14 августа, 06:50 28 мин.

Эй Джей Либлинг. «Сладкая наука» Предисловие. Вступление

Автор

182

От переводчика

Я уже было взялся за другую книгу, не связанную с футболом, но она, по крайней мере, на первый взгляд, оказалась больше о политике, нежели о спорте, поэтому я быстро переметнулся на это поле... или вернее сказать, ринг — и это тоже своеобразная схватка для меня, так как, пусть у меня и есть опыт перевода книг о смешанных единоборствах, но чистого бокса — нет.

Сразу определимся с названием книги: Sweet science — так называют бокс в Америке, но чтобы не быть скучным я все-таки предпочел дословный перевод, ведь он такой романтичный.

О, и сразу предупрежу, чтобы без недомолвок — сама книга была написана аж в 1956 году, но впоследствии была названа величайшей спортивной книгой всех времен по версии Sports Illustrated, и то, что мне пока удалось перевести (а это почти половина книги) это только подтверждает.

В первой и последней главе каждой книги я обычно говорю о той посильной помощи, которую вы можете оказать переводчику — подписывайтесь на мой бусти (клик), там есть как удобные варианты подписки, так и единоразовые донаты — таким образом вы поддержите меня в моих начинаниях по переводам спортивной литературы, а также будете получать по одной (двух или более, в зависимости от уровня подписки) электронной версии книг, которые будет удобно читать на любом электронном устройстве — и вам не особо затратно, и мне — очень приятно! И да, там уже почти футбольная команда из платных подписчиков, не хватает только пары игроков.)

Теперь, как обычно, описание книги и вперед:

В этом сборнике классических статей Эй Джей Либлинга из журнала New Yorker, посвященных «сладкой науке синяков», ярко представлен мир бокса, каким он когда-то был. Здесь описаны великие события американского расцвета бокса, включая драматическое возвращение Шугара Рэя Робинсона, взлет Рокки Марчиано и печальный упадок Джо Луиса. Либлинг не перестает находить за боем человеческую историю и передает атмосферу на арене так же отчетливо, как и происходящее на ринге — именно это сочетание позволило журналу Sports Illustrated назвать «Сладкую науку» лучшей американской спортивной книгой всех времен.

¡Читайте на здоровье!

Предисловие

Вступление

Большие ребята

Бокс невооруженным глазом
Прибытие сломленного бойца

Предисловие

Роберта Анаси

Никто не писал о боксе лучше, чем Эй Джей Либлинг. Это уже о чем-то говорит, ведь конкуренция довольно жесткая, начиная с Нормана Мейлера и заканчивая «Энеидой». Первые боксерские очерки Либлинга появились в 1930-х годах, но его великий путь начался только в 1951 году. С того года по 1963-й он создал тридцать четыре боксерских шедевра для The New Yorker, издания, которое мало интересовалось «сладкой наукой о синяках», но ценило Джо Либлинга [Остальные эссе собраны в книге «Нейтральный угол» (A Neutral Corner, 1990)]. Либлинг не был боксерским писателем как таковым; человек с широкими наклонностями, он с одинаковым успехом писал об ипподроме, Второй мировой войне, Франции, прессе, политиках (и других жуликах), простонародье и еде. Однако бокс притягивал его особенно сильно. Он достаточно занимался боксом, чтобы насладиться всеми тонкостями этого вида спорта, а персонажи ринга давали ему богатый материал для сочинений. Мне нравится думать, что Либлингу было предначертано писать о боксе: первая газетная статья, которую он прочитал в возрасте семи лет, была о бойце из Оклахомы. Показательно, что боксерские аналогии и анекдоты пронизывают его книги, не связанные с боксом, такие как «Между приемами пищи» и «Индеец из телефонной будки».

Читать о боксе за авторством Либлинга — одно удовольствие. Перечислять многочисленные достоинства его прозы было бы излишне — все равно что раздавать инструкцию к закату. Более полезным, пожалуй, будет упомянуть о том, чего он не делает. Эти очерки избегают ослепленной мистификации «литературной» боксерской прозы и жесткой сентиментальности спортивной журналистики времен Либлинга. Время от времени эрудиция Либлинга заставляет вас бежать за словарем — среди выбранных слов есть pyknic [коренастый толстяк, прим.пер.] и succedaneum [заменитель, прим.пер.], а также странные отсылки на греческую трагедию и арабского философа по имени Ибн Халдун. Однако цель книги — не поразить, а развлечь (он называет одного из южных политиков «Калигулой-деревенщиной»).

Хотя наблюдения Либлинга пронизаны юмором, как правило, за счет его главных героев — участников и тренеров, менеджеров и болельщиков, — его насмешка никогда не бывает злобной. Как часто он сатирически высмеивает бойцов, так же часто он наделяет их проницательностью и интуицией, хотя зачастую это может просачиваться через гортанные идиомы. Либлинг пишет с обескураживающей терпимостью, что является отличительной чертой художника, чья работа привела его через все слои городской жизни к индейским резервациям и пляжам Нормандии в день высадки союзников. Либлинг точно не расист, хотя не менее авторитетный человек, чем Джойс Кэрол Оутс, утверждает обратное. Либлинг называет афроамериканцев «цветными» или «неграми», но это просто дикция его эпохи. Оутс не понимает, что Либлинг сочувствовал бойцам больше, чем кому-либо другому. По сравнению с тем, как Либлинг обращается с южными политиками и ханжами, боксеры еще легко отделались.

Голос Либлинга урбанистичен, его вкусы космополитичны. Он ценит толпу и прислушивается к минутным взаимодействиям и изменениями городской жизни. Как человек, вышедший на прогулку в выходные, Либлинг не торопится: типичный очерк перемещается из спортзала в тренировочный лагерь и дальше по городу, делая остановки в разных веках и на разных континентах. Либлинг — образованный представитель человека с улицы, который с удовольствием тратит время на то, чтобы присмотреться к происходящему вокруг, хотя он также вполне способен на напряженное, драматическое письмо (лучше всего это видно в «Чарльзе I», самом коротком эссе книги).

Удача Либлинга, да и наша тоже, заключается в том, что в свое время The New Yorker доверял своим лучшим журналистам излагать то, что их вдохновляло. Хотя «Сладкая наука» в основном посвящена титульным боям, результат не так важен, как путь, который проделал Либлинг, чтобы до него добраться. Поэтому он отправляется в Ирландию на скромный поединок просто потому, что он проходит в городе, который дал название всем тотальным потасовкам — Доннибрук. Такая причудливость редко встречается на современном рынке, основанном на знаменитостях и скандалах, где каждая статья должна сводиться к одному предложению «идеи», а факт — это король. Редкие возможности, которые предоставляются писателям для обращения со своими темами, во многом объясняют их сжатую, перегретую прозу — они знают, что вряд ли получат такую возможность снова, и у них есть всего несколько тысяч слов, чтобы всё вместить. В отличие от них, темп Либлинга нетороплив. То, что он не может обработать в одном эссе, можно легко подхватить в следующем; темы развиваются и переплетаются на протяжении всех восемнадцати частях. К знаменитостям относятся с презрением, скандалы отсутствуют. К тому времени, когда Сонни Листон стал чемпионом в тяжелом весе в 1962 году, он приобрел такую же известность, как и Майк Тайсон сегодня, однако Либлинг почти не упоминает о криминальном прошлом Листона. Суровый чемпион очеловечивается благодаря общению с сочувствующим Либлингом. Очевидное остается неупомянутым.

Для большинства современных американцев обычаи и традиции бойцов кажутся такими же причудливыми и дикими, как у охотников за головами из Кандангая. Однако в 1950-х годах бокс был гораздо ближе к широкой публике. Это знакомство и собственный боксерский опыт Либлинга позволили ему представить спорт именно как спорт. Его позиция по отношению к насилию, порой вызывающему беспокойство, может показаться нам беспечной — например, когда он описывает обезображивание Эзры Чарльза от рук Рокки Марчиано — но Либлинг воспринимает бокс так, как это делают профессионалы: как работу, более трудную, чем большинство других, но и более полезную. Он не превращает ринг в декорацию для пьесы о морали или альтернативное место для Армагеддона (он был свидетелем реальных событий на полях сражений в Европе).

Это не значит, что Либлинг не относился к боксу серьезно. По его мнению, бокс заслуживал того, чтобы называться «наукой». Он понимал, какие интеллектуальные и физические усилия необходимы для овладения ремеслом. Хотя он и признавал грубую силу Марчиано, он предпочитал техников, а не громил — подходящее пристрастие для одного из величайших стилистов своего поколения. Отсюда его неодобрение расхлябанных методов тренировок Ингемара Юханссона и признание проницательности старого художника Арчи Мура, которого он называл «боксером боксеров, как Стендаль долгое время был писателем писателей». Либлинг редко освещал дела непроверенных бойцов, но его талант был достаточно острым, чтобы в конце 1961 года распознать ауру вокруг дерзкого молодого тяжеловеса по имени Кассиус Клей (ему также нравилась словесная доблесть Клея).

Либлинг знал, что освещает спорт, переживающий упадок. Он наблюдал за тем, как бокс сходит с вершины в 1920-х годах, когда тот соперничал с бейсболом в качестве национальной забавы, а Джек Демпси собирал больше заголовков, чем Бейб Рут. Даже во время депрессии 1938 года в Нью-Йорке насчитывалось более тысячи зарегистрированных профессиональных боксеров, которые еженедельно выступали в семи городских клубах, в то время как любители проводили бои раз в два дня за призы, которые можно было легко заложить (полезное качество в условиях самого тяжелого экономического кризиса XX века). Когда четырнадцать лет спустя Либлинг вернулся к этой теме, в Нью-Йорке насчитывался всего 241 профессионала, все клубы, кроме одного, закрылись, а старый «Мэдисон Сквер Гарден», мировая столица бокса, превратился в царство призраков с призрачными ярусами пустых мест.

Проза Либлинга оттеняется осознанием того, что его время уходит. Время висит над всеми нами, но оно не бьет быстрее, чем боксеры, которые за три минуты могут стать стариками. Даже великие чемпионы, победившие всех соперников, оказываются бессильны перед этой угрозой. Книга «Сладкая наука» открывается последним боем Джо Луиса, героя юности Либлинга, а закрывается тридцатидевятилетним (как минимум) Арчи Муром, уступившим Марчиано. Смена обладателей титулов — центральная история призовых боев, и ни одно царствование не заканчивается без кровопролития. Либлинг сочувствует старикам в их тщетной борьбе (его лаконичные фразы о падении Луи — самые трогательные в книге). С самопровозглашенной «ненасытной ностальгией по прошлому» Либлинг прекрасно справляется с задачей восхваления бойцов своей молодости.

Однако его ностальгия охватывает не только увядающее поколение бойцов. Исчезал гораздо больший мир, та городская Америка, которую Либлинг охватил в 1930-е годы и покинул во время Второй мировой войны. Бокс стал для той эпохи канарейкой в угольной шахте [Идиоматическое выражение, обозначающее нечто, сигнализирующее об опасности, прим.пер.]. Подобно Керуаку с его бомжами с железной дороги и мантрой про беглецов, Либлинг оплакивает исчезнувший преступный мир Депрессии, пусть и в несколько ином контексте. Либлинг обвинил в удушении бокса изобретение, которое ему было малополезно: «нелепый гаджет под названием телевидение... используемый для продажи пива и бритвенных лезвий». (Либлинг с таким же презрением относился к бейсболу и Чикаго, штат Иллинойс, который он прозвал «Вторым городом»). Телевидение, по мнению Либлинга, задушило бокс, отняв зрителей у боксерских клубов и зарплату у клубных бойцов. Как он объяснял: «Телевидение дает настолько правдоподобную бесплатную иллюстрацию боя, что вы чувствуете, что было бы экстравагантно заплатить за вход... Люди становятся рабами своих теней».

В послевоенной Америке бокс терял свою аудиторию по тем же причинам, по которым города теряли своих жителей. Новая культура Левиттауна убивала сообщество, которое поддерживало Либлинга. Для Либлинга город был центром американской жизни, а Нью-Йорк — центральным городом Америки. Однако Нью-Йорк, по которому он ходил, находился в мрачном начале сорокалетнего упадка. Послевоенная Америка уходила от города пешеходов к изолированности пригородов, где реальность фильтровали телеэкраны и легковые автомобили. (Одна женщина, которая провела пятнадцать лет после войны за границей, сказала мне: «Когда я вернулась, все говорили только о своей лужайке и машине»). Этот исход превратил города из общин в пустыри, а новые жители пригородов смотрели на оставшихся не как на сограждан, а как на преступников и убийц. Бокс всегда был преимущественно городским развлечением (в то время как определяющим видом спорта в пригороде являются автогонки, в которых машина и ее анонимные механики имеют гораздо большее значение, чем водитель). Когда белые американцы покидали города, они покидали и бокс.

Одно из моих больших литературных сожалений заключается в том, что Либлинг не дожил до триумфа Кассиуса Клея над Листоном и последующего превращения Клея в Мохаммеда Али — Либлинг умер за несколько месяцев до их первого поединка. Мир, в который вступил Али, был новым, его яркая борьба больше соответствовала гиперкинетической прозе Тома Вулфа. Однако, как и все настоящие художники, Либлинг смотрел не только вперед, но и назад, и наверняка сохранил бы свое равновесие в суматохе 60-х годов. Литературная журналистика стара, как газеты, но то, что Вулф назвал «новым журнализмом», можно напрямую проследить через Либлинга и его хрупкого коллегу Джозефа Митчелла. Выйдя за рамки заумного парохиализма The New Yorker и ложной объективности традиционных новостей, Либлинг помог узаконить рассказчика, чьи субъективные стили обогащают реальность. Ранний Том Вулф во многом читается как Либлинг на скорости.

Я могу только догадываться, как бы Либлинг отнесся к сегодняшним темным векам кулачных боев. В его эпоху бойцы почти автоматически брали реванши в почти равных поединках, даже в титульных боях. Рэй Робинсон и Джейк ЛаМотта встречались шесть раз, что немыслимо для современных чемпионов. В 1950-х годах качественный профессионал считал себя недостаточно занятым, если проводил всего восемь или десять поединков в год, а любительская сцена процветала. В наши дни профи, зарабатывающие на жизнь боксом, встречаются так же часто, как йети, а любители не могут получить достаточно боев, чтобы освоить азы этого ремесла. Прошло уже несколько поколений с тех пор, как фигурки из мишуры Лас-Вегаса и Атлантик-Сити вытеснили «Гарден» как витрину сладкой науки. Мой собственный опыт ищущего бои боксера-любителя, и писателя, пишущего о них, привел меня по пяти районам в зачастую бесполезные поиски. Современный боксер — вымирающий вид; временами я чувствовал себя зоологом, разыскивающим редкую улитку в бассейне Амазонки.

Между усилиями Либлинга и его любимого Пирса Игана прошло более века; очевидно, что великий бокс и великая журналистика встречаются лишь в редкие промежутки времени. И хотя для большинства этот вид спорта превратился в развлечение на полставки, нет никакой опасности, что бокс вымрет или что писатели потеряют к нему интерес. Либлинг придерживается долгосрочной перспективы: «...желание бить других мальчишек по носу сохранится в нашей культуре... [Бокс] — это искусство народа, как и занятие любовью».

Вступление

«Сладкая наука синяков!»

— «Боксиана», 1824

«Я слышал, что динамический натиск Кетчела таков, что его нелегко выдержать, но я решил, что смогу стукнуть ему по лицу... . Я должен был убрать «мешка» [Слабого соперника, прим.пер.] раньше, но исполнение моих ударов было на долю милисекунду медленнее».

— Филадельфиец Джек О'Брайен, рассказывая в 1938 году о том, что произошло давным-давно

Именно через Джека О'Брайена, Arbiter Elegantiarum Philadelphiae [С лат.: Филадельфийский арбитр изящества, прим.пер.], я прослеживаю связь с историческим прошлым посредством возложения рук. Для примера, он ударил меня, а его самого ударил великий Боб Фицсиммонс, у которого он выиграл титул чемпиона в полутяжелом весе в 1906 году. У Джека остался шрам. Фицсиммонса ударил Корбетт, Корбетта — Джон Л. Салливан, того — Пэдди Райан, причем голыми руками, а Райана — Джо Госс, его предшественник, который в юности ощутил на себе кулак великого Джема Мэйса. Очень приятно ощущать, что все, что отделяет тебя от первых викторианцев — это серия ударов по носу. Интересно, так же ли внимательно профессор Тойнби относится к своим источникам? Сладкая наука соединяется с прошлым, как рука человека с его плечом.

Я не думаю, что такой континуум может погибнуть, но соглашусь, что мы вступаем в период мелких талантов. Сладкая наука и раньше переживала подобные спады, например, долгий период, отмеченный Пирсом Иганом, великим историком «Боксианы», между поражением Джона Броутона в 1750 году и возвышением Даниэля Мендосы в 1789 году, или более поздний Темный век между уходом Танни в 1928 году и восхождением Джо Луиса в середине тридцатых годов. В оба периода малозначительные чемпионы сменяли друг друга с быстротой императоров, следовавших за Нероном, оставляя публике мало времени, чтобы заучить их имена. Когда появился Луис, он нокаутировал пятерых чемпионов мира — Шмелинга, Шарки, Камера, Баера и Брэддока, причем последний из них был обладателем титула, когда Луис побил его. Десятилетие спустя он нокаутировал Джерси Джо Уолкотта, который, тем не менее, через четыре года после этого завоевал титул. Его свет распространялся в обоих исторических направлениях, обнажая ничтожность того, что предшествовало и следовало за ним.

Конечно, сегодня существуют определенные общие условия, такие как полная занятость и поздний возраст окончания школы, которые препятствуют развитию первоклассных профессиональных боксеров. (Они также препятствуют развитию первоклассных акробатов, скрипачей и шеф-поваров кухни). «Барабанщики и боксеры, чтобы достичь совершенства, должны начинать с младых ногтей, — писал великий Иган в 1820 году. — Здесь требуется особая ловкость запястья и упражнение плеча, которые приобретаются только в процессе роста и практики». Длительное обучение противоречит этому приобретению, но если у мальчика есть настоящее призвание, в свободное время он может сделать многое. Тони Канцонери, прекрасный полутяжеловес и легковес тридцатых годов, однажды рассказал мне, что до восьми лет вообще не надевал боксерских перчаток. «Но, конечно, я участвовал в уличных боях», — сказал он, чтобы объяснить, как ему удалось преодолеть поздний старт. Кроме того, есть множество неосвещенных территорий, таких как Куба, Северная Африка и Сиам, которые уже сейчас начинают выпускать большое количество бойцов.

Непосредственный кризис в Соединенных Штатах, предвосхитивший тот, который мог бы вызвать высокий уровень жизни, был вызван популяризацией нелепого прибора под названием телевидение. Оно используется для продажи пива и бритвенных лезвий. Клиенты телекомпаний, устраивая бесплатные боксерские шоу почти каждый вечер недели, вывели из строя сотни боксерских клубов в небольших городах и районах, где у молодежи был шанс научиться своему ремеслу, а у проходных боксеров — отточить мастерство. Как следствие, количество новых хороших перспективных бойцов с каждым годом уменьшается, и публику торгашей уже заставляют поверить в то, что мальчик, за плечами которого, возможно, десять или пятнадцать боев, является первоклассным исполнителем. Ни рекламным агентствам, ни пивоварам, ни, тем более, телевизионным сетям нет никакого дела до того, что они оттесняют сладкую науку в период жанровой живописи. Когда она впадет в кому, они найдут другой способ продавать свой арахис.

По правде говоря, люди, управляющие рекламными агентствами и фабриками бритвенных лезвий, имеют мало общего с героями «Боксианы». Боксер, как и писатель, должен стоять особняком. Если он проиграет, то не сможет созвать конференцию руководителей и свалить все на вице-президента или помощника менеджера по продажам. Поэтому он вызывает неприятие у второстепенных персонажей, которые не могут жить вне организации. Боевые действия бойца не обращены вовнутрь, как у теннисиста-любителя или леди члена парламента. Они выходят естественным образом, с потом, и когда работа закончена, он чувствует себя хорошо, потому что выразил себя. Командиры, для которых это непереносимо, пытаются оправдать свою зависть, заявляя о заботе о здоровье бойца. Если бы боксер, к примеру, когда-нибудь сошел с ума, как Нижинский, то все волшебники мира закричали бы «Пришибленный». Ну, кто ударил Нижинского? А почему не проводится кампания против балета? Из-за него у девушек ноги дубовые. Если бы романист, питающийся исключительно яблочными корками, получил Нобелевскую премию, вегетарианцы стали бы хором утверждать, что эта отвратительная пища укрепила его мозг. Но когда приз достается Эрнесту Хемингуэю, который уже много лет не особенно уклончиво боксирует, никто не поднимается, чтобы отметить, что удары по голове, очевидно, стимулировали его интеллект. Альбер Камю, французский кандидат на Нобелевскую премию, тоже бывший боксер.

Около года назад я был в нью-йоркском салуне «Нейтральный угол», когда туда вошел звучный пожилой джентльмен, жилистый, прямой и беловолосый, и пригласил хозяев на свой девяностый день рождения, который проходил в другом салуне. Он не носил очков, его руки были прямыми, предплечья крепкими, а каждый волосок выглядел так, словно, по старинному выражению, его заколотили гвоздем. На пригласительной карточке, которую он положил на стойку бара, было напечатано:

Билли Рэй

Последний оставшийся в живых боец голыми руками

Последний такой бой, в котором сменился чемпион мира в тяжелом весе, состоялся в 1882 году. Мистер Рэй не позволил бы никому другому в «Нейтральном» расплатиться за выпивку.

Разделяя его щедрость, я думал о всех его современниках — теннисистах, которые лежат с тромбозами, и гольфистах, которых вытаскивают из песчаных ям после коронарных окклюзий. Если бы они вовремя переключились на более полезный вид спорта, размышлял я, то, возможно, до сих пор оставались бы председателями советов директоров и старшими редакторами, а не носили бы свои имена на мемориальных скамьях. Я спросил мистера Рэя, сколько у него было боев, и он ответил: «Сорок. Последний был в перчатках. Мне показалось, что бои становятся мягкими, и я ушел из них».

Когда я в последний раз был в Ганновере, штат Нью-Гэмпшир, преподаватели так быстро заполняли теннисные корты, что люди, устраивавшие игру в паре, всегда брали с собой запасного ассистента профессора.

Это обсуждение относительной целебности сладкой науки и ее молочных преемников — то, что мой друг полковник Джон Р. Стинго назвал бы лабиринтным отступлением.

Именно из-за ожидаемого вялого эстетического периода, вызванного телевидением, я решил опубликовать эту книгу сейчас. События, описанные в ней, могут на долгое время оказаться последним героическим циклом. Вторая мировая война, которая начала сказываться на американском боксе, когда в 1940 году появился призыв в армию, остановила развитие новых талантов. Это позволило стареющим довоенным боксерам, таким как Джо Луис и Джо Уолкотт, сохранять свое превосходство дольше, чем можно было бы ожидать в обычных условиях. К концу сороковых годов, когда начали блистать первые послевоенные бойцы, телевидение наложило свой отпечаток на дыхательное горло «Старушки сладости», и теперь нет клубов, в которых можно было бы боксировать. Но между этими катастрофами из городка Броктон, штат Массачусетс, появился Рокки Марчиано, а из Гарлема — Сэнди Сэддлер, щуплый крепыш. Рэнди Терпин выглядел, на короткое время, как первый героический британский боец со времен Джимми Уайлда. Марсель Сердан произвел незабываемое впечатление до своей преждевременной гибели в авиакатастрофе. (Его нет в этой книге, потому что он умер слишком рано). Арчи Мур, цветок позднего созревания, подобно Лоуренсу Стерну и Стендалю, озарил небо светом своего уходящего солнца, а Шугар Рэй Робинсон оказался столь же долговечным, сколь и ранним — дань уважения к тому, что свеча горит с двух концов.

Именно в июне 1951 года мне пришло в голову возобновить написание статей о боксе, и это произошло всего за четыре месяца до приезда Марчиано, который в то время был безнадежным, или «сломленным», бойцом, о чем рассказывается в начале этой книги. Не было никакой конкретной причины, по которой я вернулся в бокс: «Вдруг это пришло ко мне», как идея к человеку в песне, который пьет джин с водой. Это было похоже на то, как ты воспринимаешь идею о том, что хотел бы увидеть старую возлюбленную, а это не всегда та идея, за которую следует цепляться.

До 1939 года я написал несколько длинных боксерских статей для The New Yorker, но потом забросил их, вместе с остальными занятиями, которые Гарольд Росс называл «жизнью низших классов общества», чтобы стать военным корреспондентом. Росс говорил, что я лучше всего справляюсь с подобными темами.

Когда я вернулся с войны в 1945 году, я еще не был готов писать о сладкой науке, хотя продолжал видеть бои и общаться с друзьями в научных кругах [Имеется ввиду все та же отсылка к сладкой науке, как называют бокс, прим.пер.]. Я стал критиком американской прессы и получил от этого немало удовольствия, но это занятие менее интеллектуально полезно, чем изучение «молотьбы», потому что в прессе меньше конкуренции, чем на ринге. Столкнувшись с конкурентом, американская газета обычно предлагает купить его. Такое иногда делается в научных кругах, но не считается этичным. Кроме того, чем дольше я критиковал прессу, тем больше она портилась, как выразился бы Артур Маквини из Irish Independent.

Мой личный интерес к La Dolce Scienza [С ит.: Сладкая наука] начался с того, что меня посвятил в нее дядя-холостяк, приехавший на восток из Калифорнии, когда мне было тринадцать лет, а это было в 1917 году. Он был хорошим учителем и хорошим рассказчиком, так что я получил и зачатки, и легенду одновременно. Калифорния в 90-х и начале 1900-х годов была штаб-квартирой: Корбетт, Чойнски, Джеффрис, Том Шарки, Эйб Аттелл и Джимми Бритт были калифорнийцами, а Сан-Франциско был портом въезда из Австралии, куда экспортировались Фицсиммонсы и Гриффо. Дядя Майк мог рассказать о них все. После того, как меня просветили, я занимался боксом для развлечения при каждом удобном случае, пока мне не исполнилось двадцать шесть лет и я не стал зарабатывать шестьдесят три доллара в неделю, работая репортером в Providence Journal and Evening Bulletin. Я еще много лет продолжал периодически заниматься боксом, в общем, достаточно, чтобы показать, что я, как говорят мальчишки, знаю в этом толк. С каждым разом у меня были все более короткие раунды. Последний раз это было в 1946 году, и парень, с которым я работал, сказал, что не сможет нокаутировать меня, если я не соглашусь на раунды длительностью более девяти секунд.

Когда я вернулся в царство высшего разума в 1951 году, Джо Луис вступал в свой восемнадцатый год как самое заметное украшение «воображения» — самое высокое перо в его шляпе. Через несколько месяцев появился Марчиано. Так начался новый цикл: Марчиано и старики, как и Луис и старики в 1934-38 годах. В ходе последовавшей за этим эпопеи Марчиано, по выражению полковника Стинго, нокаутировал трех чемпионов мира в тяжелом весе — Луиса, Уолкотта и Эззарда Чарльза — и победил Мура, полутяжеловеса, который в тридцать девять лет претендовал на титул. Марчиано тогда был тридцать один год, что для боксера довольно солидный возраст, но все его крупные бои проходили против мужчин старше, потому что сзади на него никто не напирал. После боя с Муром 16 сентября 1955 года цикл был завершен. Можно с уверенностью сказать, что ни один из героев никогда не будет лучше, чем в тот вечер, и крайне маловероятно, что они снова будут так хороши.

Таким образом, все героические деяния, зафиксированные в этой книге, произошли в течение четырех с половиной лет, с июня 1951-го по сентябрь 1955-го, и они обладают неким пористым единством, как переплетенные тома «Боксианы», которые Иган доставал всякий раз, когда считал, что у него накопилось достаточно журнальных статей о ринге его дня, которыми он мог бы заполнить книгу. Главная тема — взлет Марчиано и падения всех, кто с ним бился, есть и подсюжеты, например, возвращение Шугара Рэя после его падения перед Терпином, повторное падение перед Максимом, но не его нынешнее возвращение. Здесь есть и обсуждение телевизионной тематики, и подвиги второстепенных героев, таких как Сэнди Сэддлер, чемпион в полусреднем весе, и множество мальчишек, о которых вы никогда не слышали. Персонажи, на которых держится книга и вся ткань «Сладкой науки» — это тренеры-секунданты, как во времена Игана.

Иган, на которого я так часто ссылаюсь в этой книге, был величайшим писателем о ринге из когда-либо живущих. Хэзлитт был дилетантом, написавшим один рассказ о боях. Иган родился, вероятно, в 1772 году, а умер, несомненно, в 1849 году. Он принадлежал Лондону, и ни один человек не представлял более восторженную картину всех сторон его жизни, за исключением благопристойной. Он был халтурным журналистом, сочинителем песенок, составителем рекламных проспектов и, как я склонен подозревать, шарлатаном. Его работы содержат внутренние доказательства того, что он занимался самообразованием; если же нет, то он, несомненно, нашел забавного школьного учителя. В 1812 году он выпустил первое издание книги «Боксиана, или Очерки древнего и современного кулачного боя, от времен Бротона и Слэка до героев нынешней эпохи молотьбы» в бумажном переплете. До этого он много лет писал о боксе для спортивного журнала Weekly Despatch. Небывалый интерес к сладкой науке, вызванный двумя поединками между чемпионом Томом Криббом и американским негром Томом Молино в 1811 году, вдохновил Игана на выпуск ежемесячного издания, посвященного только молотильному делу.

В первых номерах он осветил историческую часть своей самостоятельной программы, а после этого «Боксиана» превратилась в бегущую хронику Современной эры молотильни. Как человек с лавровой концессией, он стал великой фигурой в организации матчей, проведении пари, решении споров, организации банкетов и всех других привилегий высокого положения.

«В своей области он был величайшим человеком в Англии», — писал о нем один из мемориальных деятелей спустя долгое время после его смерти. В случае несогласия с его взглядами и мнениями он и те, кто на него равнялся, использовали способ принуждения к власти, который был эффективен без утомительных дискуссий, и «хотя, — говорит один из тех, кто его знал, — по личной силе он далеко не мог сравниться с любым сильным противником, он обладал мужеством и живостью в действиях, которые очень высоко оценивались как его друзьями, так и противниками».

«Его своеобразная фразеология и превосходное знание дела вскоре сделали его выдающимся вне всякого соперничества и конкуренции. Ему льстили и угождали боксеры и конкуренты: его покровительства и поощрения искали все, кто считал дорогу на призовые бои дорогой к репутации и почету. Шестьдесят лет назад (это было в 1809 году) его присутствие означало респектабельность любого собрания, созванного для поддержки корриды, петушиных боев, палочных боев, борьбы, бокса и всего того, что относится к категории «мужских видов спорта». Если он «занимал председательское кресло», то успех в деле был гарантирован. В случаях его присутствия его сопровождал «хвост», если не столь многочисленный, то, возможно, столь же респектабельный, как тот, что сопровождал другого великого человека, и уж точно, в своем роде, столь же влиятельный».

Иган выпустил свой первый переплетенный том, состоящий из шестнадцати номеров, в 1813 году, хотя на титульном листе значится 1812 год. (Он ушел к подписчикам вместе с первой частью.) Следующий переплетенный том он выпустил лишь в 1818 году. В 1821 году появился третий, в 1824-м — четвертый, а в 1828-м — пятый. К тому времени сладкая наука переживала один из своих периодических спадов. Слишком много боев X (так Иган описывал «нечестные бои») вызывали отвращение у спонсоров и тех, кто делал ставки, а также не хватало новых интересных талантов. Науке не суждено было достичь нового пика до восхождения Тома Сейерса в конце 1850-х годов, кульминацией которого станет великий бой Тома с американцем Джоном К. Хинаном в 1860 году. Иган забросил «Боксиану» после выхода тома 1828 года.

Большая прелесть «Боксианы» в том, что это не просто сборник синопсисов поединков. Рассказы Игана о раунде за раундом, с подставными лицами и колебаниями ставок, являются шедеврами технического репортажа, но он также рассматривал ринг как сочный кусок английской жизни, никак не отделимый от остального. Его рассказы о жизни героев — грузчиков угля, моряков и подручных мясника — представляют собой панораму низкой, грязной, счастливой, жестокой, сентиментальной Англии времен регентства, которую вы никогда не услышите от Джейн Остин. Отношения бойцов с их покровителями, щеголями, представляют собой ту любопытную модель доброжелательности и снобизма, не исключающих друг друга, которая всегда существовала между джентльменом и игроком в Англии, и которую австралийцам, американцам и французам одинаково трудно признать. Иган полон анекдотов, как, например, о том, как щеголь и его питомец-герой шли рука об руку по Ковент-Гарден поздно вечером, когда увидели шестерых денди, оскорблявших женщину. Денди не были ни джентльменами, ни игроками, и Иган их не любил. щеголь стал спорить с денди, и один из них ударил его. Тогда щеголь крикнул: «Джек Мартин, наподдай им!» И герой, который сегодня назвался бы полутяжем, свалил шестерых денди. Из рассказа Игана невозможно понять, чье поведение он считал более лихим — щеголя или героя.

Этот конкретный герой, кстати, был известен как мастер скатывания, потому что по профессии был пекарем. «У Мартина очень солидные связи, — писал Иган, — и, когда он только начинал выступать в качестве боксера, у него был отличный бизнес — пекарня; но в конце концов он избавился от этого бизнеса, чтобы, похоже, дать больший простор своим наклонностям». Кокни-персонажи [Уроженец Лондона, особенно восточной части, прим.пер.] Игана и прямые цитаты из их разговоров стали подарком для Диккенса, который, как и все мальчишки в Англии, читал автора «Боксианы». В каталоге Нью-Йоркской публичной библиотеки указана немецкая монография 1900 года о влиянии Игана на Диккенса, но я не знаю ни одной подобной попытки восстановить справедливость на английском языке.

Сценки Игана с участием шлюх и красоток, красавчиков и малышей, отправляющихся на грандиозный публичный, незаконный призовой бой, написаны Роулендсоном, точно так же, как гравюра Роулендсона о втором великом бое между Криббом и Молино принадлежит графике Игана. На переднем плане картины — шлюха, сидящая на плечах своего кавалера, чтобы лучше видеть драку, а карманник снимает с кавалера ридер (часы). Крибб только что сокрушительно ударил Молино, и Молино падает, как он продолжает это делать уже сто сорок пять лет. Он еще не упал на пол, но каждый раз, когда я смотрю на картину, я ожидаю увидеть его приземление. На горизонте — нежно-зеленые холмы и бледно-голубое английское небо, вручную подкрашенное старыми пьяницами, нанявшимися в кип-шопы (питейные заведения). Цветные отпечатки стоят шиллинг. Когда я смотрю на свою копию, я чувствую запах толпы и полевых цветов.

Иган мог быть величественным, когда хотел, как вы можете видеть из следующего примера, взятого из посвящения первого тома «Боксианы»:

Для тех, сэр, кто предпочитает женственность твердости, мнимую утонченность грубой природе, и кого ливень может напугать, под страхом их вежливых рамок, страдающих от непокорной стихии, или не возражал бы против драк, если бы бокс не был столь шокирующе вульгарным, следующая работа не может вызвать никакого интереса; но для тех, кто чувствует, что англичане — не роботы... «Боксиана» передаст развлечение, если не информацию.

Мне больше нечего сказать в пользу настоящего продолжения лучшей работы ВЕЛИКОГО ИСТОРИКА.

ЭЙ ДЖЕЙ ЛИБЛИНГ

Париж, 1956 год