«Хант вместе с женой любили триолизм». Ники Лауда вспоминает лучших пилотов своего поколения
Контакты внутри небольшой группы гонщиков «Формулы-1» не очень тесны. Друзей мало, друг с другом общаются поверхностно. О некоторых гонщиках я знаю только, как они выглядят и какого стиля вождение от них можно ожидать, вот и все.
Но четверо гонщиков особенно импонировали мне за эти годы: Пике, Хант, Вильнев и Прост.
Именем Нельсона Пике я могу еще и ответить на вопрос, кого я считаю, с моей точки зрения, лучшим гонщиком в мире. У него есть все, что нужно чемпиону: незаурядность и внутренняя открытость, концентрация на главном, ум, сила и быстрота. Он практически не делает ошибок, он все время быстр, все время в форме — я не могу представить, почему он не должен стать в 1986 году чемпионом мира в третий раз. А еще Нельсон мне нравится с человеческой точки зрения. Я с удовольствием ощущаю его надежность и открытость, восхищаюсь стилем его жизни и завидую некоторым способностям, по которым он опережает меня.
Сначала Нельсон загадал мне загадку. Он рассказывал только о том, как он сидит на своей лодке, рыбачит, ныряет, плавает, и как это прекрасно, если целый день ничего не делать. Мне было совершенно непонятно, как человек может развивать способности и совершенствоваться в своей дисциплине, если он неделями делает совершенно противоположное — а именно, ничего.
Для меня личная жизнь и профессия всегда проходили в одном направлении, возможно потому, что я был так воспитан, никогда не знал ничего другого. Я перескакивал из одного стресса в другой, без перерыва, как будто бы это был единственный способ существования. Спокойствие и естественность, с которыми Нельсон отделяет свою сильно концентрированную и насыщенную профессиональную жизнь (как гонщика) от личной, вызывали у меня серьезные размышления. Со времени моего переезда на Ибицу и для меня многое стало более свободным и «приватным», и Нельсон был мне в этом примером. Недостижимым примером, конечно, поскольку он совсем другой человек, чем я.
Некоторые из характерных черт Пике относятся и к Джеймсу Ханту, с которым я в свое время был в таких же хороших отношениях, как теперь с Нельсоном. Мы много времени проводили вместе еще во времена «Формулы-3», когда оба были без денег, и Джеймс до сих пор стоит у меня перед глазами: в дороге со своим механиком на Ford Transit, с палаткой. Долгое время я жил с Джеймсом в Лондоне в однокомнатной квартире. С ним всегда было очень прикольно, и около него постоянно крутилось несколько особ женского пола. 15-ю годами ранее Иннес Айрленд (пилот «Формулы-1», умер в 1993 году), наверное, был таким же, готовым на любую глупость, забирая от жизни все, что только можно было получить. При всем этом Хант был открытым и честным парнем — и фантастическим гонщиком. В 1976 году, когда он отобрал у меня чемпионский титул, он ездил невероятно сильно и в конце сезона набрал ту великолепную форму, которая была нужна, чтобы свести на нет мой отрыв. Большим делом было и то, что он своевременно, в середине сезона 1979 года, ушел из спорта, когда он (или его автомобиль) уже не был достаточно быстр. Он заработал достаточно денег, чтобы с того момента жить хорошо, он и сегодня продолжает это делать. (Джеймс Хант умер в 1993 году, а эта книга вышла в 1985 году).
Я встречаю Ханта в настоящее время даже чаще, поскольку он бывает на многих Гран-при, работая для английского телевидения. Он по-прежнему не устает меня поражать. Например, в том, что его жена Сара постоянно ищет девушек, с которыми они потом занимаются любовью втроем. Он часто мне объяснял свою систему, и выглядит она подкупающе: ему разрешается спать с другими девушками, если при этом присутствует собственная жена. Получается, что это приносит пользу браку, и все участники процесса счастливы. Когда я видел Сару в последний раз, она была беременна — но такая же оторва.
Очень симпатичен был мне и Жиль Вильнев. Мне все нравилось в нем, даже если я и находил неправильным фактор риска, на который он делал ставку. Могло случиться, что он на первой тренировке выезжал из боксов на первый круг, и его тут же разворачивало, потому что он просто в любой ситуации ехал на пределе. Ему не мешали даже холодные шины. Его натура борца была удивительна и придавала ему тот имидж, который сохраняется и становится все легендарнее и теперь, даже через столько лет после его смерти. Он был самым большим дикарем, которого я когда-либо знал в «Формуле-1».
Типичная ситуация с Жилем.
Я был в отеле в Цольдере, было примерно десять часов вечера или даже позже, в любом случае сумерки. Вдруг — шум вертолета. Я распахиваю окно и вижу, как вертолет пытается найти место посадки с помощью прожектора. Вот это сумасшествие! Запрещено, невозможно, безумно. Это, конечно, был Жиль, и на следующее утро я спросил его, как он себе это все представлял.
«Я при отлете из Ниццы просчитался на два часа, но это не проблема. Ты же видишь, я тут».
Было много других ситуаций, в воздухе и на гоночной трассе, которые переходили границы возможного, и, наверное, он использовал их как подтверждение своего образа жизни — всегда и везде надо быть готовым к максимальному риску. То, что он, несмотря на это, не был упрямым и слепым сорвиголовой, а чувствительным и любезным человеком, делало его единственным в своем роде.
Смерть Вильнева в Цольдере в 1982 году связана с его очень высокой готовностью рисковать, но произошла из-за очень специфического недоразумения. Из видеозаписи я понял следующее. Правда, камера следовала за машиной не до последнего градуса поворота, но, тем не менее, можно разглядеть, что Йохен Масс, проходивший круг возвращения в боксы, в последний момент отклонился от идеальной траектории вправо. Естественно, что он хотел помочь возникшему в зеркалах заднего вида Вильневу, но, с другой стороны, такие маневры всегда содержат в себе зерно недоразумения. Я полагаю, что если кто-то находится на круге возвращения, то ему следует ехать либо по самому краю трассы и находиться далеко от идеальной линии, либо, наоборот, строго придерживаться идеальной линии, чтобы накатывающийся гонщик знал, что к чему. Освобождать идеальную траекторию в последний момент, это — неожиданный крюк. Так что я считаю маневр Масса нехорошим. Но, с другой стороны, вряд ли какой гонщик на месте Вильнева выбрал бы риск обгона на полной скорости медленного гонщика рядом с идеальной траекторией. Возможность ошибочной реакции или недоразумения была просто на поверхности.
Теперь к Алену Просту, который все время упоминается и в других главах. Он приятен, любезен, сердечен, и я тем лучше к нему относился, чем ближе узнавал его. Я уже упоминал, что поначалу был ошибочно против него. После нескольких гонок сезона 1984 года из-за его постоянного превосходства в квалификациях я был в сильной неуверенности, подавлен и должен был придти в себя, чтобы в этой ситуации проводить тем лучшие гонки. В самой гонке он не был сильнее, хотя в конце всегда прибавлял. Его способность в кратчайшее время настраиваться при любой погоде, на любой трассе, ошеломляла. Именно во время дождевой тренировки перед решающей гонкой в Эшториле он с этой точки зрения устроил нечто потрясающее. Мне пришлось собрать все силы, чтобы, тем самым, не позволить деморализовать себя. Во всяком случае, мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы на своенравном турбоавтомобиле освоиться на новой трассе. Он же был вундеркиндом.
Долгое время у меня было чувство, что Прост наблюдал за мной на каждом шагу. Все, что я делал, он проверял на то, не сможет ли он из этого чему-либо научиться. Видимо, полезного было много, и он охотно в том признавался.
Техническое чувство Проста хорошо, но иногда со слишком малым количеством нюансов. Он говорит: «хорошо» или «плохо». Что касалось настройки машины, то мы практически всегда выбирали одинаковое решение и обсуждали все вместе — честно и без уловок. За все время он один-единственный раз поставил другой стабилизатор, не проинформировав меня.
В ходе долгого тура Marlboro по продвижению марки после сезона 1984 года, когда вынужденно «приклеиваешься» друг к другу и можешь невероятно действовать другому на нервы, отношения между нами были лучше, чем когда бы то ни было раньше. В 1985 году мы все получили блестящего чемпиона Проста, быстрого в тренировках, безошибочного в гонках. От прежней слабости нервов, возникавшей, если оказывать на него давление, не осталось и следа.
Такими были четверо коллег, которые в период моего выступления наиболее сильно меня впечатляли. Были и другие противники из 70-х и 80-х годов (о Петерсоне и Регаццони я уже писал в другом месте):
Эмерсон Фиттипальди. Он был очень хорош до определенного момента, но дальше не развился. Основать собственную команду, как он сделал это после выступлений за «Лотус», я не считаю совсем ошибочным поступком, но тогда тебе надо быть достаточно хорошим для того, чтобы получить лучшего конструктора. В момент выбора технического руководства дело уже сделано — так или так. У Фиттипальди никогда не было ни следа от верного направления. (Команда Фиттипальди просуществовала с 1975 года по 1982 год. За нее успел выступить даже старший брат Вилсон Фиттипальди. Также выступал будущий чемпион «Формулы-1» Кеке Росберг).
Карлос Ройтеманн. Не могу усыпать его путь цветами. Неприятный, холодный тип. В бытность коллегами по «Феррари» мы никогда не откровенничали, мы не могли переносить друг друга. Было невозможно работать с ним в техническом плане. Он дал бы в любом случае тактический ответ, который, возможно, позволил бы ему получить какое-либо преимущество в настройках. После моей аварии в 1976 он на короткое время представлял для меня проблему, поскольку пытался перетянуть всю команду на свою сторону, но я скоро вновь контролировал ситуацию. Как гонщик он был хорош, но не сенсационен. (Ройтеманн до 2021 года будет входит в Национальный сенат Аргентины, а ведь многие хотели, чтобы он стал президентом, но Карлос отказался от участия в выборах).
Марио Андретти. Лучший пример для супергонщика. На протяжении десятилетий он всегда впереди и всегда быстр, живет только для гонок и ориентирует всю свою семью на автоспорт. За что бы он ни брался — спортивные машины, «Индикары», «Формула-1» — он всегда все делал хорошо и правильно. В Америке он еще и в следующие годы останется очень большой величиной. (Он ей остается и по сей день…)
Джон Уотсон. Один из приятных мне коллег. Я большую часть времени держал его под контролем, хотя бы за счет лучших показателей в тренировках. В гонках, правда, он мог показать великолепные результаты, но не был достаточно стабилен, чтобы стать по-настоящему великим гонщиком. То, что он показывал на трассах типа Детройта или Лонг-Бич, было его звездными часами.
Кеке Росберг. Быстро ездит. Считает себя настолько важным, что забывает о по-настоящему важных вещах. Он использует примерно сто процентов своих возможностей на то, чтобы показать свою значимость, тем самым он никогда не знает, что творится вокруг. Мне приходит в голову, что ему никогда нельзя смотреть в глаза.
Микеле Альборето. Во всех отношениях хороший человек. Очень быстр, но в своих личностных качествах, возможно, слишком слаб против политики «Феррари». Там нужен жесткий боец, который, во-первых, знает, что приносит пользу фирме, и, во-вторых, осуществляет это. Я полагаю, Микеле знает, в каком направлении следует идти, но он недостаточно жесток, чтобы осуществить это. В остальном он приятный человек, быстрый, хороший, безошибочный.
Айртон Сенна. Вероятно, самый большой талант, возникший за последние годы. Я думаю, так не только из-за его быстрейших кругов, а потому, что он быстро понял общую картину. Он просто все понял. Время, за которое он вырос и при этом не сделал ошибок, мне очень импонировало.
Герхард Бергер. Талант, несомненно. Все будет зависеть от того, сможет ли он вырасти. Возможно, ему надо стать серьезнее, пусть это даже звучит из моих уст несколько покровительственно. Я хорошо к нему отношусь, он классный парень.
Я думаю, что с выбором Лауды многие согласятся. Многие из этого списка становились чемпионами не один раз…
Если вы хотите вспомнить все, что было ранее:
Ники Лауда о том, как менялись болиды за годы его карьеры в «Формуле-1»
