5 мин.

Надо спешить туда

6 k

Все ужасно волновались. Когда мне позвонили и предложили провести церемонию прощания, долго разговаривать было не о чем – конечно, да, и ещё как «да»! А потом была ещё тьма звонков. И смсок. Я недоумевал, честно говоря. Церемония-то коротенькая. Да её испортить невозможно, она и сама б прошла, если что... 

Немного смущала идея с пением прощальной песни. Придумка трогательная, и музыкантов звать петь – противоестественно для, по сути, караоке... Ну, то есть петь я в общем-то могу. Но на весь стадион... Что-то как-то... Но в день игры проснулся простуженным и подумал: слава Богу. 

Приехали за два часа. Сели. Не знаю, как выглядел я со стороны, но передо мной был удивительный контраст – взмыленные, только что носившиеся туда-сюда люди, которым явно с трудом давалось пребывание на одном месте, и совершенно расслабленная, с сияющими глазами Рита Митрофанова. 

– Смотри, как красиво! Это я утром сняла, я же ещё и утром сюда приезжала. Смотри, тут же Мику Джаггеру выступать надо! – а в телефоне у Риты снятая на него же панорама пустых Лужников, и немного синего-синего неба над ним. Ну, что тут такого – Лужники и Лужники! Я тут сто раз был... Но, с другой стороны, это ж факт моей биографии. А вот свежим взглядом – поди тут не величаво?

Пошли пробовать микрофоны. Сверяем маленький сценарий, главное тут – все успеть. Комиссар сказал – за перерыв не уйдите, регламент; ну, комиссар, уйти-то мы уйдем точно, но честно постараемся, чтобы чуть-чуть, ты ж понимаешь... Такая вот рутина. У вас была такая же по пути на игру. Жена долго собиралась, по дороге десять дел переделать надо было, потом парковку долго искал... А на стадионе такая тишь. Ещё даже команды не приехали. Но все волнуются. И я тоже начинаю, хотя с чего бы? Восемь минут в перерыве, то ли мы видали! 

Но не перед тридцатью тысячами. И не в такой день. Говоришь, сама пройдёт? Восемь минут? Всё так. Обосрешься в восемь минут – и уже ничем не исправишь, старичок. Не нашутишь впоследствии на амнистию. Народ собирается... Вон команды вышли поле попробовать... Костя Генич караулит виновника торжества – надо договориться, что да как после игры. Но виновник не выходит. Играть выйдет, пробовать незачем.

Не хочется уходить с дорожки. Раз уж у меня такой пропуск, что везде дорога, посмотрю-ка я из-за ворот. Вспомню молодость, Тишину и свою. Мы с Фёдоровым из-за этих ворот как раз тогда всё и снимали. У меня даже была специальная формула, чтобы объяснить, что такое эксклюзив, исходившая из этой практики; вот смотрите – вы смотрите «Спартак» в Лиге чемпионов дома, и видите опасный момент. Вы вскакиваете, или чертыхаетесь, или что-то там ещё. А вот вы на том же матче, но на стадионе – и все это вместе с вами проделывают десятки тысяч людей, и вы не можете оторваться – никаких повторов! Ну, а я стою за воротами «Интера», и я не просто вижу, а слышу, как мяч бьётся об штангу, и даже – как он бьётся об спину Пальюки, и залетает в ворота. 

Вот это и есть эксклюзив. Я рассказал вам, как «Интеру» забил Тихонов. Я стоял за воротами; был эксклюзив, теперь это история. 

Тихонов появляется на разминке. Народу уже достаточно, чтобы приветствовать это событие громово. Мне почему-то становится страшновато за него. Ему ведь сорок лет. Напротив играющая вполне команда. А матч – последний... Это точнее, чем прощальный. Прощаться можно и после карьеры, в специальной игре, там никто и ничем не рискует. 

А эта игра – столь же последняя, как, например, у фигуриста – последняя произвольная программа на Олимпийских играх. Он тоже знает, что потом уйдёт, это бесповоротно. Но сейчас выяснится – как именно. 

Так что ты давай, дружище. Давай, старший товарищ, мне тридцать девять, в 92-м ты пришел в одну профессию, я в другую! «Спартак» будет атаковать дальние ворота; не пойду. Я лучше издали себе допридумаю, если что-то не получится, фантазия с возрастом только пышней. 

И я смотрю на Тихонова на фоне цветущей воздушными шариками трибуны. Сейчас шарики лопаются.Это они здорово придумали – такой безракетный, разрешенный фейерверк, фейерверк по звуку – его только слышно; несколько тысяч шариков в пару минут приказывают долго жить с характерным пуком... А когда этот уютный звук сменяется песнями, уже не страшно. Андрей деловито играет на привычном левом краю. 

Я не знаю, как это выглядело с трибуны или по телевизору. Но мне в лицо словно дул теплый ветер, словно я ехал летним вечером домой, выставив голову в окно.  

Я уже читал эту удивительно свежую мысль, что каков же «Спартак», если выходит дядя в сорок лет и на поле практически лучший... Эх, ребята, вы бы это могли сказать, и не видя того, что происходило. Там было так, что «Крылья» просто чувствовали себя лишними. Они, бедные, долго вообще центр поля перейти не могли, а их болельщики, маленький ломтик болельщиков за дальними от них воротами, тоже скандировал те же два слова, что и чужие. Это были очень особенные сорок пять минут. Забегая вперёд, скажу, что когда они закончились, второй тайм был похож на ту самую игру, которая уже ничего не решает; которая по календарю положена, а турнир, в принципе, кончился. Вот почему он был другой, второй тайм-то. 

Я смотрел на часы. Уже придуман первый гол с этим деловитым (андреево слово) пасом в штрафную, уже второй завалил Макгиди с передачи Тихонова. Уже понятно, что зря я трухал, все нормально... И уже двенадцать минут восьмого. Что-то долго Козлов разминается. Что-то Карпин даже не смотрит в его сторону. А ведь Тихонову надо минуты три, чтобы дойти, он ещё должен переодеться в футболку с одиннадцатым номером... А уже четверть!

Или, может, Карпин передумал? Или пусть играет ещё? Да просто забыл?  

Пусть играет ещё. Ну, давай ещё минут пятнадцать побудем молодыми. Давай, а? 

Молниеносный взгляд, и Козлов с той же скоростью, что и рвет по полю под настроение, выскакивает из тренировочных штанов. Замена. 

Тихонов проходит мимо. Поздновато, эх; уже команды ушли в раздевалки, уже грохочет реклама по стадиону, а он там давал интервью... На лице у Тихонова ничего не написано. То есть там нет пустоты, нет маски; просто лицо у него такое же, как и всегда. Он улыбается. Я иду за ним. 

– Привет! Слушай, когда побежишь круг, тебе просили передать... 

– Да, я знаю, Вась. Мне уже сказали. Как думаешь, мне с детьми бежать? 

– Мне кажется, это будет здорово. 

– Ну, пошли? 

– Тебе ж ещё переодеться надо!

Улыбка на лице Тихонова меняется, из просто улыбки становясь лукавой. Он поворачивается спиной, а там уже – непостижимым образом – одиннадцатый номер, тот самый... Нельзя Тишу недооценивать, никогда нельзя, не научился этому – и только что упустил последний шанс.

А вот теперь – пошли! И ничего, кстати, страшного. 

Другие материалы блога:

Сине-бело-голубое

О проекте «Малага»

Зачем читать