Тысяча лет одиночества
Почему академическая гребля – особый случай в современном спорте, а выдающиеся гребцы – люди не от мира сего (памяти Вячеслава Иванова)
Академическая гребля, в отличие от многих других видов спорта, никогда не была забавой. Если в основе футбола, плавания, любой легкоатлетической дисциплины и даже борьбы лежит игра, юношеское, а сказать еще проще – «дворовое» соперничество (кто ловчее управится с мячом, быстрее добежит «вон до той сосны», доплывет до буйка, глубже нырнет, дальше или выше прыгнет, уложит на лопатки товарища по бурсе), то гребля исторически – совсем не игра. А тяжелая работа. В древние же времена – это еще и, позволю себе так выразиться, ратный труд.
В классическую эпоху с ее войнами и морской торговлей гребные суда – непременный атрибут, инструмент развития цивилизации. И это всегда – тяжелый труд. Вы никогда не стали бы заниматься греблей как видом спорта и десять раз подумали бы, прежде чем отдать своего ребенка в секцию гребли, если бы знали, насколько это физически тяжело. Но, став гребцом, вы вряд ли перестанете им быть. Потому что это труд коллективный, требующий командного духа. На вас рассчитывают, вы в деле. Бросить весла посреди Эгейского моря нельзя. Чревато гибелью. Как нельзя их бросить и посреди гонки на озере Ротзее. Чревато больше чем гибелью – несмываемым позором. Даже рабы на венецианских галерах вынуждены были воспитывать в себе нормы солидарного поведения.
Академическая гребля вышла из этой шинели, сшитой античной историей. Как птерозавры выродились в стремительных птиц, с видимой легкостью пересекающих сегодня пространства между континентами, так многовесельные греческие пентеконторы и римские триремы (полторы сотни гребцов на борту, не баран чихнул) обратились в изящные «скифы», где властвуют уже не ломовая сила и напор, а более тонкие материи – интуиция, пластика ума и тела, превращающие неодушевленное хрупкое судно в еще одну группу мышц внезапно усложнившегося организма.
Конструкция академической лодки пугает новичка – слишком все сложно, узко, длинно, подвижно и неустойчиво. Катится взад-вперед странной (на самом деле – анатомической) формы сиденье по полозкам, разлетаются в стороны от бортов кронштейны с вынесенными невесть куда уключинами, теряются в тумане лопасти почти четырехметровых весел (ну распашных-то точно) и – что самое негуманное – намертво зашнуровываются ступни в закрепленных на подножке кроссовках (спойлер: не переживайте, не совсем намертво). Чтобы справиться с этой «триремой», нужны очень специальные навыки в управлении. А это значит, что академическая гребля – один из самых технически сложных видов спорта. Неспроста здесь так много церемоний – начиная со сборки («накручивания») и настройки лодки перед гонкой (высота тяги и углы наклона лопастей регулируются настолько тщательно, что не у каждого хватит запасов перфекционизма), – и кончая почти ритуальным шествием с выносом лодки к плоту. Хотя и это еще не все церемонии.
К сожалению, с появлением новых материалов – кевлара и углепластика – из традиционного уклада жизни гребцов ушла такая специфическая и одновременно очень человеческая – я бы сказал, цивилизационная – составляющая, как работа с деревом. Были времена, когда мы часами шкурили, красили и покрывали лаком весла, строгали и клеили козырьки-волнорезы, выпиливали рейки, заменяя ослабевшие элементы лодочного каркаса. Краснодеревщиками стали не все, но стружку с кого надо снимать научились.
Если «академик» при встрече окатит вас ледяным высокомерием – не обращайте внимания. Но будьте к этому готовы. Ничего не поделаешь: издержки существования в вековой консервативной традиции. Да, есть тут что-то от ощущения принадлежности к тайному ордену. Академической гребле в том виде, в каком мы ее знаем, – уже двести лет: первое (ныне всемирное известное) дерби команд Оксфорда и Кембриджа состоялось на Темзе в 1829 году, и с тех пор проходит ежегодно, с перерывом на революции и мировые войны. А самая ранняя из упоминаемых в истории гонок датируется 16-м сентября 1274 года – это было состязание гондольеров в Венеции. Если к тому же принять во внимание, что современные гребцы примеряют на себя родовые признаки античных транитов и таламитов, нечего и удивляться, что разговаривать с вами будут слегка через губу.
Поделюсь собственными ощущениями. В юности меня приводило в ярость, когда с берега кто-то кричал: о, смотри, байдарка! Не то чтобы я был сноб (хотя не без греха, чего уж), но мне это казалось верхом невежества. С большим уважением отношусь к братьям и сестрам из «безуключинной» флотилии (а в наше время именно они во многом спасают репутацию российского гребного спорта). Трепещу пред тенями великих охотников, воспетых мифами приморских народов Тихоокеанского Севера. Именно их промысел, собственно, и дал миру греблю на байдарках и каноэ – необыкновенно демократичный вид спорта и – вместе с ним – безграничные возможности для водного туризма. Но за легендами гребли академической – Петером Кольбе, Томасом Ланге, Махе Драйсделом, нашими Беркутовым, Самсоновым, Сассом, Тимошининым – стоят другие тени. Агамемнона и Фемистокла. Невозможно представить себе финикийские корабли, гоняющиеся за морским зверем у Алеутских островов. Так же трудно вообразить, что флотилия царя Микен прибыла под Трою на эскимосских каяках.
В этом ответ на вопрос, почему академический гребец – чаще всего человек не от мира сего. Он действительно не в себе. Он некоторым образом заблудился в веках. Если вы волею судьбы стали частью этого сообщества, рано или поздно вы обнаруживаете в себе ту же генетическую память, подпитываемую античным бэкграундом и залакированную британской традицией. Если вы хоть раз были участником Хенлейской королевской регаты, то ваше лицо по умолчанию приобретает отстраненный вид, а окружающих охватывает беспокойство, когда они ловят ваш взгляд. Но гребец смотрит не сквозь собеседника, он смотрит сквозь время.
Самые выдающиеся представители этого племени – фигуры таинственные. Вячеслав Иванов и Пертти Карппинен – великие гребцы. Но что мы знаем о них, кроме того, что они великие? По большому счету ничего не знаем. Парень с Калужской заставы, взявшийся из ниоткуда и в 18 лет выигравший первую Олимпиаду (потом будут еще две), и то ли крестьянин, то ли лесоруб, то ли пожарный из финского Турку, повторивший два десятилетия спустя невероятную серию феноменального спортсмена с банальной до смешного русской фамилией. Они – и Иванов, и Карппинен – пришли, словно соткавшись из воздуха, и растаяли в сотворенном ими мифе. Что это было? Визит из классической эпохи, вот что это было.
Я однажды беседовал (ну, назовем это так) с Ивановым. Сначала долго искал его на опустевшем после финалов чемпионата СССР гребном канале в Крылатском (дело было в середине 80-х, легенду уговорили тряхнуть стариной, и он красиво разыграл дуэль с тогдашним лидером нашей сборной Василием Якушей на отрезке 250 метров под занавес официальной программы). Мои поиски, казалось, уже зашли в тупик, как вдруг я увидел на балкончике административного корпуса импозантную брюнетку с тоненькой сигареткой между пальчиками. «Не знаете, где я могу найти Вячеслава Иванова? – почти прошептал я пересохшими губами. – А зачем он вам? – Я студент факультета журналистики, хотел бы задать несколько вопросов». Брюнетка обернулась в темноту за балконной дверью: «Вячеслав Николаевич, тут к вам студент факультета журналистики». «Гони его в шею», – услышал я мужской голос. «Ну Вячеслав Николаевич, разве можно так со студентами!», – брюнетка надула губки. Не утруждая себя излишней прытью, Иванов через несколько минут все же стоял рядом со мной под этим балкончиком и едва ли не зевал, отмахиваясь от набивших ему оскомину вопросов про эпическое соперничество с австралийцем Маккензи, про фирменный финишный спурт, – а я не мог от страха попасть ручкой в блокнот. Потом я читал где-то, что соперники буквально цепенели, когда выходили на старт вместе с Ивановым. Даже первый наш олимпийский чемпион Юрий Тюкалов признавался, что этот паренек действовал на него угнетающе, когда они шли дистанцию. Что уж говорить про какого-то студента журфака.
На следующий день мое крошечное интервью вышло в «Советском спорте», а я до сих пор не могу забыть, как сначала завороженно смотрел на проходящую перед трибунами гребного канала лодку Иванова, на этот его гипнотически длинный, пластичный, плотный гребок (ни до, ни после ни у кого такого не видел); а потом пытался услышать, что он мне говорит, стоя под тем балкончиком. И он что-то говорил, и я что-то как будто бы слышал. Но Иванов все время смотрел поверх меня, словно пытался кого-то разглядеть вдалеке. Наверное, искал Фемистокла. Или даже птерозавров.
Вячеслав Иванов. Чемпион XVI, XVII и XVIII летних Олимпийских игр в одиночке, заслуженный мастер спорта СССР (30.07.1938 – 5.08.2024).
С упоением прочел)