм о побеге, где футбол встречается с военнопленным». Все они были затмены коротким, но совершенно душераздирающим футбольным эпизодом в фильме Кена Лоуча «Кес» [Kes], в котором учитель физкультуры, которого играет Брайан Гловер, рассматривает тренировку как шанс вернуться к своему внутреннему хулигану на детской площадке. Напротив, за последние двадцать лет были выпущены десятки футбольных фильмов. Сизифова задача — приспособить голливудский сценарий к английской футбольной культуре — была предпринята еще раз, но в обоих фильмах — «Гол!» [Goal!] и «Штрафной» [When Saturday Comes] — это выглядело неуклюже и банально. Множество хулиганских фильмов, основанных на новом жанре хулиганских мемуаров, были столь же мрачными. «Играй, как Бекхэм» [Bend It Like Beckham] обладал легким очарованием «Девушки Грегори», перенесенной из нью-тауна Шотландии в многонациональный Лондон, но была незначительной. У «Тренера» [Mike Bassett: England Manager] — малобюджетной комедии о мучениях тренера сборной Англии — были свои моменты, но они бледнели рядом с реальностью: документальным фильмом Channel 4 «Невозможная работа» [Impossible Job], который показывал последние дни Грэма Тейлора на посту главного тренера сборной Англии, был жестоко смешным, но пропитан самым острым пафосом. Как и во многих попытках драматизировать футбол, художественной литературе было трудно конкурировать с собственной спонтанной способностью футбола к повествованию. Артхаусный монтаж «Зидан» [Zidane], выпущенный в 2007 году и спродюсированный художником Дугласом Гордоном, лауреатом премии Тернера, и французским режиссером Филиппом Перрено, преуспел в том, что полностью отказался от повествования. Только «Проклятый Юнайтед» [The Damned United], адаптация романа Дэвида Писа о Брайане Клафе и его времени в «Лидс Юнайтед», и «В поисках Эрика» [Looking for Eric] Кена Лоуча приняли вызов. Фильму Лоуча удается это, сочетая манкунианский магический реализм с комедией Илинга, мягко рассказывая историю об испытывающем трудности почтовом работнике и болельщике «Манчестер Юнайтед», который устраивает свою жизнь с помощью волшебного Эрика Кантона, чью роль сам Эрик и играет.
Ни телевидение, ни кино никогда не собирались вкладывать в футбол серьезный культурный капитал. Его возвышение в британской культурной жизни было в большей степени обусловлено внезапным увлечением спортом ключевых представителей мужской литературной элиты. Та спортивная энергия, которая существовала среди британских писателей, до сих пор была направлена в другие виды спорта, особенно на крикет, но количество литературных встреч с футболом было скудным [9 — ]. В 1980-х и начале 1990-х годов ситуация изменилась. Мартин Эмис, Джулиан Барнс, Себастьян Фолкс, Джефф Дайер, Блейк Моррисон и Ник Хорнби — все они публиковали статьи о футболе. Ведущие литературные журналы, ранее находившиеся в зонах, свободных от футбола, приняли это к сведению. Карл Миллер, редактор Лондонского книжного обозрения [London Review of Books], начал комментировать чемпионат мира 1990 года в разделе дневника журнала, в то время как в следующем году Granta опубликовала «Газза агонисты» [Gazza Agonistes] Иана Гамильтона [10 — ]. Литературная Англия считала футбол допустимой темой для исследования, но, несмотря на это сближение, футбол занял лишь очень незначительное место в вымышленном пейзаже, чаще всего используемый в качестве шутливой сатирической сцены, как его эпизодическая роль в «Лондонских полях» [London Fields] Марина Эмиса [11 — ]. Редкими исключениями из этого правила были «Английское поселение» [English Settlement] Ди Джея Тейлора, в котором отмывание денег в клубе южного Лондона переплетается с более широкой историей о расцвете города, «Проклятый Юнайтед» Дэвида Пис и его продолжение «Красный или мертвый» [Red or Dead], в котором беллетризована футбольная жизнь Билла Шенкли [12 — ].
Из всех искусств связь поэзии с футболом была самой легкой и тесной, дружбе способствовал общий интерес поэтов и толпы к кричалкам, ритму и рифмам. Трое из самых значительных послевоенных поэтов — Филип Ларкин, Шеймус Хини и Тед Хьюз — все нашли место для футбола как мощного воспоминания детства или выразительного элемента городского пейзажа [13 — ]. За последние двадцать лет поэзия и футбол сблизились. «Брайтон и Хоув Альбион» создали Attila the Stockbroker, поэта пост-панка и трубадура, местного клубного поэта; Иан Макмиллан получил аналогичную должность в «Барнсли». Эндрю Моушен, будучи поэтом-лауреатом, поддержал учреждение общенационального футбольного лауреата [14 — ]. Что еще более существенно, «V» Тони Харрисона, по-прежнему являющееся наиболее значительным поэтическим размышлением о конце индустриальной Британии, широко использовало оппозиционные и конфликтные образы игры. Преемница Моушена, Кэрол Энн Даффи, написала для нации стихотворение об ахилле Дэвида Бекхэма, в то время как Саймон Армитидж заявил, что «я всегда думал о поэтах как о вратарях литературного мира». Дон Патерсон, один из ведущих современных поэтов Шотландии, оформил свой собственный поэтический отчет о национальном постиндустриальном упадке через историю обанкротившегося футбольного клуба в своем длинном сборнике «Ноль-ноль» [Nil Nil] [15 — ].
Королевская семья удостаивала футбол своим официальным покровительством и фактическим присутствием на важных мероприятиях еще до Первой мировой войны, но до сих пор они были старательно беспристрастными. В последнее десятилетие королевский дом дал понять, что ее величество является поклонницей «Арсенала», предпочтение, унаследованное от ее матери. Принц Чарльз позже признался, что он был давним сторонником «Бернли»; принц Уильям выбрал «Астон Виллу», принц Гарри — «Арсенал» [16 — ]. Послевоенные премьер-министры одинаково неохотно раскрывали какую-либо принадлежность, если она у них вообще была. Гарольд Уилсон несколько раз попадал в заголовки газет, поддерживая «Хаддерсфилд Таун», но Клемент Эттли, Гарольд Макмиллан и Алек Дуглас-Хоум предпочитали крикет; Тед Хит был моряком, а Маргарет Тэтчер просто ненавидела эту игру. Приход Джона Мейджора ознаменовал определенную перемену, поскольку, хотя он и был главным болельщиком и знатоком крикета, ему нравилось смотреть на «Челси». Однако именно с избранием Тони Блэра премьер-министром в 1997 году стал очевиден более глубокий сдвиг в отношении к футболу в Вестминстере. Руководитель СМИ Блэра, Аластер Кэмпбелл, был давним поклонником «Бернли» (что-то общее у него с принцем Уэльским), сам Блэр был менее одержимым сторонником «Ньюкасла». В преддверии выборов 1997 года Кэмпбелл использовал футбол как палку для того, чтобы побить тори, и был автором статей Блэра в таблоидах. Он также позаботился о том, чтобы было много возможностей сфотографировать Блэра, чеканящего мяч или сидящего со своей семьей в королевской ложе на «Уэмбли». Футбол стал одновременно политическим инструментом и валютой повседневного общения в высших эшелонах Новой лейбористской партии.
Консервативная и Либерально-демократическая партии по большей части держались на расстоянии от спорта, многие предпочитая индивидуальные игры и загородные развлечения. Увлечение тори Уильяма Хейга — дзюдо, в то время как его коллега Джордж Осборн играет в компьютерные игры [17 — ]. Тем не менее, премьер-министр Дэвид Кэмерон считает чем-то политическим делать свою любовь к «Астон Вилле» хорошо известной (то, что он разделяет с герцогом Кембриджским). Майкл Ховард, министр внутренних дел при Мэйджоре и лидер партии тори в период с 2003 по 2005 год, был достаточно озабочен судьбой футбольного клуба «Ливерпуль», чтобы публично раскритиковать менеджера Жерара Улье и потребовать его отставки [18 — ]. Винс Кейбл, либеральный демократ, публично заявил о своей одержимости «Йорк Сити» и не прочь был использовать футбольные метафоры в своих выступлениях [19 — ]. Лондонский сити, финансовый район Великобритании, был гораздо менее сдержан в ношении своих футбольных цветов. Мервин Кинг, управляющий Bank of England более десяти лет, заявил в телевизионном интервью, что «болеть за "Астон Виллу" гораздо более напряженно, чем быть управляющим Bank of England», и выбрал малоизвестное любительское празднование победы клуба в Кубке европейских чемпионов в 1982 году в качестве одного из своих дисков, которые он бы взял с собой на необитаемый остров [20 — ]. В какой-то момент и архиепископ Кентерберийский Джордж Кэри, и главный раввин Джонатан Сакс были очень публичными сторонниками «Арсенала».
Новый футбол возник в эпоху, характеризующуюся все более широким экономическим и социальным неравенством в Британии и очень высокой концентрацией богатства среди небольших элит. Этот сдвиг сопровождался развитием нового словаря элитного потребления и социальной дифференциации: товары класса люкс, услуги премиум-класса и бизнес-класс. В то же время ключевым инструментом государственной политики было использование турнирных таблиц при измерении услуг. Таким образом, язык футбола и особая аура эксклюзивности и качества, окружавшая Премьер-лигу, проникли в сферы культурной жизни, ранее для игры недоступные. Рецензируя шорт-лист Букера в 1996 году, Independent отметила, что «Маргарет Этвуд, по общему согласию, находится на вершине мировой Премьер-лиги романистов» [21 — ]. Открывая свой обзор состояния британской науки, Королевское общество заявило, что «Великобритания была на одном из первых двух мест научной Премьер-лиги за последние 350 лет» [22 — ]. От начальных и средних школ до больниц и ресторанов, отмеченных звездами Мишлен, все могут выйти в Премьер-лигу или вылететь из нее. Мартин Соррел, самая важная фигура в британской рекламной индустрии, попытался объяснить новый экономический глобальный порядок в аналогичных терминах [23 — ]. Мир искусства, не известный своими тесными связями с футболом, расширил метафору. Уход Дэмиена Херста из его давней галереи был воспринят с точки зрения трансферного рынка: «Дело не столько в том, что это дезертирство, сколько в том, что художники теперь больше контролируют ситуацию, — сказал Рентон. — Это как футбол Премьер-лиги. Почему "Ман Сити" не заполучил Робина Ван Перси, когда они предлагали больше, нежели "Ман Юнайтед"? Когда ты уже стоишь десятки миллионов, дело не только в деньгах» [24 — ]. На другом конце таблицы Mirror утверждала, что «появилась новая "Премьер-лига" художественных галерей и покупателей, подпитываемых новыми большими деньгами, в результате чего небольшие галереи и художники боролись за крохи» [25 — ]
На протяжении большей части послевоенной эпохи политики и комментаторы неохотно использовали футбол в качестве ориентира для определения состояния нации. В двадцать первом веке их было не остановить. Для некоторых, таких как премьер-министр Дэвид Кэмерон, премьерство было беспроблемным экспортным успехом, примером британского потенциала и плацдармом для остального мира. Выступая в Индии, он сказал: «Мы привезли в мир один из крупнейших видов британского экспорта — футбол Премьер-лиги, к которому, я думаю, вы также проявляете большой интерес в Индии» [26 — ]. Левые ухватились за деловую практику игры, чтобы осудить более широкие экономические структуры Великобритании и сопутствующие проблемы недостаточного регулирования, уязвимости перед глобализацией и растущего неравенства. Уилл Хаттон зашел так далеко, что утверждал, что «прекрасная игра воплощает в себе все плохое в Британии», прежде всего политическую экономию, в которой частная собственность и прибыль всегда превалировали над общественным обеспечением и социальными потребностями. В аналогичном ключе Джонатан Фридланд, написавший статью после того, как семья Глейзер выкупила «Манчестер Юнайтед» с привлечением заемных средств, сравнивая сделку с покупкой компанией Kraft акций Cadbury: «Распродажа драгоценностей нашей коллективной культуры во имя безудержного капитализма, который одновременно неустойчив и в конечном счете безрадостен. Это звучит не просто как состояние национальной игры, это звучит как состояние нации» [27 — ].
Как и следовало ожидать, правые меньше беспокоились об экономическом неравенстве и несправедливости, а больше о значении футбола и его морали. Крейг Браун возмущался: «Я ненавижу его идиотские кричалки и его самодовольный опыт работы в салунах и барах, его эрзац рабочего класса» [28 — ]. Питер Хитченс в Daily Mail вопрошал: «Является ли футбол языческим культом?» и пришел к выводу, что, вероятно, так оно и было. Это, устало признал он, было неизбежным следствием неудач современного либерального христианства, но поверхностный девяностоминутный народный национализм футбольных болельщиков — другое дело: «Я почти постоянно в ярости от того, что они могут выбежать на улицы, чтобы продемонстрировать "патриотизм" во время футбольного матча, но кажутся равнодушными к краже нашей национальной независимости, изнасилованию нашей деревни, разрушению нашей культуры и всем тем многим реальным и долговременным путям, которыми эта страна ежедневно проигрывает настоящий чемпионат мира по государственности» [29 — ]. Бесхитростные массы вскоре превращаются в иррациональную толпу. Майкл Хендерсон, пишущий в Spectator, подумал, что «если бы вы искали подлинный голос футбольного болельщика, в начале следующего сезона мистер Злой был бы его честным представителем». Невежливость и грубость были достаточно плохи со стороны рабочего класса, но что действительно потрясло его, так это то, что «это были не пролетарии, а хорошо оплачиваемые профессионалы, притворяющиеся представителями рабочего класса. Они громко ругались и вели себя отвратительно, потому что, по их мнению, именно так и ведут себя представители рабочего класса» [30 — ]. Хендерсон предпочитал воображаемый золотой век, когда достойнейшие люди отвечали на промах Джонни Хейнса из «Фулхэма» словами «О, невезучий Хейнс». Для определенного типа консерваторов футбол до 1970-х годов стал представлять гораздо лучшую Британию, в которой рабочие классы относились с почтением, а средний класс знал свое место и голосовал за тори.
Ставшая метафорой выбора среди элитных комментаторов по всему политическому спектру, культурное восхождение футбола было безошибочным. Что именно он открыл, еще только предстояло выяснить.
III.
О том, что раскрывает футбол, и пойдет речь в этой книге. Еще слишком рано писать повествовательную историю британского футбола со времен «Хиллсборо». Мы только по-настоящему начинаем знакомиться с 1980-ми годами. И все же, когда история современной Британии начнет охватывать 1990-е и начало двадцать первого века, мы можем быть уверены, что футбол будет играть в ней бо́льшую роль, чем в любую предыдущую эпоху. Пока пыль оседает, кажется разумнее рассмотреть эту эпоху эссеистически и тематически и спросить, как футбол отражает основные тенденции экономических и социальных изменений в Британии, а где он им противоречит. В главе 1 «Стремление и иллюзия» я утверждаю, что появление высоко коммерциализированного футбола в целом и Премьер-лиги в частности стало возможным только благодаря отмене защитных правил старого порядка, в которых конкурирующие экономические, спортивные и социальные цели были более точно сбалансированы. Как только эти барьеры будут устранены, новые силы постиндустриальной глобальной экономики смогут по-настоящему преобразить футбол. Как и в случае с экономикой в целом, это был неоднозначный опыт: успех и превосходство наверху, неопределенность и скрытая бедность внизу.
Потенциально одним из наиболее тревожных аспектов коммерциализации футбола является его влияние на организацию самого матча. В главе 2 «Чтобы все по-настоящему?» я рассматриваю меняющийся состав и поведение футбольных болельщиков. Я утверждаю, что, несмотря на все усилия медиа–футбольного комплекса контролировать событие и формировать его как зрелище, транслируемое по телевидению, британская публика сопротивлялась. Способность создавать коллективные идентичности, интересы и культуры вокруг просмотра футбола сохранилась. Вот почему футбол остается вплетенным, как в реальном, так и в метафорическом смысле, в создание классовой и городской идентичности, а также в политику этнической принадлежности и нации.
В главе 3 «Английское путешествие» я провожу экскурсию по футболу в городской Англии от мегаполиса до захолустья маленького городка. Я утверждаю, что в отсутствие мощного местного правительства или сильных провинциальных гражданских обществ футбольные клубы стали жизненно важным компонентом поддержания самобытности городов. Расположение и архитектура футбольных стадионов стали важными компонентами как программ экономического возрождения, так и определения более широкого культурного ландшафта. За последние пару десятилетий и без того напряженные отношения между владельцами клубов, их болельщиками и их городами стали еще более конфликтными. Приход казнокрадов и жуликов породил борьбу за само выживание клубов. Скупщики активов и застройщики недвижимости использовали клубы в качестве спекулятивных инвестиционных возможностей, а не спортивных организаций. Коммерчески ориентированные владельцы стремились привлечь мировую аудиторию в ущерб местным традициям. Как и во многих вопросах местной политики в Англии, баланс сил по-прежнему остается за владельцами и застройщиками, но футбол оказался удивительным очагом местного сопротивления.
Футбольные клубы, возможно, и были источником гражданской идентичности, но не всегда были доступны для всех. Игроки и бо́льшая часть публики принадлежали к рабочему классу; часть публики и большинство акционеров принадлежали к среднему классу; женщины были в меньшинстве; и до 1960-х годов почти все они были белыми. В главе 4 «Играем в расовую игру» я начинаю с того, что прослеживаю появление первого поколения чернокожих игроков в Великобритании с конца 1970-х до середины 1990-х годов, которые публично приняли на себя основную тяжесть расизма в игре и в стране и стали неотъемлемой частью английского футбола. Вместе с участниками кампании и болельщиками они кардинально изменили условия дебатов об этнической принадлежности и сделали публичные расистские оскорбления неприемлемыми в футболе и в более широком поле. В кои-то веки футбол был не просто метафорой, а стоял на переднем крае перемен. Сможет ли это продолжаться в условиях институционального расизма и новых глобальных миграций в Британию, еще только предстоит выяснить.
В главе 5 «Футбол в сумерках» я рассматриваю то, как сложная система национальной идентичности Соединенного Королевства была отражена и даже сформирована международным футболом. Редко встречающиеся среди государственных или частных учреждений национальные футбольные сборные Соединенного Королевства точно соответствуют границам четырех составляющих наций — Англии, Шотландии, Уэльса и Северной Ирландии. Ни церковь, ни государство, ни парламенты такого не делают. В международной спортивной сфере теннис, регбийная лига и большинство олимпийских видов спорта представляют сборные Британии. В регби Ирландия — это всеостровное дело, как и в крикете, где Англия и Уэльс объединены. В гольфе мы все являемся частью Европы. В Северной Ирландии футбол был втянут в этнонационалистический конфликт с момента создания провинции. За годы, прошедшие после подписания Соглашения Страстной пятницы, оно стало отражать неискоренимые разногласия и непростые компромиссы североирландского общества, а не вновь обретенное единство. В Уэльсе, где международная игра живет в тени регби, клубный футбол был ареной, на которой разыгрывались сложные отношения нации со своим огромным соседом. В Шотландии футбол, по-видимому, был важным компонентом широкого социального альянса в поддержку децентрализации и восстановления шотландского гражданского национализма, но в последние годы шотландские болельщики не поддерживали движение за независимость, а политическая острота футбола была смягчена успехом децентрализации. В то же время националисты обнаружили, что бедственное положение в футболе, неизбежное для маленькой рыбки в очень большом футбольном пруду, и их непреходящие межконфессиональные проблемы делают футбол гораздо менее привлекательным средством реализации их политических амбиций. В Англии, стране, в наибольшей степени лишенной уникальных гражданских институтов, вокруг которых можно было бы сформировать современное чувство национальной идентичности, история футбольной сборной Англии стала неуправляемым упражнением в сплочении нации.
Сквозной темой первых пяти глав книги является проблема управления. Кто, если вообще кто-либо, отвечал за этот процесс? Кто, если вообще кто-либо, представляет общественные интересы и общее благо? Кто позволил отказаться от старых экономических правил? Кто был начеку, когда поток сомнительных владельцев захватил бо́льшую часть профессионального футбола, и в этом виде спорта образовались договорняки и агенты-двурушники? Ответ — ФА, и ее судьба за последние двадцать лет является примером более широкого круга проблем в британской политике. В главе 6 «Вы не знаете, что делаете» я утверждаю, что ФА была совершенно не готова к миру футбола после «Хиллсборо». Ей не хватало навыков, структуры, потенциала или интеллектуальной энергии, чтобы пересмотреть свою роль в эпоху высокой коммерциализации футбола. Следовательно, это придало огромный авторитет профессиональной игре в целом и Премьер-лиге в частности. Значительные усилия политических кругов и организованных футбольных болельщиков, направленные на то, чтобы принудить к реформе ФА и более широких структур власти в футболе, были плохо вознаграждены. Управление футболом представляет собой более широкий триумф в современной Великобритании частных интересов и экономических императивов над общественным благом и социальными потребностями.
Во всех этих областях, от экономики до политики, от межрасовых отношений до гражданского национализма, за последние двадцать пять лет британский футбол пережил приросты и потери, успехи и неудачи. Экономическая нищета и унылая инфраструктура прошлого исчезли, но на смену им пришло ползучее обезболивающее единообразие потребительского капитализма. Толпы больше, футбол лучше, но атмосфера, чаще всего, не оправдывает ожиданий. Футбольная культура была открыта для женщин и меньшинств, но ее правящая маскулинность по-прежнему остается в узких рамках. Футбольные болельщики стали более организованными и объединенными в сеть, чем когда-либо, но управление игрой кажется менее демократичным. Мы уже более двух десятилетий оплакиваем кончину индустриальной Британии. Чем дальше мы удаляемся от той эпохи и от того, что мы помним как ее ценности, тем больше футбол сохраняет эти представления лишь живущими в образах. Но в то же время ее правящие институты создали экономическую модель и систему управления, которые питают их противоположности. Если Англия, как считал Кантона, является раем, где экстаз толпы позволяет нам соприкоснуться с потерянным и почитаемым миром, тогда мы должны оставить последнее слово за Мильтоном и «Возвращенным раем»:
... Во благом чертоге
Вкушаешь не блаженство, не покой,
Но пламень муки, зряще благодать,
От коей отрешен в Аду настоль,
Насколь причастен был ей в Небесах. [пер. с англ. Сергей Александровский]
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
