5 мин.

You′ll never walk alone

6 k

В годовщину смерти Владимира Маслаченко Василий Уткин посвящает ему пронзительный текст и относит к его заслугам то, что он был рикошетом для миллионов мнений, и умел поддерживает диалог с миллионами ежесекундно.

Он жив, понимаете? Жив. Я далек от мистики и в данный момент предельно далек от сентиментальности. Вот простая история. Я не собирался писать на годовщину. Не мог придумать, о чем. Байки рассказаны, слезы выдавлены.

Но я его встретил. Сегодня в айпэде. Потом я его встретил, выйдя к магазину за кинзой, в ларьке. Купил газету, шуршанул страницами – я вообще люблю ретро: и он буквально прыгнул на меня. Точно так же я попадал – и любой попадал – под опрокинутое ведро его слов всегда, когда это случалось, идя ли по коридору, сидя ли спиной ко всему остальному миру, кроме компьютера, а он брал за плечо, говорил: мой друг! – и дальше могло идти что угодно.

Вчера мне звонили из Советского Спорта и просили рассказать историю про него. Я не смог. На самом деле, просто не было у меня с ним печатных историй. Мы не были друзьями. Мы не ездили вместе отдыхать. Я вот мог бы рассказать, как Серега Суслов купил у него дом под Вышним Волочком – сам он его называл «дальняя дача» и, насколько я понимаю, ездил туда в баню по-черному и кататься на всяких парусных досках. Вот Серега купил у него тот дом, и вместе с домом – кипу старых журналов «Юность». Вот я хочу у Сереги эти подшивки забрать. История? Навряд ли. 

Я бы хотел вам пересказать какую-нибудь историю, рассказанную им самим, но, поймите – не могу. В этом ноль сентиментальности. Нет ничего сентиментального или интимного в том, чтобы напевать по телефону Телониуса Монка. Это никому не надо. 

Но я вам сейчас объясню, что такое встретиться с ним. Случайно. В коридоре. 

Так вот, шуршанул я газетой. А там – история от Геннадия Сергеича. Я не вспомнил байку – он вспомнил. Вот она. 

«В свое время Аркадий Ратнер, который курировал комментаторов советского Гостелерадио, говорил про Владимира Никитича так: «Ну, Маслаченко – это наш пиццикато!». Пиццикато – это прием игры на смычковых струнных музыкальных инструментах, когда звук извлекается не смычком, а щипком струны. И Маслаченко таким тонким приемом в комментаторском деле владел в совершенстве!»

Геннадий Сергеич! Вы ни бельмеса не поняли. Пиццикато, вообще говоря – нисколько не тонкий прием. Просто – приём. Когда по струнам водят смычком, вот это – тонко, а тут – как топором стукнули: брынь, брынь. Просто иногда это надо. 

Но дело не в том. Просто я хорошо знаю Аркадия Фальковича Ратнера. Уже не держу зла на эту старую сволочь, которая столько крови у меня и моих товарищей выпила – его любимым занятием было стравливать, стравливать. И говорить гадости за глаза. 

Но говорить гадости, тем более за глаза, может только наблюдательный, изобретательный человек. И Ратнер был наблюдательным, и про «пиццикато» был любимый анекдот этого негодяя. Я вам его сейчас расскажу, чтобы вы понимали, что Фалькович имел в виду. Потому что Орлову он этот анекдот явно не рассказывал. 

Встречаются в «Елисеевском», в конфетном отделе, два дядьки (представьте себе восьмидесятые, в этом антураже анекдот смотрится предельно классно). Одноклассники! Один прожил нормальную человеческую жизнь, счастливая семья, удобная профессия, двое детей, а другой – скрипач-виртуоз. Так случилось! Они не виделись лет тридцать.

Обнимаются. «Какими судьбами?» И виртуоз, понятное дело, с концертами, и он, конечно, выдает другу детства билеты в самое выгодное место Большого Зала консерватории. И пароль, чтобы потом пройти за кулисы.

Концерт. Бешеный успех. семнадцать «бисов».  

Проживший нормальную человеческую жизнь приходит за кулисы с заплаканными глазами. Жена рядом. «Старик! Как же это красиво! Ты волшебник, волшебник... А вот это место – тирури-татам! А вот там – падам, падам... Я плакал, плакал!» 

Обнимаются. 

«А вот потом было место, где ты пальцами по струнам дергал». 

«Пиццикато, это называется пиццикато, мой друг!» 

«Пицикатом, не пицикатом – ну, признай: это ты вы..бывался!» 

Ратнер, конечно, имел в виду именно это.

Так и было! Как только вы сказали себе это слово, причем без пробела, вы поняли главное про Владимира Никитича. А как вы думали? Вы думали, фокус в том, чтобы понять? Не бином Ньютона. Игру понять несложно, многие – да, не понимают, но это потому, что не задаются этим вопросом. Их больше интересует поорать, и чтоб наши победили не наших. Флаг им в руки – это не вопрос важности, в конце концов, шоу-бизнес: кто-то что-то вытворяет, остальные смотрят; но смотрят-то почему? Потому, что игра жива. Значит, важно, чтоб были люди, которые понимают. И их – тысячи. И даже сотни тысяч. 

Но он-то был один. 

Кстати. Вы же видели матчи команд, у которых дисквалифицировали болельщиков? На пустых трибунах? Вот представьте себе, что на пустой трибуне вы один. 

И матч-то может быть великий. Да если даже и не великий: люди за что-то играют, это может быть матч за выход, не знаю, из седьмой лиги в шестую – и для тех, кто на поле, он самый главный, а значит, если ты не сноб, ты увидишь в этом уникальное...

Но – если ты не один. Потому что стадион – это не просто место, где удобно многим смотреть на уникальное. В частности, сейчас можно было бы сделать то же самое, транслируя в Интернете. Это, конечно, феномен сопереживания. А раз со- , значит, важно, кто рядом. 

Он как раз в этом и был неподражаем. 

А это смысл комментатора. Он всегда рядом. И ты никогда не один. Смотреть футбол в одиночестве – вот самое бессмысленное занятие в мире. Даже онанизм одухотвореннее. 

С ним ты никогда не был один. Он не просто звучал, его правда интересовало, что ты сам об этом думаешь. Слушать тебя он бы не стал. Просто говорил так, что становилось ясно: это для кого-то. 

Для тебя. 

А теперь его нет. 

Вот задумайся: кого волнует, что говорит в маленькой будке маленький человек, если он не подразумевает миллионную адиторию, если он те становится рикошетом для миллиона мнений, если он не поддерживает диалог с этими миллионами ежесекундно? 

Это открытие, которое даже не сделал... Осуществил Маслаченко. Репортаж – это не когда тебя слушают толпы людей. Это когда ты говоришь с каждым. 

Сейчас тот, кто работает иначе, просто не существует. 

Я встретил его сегодня, и встречу ещё не раз. Каждый из нас – немного он. Конечно, он жив. Бейте в ладоши, суки.