Майкл Оуэн. «Перезагрузка» 10. Шрамы
***
Непосредственная подготовка к Чемпионату мира 2002 года в Японии и Южной Корее была не чем иным, как цирком средств массовой информации.
Пройдя квалификацию месяцами ранее, сыграв вничью с Грецией на Олд Траффорд благодаря голу Дэвида Бекхэма со штрафного на исходе игры, мы разогрелись к турниру (к группе, в которую входили Аргентина, Швеция и Нигерия) игрой против южноамериканских соперников, сборной Парагвая, на Энфилде в апреле 2002 года.
В этот момент наш постоянный капитан Дэвид Бекхэм не смог играть из-за травмы плюсневой кости. В то время никто из нас даже не знал, что такое плюсневая кость, не говоря уже о том, как долго она будет заживать. Пройдет совсем немного времени, и, кажется, все начнут их ломать!
За несколько дней до матча с Парагваем позвонил Свен.
«Я подумываю сделать тебя капитаном, Майкл», - сказал он.
«Отлично, босс», - ответил я, «большое спасибо.»
«Только пока ничего никому не говори», - продолжал он, «я еще не решил окончательно.»
Как бы мне ни хотелось позвонить всем знакомым и сказать, что меня только что назначили капитаном сборной Англии на матч на Энфилде, я не мог этого сделать. У меня не было другого выбора, кроме как сидеть тихо, пока я не получу официального сообщения — которое я позже все-таки получил.
Для меня было большой честью впервые вывести в качестве капитана сборную своей страны на высоком уровне. Будучи нападающим, было еще лучше, что я забил в ворота Парагвая всего через четыре минуты после начала матча прямо перед трибуной Коп. Меня заменили в перерыве, и, с приближающимся через полтора месяца Чемпионатом мира, я чувствовал себя хорошо из-за своей игры.
Травма Дэвида Бекхэма заживала целую вечность, до такой степени, что даже когда мы прибыли на Дальний Восток, были сомнения выпускать ли его в первой игре против Швеции в Сайтаме 2 июня.
Мне показалось, что средства массовой информации были полностью поглощены историей Бекхэма, полностью исключив все остальное. Конечно, на фоне его героизма против сборной Греции, который главным образом и привел нас на турнир, он, несомненно, был таким же горячим достоянием, каким он в глазах прессы всегда и был.
Как и следовало ожидать, когда мы приземлились в Японии, восемьдесят процентов баннеров в аэропорту были посвящены Дэвиду; двадцать процентов — мне и всем остальным. Я просто подумал, что все это было слишком непропорционально.
Были, в конце концов, на этом самолете двадцать два других парня — возможно, некоторые из лучших игроков, которых Англия когда-либо посылала на крупный турнир. Я чувствовал, что как единое целое нас упускают из виду — вместо этого все внимание сосредоточено на выздоровлении одного человека. Плюсневая кость Дэвида была предметом ежедневных, если не ежечасных дискуссий.
С моей стороны было бы безумием не сказать, что в 2002 году Дэвид Бекхэм был очень талантливым игроком. Выступление, которое он устроил против Греции, было примером того, что он мог сотворить. Забудем о голе — это было самое меньшее из того, что он сделал в тот день. Он был просто великолепен.
Я всегда восхищался им, потому что всегда чувствовал это среди поколения игроков, у которых было так много природных талантов — Скоулз, Гиггз, Уэс Браун и т. д. — у него было не так уж и много способностей. И все же никто, повторяю, никто не работал так усердно, как Дэвид, чтобы максимизировать свой талант.
По-видимому, когда он был моложе, еще долго после того, как все остальные покидали тренировочную площадку он часами отрабатывал свою технику. Кроме того, хотя он никогда не был самым быстрым, он всегда считал своим главным приоритетом быть в такой физической форме, какой только может быть футболист. На протяжении всей своей карьеры он мог переживать взлеты и падения как ни в чем не бывало.
К 2002 году он был готовым изделием. Он был дисциплинирован, отточен — и довел до совершенства нечто совершенно уникальное в мире футбола: тот падающий удар справа налево, который был настолько эффективен либо из положения стоячего мяча, как это было в добавленное время против Греции, либо с правого края, откуда он мог хлестать убийственными передачами почти без разбега.
Поскольку защитники почти не имели предостережения и, следовательно, не имели времени, чтобы подготовиться, от кроссов Дэвида было почти невозможно защититься. Для такого нападающего, как я, его навесы были как золотой песок.
Итак, с учетом сказанного, несмотря на чрезмерную шумиху в прессе, мы все признали значимость Дэвида в команде с точки зрения игры. Мы знали, что он нам дает, и втайне надеялись, что он будет готов сыграть со сборной Швеции.
Как оказалось, ему это удалось. Насколько он был готов физически в ту ночь в Сайтаме, нужно спросить у него самого. Как бы то ни было, он продержался шестьдесят с лишним минут — этого было достаточно, чтобы отдать голевую передачу Солу Кэмпбеллу в первом тайме, гол которого был погашен сравнивающим счет мячом Александерссона после перерыва. Игра закончилась со счетом 1:1. Как и всегда, когда дело касалось шведов и нас, это было плотный, осторожный бой.
Когда несколько дней спустя Швеция обыграла Нигерию, что-нибудь меньшее, чем ничья в нашей второй игре против сборной Аргентины под раздвижной крышей Саппоро Доум, было бы катастрофой и почти наверняка привело бы к раннему вылету с турнира.
Для тех из нас, кто был там в 98-м, групповой матч с Аргентиной, безусловно, был своего рода матчем затаенной обиды. Для тех, кто не был — они все равно знали о соперничестве, об аргентинцах, насмехающихся над нами, танцующих в автобусе после игры в Сент-Этьене, об удалении Дэвида и так далее.
Тем не менее, учитывая, что это был всего лишь групповой матч, игра со сборной Аргентины приобрела гораздо большую серьезность, чем это, вероятно, было оправдано.
Для Дэвида Бекхэма это было особенно верно. Хотя я никогда непосредственно не обсуждал это с ним в течение прошедших лет, всем было очевидно, что он испытывает сильную неприязнь к аргентинцам — не только из-за самого удаления, но и, возможно, из-за абсолютного терзания в прессе, которое в результате он получил.
Это была странная игра, по самым разным причинам — не в последнюю очередь потому, что мы играли в закрытом помещении в этой странной, гулкой, довольно безвоздушной среде.
Через несколько минут я почувствовал, что на мне должны были поставить пенальти. На мне, как мне показалось, явно сфолили в штрафной. Но я остался на ногах. Пьерлуиджи Коллина, без сомнения, лучший судья, которого я когда-либо встречал, стоял рядом с нами. Я подумал: «Как он мог это пропустить?»
Он подбежал ко мне.
«Судья! Да ладно!» кричал я, «Это должен быть пенальти!»
Он подошел поближе.
«Майкл», - сказал он, глядя на меня своими большими, широко раскрытыми глазами, «ты не хуже меня знаешь, что я не могу дать пенальти, если ты стоишь на ногах.»
«Но ведь это был явный фол!» протестовал я.
«Если он толкнет тебя, и ты упадешь», - сказал он, «это другое дело. Но ты должен дать мне возможность принять это решение.»
Позвольте мне внести ясность. Ни в коем случае лучший судья мирового футбола не предлагал мне нырять. Более того, он не сказал, что, если бы я упал, он бы точно назначил пенальти.
То, что он сказал — было почти невозможно для него или любого судьи, если на то пошло, принять решение о назначении пенальти, когда игрок все еще стоит на ногах.
Десять минут спустя, все еще помня слова Коллины, я очутился в штрафной в левом ее углу. Когда я сместился в сторону аргентинского центрального защитника, а теперь тренера «Шпор» Маурисио Почеттино, когда я пробегал мимо он выставил ногу и сделал мне подножку. Каким бы незначительным ни был реальный удар, по крайней мере, он оставил немного крови на моем колене.
Я упал и оглянулся на Коллину, как бы говоря: «Вы это имели в виду?»
Мог ли я легко удержаться на ногах? Конечно мог бы. Но я этого не сделал — вместо этого я дал ему принять решение.
И он его принял.
Он тут же указал на одиннадцатиметровую отметку.
В обычной ситуации я бы взял на себя пробитие пенальти, но невозможно было убедить Дэвида, что не он его исполнит. Он пробил по центру ворот и мы вышли вперед со счетом 1:0. Внезапно он стал абсолютным героем дня. Все это меня очень озадачило.
Я подумал: Да ладно! Не мелите чушь...
Казалось, что благодаря тому, что он забил с пенальти прямо по центру, все, что было раньше — прощено. Как бы ни было приятно, что он забил, я чувствовал, что отношение Дэвида к его значительности отличается от моего.
Я уверен, что он думал, что это положило конец призраку четырехлетней давности. На личном уровне, если это произвело на него такой эффект, я очень рад, что это произошло. Хотя я, очевидно, не хотел, чтобы он страдал всю оставшуюся жизнь, я совсем не чувствовал этого. Для меня это было всего лишь три очка в групповой игре. Ни в коем случае нельзя было сравнивать эти обстоятельства с тем, что нас выбили с Чемпионата мира. Его пенальти в матче с Аргентиной в 2002 году не изгнал для меня никаких призраков. Мне придется всю жизнь жить с последствиями его действий в 1998 году.
Должен сказать, что с тех пор я редко задумывался о той игре с Аргентиной. Как бы много это ни значило для Дэвида, для меня это было ничем не примечательно.
Но учитывая, что нырок, или симуляция, как это теперь называется, стало одним из самых оскорбительных действий в игре, то, о чем я много раз думал с тех пор — это разговор с Коллиной.
В моей работе на BT Sport у меня было много разговоров с Ховардом Уэббом, который сам был топовым рефери, и он часто повторяет то, что Коллина сказал мне в тот день.
Реальность такова, что девяносто процентов игроков, на которых фолят и они падают в штрафной, могли бы с такой же легкостью остаться на ногах. Редко вы увидите фол, который полностью выбивает чьи-то ноги. Большинство пенальти назначаются в результате подкатов, которые игрок, на котором фолят, мог либо избежать, либо перепрыгнуть, или что-то еще, но они предпочитают этого не делать.
Причина, по которой они этого не делают, так проста, хотя и немного неприятна для нейтрального болельщика: зарабатывание фола, особенно в штрафной — это навык. Игроки намеренно вызывают контакт. Ты заманиваешь защитника для принятия плохого решения. И если есть контакт, игрок имеет полное право упасть.
И вот тогда, и только тогда, судья может либо назначить пенальти, либо отмахнуться от него. Многие игроки ждут, пока вратари нырнут к их ногам, после чего они коснутся игрока и тот упадет. Это нормально. Это футбол.
Где это явно идет не так, так это когда игроки упреждают фол еще до того, как он вообще происходит. Можно часто увидеть, как колени игроков подгибаются еще до какого бы то ни было контакта. Или они падают, когда не было вообще никакого контакта. К сожалению, это нормально — и непростительно. Это не футбол.
В матче с Нигерией в Осаке 12 июня мы средненько играли. Я не знаю, что это было. Будь то температура, влажность или что-то еще — мы играли плохо. Нет сомнений и в том, что в этих условиях играть в футбол было и трудно, и неудобно.
В конце концов мы сыграли вничью 0:0, и когда Швеция сделала всем одолжение, нокаутировав Аргентину в другом последнем матче группы, для нас открылся проход дальше. Во втором раунде нас ждала сборная Дании.
В матче с Данией, который мы в конечном счете выиграли со счетом 3:0, мой турнир перевернулся с ног на голову.
Через десять минут после начала матча мне все еще предстояло отличиться на этом турнире. Потом кто-то сфолил на мне. Когда это произошло, я ударил ногой, чтобы все это выглядело немного более театрально, чтобы быть уверенным в том, что заработаю штрафной. Но при этом я порвал подколенное сухожилие. Или мне так показалось. Это было так странно. Хотя я инстинктивно знал, что порвал его, в то время я чувствовал его совершенно иначе, чем все предыдущие разрывы, которые я испытывал — до такой степени, что я поймал себя на мысли, действительно ли я порвал его?
Именно это было необычным. Когда ты разрываешь подколенное сухожилие в игре, твоя первая мысль обычно звучит так: «Я ухожу с поля»… У тебя нет выбора. Как бы тебе этого ни хотелось, ты просто не можешь бежать. Но в этом случае, как бы я ни знал, что что-то случилось, я все еще думал: ну, я все еще могу немного побегать. Давайте посмотрим...
С этой мыслью я ковылял еще минут двадцать, не подавая никаких сигналов скамейке. Хотя я не мог бежать во весь опор, я все еще мог бегать в три четверти своей силы, не причиняя слишком большой боли.
Поскольку я не хотел раскрывать себя, я провел оставшуюся часть тайма в роли своего рода нападающего в ожидании мяча. Так получилось, что мне выпал шанс, и я его исполнил. Я сразу же почувствовал, что давление сошло с меня.
«Мне нужно уйти с поля», - сказал я физиотерапевту в перерыве.
«Почему?» - спросил он.
«Я порвал подколенное сухожилие», - сказал я ему.
Я думал, что мы выигрываем со счетом 3:0. Зачем ухудшать картину? Может быть, это что-то, что с чем мы уже можем разобраться…
Обычно, когда ты разрываешь подколенное сухожилие, повреждение проходит горизонтально, через мышечные волокна. Таким образом, разрыв может быть довольно коротким по длине, но все же быть очень впечатляющим. Когда мне после игры сделали сканирования, причина моего замешательства стала ясна. Картинка выглядела абсолютно ужасающей.
В моем случае разрыв был вертикальным, вдоль волокон — и вместо того, чтобы быть коротким, он был ясно виден на сканировании как 12-15 сантиметров длиной.
Теперь, формально, 15-сантиметровый разрыв вдоль мышцы был не хуже сантиметрового разрыва поперек. Но, как оказалось, существовали ключевые различия в том, что я мог или не мог делать сразу после этого.
Первичным ключом в данном конкретном случае была боль. Вернее, относительное ее отсутствие. Как бы сильно ни было порвано подколенное сухожилие, это было не так больно, как могло бы быть. С четвертьфиналом против Бразилии всего через несколько дней я вдруг подумал: «Черт возьми, я сыграю…»
Особенности приведения меня в физическое состояние, способное принять участие в той игре 21 июня в городе Фукурои, я никогда ни с кем не обсуждал — ни со Свеном, ни с моими товарищами по команде.
Следует отметить, что я не тренировался. Вместо этого я почти все время проводил с голландским физиотерапевтом по имени Ричард Смит, которого Свен знал еще со времен работы в «Лацио» и привез с собой специально для финальной части Чемпионата мира.
Позвольте мне прояснить и сказать, что я не питал никаких иллюзий относительно того, что возможно. С этой целью я прекрасно понимал, что за то короткое время, что у меня было, мне никогда не удастся залечить эту травму. Мы просто искали краткосрочную подлатку, которая позволила бы мне принять участие в матче. В конце концов, это был четвертьфинал Чемпионата мира. Я бы все сделал, чтобы играть.
Я провел утро, полдень и ночь с Ричардом Смитом — двухчасовой сеанс за двухчасовым сеансом — с ним, практически свисающим с потолка в попытке оказать такое сильное давление на мои поврежденные волокна подколенного сухожилия, чтобы убить нервные окончания и, как следствие, облегчить боль.
Это может звучать как грубая, жестокая практика. И поверьте мне, так оно и было.
Время от времени, когда он прикладывал к моей ноге локоть, насколько это было в человеческих силах, слезы боли катились по моему лицу. Я даже не могу описать, как это было неприятно. Нога была вся черно-синяя с синяками.
Как бы ни было больно в то время, когда эти сеансы заканчивались, я чувствовал себя хорошо. Из-за того, что нервы были повреждены, я начал чувствовать себя так, как будто никакой травмы вообще не было.
В то время как Свен, очевидно, знал, что у меня есть проблема, он почти ничего не знал об истинных масштабах того, что я пережил. Все, что я ему сказал — это то, что в день игры я буду готов играть.
«Я дождусь тебя», - все время говорил мне Свен, «но ты должен тренироваться за день до игры, чтобы быть готовым к выбору.»
Когда наступил день, перед игрой — я оказался перед дилеммой. Как бы ни помогали сеансы Ричарда Смита, мне все равно приходилось беречь свою ногу. Но в то же время я должен был убедить Свена, что двигаюсь достаточно хорошо и смогу внести свой вклад в игру команды. Это был прекрасный компромисс.
В раздевалке перед тренировкой Ричард снова опирался на мою ногу, все обезболивая ее в течение часа. Затем я соскочил прямо на тренировку, где обнаружил, что моя нога чувствует себя почти так же, как в матче с Данией: Я мог передвигаться на семидесяти или около того процентах максимальной скорости. Да, это была просто игра на пол-поля, в которой мне так и не пришлось выжать из себя максимум, но тем не менее я думал, что это так хорошо, как только может быть…
К счастью, этого оказалось достаточно, чтобы убедить Свена.
На ночь перед игрой мы отправились в другой отель, поближе к месту проведения четвертьфинала. Этот отель был расположен рядом с полем для гольфа.
На следующее утро, за два часа до того, как мы должны были отправиться на игру, я сказал Ричарду, что все еще чувствую свое подколенное сухожилие.
«Давай пробежимся по полю для гольфа», - предложил он.
Потихоньку мы выбрались через заднюю дверь на поле для гольфа, как раз когда небеса разверзлись. Это было абсолютно хлесткий ливень.
«Каково тебе?» - спросил Ричард через пару минут, «Ты можешь играть?»
«Все еще болит», - ответил я. «Но боль ушла ниже.»
«Покажи, где болит», - сказал он, «а потом ложись.»
За четыре часа до четвертьфинала Чемпионата мира я лежал лицом вниз на семнадцатом фейрвее чертового поля для гольфа под муссонным дождем, а голландец вонзал локоть мне в подколенное сухожилие. Должно быть, это было очень интересное зрелище. Должно быть, мы выглядели вымокшими до нитки.
Так получилось, что нас никто не видел. И никто понятия не имел, через что мне пришлось пройти, чтобы занять свое место в тот день на стадионе Сидзуока.
К тому времени, когда игра началась, я уже убедил себя, что мне придется играть так, как я играл последние двадцать минут против Дании: «играй консервативно, не подвергай себя ускорениям в коридоры» - постоянно говорил себе, просто связывай игру и беги в штрафную.
Минут через двадцать над моей головой пролетел мяч от Эмиля Хески. Пока он летел, их центральный полузащитник Лусио, такой противный, беспринципный защитник, который всегда хотел сидеть на тебе, тоже повернулся.
Насколько бы я ни был быстрее его, в тот день я не был быстрее его.
Но он этого не знал.
Он понятия не имел, что я не могу пробежать мимо него — что у меня даже не было намерения оббежать его. Откуда ему было знать, что несколько часов назад я лежал лицом вниз на залитом водой поле для гольфа. Но, несмотря на то, что он бежал в такт со мной, он не следил за мячом. Вместо того чтобы пробежать мимо него, я сделал нерешительный рывок, чтобы оказаться позади, но затем, когда я увидел, что мяч падает быстрее, чем он явно думал, я замедлился.
С моей стороны это было инстинктивно. И я живо помню, как думал, когда этот мяч завис в воздухе, он понятия не имеет, где он. Он больше беспокоится о моем ускорении. Мяч может удариться о него и упасть ко мне.
Как бы то ни было, замедлиться для меня удобным и легким выходом. И как я и предполагал, мяч ударил Лусио в бедро и упал на образную тарелочку с голубой каемочкой. Я инстинктивно обработал его, а затем изящным ударом направил над вратарем. Один - ноль.
Мне не нужно было выжимать из себя все соки — мне не нужно было ничего особо делать. Все мучительные сомнения, которые я испытывал в процессе игры, о том, не был ли я просто эгоистом, играя и зная, что я только наполовину в форме, были немедленно в моем понимании оправданы. Это было обдуманное решение, и оно только что окупилось.
И после этого все это было загублено.
Незадолго до перерыва, когда мы полностью доминировали во владении мячом, Дэвид Бекхэм уклонился от подката в центральном круге. Казалось, ничего особенного не произошло, даже когда Роналдиньо отнял у него мяч. Но это была Бразилия, помните? Пас на Ривалдо — 1:1.
Никогда в жизни я не видел такой раздевалки, как в перерыве.
Играть так хорошо, выигрывать со счетом 1:0 при палящей жаре и пройти весь путь почти до конца тайма только для того, чтобы уйти на перерыве не ведя в счете — это было просто ужасно.
«Да ладно вам, еще только 1:1» я помню, как Свен сказал, чтобы подбодрить всех нас.
Но это не сработало. Меня убрали с поля через семьдесят девять минут. Я испытывал проблемы.
После этого я мог только сидеть и смотреть остаток одного из худших выступлений, которые, по-моему, я когда-либо видел в исполнении английской сборной.
Несмотря на то, что у Бразилии был удален игрок, виновата ли наша система, жара или что-то еще — но у нас абсолютно не было никаких моментов. Если бы мы играли еще неделю, я все еще сомневаюсь, что мы забили бы.
Мне все равно, что кто-то говорит, но гол Роналдиньо на 59-й минуте, который в конечном счете принес им победу, не был преднамеренным — никогда за миллион лет. Каким бы великим игроком он ни был, он даже не думал о том, чтобы забить с такого расстояния.
Поверьте мне, я рад обвинить кого угодно, но, как бы ни был виноват Дэвид Симэн в прошлом — будучи перекинутым Наимом из «Реала Сарагосы» в финале Кубка обладателей кубков 1995 года — я действительно не думаю, что в тот день против Бразилии он был виноват.
Конечно, его за это разбили в пух и прах, но я искренне считаю, что это было жестоко. Во всяком случае, в такой ситуации, в которой он, вероятно, ожидал навеса, я бы хотел, чтобы мой вратарь сделал шаг или два, чтобы выйти и командовать во вратарской, что он несомненно и правильно сделал. Это была полная случайность — нельзя просто взять и положить этот мяч в более неподходящее место, даже если забросить его туда руками. Что бы вы ни думали об этом — а люди до сих пор об этом спорят — мы вылетели с Чемпионата мира.
Виноваты были все: тренер, игроки, я... и конечно, не только Дэвид Симэн.
Одна только мысль о Чемпионате мира 2002 года расстраивает меня сейчас — семнадцать лет спустя. Еще накануне игры, сидя за обеденным столом, мы знали, что в случае победы в полуфинале нам придется играть либо с Турцией, либо с Южной Кореей.
Я даже помню, как сказал Рио: «Послушай, приятель. Если мы победим Бразилию, то станем Чемпионами мира.»
При всем уважении к обеим этим странам, мы бы серьезно оценивали наши шансы против любой из них в полуфинале Чемпионата мира. Турки были обычными выскочками и дрались с соперниками выше своего веса. Южная Корея, несмотря на то, что они обыграли несколько хороших команд, была — в конце концов — Южной Кореей. После этого мы закончили бы тем, что сыграли бы с Германией в финале — а мы просто прихлопнули их 5:1 на их собственном стадионе несколькими месяцами ранее.
Сейчас, когда я сижу здесь, у меня нет никаких сомнений в том, что 2002 год был годом, когда все обещания этого поколения игроков должны были осуществиться. У нас было все. Это был наш Чемпионат мира.
Когда мы вернулись домой, пресса, вместо того чтобы посочувствовать нам, очевидно, решила, что неплохо бы снова раскопать историю о наших азартных привычках. Почему они думали, что это кому-то поможет, я так никогда не узнаю. Все, что я помню, это то, что мне рассказывали о заголовке, который рассказал нации, что Майкл Оуэн задолжал Кирону Дайеру тридцать кусков по карточному долгу.
Как бы это ни было правдиво, в моих глазах это была абсолютная не-история. И снова мы были там, группа парней, за много километров от друзей и семьи, на турнире, где было мало занятий между играми.
Как и во всех предыдущих турнирах, мы открыли карточную школу и запустили ставки. Как и раньше, это было очень весело и облегчало скуку. Как и раньше, это никак не повлияло на нашу производительность, порядок или форму. Тем не менее, пресса снова была тут как тут, раскапывая эту историю со мной в ее центре.
Как я уже говорил, когда я играл, я никогда особо не беспокоился о проигрыше. Назовите это безответственным, назовите это бредом или называйте как хотите — это просто не то, о чем я когда-либо беспокоился.
Хотя тридцать тысяч, несомненно, большие деньги — и цифра, которую я вообще не принимаю как должное, в контексте того, что мне платили в то время, это действительно было не так уж и важно. Кроме того, эти деньги не были потеряны за одну безрассудную ночь. Этот долг накапливался в течение шести недель. Это была просто та сумма, которую надо было выплатить в конце — и это был далеко не единственный чек, который летал между нами.
И снова пресса ничего не поняла, и, несмотря на то, что мы им говорили в прошлом, они даже не хотели пытаться понять. Они просто, казалось, были полны решимости изобразить нас безрассудными, заносчивыми высокооплачиваемыми людьми — втирая лица народа в наши высокие заработки, с одной стороны, и разочаровывая их, с другой, нашими недостатками на поле.
Поверьте мне, нет ни одного болельщика сборной Англии, который чувствовал бы себя более разочарованным из-за нашей неудачи на Чемпионате мира 2002 года, чем я.
И хотя большинство болельщиков быстро преодолевают это чувство, я буду носить его с собой всю оставшуюся жизнь.
