Светлана Гладышева: «Я октябренок, пионер, комсомолец. Мне было тяжело проиграть американке»
Павел Копачев и Вячеслав Самбур для сериала «Однажды для страны» поговорили с призером Игр-94, президентом Федерации горнолыжного спорта и сноуборда России – о том, как в эпоху сникерсов и развала Союза творились чудеса.
Без формы
– 1992-й год – не лучшее время для олимпийского дебюта. Без флага, без гимна, без страны.
– Еще без формы. Хотя была какая-то: брюки из вельвета с крупными манжетами внизу, цвет кофе с молоком. Береты… Я первый раз эту форму увидела на конькобежках, они зашли ко мне в гости – и мы хохотали вместе.
– Странные чувства?
– Очень. В нашу честь играла непонятная музыка, поднимали белый олимпийский стяг. Equipe Unifiee – так наша команда называлась. Сложно представить, что это такое на самом деле. Люди всякие вокруг команды крутились.
– Например.
– Ко мне и к Тане Лебедевой пришли незнакомые ребята, говорящие на украинском, и заявили: вы в украинской команде, нужно носить украинскую форму. Синие куртки с желтой надписью Ukraine. Причем именно на английском языке, хотя логичнее было написать «Украина», чтобы возбудить хоть какие-то чувства.
– Почему вас назвали украинкой?
– Мы тогда подолгу тренировались на Украине. Хотя какая я украинка – у меня мама из Рязани, а отец из Оренбургской области. Просто я переехала во Львовскую область, тренировалась там. Люди посчитали, что мы имеем прямую связь с Украиной.
Я с большим уважением отношусь к этой территории, у меня там очень много друзей. Но родина – Россия. Эти ребята все равно нам форму оставили. Я пыталась с ними говорить по-русски; они сказали, что не понимают меня. А по-украински я сама не сильна. Понимать понимаю, говорить не могу. Отдала форму нашим настоящим украинцам.
– Команду по инерции тогда называли советской.
– Да, у меня даже есть значок красного цвета, его получал каждый олимпиец. Эти осколки большой страны мы очень бережно несли на Олимпиаде. Хотя прибалты вдруг почему-то начали разговаривать на своем языке, азиатские республики вообще не очень понимали, что происходит.
Потом возвращаешься в страну – а там закрываются детские спортшколы. Понимаешь, что единственная забота у людей – прокормить семью, неизвестно, где взять деньги. Это повлияло на то, что мы имеем сейчас в спорте. Весь спорт был потерян тогда. Сейчас мы штурмуем с наскока, а могла быть постепенная работа.
Без солнца
– Олимпиада в Альбервиле – интересная, шумная, драматичная. Под окнами моего номера не прекращались какие-то парады.
– Что за деревня была во Франции?
– Просто гостиницы, огороженные железным забором. Везде ходили жандармы, вечно выла сирена. Если не сирена, то во всю мощь гремели оркестры. Отдыхать было невозможно – тем более у меня как раз был номер на главной улице. Помню, наш фасад, фасад соседнего здания – все стояли, пожимали плечами, пытаясь занавеситься, закрыться.
– Сборная по шорт-треку, к примеру, там жила отдельным боксом. Вы – нет?
– Мы жили с фигуристами. Кстати, накануне нашего отъезда, когда я благополучно проиграла свою очевидную медаль, мы вечером поздравляли фигуристов – Марину Климову с Сережей Пономаренко. Приперлись полдвенадцатого, разбудили Татьяну Анатольевну Тарасову, поставили ребят на стул, спели гимн Советского Союза.
Вот так ребята, стоя на табуретке, были награждены вновь. Мы обнимались, целовались, все было хорошо. Только я тогда с не самыми лучшими чувствами уезжала.
– Поражение переживали тяжело?
– Очевидно, что, выиграв три официальные тренировки из четырех, ожидаешь неплохого проезда в финале. Но, к сожалению, погода сыграла против меня. Что мне не позволяло выступать на максимуме – это плохая видимость и свежий снег. Все случилось четко в день соревнований. Есть у меня такая особенность: мне нужно видеть, куда ехать. Все победы на тренировках случились в хорошую солнечную погоду.
– А в день старта солнца не было?
– Не было. В такую погоду побеждали американцы, канадцы.
– Без солнца трасса сильно меняется?
– Не трасса, а восприятие трассы. По крайней мере, для меня. Моя техника направлена на жесткие ледянистые трассы. Когда круто и лед – это моя стихия. Когда выпадает снег – то, видимо, агрессивное прохождение виража на канту не получается… В Лиллехаммере через два года было морозно, жестко. В Альбервиле нет.
– То есть вы проснулись с утра, увидели туман – и все стало понятно?
– Да. Вышла на просмотр и поняла, что придется бороться. Трасса была мне настолько ясна, все дни не вызывала никаких вопросов. Но при плохой видимости начинаешь ждать рельеф – волну, яму… Проходя по одному следу, получаешь набитый путь. Его постоянно гладят, готовят, но до конца это сделать невозможно. Это проблема – и я с ней столкнулась. Восьмое место.
– Руководство, наверное, было рассержено.
– Да, мы вечером пошли на хоккей – играли с канадцами. Болели, кричали, а на пару рядов ниже сидели наши функционеры – не самого крупного звена. Развернулись и говорят: «Гладышева, ты чего тут кричишь громче всех? Медаль выиграла, что ли?»
– Задело?
– Конечно. Ты же понимаешь, что готов, что лыжи едут, что полный порядок во всем. Случись старт на день раньше – все было бы хорошо. Не было никакого волнения, все как нужно.
Гладышева (сидит, крайняя справа) на сборе
Без аккредитации
– Кстати, тогда же в Альбервиле умудрилась потерять аккредитацию, побывала в жандармерии.
– Как так?
– Наверху, я извиняюсь, не построили клозетов. Ну и приходилось уходить далеко за бугры. Там был ветерочек – по всей вероятности, он и забрал мою аккредитацию. Приезжаю вниз, иду с номером в лыжную комнату, а аккредитация пропала – меня забирает жандармерия, везет в отделение.
– А вы?
– Начинаю рассказывать, кто я такая, почему я здесь и все остальное. Это на минут двадцать вялой беседы. Люди меня взяли на выходе из зоны финиша, то есть я же как-то попала на старт, прошла кордоны – действительно не террорист.
– Убедили их?
– Повезло. Сидим и разговариваем – вдруг дают повтор соревнования. У меня первый номер, как раз с меня и старт. Я смотрю на экран и говорю: вот это я. Они: а-а-а, ну тогда все нормально. Быстренько восстановили мне аккредитации. Честно говоря, уже тогда был большой интерес к посторонним людям на Олимпиаде. Сейчас это тоже нас ждет, поэтому не нужно особенно раздражаться.
Гладышева и президент РФ Владимир Путин
Без шума
– Насколько я в курсе, олимпийскую деревню Лиллехаммера разобрали полностью – осталась только клумба с флагами и публичная зона, где были рестораны, кинозал. Вот эта зона отошла коммуне Лиллехаммера.
– А сами корпуса?
– Их нет, а были собраны из фанерок. Мне дали одноместный номер – это считался «люкс».
– Просторный?
– Если с сумкой – невозможно зайти. Там стояло огромное кресло, журнальный столик, вешалка и кровать. Кровать занимала полкомнаты, а открывшаяся дверь сразу упиралась в кресло, оставался проход сантиметров 40. Вся комната – примерно 4,5 квадратных метра.
Печка страшная: ставишь на единичку и умираешь от жары. Открываешь окно – невозможно уснуть от холода. И так пытаешься поймать ощущение комфорта, когда отключил печку и приоткрыл окно.
– Какие номера тогда не «люксовые»?
– У нас был блок на четыре комнаты. Жили вместе с саночницами. Один одноместный номер – мой, один двухместный и два трехместных. Большой табун, санузел один на всех, по утрам попадали с боями.
У девчонок было даже побольше жизненного пространства. Хоккеисты жили на этаж ниже, но по сути – с нами вместе. Повышаешь голос чуть громче среднего: мужики, сколько время? И ответ снизу наискосок: полпятого. Как будто рядом с тобой.
– Сильно мешала такая слышимость?
– Это еще не слышимость. Мы жили в двух корпусах – между ними лежал деревянный настил, по которому ходили. Он был нужен, чтобы почву не портили. А снег скрипучий: когда люди проходили, вибрация чуть ли не расшатывала дома – такой шум стоял. Ты сидишь в номере и понимаешь, что находишься внутри странной акустической схемы. Скрип отражается от домов, плюс ты его чувствуешь по каналам дерева, которое тебя окружает.
– Круто!
– Виктор Василич Тихонов загораживал настил веревкой и писал такие транспаранты: «Ребята, обходите настил по снегу! Дайте команде отдохнуть».
Гладышева с Владиславом Третьяком (слева) и Леонидом Тягачевым
Без нытья
– Лиллехаммер был удобен для меня даже в плане погоды. Утром минус 26-28 – на просмотре. Старт – в районе 20, наша погода.
– Утеплялись?
– Конечно. Обклеивалась пластырем, надевала маску. В ней не очень удобно дышать – прорезала дырочку для рта. Никто не ныл. Понятно, что вид спорта никогда под крышу не уйдет. У природы нет плохой погоды – песня про нас.
– Никогда не стояло вопроса об отмене соревнований?
– Да нет. Пограничная температура – 25 градусов. При такой погоде спокойно проводили. Градус туда-сюда, ничего страшного. Невозможно привезти все сборные и ловить один градус. Если было условно «минус 27» – так же стартовали. Нас спрашивали: «Девочки, сможете потерпеть?» Терпели.
– Выигравшая в Лиллехаммере американка Рофф говорила, что супергигант – дисциплина для хардкорных людей. Вы просто получаете маршрут – и все?
– Почему? Просмотр трассы есть.
– Что-то запомнили и поехали?
– Так вопрос не стоит. Горнолыжник высокого уровня априори должен знать трассу от и до. Выходит и запоминает – не что-то там, а все.
Вы, наверно, видели во время трансляций странные движения спортсменов с закрытыми глазами – это тот самый повтор рельефа, который нужно запомнить. Всегда есть корректировка: спортсмен смотрит не под ноги, а чуть дальше по линии проезда. То есть ты понимаешь, что любой вираж можешь обозначить сам для себя: этот вираж – направление вот на эту сосну, на нее и едешь. Если склон уходит дальше, если ты не видишь ворота – делаешь направление по линии за счет вот таких сосен. Скорость порядка 140 км/ч.
– В Лиллехаммере у вас было ощущение, что вы делаете что-то особенное? Многие герои нашего сериала говорят: да обычный прокат, ничего такого не чувствовал (-а).
– Я ехала и думала об ошибке. Очень переживала, пока итоговое время не увидела. Ненадолго о ней забыла и потом поняла, что именно там проиграла американке. Я октябренок, пионер, комсомолец. Мне было тяжело перенести поражение именно американке. Это глубоко сидело. Пришлось выиграть этап Кубка мира в США, чтобы хоть как-то реабилитироваться.
– То есть если бы проиграли условной итальянке – было бы не так?
– Наверное. Противостояние больших сверхдержав. Нам только-только показали, что такое сникерсы. Этот проигрыш меня будоражит: полтрассы выиграть, потом ошибка – второе место… (см. ВИДЕО)
– Потом осознали, что медаль для горных лыж – это веха?
– Осознала, какая это огромная работа. К любому призовому месту нужно относиться с уважением.
– Как в команде отмечали вашу медаль?
– Это была единственная медаль на весь этаж общежития. Пели гимн СССР, отмечали как могли – никто, разумеется, ничего не пил. Насколько я знаю, гораздо ярче отмечали в Уфе, Москве и по всей стране.
– Например?
– Друзья в Уфе размолотили бутылкой шампанского звонок у двери родительской квартиры. Маме на работу чуть ли не скорую вызывали. Она работала с деньгами, ждала инкассаторов. А тут попер народ, звонки, крики: «Наталья, открывай, твоя дочь вторая!»
У мамы такое окошечко – туда несли цветы, шоколад – такой плохо организованный праздник.
– Двоеборцу Аллару Леванди за медаль подарили «Жигули-пятерку», а вам?
– Семь тысяч долларов от спорткомитета, на которые я купила машину Игорю Петровичу Скрябину – моему личному тренеру. Пришлось добавить немножко – привезла Фольксваген Гольф, Петрович был счастлив. Это человек, который меня разрыл и раскопал.
Команда 90-х
Без родителей
– Скрябин рассказывал, что вы порой общались на эмоциях.
– Преувеличил. У нас часто были разговоры жестами: показывает, на какую ногу давление, колено вдавить, зад поднять, смотреть вперед, руками не крутить. Расстояние большое, человек стоит на трассе – не доорешься. Внизу уже можно поговорить...
– Что он за человек?
– Строгий и непростой, но успешный в своем деле. Самый успешный, заслуженный тренер Советского Союза. Человек, который, я думаю, дал самому себе обещание закончить свои дни на горе. Неугомонный. Ему много лет, но запал вообще не потерян. Постоянно в поиске, вечно анализирует технику. У него записи хранятся с 65 года. Книга есть с номерами, влажностью, температурой снега, парафинами, всеми деталями. Мне он очень дорог.
– Как родители восприняли ваш отъезд из дома?
– Война была страшная. В марте я приехала из Кировска и сказала: сейчас школу закончу и уезжаю во Львов спортом заниматься. Нормально? 15 лет ребенку. Мама говорит: ну да. Это как в «Кавказской пленнице»: у тебя теперь два пути: либо в авиационный, либо в нефтяной. А твой Львов и спорт давай, знаешь… не горячись.
– И?
– 27 июля 1987 года я все-таки уехала из Уфы заниматься спортом. И это все – не прекращавшиеся бои.
– В Карпатах была супербаза?
– По тем годам – да. Перепад высот – 400 метров, у меня в Уфе – 100. Плюс там Петрович – современный тренер, вызвал меня лично – это дорогого стоит. Потом было окончание 9 класса в Уфе, из дома я уехала почти отличницей. У папы на первом месте всегда стояла учеба. Я приезжала с любого сбора – и по ночам учили уроки вместе. Могло дойти до минус двух-минус трех моей оценки.
– Это как?
– Есть высшая оценка – пятерка. Он мне, бывало, скажет: садись, два. От этого выражения мне всегда хотелось взорваться. Ну два, потом вниз, вниз, в отрицательные числа. Потом карабкалась к пятерке. Благодаря этому хорошо закончила девятый класс – таково было одно из условий родителей. Вообще, начать говорить об отъезде, получить хоть какие-то условия – это уже подвиг.
У мамы спрашивала недавно: как так получилось, что ты меня отпустила? Она: ты почти в сердцах сказала, что это, возможно, твоя судьба – мы с батей не спали всю ночь. Разговоров было много, но родители понимали, что есть прямой самолет – если что, можно забрать меня.
– Часто к вам приезжали?
– Только в отпуске, если денег хватало. Ловить меня по всем сборам было не очень легко: Красноярск, Мурманск, Кемерово, Алтай. Приезжали по одному, контролировали, как я расту.
– В Союзе было много баз – какая запомнилась больше всего в плохом смысле?
– Давайте возьмем Камчатку. Живешь в гостинице «Авача» и каждый день в половину пятого садишься на трехмостовый «Урал» или на ГАЗ-66 и едешь два часа на вулкан. Два туда, два обратно. Ужас, все в пыли, если не идет дождь.
Камчатка – это же такое место… Лежишь на боку, просыпаешь из-за того, что тебя будто раскачивают из стороны в сторону. Как будто в вагоне – а это землетрясение. Или налетели ветры злые, пришли медведи, росомахи – там всякое бывало.
– Читали про базу в Сухуми. Отличное место?
– Это жемчужина. Всегда развивалась, туда выделялись колоссальные деньги. Сейчас она есть – только по ней проходила линия фронта. С одной стороны стояли грузины, с другой – абхазы. Река была линией фронта, а база – самой высокой точкой, откуда можно было вести наблюдение. Конечно, из базы сделали решето – думаю, восстановлению она не подлежит. Я была на ней после войны… Лягушки остались те же. За базой находилось болотце, где по ночам проходили лягушачьи свадьбы – как они орали…
– Многие наши собеседники говорили о низкой дисциплине в сборной. Бывало?
– Что-то такое бывало, что отнекиваться. Бывало, но не принимало характер отчаянного веселья. Тот же самый Сухуми можно вспомнить. Был такой сериал «Больница на окраине города». У нас часто вся команда собиралась в одном номере и смотрела. После тренировки, девчонкам жарко, в каком-то маленьком полотенчике…
И тут приезжают ватерполисты – такие симпатичные парни, мужской состав сборной. Мы начинаем разбредаться из номера, где смотрели сериал, по своим. Тренеры ватерполистов к нашим подходят: слушайте, второго такого дефиле ребята не выдержат.
Завязывали знакомства, конечно. Ходили выпить кофейку с мороженым, база была подготовлена: несколько баров, там варили прекрасный кофе по-турецки, работал кинотеатр, на море ходили.
– Общаетесь с подругами по команде?
– Общаемся. Варвара Зеленская живет в Куршевеле, Таня Лебедева – в Германии, Света Новикова – в Москве. Много кого разбросало по миру, но мы дружим.
98-й, Нагано. Светлана Гладышева финиширует 5-й и чуть-чуть не дотягивает до своей второй олимпийской медали
Без иерархии
– Насколько сильно изменился горнолыжный инвентарь по сравнению с вашим временем?
– Лыжи для скоростного спуска и для супергиганта сильно не изменились. Изменились лыжи для слалома и для слалома-гиганта. Это те самые лыжи, которые покупают любители. Они сделаны по моделям американских слаломных лыж: широкая пятка, широкий носок и узкая талия – можно сравнить с пропеллером по форме. Это очень изменило резаный поворот в коротких дисциплинах, лыжа стала динамичной, с норовом таким – ее теперь нужно укрощать.
Сейчас существуют ограничения FIS по инвентарю – они стремятся вернуть лыжи к более «прямому» виду, с более ровными пропорциями. Европейцы занялись этим раньше, у нас понимание пришло примерно к 2005 году – люди начали располагать достаточным инвентарем и понимать (по крайней мере, им так казалось), как на нем поворачивать. Техника и методики существенно поменялись, и мы заняли крайне отсталую позицию несколько лет назад.
– Можете вспомнить собственный залет по лыжам?
– Возьмем пример Нагано – у меня, кажется, 28-й номер. Интервал на старте – две минуты. Все победители были из первой десятки. Между мной и ими прошел практически час, вылезло солнышко, трасса подтаяла.
– Застряли?
– Я смотрела отсечки – до финиша шла лидером или на медаль. Вот он финиш: уже вернулись эмоции обычного человека. Вижу ворота, вижу глубокие следы от лыж на финише и понимаю, что торможу. Теряю десятые километра в час – меня не тащит. Пятое место – семь соток до призов. Вот что такое смазка и залет, если финишная часть сильно оттаивает.
– У вас есть иерархия собственных медалей?
– На каждом этапе есть главная медаль. Первая моя грамота, заработанная в школе Уфы, – это синий вымпел, я начинала в обществе «Зенит» – первое место среди девочек такого-то года рождения. В 89-м году ты занимаешь 40-е место среди юниоров. А через год ты – победитель и серебряный призер супер-джи, это объективный рост. Мне дорога медаль Зальбаха, первая и единственная наша медаль на ЧМ. Олимпийская медаль имеет свой эмоциональный окрас.
– Ощущаете, что сделали большое дело для большой страны?
– Ощущаю, что была человеком, которому повезло. Господь смилостивился. Может быть, я была не самой талантливой, но у меня олимпийская медаль есть. Это итог работы всей команды – девчонок, с которыми мы до сих пор дружим, и тренеров, и сервиса. Так получилось, что ее надели на мою шею. Это не самый легкий груз.
Все медали СССР/России на Олимпийских играх (горные лыжи)
Серебро, Лиллехаммер-1994, Светлана Гладышева (супергигант)
Бронза, Кортина-д’Ампеццо-1956, Евгения Сидорова (слалом)
Итого: 0+1+1 = 2 медали
«Однажды для страны» на Sports.ru
Аллар Леванди: «Мне принесли майонез, и я съел шляпу»
Вера Зозуля: «Рак побороли врачи. От меня мало что зависело»
Владимир Белоусов: «Если мне вернут олимпийское золото, я заплачу от счастья»
Валерий Столяров: «В «Русском доме» другая Олимпиада. Черная икра, водка, маринады…»
Янис Кипурс: «Вылезаю из саней и думаю: бить морду напарнику перед камерами или за углом?»
Фото: Fotobank/Getty Images/Ruediger Fessel/Bongarts; skigu.ru; smsport.ru; youcanski.com; РИА Новости/Дмитрий Астахов; REUTERS
История распада СССР в одном предложении.
Если у меня будет дочь- пусть она поступает также.
Если отбросить чисто политическую шелуху, то американцы ведут себя всё равно не очень красиво, тянут в ОИ "свои" виды, стараются "сплавить" чужие. Хотя это опять же политика.:) Вот ведь никак не удаётся нашим со шведами бэнди протащить, а более подходящего для зимней олимпиады вида спорта и не представишь. А это, как минимум гарантированное серебро.
Удивительные энтузиасты, конечно были те олимпийцы. Отсыпали бы процентов 10 того энтузиазма сегодняшним спортсменам, сгребали бы золото с олимпийских склонов Кавказских гор:)