«Хиллсборо: Правда» 12. Бесконечное давление
***
Как полуфинал Кубка Англии, матч «Ливерпуль» - «Ноттингем Форест» в Шеффилде стал одним из самых громких местных футбольных матчей сезона. Повтор полуфинала предыдущего сезона с перспективой встречи с «Эвертоном» в финале имел дополнительное значение. «Ливерпуль» давно зарекомендовал себя как элитный клуб Англии и одна из лучших команд в Европе, хотя клуб отбывал длительную дисквалификацию на участие в еврокубках после трагедии на стадионе «Эйзел». Следовательно, на этом матче присутствовали средства массовой информации, печатные и вещательные, в том числе международные корреспонденты. Спортивные журналисты и фотографы превратились в репортеров-катастрофистов, а кино-и фотоматериалы были обширными. Эта передача информации в режиме реального времени привела к появлению ложных обвинений, которые транслировались по всему миру после широко опубликованных утверждений главного суперинтенданта Дэвида Дакенфилда о принудительном входе болельщиков на стадион. Столкнувшись с журналистами и съемочными группами, старший директор «Ливерпуля» сделал неудачное замечание относительно потенциального ущерба для шансов клуба вернуться в еврокубки.
Обширное освещение в прессе на следующее утро содержало однозначные фотографии крупным планом и яркие описания погибших и раненых. Решения о съемке, фотографировании и интервью с обезумевшими болельщиками принимались в пылу момента, но производственные и редакционные решения о трансляции или публикации ярких материалов имели преимущество взвешенного рассмотрения. В последующие дни навязчивая журналистика включала в себя: попытки сфотографировать мертвых во время переноски тел; доступ в больничные палаты без разрешения; слежка с целью внезапного интервью; выдачу себя за социальных работников, дабы получить доступ в дома погибших; и использование телеобъективов с большим увеличением для фотографирования личного горя на похоронах. Массовая гибель людей в масштабах «Хиллсборо», произошедшая на управляемом и контролируемом полицией мероприятии, потребовала углубленного журналистского расследования «в интересах общественности», однако освещение в средствах массовой информации поспешило с принятием решения.
В течение нескольких дней безоговорочная вина была направлена против болельщиков «Ливерпуля». Как обсуждалось ранее, «полицейские источники» утверждали, что болельщики «Ливерпуля» были пьяны и агрессивны, нападали на спасателей и мочились на полицейских, оскорбляя и обкрадывая мертвых («Шефилд Стар», 18 апреля 1989 года). Наряду с утверждениями члена парламента от Шеффилда Ирвина Патника, это привело к печально известной первой полосе газеты «Сан»: «ПРАВДА: Некоторые болельщики обшаривали карманы жертв; некоторые болельщики мочились на храбрых полицейских; некоторые болельщики избивали констеблей, когда те делали "поцелуй жизни"». Восемь газет опубликовали эти обвинения. Эти безжалостные, необоснованные и подстрекательские рассказы подкрепили первоначальную ложь Дакенфилда. Все это было зацементировано старшими офицерами полиции на «конфиденциальных» брифингах. Потерявшие близких и оставшиеся в живых понесли основную тяжесть осуждения, и очевидная достоверность обвинений определила ход событий сразу после этого, определив долгосрочную повестку дня в средствах массовой информации и на политической арене. Написанная двадцать лет спустя, эта глава рассматривает «бесконечное давление» дискредитированных, но настойчивых обвинений, приписываемых согласованной кампании полиции и регулярно и эффективно передаваемых через соответствующие средства массовой информации.
В Мерсисайде массовый бойкот «Сан» отразил глубину чувств к газете и ее редактору. Его первая страница была самым крайним примером многих необоснованных обвинений, которые, если бы они были выдвинуты против конкретных лиц, привели бы к искам о клевете. Следовательно, «Хиллсборо» стал синонимом насилия и хулиганства, связанных с футболом. Эти темы доминировали в новостях о расследовании дела Тейлора и расследованиях коронера. В то время как Тейлор отвергал все подобные обвинения, полиция продолжала уклоняться от ответственности, повторяя заявления о хулиганстве. Ответ Саймона Хеффера Тейлору был выведен в заголовок «ВИНИТЕ ХУЛИГАНОВ, А НЕ СТАДИОНЫ». Он утверждал, что Тейлор «не хотел» признавать, что «95 болельщиков «Ливерпуля» были убиты агрессивностью и невежеством других болельщиков «Ливерпуля», врезавшихся в спины своих товарищей при входе на стадион» («Сандэй Телеграф», 4 февраля 1990 года). Джон Нотон «сочувствовал» мертвым, но вопрошал: «А как насчет других болельщиков — тех, кто толпился у ворот и бежал по туннелю в загоны просто потому, что им была невыносима мысль о том, что они пропустят начало матча?» («Обсервер», 11 февраля 1990 года).
Другие представители власти, хорошо связанные со средствами массовой информации, неустанно повторяли эти обвинения. Бывший председатель футбольного клуба «Шеффилд Уэнсдей» Берт Макги отвлек внимание от язвительной критики Тейлора по поводу безопасности стадиона, его плохого управления и плохой работы полиции, утверждая, что «многие, многие сотни людей пришли на «Хиллсборо» без билетов, зная, что если они создадут достаточно хаоса, полиция откроет ворота. И все именно так все и произошло» («Ливерпуль Эхо», 16 марта 1990 года). Питер Райт, главный констебль полиции Южного Йоркшира, резко критиковал Тейлора за отказ «массового пьянства» в качестве основной причины («Дэйли Мейл», 6 февраля 1990 года). Он заметил: «Другие факторы катастрофы [проявятся] на следствии коронера и дадут людям другое представление о том, что произошло» («Гардиан», 6 февраля 1990 года). Семьи погибших подали официальные жалобы в Управление полиции Южного Йоркшира на его главного констебля. Бернард Динен из «Йоркшир Пост» (30 апреля 1990 года) ответил: «Каждый, у кого есть хоть капля здравого смысла, знает, что выпивка была фактором, способствующим катастрофе на «Хиллсборо»: зачем распинать полицию за то, что она так и сказала?» Он сомневался, что болельщики «Ливерпуля» редко «предаются алкоголю» или что они «проводят весь свой досуг, потягивая лимонный тоник и обсуждая тонкости философии».
Беспрецедентное решение коронера измерить уровень алкоголя в крови всех умерших, включая детей, было представлено как еще одно подтверждение того, что пьянство было основной причиной. Это подразумевало, что болельщики внесли свой вклад в свою собственную смерть и в смерть других. При начале каждого дознания, объявлялся зарегистрированный уровень алкоголя в крови умершего, создавая своего рода таблицу виновности, в которую жертвы были погружены и опозорены. Следствием этого упорного, циничного искажения информации стало растущее беспокойство, высказанное потерявшими близких и оставшимися в живых, о том, что ответственность за катастрофу несут погибшие. И так оно и оказалось. В небрежном замечании во время интервью с Бобби Чарльтоном Терри Воган прокомментировал, что, в отличие от других футбольных катастроф, люди на «Хиллсборо» были «сами виноваты». Член парламента Дэвид Эванс прокомментировал, что катастрофа на «Хиллсборо», как «все в футболе знают, хотя об этом и не говорят, была вызвана тем, что тысячи болельщиков пришли без билетов, с опозданием и пьяные» («Би-Би-Си Радио 4», 14 октября 1993 года). Как обсуждалось ранее, Брайан Клаф — главный тренер «Ноттингем Форест» на «Хиллсборо» — и сэр Бернард Ингэм — пресс-секретарь Маргарет Тэтчер — также возложили основную ответственность на жестоких, пьяных болельщиков. Таким образом, обвинения полиции в хулиганстве укоренились в мировоззрении.
Первоначальная ложь Дакенфилда, обвинения полиции и решение коронера зафиксировать и обнародовать уровень алкоголя в крови покойных — все это вместе представляли собой глубокий обман, который привел к массовым национальным и международным последствиям. В своей книге «Понимание футбольного хулиганства» Джон Керр отмечает «хаотический ужас на "Хиллсборо"», вызванный «поздним наплывом зрителей», которые «столкнулись с уже переполненной оградой из болельщиков «Ливерпуля», вызвав отчаянную давку». Кевин Янг называет «Хиллсборо» одним из 13 международных «примечательных инцидентов коллективного насилия, связанного со спортом» в период с 1955 по 1989 год. Он утверждает, что «94 болельщика [sic]» были «раздавлены насмерть, когда опоздавшие болельщики попытались пробиться на матч». Дэвид Коэн, пишущий о «психологических и политических последствиях катастроф», приписывает обвинения в «Хиллсборо» катастрофе на стадионе «Эйзел»: «Некоторые болельщики... мочились на мертвых, на полицейских и на санитаров». Используя «поведенческие категории» для анализа «поведения толпы», Джерри Льюис и Энн-Мари Скарисбрик-Хаузер рассматривают доказательства, представленные в отчетах о безопасности футбольных болельщиков, предлагая «новые» категории: «лазание, падение, удары ногами и публичное мочеиспускание». Они считают, что «всплеск», «беготня», «лазание», «падание» и «публичное мочеиспускание» — все это было на «Хиллсборо».
Журналисты и эксперты были не одиноки в публикации случайных, недостаточно изученных комментариев о «Хиллсборо». В своем романе «Кислотный ряд», впервые опубликованном в 2001 году, автор бестселлеров Минетт Уолтерс потерпела неудачу в попытке найти вымысел в «факте»: «Гейнор, который видел кадры катастрофы на стадионе «Хиллсборо», когда футбольные болельщики были безжалостно раздавлены толпой людей позади них, был в ужасе от того, что катастрофический всплеск привел к тому, что люди у стен стали задыхаться». В ноябре 2007 года разговор между двумя персонажами, один из которых был сторонником «Ливерпуля», в мыльном сериале «Жители Ист-Энда» на Би-би-си включал комментарий: «Пять лет вне Европы из-за «Эйзел», потому что они запирали вас [болельщиков «Ливерпуля»] в загонах, чтобы вы не дрались на поле, и что мы в итоге получили? "Хиллсборо"!» В январе 2009 года репортер «Дэйли Мейл» Джон Эдвардс написал, что смерть была вызвана «всплеском опоздавших», которые «раздавили» своих коллег-болельщиков «о перила перед» загонами.
* * *
Негативная репутация, приписываемая болельщикам «Ливерпуля» в этих разнообразных комментариях о «Хиллсборо», обеспечила благодатную почву для более широкой атаки на Мерсисайд как регион, по своей сути жестокий, воинственный и высокомерный. Психолог Дэвид Коэн, например, считает «Хиллсборо» симптомом «темной стороны Ливерпуля: массовая проблема наркотиков, эндемическая безработица и, как следствие, способность к массовым беспорядкам». В этом изменчивом контексте ливерпудлианцы приобрели «свирепую репутацию», несущую «признаки... неандертальцев».
Публичная демонстрация сочувствия и сострадания к погибшим и солидарности с потерявшими близких и выжившими была переформулирована как жалкое потакание своим слабостям, жалость к себе и сентиментальность. Неправда о поведении болельщиков на «Хиллсборо» сопровождалась неправдой о жителях Ливерпуля.
В 1993 году, после трагического убийства двухлетнего Джеймса Балджера двумя десятилетними мальчиками, преобладающий образ Ливерпуля был местом, в котором насилие, страх и презрение к власти не только доминировали, но и поощрялись и выдвигались. В то время Оберон Во, казалось, был зациклен на уменьшающемся генофонде, в котором низкий интеллект был связан с патологией:
Говорят, что все проблемы Ливерпуля связаны с безработицей. Интересно, из-за чего в Ливерпуле безработица? Я боюсь, что это может быть связано как с глупостью, так и с неприятными привычками людей, которые там живут. Все умные люди давно покинули этот город.
(«Дэйли Телеграф», 3 марта 1993 года)
Связь дела Балджера с «Хиллсборо» была проиллюстрирована заголовком «"ЭЙЗЕЛ", "ХИЛЛСБОРО" И ТЕПЕРЬ ЭТО» («Гардиан», 20 февраля 1993 года). В своей статье «ГОРОД РЕАГИРУЕТ» Иан Джек предположил, что Ливерпуль обладает уникальной «способностью превращать глубокую, но очень специфическую и личную трагедию в поминки» («Индепентент он Сандэй», 28 февраля 1993 года). Его жители разыгрывали сценарий, «как будто они ожидают этого сейчас, преследуемые одной катастрофой за другой, пока особый вид мученичества не стал частью муниципального характера». Написав в «Сандэй Таймс» (28 февраля 1993 года) под заголовком «ГОРОД ЖАЛОСТИ К СЕБЕ», Джонатан Марголис исследовал «темную и уродливую сторону» этой характеристики, «которую опроверг дерзкий образ скаузера, который он так любит продвигать». Он продолжил, что «самые либеральные люди могут ненавидеть или, по крайней мере, раздражаться ливерпудлианцами... как бы вам ни нравился город, культура Ливерпуля, похоже, тем не менее сочетает пораженчество и испитую депрессию с приторной слащавостью». Бесчувственно сосредоточившись на предматчевой дани памяти погибшим футбольными болельщиками «Ливерпуля», Марголис просто вопрошал: «Кто-нибудь осмелится задаться вопросом, сколько верноподданных «Энфилда», торжественно соблюдавших минуту молчания на домашнем матче на прошлой неделе, грубо говоря, ушли от темы «город в трауре»? Джек и Марголис, наряду с многочисленными другими журналистами, предположили, что жители Ливерпуля погрязли в трагедиях своих общин. Их комментарии о «жалости к себе», «мученичестве» и «культурной слащавости» предшествовали отсылкам к «Эйзел» и «Хиллсборо», которые затем были связаны с убийством Балджера. Марголис писал:
В том, что один либеральный комментатор описал ситуацию после «Хиллсборо» как «мировую столицу жалости к себе», все говорят вам, что атмосфера после убийства Балджера была точно такой же, как после «Хиллсборо». Действительно, «Хиллсборо» упоминается в каждом разговоре. Однако за две недели название «Эйзел», где плохое поведение болельщиков «Ливерпуля» привело к гибели 39 болельщиков «Ювентуса», так и не было упомянуто. Болельщик-таксист, как ни странно, цветной южноафриканец, объясняет без видимой иронии: «Это потому, что на «Эйзел» не погибло ни одного жителя Ливерпуля».
Цитируя «анонимного» спортивного журналиста, Марголис продолжил: «Оглядываясь назад, то, как обращались с парнями с «Эйзел», было чудовищно. Все эти итальянские болельщики были мертвы, а ливерпульские парни были героями». Он не представил никаких доказательств в поддержку такого подстрекательского заявления. Обрушая вместе «Эйзел» и «Хиллсборо», Джек преследовал аналогичную тему:
Первый инцидент [«Эйзел»] вызвал коллективную вину, второй [«Хиллсборо»] — в котором ливерпудлианцы не были виноваты — коллективный гнев и жалость к себе. Говорили, что жертвы «умерли за футбол» или, по крайней мере, «умерли не напрасно»… Так Ливерпуль научился драматизировать себя, демонстрировать свои стигматы.
Марголис приберег свои самые мстительные, злобные комментарии для своего заключения:
Трагедия в том... что Ливерпуль вошел в привычную колею, отказываясь слушать критику, цепляясь за прошлые прелести и триумфы, отчаянно желая, чтобы его не считали провинциалом, но, отрезав себя от мира, умудряясь казаться именно таким. Когда мир против тебя, как приятно, должно быть, знать, что ты действительно совсем один (прим.пер.: обыгрывается гимн «Ливерпуля» — Ты никогда не будешь один).
В этих статьях не признавалось, что после «Хиллсборо» большинство людей в Мерсисайде знали семьи погибших или выживших, и многие знали, что их могла постигнуть подобная участь. Они также понимали, что после этого власти позорно обращались с потерявшими близких и оставшимися в живых. Тысячи людей посетили «Энфилд» и возложили венки в знак памяти и уважения к родственникам, друзьям, товарищам по работе и школьным друзьям. Жалость к себе была последней вещью, о которой они думали. Их горе было опозорено журналистами, которые принесли знания и понимание в жертву предрассудкам и высокомерию. Опять же, негативное изображение трагедии с течением времени консолидировалось.
В октябре 2004 года портрет кисти Марголиса/Джека города и его жителей был вновь пробужден к жизни. В Ираке был казнен британский заложник Кен Бигли. Перед футбольным матчем сборных была минута молчания, а редактор «Спектатор» и член парламента от консерваторов Борис Джонсон раскритиковал «сентиментальность общества... зацикленного на горе... погрязшего в чувстве опосредованной жертвы». «Экстремальная реакция» общественности на смерть Кена Бигли была «подпитана тем фактом, что он был ливерпудлианцем». Он представлял Ливерпуль как место, смешанное с «племенным чувством общности». Он пережил «экономические неудачи» в сочетании с «чрезмерным пристрастием к благосостоянию», что в совокупности «создало своеобразную и глубоко непривлекательный дух среди многих ливерпудлианцев». Они «видят себя, когда это возможно, жертвами... возмущаются своим статусом жертвы; но в то же время они погрязают в этом», создавая таким образом «ущербное психологическое состояние». Всегда стремясь обвинить других, «они не могут смириться с тем, что могли внести какой-то вклад в свои несчастья».
Напав на город и его жителей, Джонсон обратил свое внимание на «Хиллсборо»:
Гибель более 50 футбольных болельщиков «Ливерпуля» на «Хиллсборо» в 1989 году, несомненно, была бо́льшей трагедией, чем единственная смерть, какой бы ужасной она ни была, мистера Бигли; но это не оправдывает того, что Ливерпуль даже по сей день не признает ту роль, которую сыграли в катастрофе пьяные болельщики в задней части толпы, которые в тот субботний день бездумно пытались пробиться на стадион. Полиция стала удобным козлом отпущения, а газета «Сан» — мальчиком для битья за то, что осмелилась, хотя и в безвкусной манере, намекнуть на более широкие причины инцидента.
Это был замечательный комментарий, использующий единственную трагическую смерть и публичные выражения сочувствия в качестве средства для осуждения коллективной «слащавой сентиментальности», одновременно воскрешая ложные утверждения о «Хиллсборо». Неделю спустя Джонсон опубликовал извинения за «ошибки фактов и вкуса». В то время как «зависимые от социального обеспечения ливерпудлианцы» могли существовать, «было бы оскорбительно и неправильно предполагать, что этот стереотип может быть применен к городу в целом». Кроме того, он признался в «небрежной» журналистике, заявив, что «трагедия на «Хиллсборо» была вызвана пьяными болельщиками, в то время как отчет расследования не нашел никаких доказательств этого». Это была «ошибка, [которая] вызвала настоящую обиду и боль».
Тем не менее Джонсон повторил опасения по поводу «фальшивых чувств, жалости к себе... и нашего отказа видеть, что иногда мы можем быть виновниками наших несчастий». Его первоначальная редакционная статья драматически раскрыла глубину и постоянство мифов о «Хиллсборо». Это было исправлено только потому, что было получено «огромное количество писем», и смущенный лидер Консервативной партии Майкл Говард приказал Джонсону посетить Ливерпуль, дабы покаяться. Обычно легкомысленный, Джонсон назвал свой визит «Операцией скауз-пресмыкательство». Его грубая ошибка в суждениях, по-видимому, не повредила его политической карьере. В 2008 году он был избран мэром Лондона (прим.пер.: а с 24 июля 2019 года и премьер-министром Великобритании)
* * *
Мерсисайдская кампания против газеты «Сан» и ее бывшего редактора Келвина Маккензи не ослабевала. В июле 2004 года уроженец Ливерпуля Уэйн Руни, в то время игрок «Эвертона», получил £250 тыс. за серию эксклюзивных интервью. Осознавая серьезность негативной реакции на Руни, газета «Сан» опубликовала редакционную статью, в которой говорилось, что ее освещение «Хиллсборо» было «самой ужасной ошибкой в истории газеты». Через пятнадцать лет после катастрофы она признала, что «беспечность и легкомыслие, последовавшие за самыми черными днями, сделали горе их семей и друзей еще более невыносимым». В заключении было написано:
Мы давно публично извинились перед семьями жертв, друзьями и городом Ливерпулем за нашу ужасную ошибку. Мы с радостью повторяем это извинение сегодня: полностью, открыто, честно и безоговорочно. «Сан» 2004 года заслуживает ненависти на Мерсисайде не больше, чем Уэйн Руни.
(«Сан», 7 июля 2004 г.)
Фотографии Уэйна Руни были опубликованы вместе с редакционной статьей, оставив впечатление, что он поддержал извинения. Фил Хаммонд, председатель группы поддержки семей «Хиллсборо», прокомментировал: «Они [«Сан»] думают, что из-за того, что у них есть громкое имя, то люди в Ливерпуле теперь начнут покупать газету, но мы не настолько глупы» («Гардиан», 8 июля 2004 года).
После дела Руни Грэм Дадман, главный редактор газеты «Сан», встретился с членами группы поддержки семей «Хиллсборо», пытаясь разрешить затянувшийся бойкот. Он предложил поддержку кампании семей при условии, что они примут извинения. Однако группа отказала ему в заседании в полном составе. Маргарет Аспиналл отразила чувства многих: «Люди верят в то, что читают. Когда у нас был суд, все, что мы слышали, было «пьяные, пьяные, пьяные». Джеймс [ее сын] даже не пил в тот день... тяжело отмыться от грязи. Эта статья [в «Сан»] заставила меня защищать своего сына».
Основное подозрение состояло в том, что извинения «Сан» в 2004 году и последующий визит Дадмана были придуманы исключительно для того, чтобы оживить продажи газет в Мерсисайде. Описывая первоначальное освещение как «ошибку», вызванную «небрежностью» и «бездумием», он изобразил печально известное издание «Правды» как непреднамеренное, следствие невинности и бездумной наивности. Однако обстоятельства, при которых Келвин Маккензи опубликовал непристойные обвинения, наводят на мысль о другой истории — решение, было принято не легкомысленно и не небрежно. Оно было обдуманно и взвешенно. Составляя график «восхода и падения» «Сан», журналисты Питер Чиппиндейл и Крис Хорри предполагают, что Маккензи «сделал чрезвычайно нехарактерную вещь». Отнюдь не действуя как обычно, с «мгновенным принятием решений», он «просидел целых полчаса, думая о макете первой страницы». Отвергнув свой первый порыв, заголовок «ВЫ ПОДОНКИ», он выбрал «ПРАВДУ», вызвав «коллективную дрожь... по всей конторе... мгновенное внутреннее чувство, что это была ужасная ошибка».
Коллеги Маккензи были «парализованы». Его «доминирование было настолько тотальным, что в организации не осталось никого, кто мог бы обуздать его, кроме Мердока, которого там не было». Чиппиндейл и Хорри продолжают:
Ошибка, смотревшая им [сотрудникам ] в лицо, была слишком вопиющей и слишком смертельной, чтобы быть возможной. Очевидно, это не было глупой ошибкой; и это не было простой оплошностью... и, конечно, это не была типографская ошибка... они просто взглянули и ушли, качая головами в изумлении от всей чудовищности… [Маккензи] был убежден, что знает, какова реальная ситуация. Очевидно, полиция не могла быть полностью виновата… Время, которое он потратил на размышления, было посвящено исключительно заголовкам — детали его не касались.
Совет по печати назвал первую полосу газеты «Сан» «бесчувственной, провокационной и необоснованной». Руперт Мердок, владелец «Сан», раскаивался — репортаж был «безразличным и глубоко оскорбительным для родственников жертв». По радио Маккензи признал, что «оглядываясь назад... большая часть газетного освещения «Хиллсборо» была ошибкой». Хотя это было «односторонним, вводящим в заблуждение, бесчувственным», он отрицал ответственность за эти обвинения. Это было его «единоличное решение сделать эту первую полосу... и я совершил довольно серьезную ошибку». Его неохотное признание того, что было допущено «недоразумение», «ошибка», не оправдывало извинений. Предполагалось, что Мердок поручил Маккензи сделать заявление, поскольку «Сан» потеряла почти 40% своего регионального тиража, около 200 тыс. читателей, что, по оценкам, составляло £10 млн. в год в виде упущенной выгоды.
В своей автобиографии Кенни Далглиш, тогдашний главный тренер «Ливерпуля», вспоминает телефонный звонок:
Они знали, что эта история не имеет под собой никаких оснований. Келвин Маккензи даже позвонил мне. «Как мы можем исправить ситуацию?» — спросил он. «Вы знаете, этот большой заголовок — «Правда»? — ответил я. — Все, что вам нужно сделать, это выйти под заголовком такого же размера «Мы солгали». Тогда, может быть, все и уладится. Маккензи сказал: «Я не могу этого сделать». «Ну, — ответил я, — тогда и я не могу вам ничем помочь». Вот и все. Я положил трубку… Постыдные обвинения на фоне эмоциональной травмы усилили гнев.
Маккензи сообщил избранному комитету Палаты общин, что сожалеет о своей «фундаментальной ошибке», но «не пошел бы на это» без авторитетных источников. В конце концов он ушел из «Сан», и было широко распространено мнение, что он придерживался своего первоначального суждения, как стало очевидно более десяти лет спустя.
В ноябре 2006 года, выступая на бизнес-ланче в Ньюкасле, Маккензи, как сообщается, заявил:
Все, что я сделал не так — это сказал правду. Был прорыв пьяных болельщиков «Ливерпуля» и именно это стало причиной катастрофы. Единственное, что мы сделали иначе, это поместили все это под заголовком «Правда». На следующий день я пошел на передачу «Единый мир» и извинился. Я сделал это только потому, что так велел Руперт Мердок. Я не сожалел тогда и не сожалею сейчас.
Отвечая на эту историю, Фил Хаммонд рассказал газете «Ливерпуль Дэйли Пост» (1 декабря 2006 года):
Было доказано, что эта история была сплошным враньем, но вот он все эти годы спустя торгует своей ложью на послеобеденном разговоре. Почему бы ему не прийти и не сказать об этом семьям в лицо? Если он действительно верил, что печатает правду, и стоял на своем, то почему не отклонил предложение, когда Руперт Мердок якобы заставил его извиниться?
7 января 2007 года «Ливерпуль» играл с «Арсеналом» в матче Кубка Англии на «Энфилде». Би-би-си транслировал матч в пиковое время просмотра. По согласованию с клубом группа болельщиков «Ливерпуля» «Возроди Коп» организовала акцию протеста, направленную против Маккензи и Би-би-си за то, что они наняли его в качестве ведущего. Во время начала матча вся трибуна Коп, примерно 12 тыс. болельщиков, держали над головой красно-белую мозаику. Она выстроилась в надпись «Правда». В течение шести минут, ровно столько времени, сколько игрался матч на «Хиллсборо» до его остановки, трибуна скандировала «Справедливость для 96».
Несколько дней спустя Маккензи был участником дискуссии в программе Би-би-си «Время вопросов». На вопрос об искренности его предыдущих извинений он заметил, что потерявшие близких и выжившие должны «найти кого-то, кто на самом деле вызвал катастрофу». Он утверждал, что ключевым «аспектом» катастрофы была решимость болельщиков без билетов во что бы то ни стало войти. Обвинения на первой полосе исходили «от ливерпульского информационного агентства... члена парламента от тори и неназванного старшего офицера полиции». Он не знал, были ли правдивы утверждения о том, что болельщики мочились на полицию или обкрадывали мертвых. Другой участник дискуссии, член парламента Клэр Шорт, сказала Маккензи, что он «должен извиниться — вы причинили боль стольким людям». Он ответил: «Эта история настолько увязла в битве между футбольным клубом «Ливерпуль» или некоторыми болельщиками и мной, что на самом деле независимо от того, что я сказал, это не решит проблему». Он отказался извиняться. Дженни Хикс, две дочери которой, Сара и Виктория, погибли там, сожалеет о том, что «после всего, что было установлено, запомнилась только одна лживая статья в «Сан» — миф, в который поверили».
* * *
Промежуточный доклад лорда-судьи Тейлора был посвящен предыстории катастрофы, развитию событий в тот день и эвакуации загонов. В нем не было подробного отчета о медицинской помощи на стадионе, в больницах или в последующие дни. Тейлор также не рассматривал провал плана действий при чрезвычайных ситуациях или целесообразность процедур идентификации погибших и обращения с родственниками, потерявшими близких. Как обсуждалось ранее, последующее решение коронера не заслушивать доказательства, которые были после 15:15 в тот день серьезно ограничило любое расследование обстоятельств смерти тех, кто умер после этого времени. Его ненадежное предположение состояло в том, что все умершие получили необратимые, смертельные травмы до 15:15, тем самым разрешив сомнения в том, что надлежащая медицинская помощь, проведенная быстро и эффективно, могла бы спасти жизни.
Опыт Эдди Спирритта, обсуждавшийся в предыдущих главах, является трагической и драматической иллюстрацией серьезных ограничений исследования и расследований катастрофы на «Хиллсборо». Его точное местонахождение между потерей сознания за несколько минут до 15 часов и его первой зарегистрированной помощью в Северной больнице почти два часа спустя, неизвестно. Даже в хаосе многочисленных госпитализаций в результате несчастных случаев и чрезвычайных ситуаций невозможно представить, что Эдди оставили без сознания и без медицинской помощи. Это повышает вероятность того, что в какой-то момент он считался мертвым. Было несколько болельщиков, первоначально считавшихся мертвыми, которые вскоре после этого пришли в сознание. Учитывая, что немногие погибшие были доставлены в больницу, по-прежнему вызывает серьезную озабоченность тот факт, что неадекватная медицинская помощь и лечение сразу после катастрофы могли привести к некоторым смертям.
Есть два важных вопроса. Во-первых, статья 2 Европейской конвенции о правах человека (ЕКПЧ) возлагает на государство обязанность защищать право на жизнь всех людей. Существует право на «эффективное расследование» любого потенциального нарушения статьи 2. Оно должно быть независимым, тщательным и при необходимости возлагать ответственность. Хотя часто предполагается, что нарушения статьи 2 государственными учреждениями связаны главным образом с «необоснованным» применением прямой физической силы, «право на жизнь» включает обстоятельства, при которых государство не выполняет, в силу действия или бездействия, свою обязанность по защите отдельных лиц. Во-вторых, статья 6 устанавливает, что «каждый имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумные сроки независимым и беспристрастным судом». Если, как было высказано предположение, некоторые из тех, кто умер на «Хиллсборо», сделали это в результате неэффективного или ненадлежащего лечения или из-за пренебрежения, то неспособность Тейлора и коронера расширить свои расследования, включив в них строгую оценку медицинской помощи, оказанной сразу после этого, может быть приравнена к нарушениям статей 2 и 6.
В этом контексте наиболее значительное и широко освещаемое дело касается обстоятельств смерти Кевина Уильямса. Мать Кевина, Энн, проводила кампанию в течение двух десятилетий после того, как стало известно, что полицейский доброволец предположил, что Кевин был жив в 16 часов и пробормотал слово «Мама». Другой офицер заявил, что после 15:15, пытаясь реанимировать Кевина на поле, он обнаружил пульс, и Кевин забился в конвульсиях. По-видимому, оба заявления были проигнорированы проводившим вскрытие патологоанатомом. Он пришел к выводу, что Кевин был мертв до того, как на место происшествия прибыл полицейский доброволец. Эта оценка была поддержана другим врачом, который предположил, что Кевин, вероятно, умер в давке на трибуне. Второй полицейский впоследствии пересмотрел свое заявление, подтвердив, что на поле Кевин уже был мертв.
После расследования оба полицейских заявили, что на них оказали давление следователи из полиции Уэст-Мидлендс, чтобы они изменили свои первоначальные показания. Последующие заключения, данные тремя уважаемыми патологоанатомами, подтвердили, что Кевин вполне мог быть жив в то время, когда офицеры впервые его обнаружили. Учитывая споры, связанные с заявлениями полицейских, убеждение изменить их и противоречивые медицинские заключения относительно возможного времени смерти, потенциальные нарушения статей 2 и 6 были очевидны. Если Кевин был жив, пусть и еле-еле, было ли экстренное реагирование адекватным и уместным? Имели ли место сбои в исполнении обязанностей по оказанию помощи лицами, ответственными за активизацию реагирования на чрезвычайные ситуации? Учитывая, что Тейлор и коронер решили не проводить тщательного расследования событий после 15:15, смогло ли государство обеспечить «справедливое и публичное слушание»? Как Энн Уильямс последовательно и неустанно утверждала, аргументы в пользу должного рассмотрения доказательств и медицинских заключений, касающихся смерти Кевина, были и остаются убедительными.
После специального выпуска следственной телевизионной программы «Отчет Кука» Энн Уильямс написала книгу «Когда ты идешь сквозь шторм». Исчерпав все внутренние средства правовой защиты, 12 августа 2006 года дело было передано в Европейский суд по правам человека. В последующем пресс-релизе она заявила:
Европа — это последний шанс на какое-либо правосудие… Я отправила все доказательства, которые обнаружила за эти годы, доказательства от некоторых из самых высоких судебных патологоанатомов, предполагающих, что Кевин не умер на момент 15:15 и был бы жив сегодня, если был бы обеспечен кислородом. Я отправила доказательства того, что полиция Уэст-Мидлендс вмешивалась в показания свидетелей и подавляла жизненно важные улики. Я отследила всех болельщиков «Ливерпуля», которые в тот день несли Кевина. Я просто надеюсь, что Европа воздаст нам по справедливости.
Как неоднократно заявляла Энн Уильямс, ее кампания имеет серьезные последствия для семей всех погибших на «Хиллсборо». Не подлежит сомнению, что из-за ограничений расследования Министерства внутренних дел и коронерских расследований регион не смог тщательно расследовать точные обстоятельства гибели людей. Такое расследование должно было быть сосредоточено на невыполнении плана действий при чрезвычайных ситуациях, недостатках медицинского обеспечения на месте и процедурах эвакуации тех, кто нуждается в немедленном лечении. Для того чтобы «обязанность по обеспечению интересов» была реализована, каждое из этих требований должно было быть исполнено. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в этом деле произошел институциональный сбой, и некоторые из погибших болельщиков могли быть спасены. В марте 2009 года дело Энн Уильямс было отклонено Европейским судом. Все еще участвуя в этой кампании, она умерла в апреле 2013 года.
* * *
На ранней стадии дознания семьи присутствовали в Шеффилдском коронерском суде, чтобы заслушать краткое изложение доказательств, касающихся их близких, зачитанных суду следователями из полиции Уэст-Мидлендс. Патологоанатомы также давали показания по каждому случаю, сосредоточив внимание на взаимосвязи между травматической асфиксией и асфиксией раздавливания. Один из патологоанатомов заявил, что после того, как «произошло сдавление шеи или груди... очень быстро происходит потеря сознания, практически в течение нескольких секунд... нет никакого дискомфорта и никакой боли. Смерть наступает примерно через три-пять минут». Как обсуждалось ранее, именно эта линия рассуждений, казалось бы, неопровержимая, послужила причиной решения коронера не заслушивать доказательства событий после 15:15 того же дня.
Однако медицинское заключение патологоанатома было оспорено двумя судебно-медицинскими специалистами, доктором Ианом Уэстом и доктором Джеймсом Бернсом. Доктор Уэст заявил, что жертва «вполне могла выжить в течение значительного периода времени, значительно после 15:15». Существовало несколько факторов, которые могли повлиять на выживаемость, особенно в случаях удушья при раздавливании, когда давление могло не быть постоянным. Доктор Бернс отметил, что «ни в коем случае нельзя быть уверенным в том, что даже в случаях травматической асфиксии», когда давление будет внезапным, сильным и устойчивым, «смерть обязательно наступает через три или четыре минуты после начала сжатия». Самый «важный фактор... заключается в том, сохраняется ли сильное сжатие. Если давление прерывистое, то смерть может не наступить в течение значительного периода времени». Пусть показания патологоанатомов на дознаниях могли бы успокоить семьи в том, что их близкие умерли быстро, относительно без боли и страданий, это было спорное мнение. Хотя во многих случаях смерть могла наступить в течение нескольких минут после потери сознания, всю ситуацию целиком нельзя было обобщать.
Учитывая более широкие доказательства в отношении болельщиков, которые потеряли сознание и пришли в себя, включая тех, кто предположительно умер, единственными достоверными выводами являются то, что они выжили, потому что сжатие было прерывистым, конкретные физические обстоятельства были другими, а скорость, с которой люди были спасены и получили надлежащую медицинскую помощь, была противоречивой. Тем не менее, настойчивое требование коронера об исключении событий после 15:15 закрепило в сознании общественности, что тех, кто умер, невозможно было спасти и реанимировать. Медицинское заключение превратилось в научный факт, и потерявшие близких убедились, что больше ничего нельзя было сделать, чтобы их спасти. Учитывая неравенство в темпах восстановления, это не было устойчивым положением. На самом деле, не все, кто потерял сознание полностью восстановились, и двум молодым людям был поставлен диагноз «вегетативное состояние». Одним из них был Тони Блэнд, хронологически девяносто шестой человек, погибший почти через четыре года после катастрофы 3 марта 1993 года.
Семья Тони и медицинская команда обратились в суд с ходатайством об отмене искусственного вскармливания и гидратации, поскольку он не имел потенциала для выздоровления. Новаторское судебное дело привлекло широкое внимание средств массовой информации, уделив особое внимание общественным и политическим дебатам о «стойком вегетативном состоянии» и «эвтаназии». Когда было объявлено, что будет подано заявление в суд, больницу пикетировали активисты, обвинявшие ее в «медицинской чистке» и «убийстве». Протест распространился и на дом Блэндов. Известная журналистка Мелани Филлипс сравнила это решение с «нацистской эвтаназией». После смерти Тони «группы в защиту жизни», продолжали изображать этот случай как пример «скользкого пути» к добровольной «эвтаназии». Эмоциональные и обидные комментарии о том, что его «оставили в живых» только для того, чтобы провести тест, что он «умер от голода» и что этот случай является представителем «молчаливого Холокоста», иллюстрируют современные кампании, демонстрирующие слабое понимание индивидуальных обстоятельств или состояния здоровья. В 2006 году невролог Тони, находившийся в центре протестов, доктор Джим Хоу, опубликовал полный отчет об этом случае.
Будучи раздавленным на трибуне, 18-летний Тони перенес тяжелую кислородную травму головного мозга. Он был госпитализирован в Северную больницу в Шеффилде, где его поставили на вентиляцию легких. Способный дышать, его состояние, казалось, соответствовало пребыванию в «вегетативном состоянии». Его перевели в больницу Эрдель, недалеко от его дома в Кейли, где он находился под присмотром команды, возглавляемой Джимом Хоу. От реабилитационной и сестринской команды Тони получил отличный уход, но, как отметил Джим Хоу:
Улучшений не было. Он по-прежнему не реагировал. Не было никакого зрительного контакта и никаких признаков коммуникации. Через три месяца его семья сама поняла, что никаких изменений не произошло, и сказала мне об этом.
В конце концов, после всесторонних консультаций между медицинскими бригадами и семьей Блэнд, Джим Хоу решил отказаться от лечения, включая питание и жидкости, подаваемые по трубкам непосредственно в желудок Тони:
Всем нам казалось, что продолжение лечения, включая искусственное питание и гидратацию, не принесет никакой пользы… Тони был без сознания, и крайне маловероятно, что он придет в сознание, поэтому у него никогда не могло быть никакого подобия нормальной человеческой жизни… Мы назначили дату отмены всех продлевающих жизнь процедур, включая искусственное питание и гидратацию, при сохранении комфорта, ухода и поддержки.
Джим Хоу вспомнил, что решение было принято на фоне «фурора» вокруг «Хиллсборо», не в последнюю очередь из-за заявлений СМИ о поведении болельщиков. Он сообщил коронеру о предполагаемом плане действий. Ответ был неожиданным: «Сейчас трудно передать мое потрясение, получив его устрашающий ответ... советующий мне, что я рискну быть обвиненным в убийстве, если откажусь от лечения». Коронер предупредил:
Я не могу поощрять, потворствовать, одобрять или давать согласие на любые действия или бездействие, которые могли бы быть истолкованы или будут истолкованы как направленные на сокращение или прекращение жизни этого молодого человека. Это особенно относится к отказу от средств первой необходимости, таких как еда и питье.
Коронер скопировал свое письмо главному констеблю полиции Уэст-Мидлендс, возглавлявшему расследование, адвокату Йоркширского регионального управления здравоохранения и обществу медицинской защиты Хоу. Джим Хоу был допрошен полицией и ему было объявлено, что если лечение будет прекращено ему будет предъявлено обвинение в убийстве. Столкнувшись с этой недвусмысленной угрозой, он хорошо осознавал ее последствия — отстранение от работы, затянувшийся судебный процесс, слушание дела о профессиональной этике в Главном медицинском совете и давление плохо информированных средств массовой информации. И все же в первую очередь его заботила семья:
Семья Блэнд не могла понять, почему должны быть задействованы суды… Их печаль по поводу ужасных обстоятельств, унесших их сына, их гнев по поводу последствий катастрофы на «Хиллсборо» были настолько глубоки, что они просто не могли думать о каком-либо дальнейшем участии в работе властей или средств массовой информации. Уход и лечение Тони продолжились. Постепенно его конечности стали более напряженными, но ни разу не было никаких признаков коммуникации. Его матери и сестре стало трудно навещать его. Его отцу снились кошмары о сыне, и команда по уходу пришла в уныние.
Обратившись за юридической консультацией, семья в конце концов согласилась с тем, что следует подать юридическое заявление о прекращении лечения. Дело слушалось в Семейном отделе Высокого суда. Был сделан вывод о том, что отказ от лечения не будет незаконным. Официальный адвокат обжаловал это решение, и дело было рассмотрено в Палате лордов. Первоначальное постановление было оставлено в силе, а лечение отменено. Джим Хоу заявил:
Был уточнен закон, касающийся отмены лечения, продлевающего жизнь, при СВС [Стойком вегетативном состоянии], и даны рекомендации для будущих случаев, включая требование о реабилитации до подачи заявления. Было подтверждено, что искусственное питание и гидратация являются медицинскими методами лечения... что в общем праве доктрина святости жизни уступила место личной автономии... что существование в вегетативном состоянии не принесло пользы Тони и подразумевало, что это не та жизнь, которую стоит прожить.
Джиму Хоу и медицинским работникам было ясно, что «мистер и миссис Блэнд считают, что их сын умер на «Хиллсборо» в 1989 году». Увидев Тони, освобожденного от медицинского оборудования, которое поддерживало его состояние, его семья почувствовала, что он «впервые выглядел как Тони из того дня, как уехал в Шеффилд». Это дело вошло в историю права и остается центральным в дебатах по моральной философии и медицинской этике. Отвечая на критические замечания о том, что смерть Тони будет «ужасной» в результате «голодания» и что семья и медицинский персонал будут страдать от «сильного стресса и чувства вины», Джим Хоу заявил, что «решения об ограничении лечения» ежедневно принимаются теми, кто ухаживает за неизлечимо больными. Он заключил: «В то время мы все чувствовали и до сих пор чувствуем, что это оскорбление человеческого достоинства — удерживать живым в течение многих лет тело, в котором нет человека».
Медицинская помощь Джима Хоу Тони, поддержанная коллегами, основывалась на чуткости, честности и сострадании. Мужество, которое он проявил в то время, было подкреплено 13 лет спустя написанием глубоко личного и профессионального отчета о трагических обстоятельствах. Что характерно, он приберег свою величайшую «похвалу и восхищение для мистера Блэнда, чей здравый смысл и решимость никогда не колебались. Он никогда не сердился и не ссорился с нашими сотрудниками, и он призвал протестующих разойтись с комментарием, что они явно не понимают, о чем кричат». Сила и решимость семьи остаются тем более замечательными, учитывая их страдания на протяжении месяцев и лет, начиная с первого осознания состояния Тони и заканчивая его похоронами. Они пережили «живую смерть» Тони в контексте расследований, в которые они не были никак вовлечены, посредством освещение в средствах массовой информации и другие комментарии, в которых обвинялись жертвы, а также во время длительных судебных разбирательств, которые подвергли их личное горе общественному контролю и критике.
* * *
В средствах массовой информации, освещающих тяжелую утрату, особенно при спорных обстоятельствах, получающих широкий общественный резонанс, много пишется и транслируется о «закрытии», о «примирении с прошлым», о «движении дальше». Поверхностность популярной психологии ставит скорбящих под огромное давление, чтобы убедить других в их «выздоровлении» — в том, что они «справляются» со своей потерей. В буквальном смысле слово «закрытие» подразумевает, что наступает время, когда боль и страдания уменьшаются, оставляя потерявших близких и выживших жить «нормальной» жизнью. После частного судебного преследования, когда казалось, что все средства правовой защиты были исчерпаны, члены семьи размышляли о своем личном опыте, связанном с наследием «Хиллсборо». Было ощущение, что друзья и знакомые, которые проявляли заботу и сочувствие в первые дни, со временем ушли. Потерявший сына отец заявил: «Они просто откололись. Они не могли справиться с нашей печалью, хотя мы старались не слишком много говорить о нем [их сыне] или об этом деле». Следовательно, многие семьи, потерявшие близких, и оставшиеся в живых говорили о том, чтобы держать свои эмоции при себе, эффективно замалчивая их вниманием к другим. Было также ощущение, что не «двигаться дальше» рассматривалось как неадекватность: «Я ловлю себя на том, что извиняюсь за то, что не справляюсь лучше и навлекаю свое отчаяние на других».
«Закрытие», особенно в контексте неадекватных расследований, ненадежных доказательств, ошибочных расследований и неубедительного частного обвинения, усугубленного враждебным освещением в средствах массовой информации, является навязанным ожиданием в интересах других. Переживание катастрофы такого масштаба, как «Хиллсборо», через тяжелую утрату или выживание, или и то, и другое, порождает смешанные, глубоко переживаемые эмоции потери, гнева, вины, неудачи, неадекватности. Не следует путать обескураживание с выздоровлением. Как заявила Маргарет Аспиналл, мать Джеймса, «Они забрали наших детей, и они забрали наших внуков, какими они могли бы стать… нельзя остановить эту боль или этот гнев». Дочери Дженни Хикс, Сара и Виктория, обе погибли: «Мой гнев все еще где-то там, готовый прорваться наружу». Люди «погибли так напрасно», а следствие, дознания и адвокаты «подвели нас».
Дорин Джонс, «просто мама, которая отчаянно пыталась добиться какого-то правосудия для Рика, Трейси и всех жертв «Хиллсборо», не хотела, чтобы ее считали грустным или сердитым человеком… Я живу своей жизнью». Но «как ты должен себя чувствовать, когда все это сгребается в кучу? Во мне тлеет гнев, он есть во всех нас. Стоит лишь немного поскрести, и я взорвусь. Так не должно быть. Я должна уметь скорбеть». Дорин подчеркнула, что плохо информированная журналистика, часто отражаемая в повседневных разговорах, отрицает «несправедливость, которая сохраняется и по сей день». И после: «Я должна рассказать людям о том, что произошло». Питер Джойнс, отец Ника, считал, что «депрессия и отчаяние на протяжении 20 лет» усугублялись постоянным искажением трагедии на «Хиллсборо»: «Все, что происходит со мной, действует мне на нервы, и я не могу спать по ночам, пока все не исправлю».
Искажение информации проявляется в различных формах. В ноябре 2002 года австралийское издание мужского журнала FHM опубликовало крайне неприятную и обидную статью под заголовком «Мир катастроф». Необъяснимо, но в ней было опубликовано шесть фотографий катастрофы, сопровождаемых ужасающими подписями, предназначенными для развлечения. Фотография, на которой были изображены расстроенные болельщики, ожидающие того, чтобы нести мертвых и умирающих на рекламных щитах, была озаглавлена «Захватчики поля: Лентяйничают». Фил Хаммонд, председатель группы поддержки семей «Хиллсборо», сердито ответил, что обращение с жертвами как с «предметом очень дешевой шутки» было «отвратительным», особенно потому, что семьи «потеряли сыновей того же возраста, что и молодые люди, которые читали этот журнал». Отвечая на предложение FHM о пожертвовании, он заявил: «Копии уже проданы, и это зашло слишком далеко. Это отвратительно. Это как если бы я пошутил о Бали — это днище». Фотографии FHM и бессердечные комментарии подчеркивают уязвимость погибших и выживших перед невежественным и бесчувственным изображением их страданий. Неудивительно, что они вызвали глубоко болезненную смесь гнева, негодования и дальнейшей несправедливости.
Понятие «справедливость», учитывая ее видное место в кампаниях, вызвало неоднозначные отклики. Маргарет Аспиналл заявила: «Что меня так злит, так это то, что я не выношу этого слова "справедливость". В жизни нет справедливости. Я не верю в это слово». Ее гнев был следствием того, что она стала свидетелем манипуляций властей с уголовными, гражданскими и дознавательными судебными процессами. Она продолжила: «Я до сих пор плачу из-за того, как со всеми нами обращались и как обращались с мертвыми. У них не было никаких прав; у нас не было никаких прав». В то время как Джули Фэллон, чей брат Эндрю погиб, приветствовала изменения в юридических процессах, политике безопасности и процедурах расследования, она утверждала, что гнев — это рациональная реакция: «Для меня самая главная проблема заключается в том, что если нечто подобное «Хиллсборо» снова случится с моей семьей, я возьму закон в свои руки». Размышляя о своем опыте расследования и судов, она заявила: «Я никогда больше не передам ответственность за правосудие полиции, коронеру или судебным органам, но с абсолютной уверенностью я приму прямые меры». Ее вывод был основан не на желании отомстить, а на обоснованном суждении о том, «как в своей основе судебная система терпит неудачу».
Бренда Фокс, мать Стива, признала, что «не все» полицейские Южного Йоркшира «были виноваты», и осталась благодарна тем, кто положительно отреагировал, кто «помог нести импровизированные носилки через поле», и одному полицейскому, который поднял шум по поводу измененных заявлений. Тем не менее, у нее был другой отклик на «офицеров, которые слышали крики болельщиков о помощи, которые наблюдали, пожимали плечами, поворачивались спиной и ничего не делали, и старших офицеров в диспетчерской, которые сделали то же самое и создали эту ложь, которая привела к оскорблению нашего города и его жителей». Они «опозорили форму, которую носили, и офицеров, которые служили под их началом». «Простит» ли она их? «У меня для них лишь одно простое сообщение: Нет. Никогда. Пусть позор этого дня всегда будет с вами, а вина на вашей совести будет с вами во веки веков». У нее не было желания отомстить, но она не видела причин прощать тех, кто коллективно отрицал свою личную и профессиональную ответственность.
Результаты частного обвинения вызвали глубоко противоречивые эмоции. То, что дело дошло до вердикта, свидетельствовало о том, что было основание для предъявления иска. Тем не менее, указание судьи присяжным, неспособность вынести вердикт по Дакенфилду и оправдание Мюррея вызвали тревогу. Семьи чувствовали, что, указывая, что обвинительный приговор пошлет «неправильный посыл... тем, кто должен действовать в чрезвычайной ситуации такого рода», судья перепутал возможные последствия с фактическим делом против полицейских. Учитывая, что присяжные запрашивали руководства, Дорин Джонс бросила вызов беспристрастности направления, которое было «пугающим и, казалось бы, невозможно преодолеть». Она по-прежнему была недовольна тем, что, заведя частное обвинение так далеко, адвокаты семей отказались ходатайствовать о повторном рассмотрении дела: «Апелляция должна была быть подана, даже если бы ее не удовлетворили... но они [адвокаты] вернулись в Лондон, не оставив после себя ничего, кроме отчаяния. Мы чувствовали себя разочарованными». Дженни Хикс соглашалась: «Мы не подавали апелляцию, и в истории это будет выглядеть так, как будто мы согласились с вердиктом… По крайней мере, попытка пойти на повторное рассмотрение дела зарегистрировала бы наши возражения».
Покидая Королевский суд Лидса в последний раз, Дорин «оглядела лица семей — столько печали — и я была глубоко встревожена, увидев позади нас вооруженную полицию… Была ли в этом какая-то необходимость? И по сей день я спрашиваю себя «почему». Что, по их мнению, мы могли или хотели бы сделать. Это оставило горький привкус». Вернувшись домой после частного обвинения, Дорин поначалу чувствовала себя совершенно подавленной и хотела посидеть в углу. Я думала, что это продлится недолго, но я долго простояла на коленях. Это заставило меня почувствовать себя неполноценной, и во мне было глубокое чувство отчаяния».
Дженни Хикс задалась вопросом, как «нечто столь простое, столь очевидное превратилось во что-то столь сложное». Возвращаясь к непосредственному контексту катастрофы, она заявила: «Если бы туннель был закрыт до того, как были открыты выходные ворота, там не было бы смертей и ранений». Она отвергла как «чушь» утверждения о том, что болельщики «выпили немного» или «отправились на большой матч без билетов», были «нежданными»: «Это было обычным явлением на всех крупных мероприятиях. «Простой факт» заключался в том, что, когда было принято решение впустить болельщиков через ворота выхода, «они [полиция] не предоставили им безопасного места куда им пойти. Из-за этого я никогда не примирюсь с «Хиллсборо»». Питер Джойнс по-прежнему был поражен тем, что «учитывая все доказательства, невозможно поверить или вынести», что «двадцать лет никто не несет ответственности за одну из самых больших спортивных катастроф». После первой поминальной службы в Ливерпульском соборе мы с Пэтом были представлены миссис Тэтчер. Рассказав ей о наших опасениях, она попыталась успокоить нас, сказав, что не будет никакого сокрытия, никакого обеления... она должна была продолжить, сказав, что справедливости тоже не будет». Расследование Тейлора, доказательства следствия, гражданские дела и частное обвинение «все указывало на виновность старших офицеров полиции».
Несмотря на обстоятельства катастрофы, ужасное обращение с пострадавшими после нее, продуманный пересмотр и изменение полицейских «заявлений», а также результаты частного судебного преследования, у потерявших близких было мало желания отомстить. Маргарет Аспиналл прокомментировала: «Я не хочу мести. Я не верю в око за око. Девятнадцать лет назад все было по-другому... но не сейчас. Тогда я ощутила желание мщения и поняла, что оно пожирает меня». Для Джули Фэллон намек на то, что «закрытие находится на более высоком уровне, которого она просто не смогла достичь, потому что все еще сердится», был фактически навязан скорбящим и выжившим «в качестве приговора». Он простирался не только на отдельных людей, но и на общину, на город: «Поэтому постоянно говорят, что Ливерпуль очень злится, его очень легко спровоцировать, он постоянно возмущен. Но гнев — это адекватная и обоснованная реакция. Другим людям это может не понравиться, но это правильная реакция. И вот тогда люди выносят суждение, что мы не идем дальше. Возможно, мне придется умерить свой гнев, сформулировать его, покрыть тонкой корочкой, но это все равно реальная и рациональная реакция. Если источник гнева не исчезнет, то и гнев не исчезнет». Источник был посвящен распознаванию, признанию и ответственности.
Джулия верила, что ее эмоции, какими бы экстремальными они ни казались другим, не могут быть сведены к горечи, а «связаны с личным осознанием». Она продолжила: «Абсолютно, недвусмысленно, [как следствие «Хиллсборо»] я понимаю, что есть аспекты моей личности, которые находятся в экстремальном состоянии. На ее внешних границах я чувствую, что могу быть способна на насилие, готова и способна на настоящую личную жертву. Я знаю это с уверенностью. «Хиллсборо» пробудил во мне осознание того, на что я способна, и я благодарна за это. В обычной, повседневной жизни это никогда не проверишь. Когда это так, ты определенно многое о себе узнаешь. В каком-то смысле это дар».
Долорес Стил чувствовала, что потеря ее сына Филиппа была неизменной. И все же «ты учишься жить другой жизнью», приспосабливаясь, но не оправляясь от горя. Она заявила: «Все власти думали, что мы охотимся за деньгами, большими претензиями, но все, чего мы хотели — это правды и чтобы кто-то сказал: "Мы совершили ужасную ошибку. Девяносто шесть человек погибли, и мы сожалеем об этом". А этого так и не случилось». Питер Джойнс считал, что семьи «подталкивают к тому, чтобы преодолеть это или построить новую жизнь, в то время как мы столько раз проходили через болевой барьер, и мы постоянно надеемся, что однажды кто-то встанет и признает свои ошибки». Маргарет Аспиналл считала, что, хотя «не может быть никакого вывода» из ее горя, как и в случае других семей, ее решимость оставалась неизменной. Они требовали «признания и ответственности... чтобы они встали и сказали: "Мы ошиблись". Все, чего я хочу сейчас — это чтобы правда вышла наружу, и была ими озвучена».
Сью Робертс, чей брат Грэм погиб, также подчеркнула отсутствие признания и последствия этого для семей: «Лично я просто расстроена тем, что так много родителей и других членов семьи уходят из жизни, так и не получив извинений или какой-либо другой формы правосудия. Имена наших близких остаются запятнанными, и некоторые представители общественности все еще считают, что причиной их смерти стали другие болельщики. Понимание, которое мы получили за последние 20 лет в отношении продолжающегося сокрытия является ужасающим и все еще нуждается в решении. Говорят, время лечит... Но в нашем случае это не так». Бренда Фокс соглашалась: «Мы приближаемся к 20-летнему юбилею, и все еще кажется, что это произошло только вчера… Когда меня спрашивают, забуду ли я это когда-нибудь, я отвечаю "нет". Я никогда не забуду своего сына и того, что «Хиллсборо» отнял у меня его».
Спустя двадцать лет после катастрофы на «Хиллсборо» многие семьи погибших и выжившие, их друзья и родственники коллективно продемонстрировали замечательную стойкость и отпор. Тем не менее, как видно из приведенных выше комментариев и из эмоциональных речей, регулярно публикуемых на веб-сайтах, если копнуть глубже, силы в невзгодах скрывается сложная смесь потери, вины и подавляющего чувства несправедливости. То, что это вызвало гнев, направленный на тех, кто несет ответственность за катастрофу, на тех, кто произвел лживые заявления, и на тех, кто увековечил миф о хулиганстве, не должен был удивлять. Это был рациональный ответ. Несмотря на значительные трудности, связанные с привилегированным доступом властей к официальным процедурам, отсутствием у них подотчетности и продолжающимся нежеланием признавать свою ответственность, люди, потерявшие близких и выжившие, сохраняли достойную оппозицию. Сами масштабы физического и психологического нездоровья и преждевременной смерти не могут быть измерены с объективной уверенностью. Тем не менее, без сомнения, они являются серьезными последствиями катастрофы и последовавшей за ней несправедливости. Какими бы сильными ни были отдельные люди, какими бы поддерживающими ни были союзы и какими бы решительными ни были кампании, при изучении катастрофы и всего, что последовало за ней, доказательства, представленные в книге «Хиллсборо: Правда» обвиняют систему, которая отдает предпочтение интересам сильных над правами слабых. Однако, когда основные институты находятся под угрозой, она остается системой, которая жертвует, а не реализует принципы естественной справедливости.
