Литературное приложение к предыдущему посту
Вдруг вся улица зашумела:
Везут, везут! и народ, подобрав полы, бросился к Кремлю, чтоб скорей занять место поближе к эшафоту.
Проскакал рейтар, за ним другой, третий.
Дай дорогу! С дороги прочь!
Мутно просерела чрез падучий снег команда спешенных гусаров, за ними шеренга гренадеров с четырьмя барабанщиками впереди, а следом в простых санях-роспусках разбойница Салтычиха. Она была одета в белый смертный саван, по обе стороны ее сидели с обнаженными тесаками гренадеры. Народ кричал:
Людоедка! Убивица! Вот сейчас башку тебе срубят с плеч Сата-на-а
Окованная кандалами, как бы ничего не видя и не слыша, Салтычиха сидела в роспусках сгорбившись, угрюмо глядела в землю и лишь на ухабах, когда ее встряхивало, хваталась за коленку гренадера. Тюремщики сказали преступнице, что ей оттяпают голову, она страшилась смертного часа, глаза ее погасли, все в ней приникло, опустилось, замерло. Красная площадь густо набита народом. Конная и пешая полиция, работая тесаками и нагайками, с трудом проложила для процессии дорогу к эшафоту.
Крыши торговых рядов, зубчатые кремлевские стены, ларьки, деревья, верхушки возков и карет, окна домов и домишек усыпаны народом. Где возможно было хоть как-нибудь уцепиться, там обязательно торчал человек.
Вот по толпе, как по морю, заходили волны: плечи, головы заколыхались.
Везут, везут!
Под треск и грохот барабанов Салтычиху ввели на высокий эшафот.
Взволнованная до предела, она задыхалась, жадно ловила ртом воздух, ноги не слушались, едва переступали. Воспаленный взор ее суетливо и цепко обшаривал эшафот. Она искала орудия казни. Но ни виселицы, ни плахи с топором Неужели помилуют? Сердце рвануло, сердце бросило в голову кровь, щекам стало жарко
Ее приковали к столбу, надели на шею белый картон с крупными печатными словами: «Мучительница и душегубица».
Безграмотная, она хрипло спросила чиновника:
Чего тут прописано?
А вот услышишь, ответил тот, и, как только кончили бить барабаны, раздался резкий звук трубы и на всю площадь выкрик:
Московский наро-о-д!.. Слуша-а-а-ай!
Толпа замерла, разинула рты. Тучный чиновник громогласно и четко стал читать по бумаге сентенцию.
Впервые узнав из сентенции, что Салтычиха замучила насмерть сто тридцать восемь человек, Падуров содрогнулся. И вместе с ним содрогнулась вся площадь, весь народ. Великий гул прокатился по народу.
Падурова охватила какая-то внутренняя тошнота и в то же время чувство жестокой мести.
Душегубка Убивица Руби ей голову!.. Полосуй ее топором на части, в тысячи охрипших от ярости глоток вопил народ. Смерть ей! Смерть!
Падуров взглянул в сверкающие глаза этой необозримой поднятой на дыбы толпищи, на перекошенные гневом рты, на судорожно сжимавшиеся пальцы, и вся душа его наполнилась высоким ликованием: Падуров чувствовал и видел, что он дышит одним дыханием с народом, горит одной с ним местью к врагам своим и что во всем народе точно так же, как и в нем, Падурове, живет единая бунтарская душа и что эта закованная в железища народная душа ждет не дождется своего смелого водителя, чтоб разом разбить цепи рабства.
Падуров захлебнулся каким-то волнующим предчувствием и вместе с народом точно так же потрясал кулаками, так же выкрикивал проклятия: «Смерть ей! Смерть, смерть!»
А чиновник в белом парике тем временем уже кончал указ Екатерины
Итак, изуверке дарована жизнь
У Салтычихи дрогнули щеки, из груди вырвался с шумом вздох облегчения, гремя цепями, она закрестилась на церковь Василия Блаженного.
Падуров с Горским стояли вблизи эшафота, в кучке бывших дворовых Салтычихи. Грозя кулаками, палками, клюшками, швыряя в злодейку чем попало, дворовые люди издевательски кричали:
Людоедка!.. Видишь нас? Мы эвот здеся. Иди-ка, матушка-барыня, сюды да помучай нас, слуг своих Ха-ха!..
Эй, служивые! Подайте-ка нам эту ведьму Мясо до костей сдерем!
Салтычиха резко повернула к дворне голову. Глаза ее стали ехидны.
Поваренок Федька ловко пустил ей в лицо снежком и, по старой привычке, со страху присел в толпе. Дворня захохотала. Салтычиха, боднув головой, едва промигалась от ослепившего ее снега, вся затряслась. Дворня стала дразнить ее, вихляться, кричать. Салтычиха пришла в бешенство: затопала по помосту сапожищами, безобразно оскалила зубы и, сжав кулаки, рванулась на дворню медведицей, железные цепи впились в нее, столб зашатался, помост затрещал:
Я вам, сволочи!.. Я вам!.. На колени!..
Палач ударил ее кулаком по загривку.
Цыть, ты! Смирно стой
Салтычиха сжалась, всхлипнула, из глаз ее потекли горохом слезы, голова поникла на грудь, на груди картонка: «Мучительница и душегубица».
Народ стал помаленьку расходиться. Падуров, тоже собравшись уходить, негромко сказал стоявшему рядом с ним дворовому человеку в овчинной кирейке с большим воротом:
Вот они каковы, наши помещики-то. Вешать их надобно
Вестимо так! крикливо, с бесстрашием, ответил тот. Вешать да головы рубить. Они все звери лютые, господин казак. Все до единого Вот хошь на святые соборы побожусь
Все не все, а есть, мягким голосом сказал высокий благообразный старик в темном армяке, без шапки, лысая голова, длинная кольцами бородища.
Все, все! Вот-те Христос, все, с горячностью твердил дворовый в кирейке.
Да ты, милячок, не петушись, так же спокойно сказал благообразный старец. Я на сгоревший божий храм десять лет подаянье собирал, всю Русь истоптал лаптями, так уж мне ли этих самых помещиков не знать. Всякие, дружок, помещики водятся. Доводилось мне, миленький, слыхивать и про таких, что и рады бы дать волю мужику, да старик опасливо повертел головой во все стороны, шепотом добавил:
да царица не велит
А-а-а Ишь ты Не велит?! прищелкивая языком, ядовито и насмешливо проговорил низкорослый с шершавой бороденкой пучеглазый мужичок, стоявший бок о бок с Падуровым Ишь ты, ишь ты Ха! Погодь, ядрена каша, засопел он, раздувая волосатые ноздри, придет пора-времечко, и на мужичьей улице будет праздник Тогда и спрашивать ее, царицу-то, никто не станет У-у-ух ты!.. он вскинул кулаки, потряс ими в воздухе и, сверкая глазами, низенький, тщедушный, нырнул в толпу.
«Бунтарь Живая душа » подумал про него Падуров.
В. Шишков "Емельян Пугачев"
Основной пост - здесь.
