Алексей Гусаров. Ни слова о кубке Стэнли.
Фото: ХК СКА/SKA.RU
Часть первая. «Если останешься за границей, меня расстреляют»
Заснеженный Ленинград. Серые железобетонные многоэтажки постсоветской застройки, усеявшие район Купчино, уныло провожают восторженного мальчишку, спешащего на трамвайную остановку в сопровождении отца.
Отсюда и до Московского проспекта – около получаса езды. Еще пятнадцать минут дворами от метро «Электросила» - и вот он, стадион «Сокол».
«В то время хоккеистов набирали где-то в возрасте десяти-одиннадцати лет, и я, помню, долго упрашивал родителей определить меня в какую-нибудь хоккейную школу. Но возможности такой не предоставлялось – просто потому, что мне на ту пору было лет семь-восемь. Все попытки были безуспешны... Тогда я начал искать себя в футболе – встал на ворота, но вратарской карьеры не сложилось. Потом, по-моему, перешел на лыжи. А потом помог случай – у отца отказались общие знакомые с известным тренером Евгением Олеговичем Тоболкиным [в 1971-1978 гг. – тренер ДЮСШ «Сокол»]. Сейчас это принято называть «по блату», но тогда было скорее по знакомству – в один прекрасный момент мне разрешили придти на просмотр. Хотя до этого я пытался попасть в команду завода им. Ленина, но там мне сказали, чтобы даже и не приходил – слишком я был для них юным...»
Вооружившись зеленым вещевым рюкзаком, в котором простые советские граждане имели обыкновение носить картошку, он отправился на свою первую тренировку. Шесть лестничных пролетов, долгий путь до стадиона – и до мечты рукой подать.
«Помню, пришел на просмотр, переоделся. А до катка еще надо было прокатиться через футбольное поле – там был залит полукруг на вираже. Мне тогда в первый раз коньки наточили – я до того комфортно себя в них чувствовал, что тренер после этого моего проката сразу сказал, что берет меня в команду. Это, в общем-то, и все, что я помню о своей первой тренировке».
Ныне завуч СДЮШОР СКА, один из лучших тренеров Ленинграда 70-80-х годов, Евгений Тоболкин набирал в тот год ребят 1961 года рождения. Для родившегося в 1964-м году Алексея, казалось бы, шансов практически не было, но наставник рискнул – доверял своему юному дарованию не только принимать участие в тренировках, но и ставил в заявку на матчи.
«Мне было девять лет, а моим одноклубникам по двенадцать! Удивительное дело, ребята в этом возрасте в основном заботятся о самих себе, а у меня была совсем иная ситуация. Ко мне относились как к сыну полка. Оберегали. Относились очень приветливо и бережно».
На ту пору в Ленинграде хоккейные школы были не роскошью, а само собой разумеющимся явлением. Команда «Сокол», где делал свои первые шаги будущий олимпийский чемпион и член Тройного золотого клуба Алексей Гусаров, относился к заводу «Техприбор». Примерно в те годы производство завода перепрофилировалось ко всему прочему и на космическую отрасль – оснащало приборами кабины «Востока» и «Восхода», станций «Союз» и «Салют». В такой ситуации найти средств на экипировку своих спортсменов не представляло неразрешимой проблемы.
«Советская форма и клюшка у меня появились с первых же занятий. Конечно, не сразу полный комплект обмундирования, а по нарастающей – коньки, щитки, шлем... Потом уже нашелся наплечник, хоккейные трусы... Уже после, когда я выступал за молодежку СКА, от старшей команды нам по наследству доставалась хоккейная форма. Правда, совсем уже непригодная. Приходилось все перешивать самому, делать в коньках дырки для шнурков – все руки были в крови от иголки и шила».
В 1982 году Алексей отправился в Финляндию – отстаивать честь страны в составе юниорской сборной в рамках турнира четырех. Это был его первый выезд за пределы СССР, после чего заграница стала для юного хоккеиста делом привычным. Таким же привычным, как и игры за основную команду с берегов Невы.
«Тогда еще был жив мой отец, он как-то подошел ко мне и сказал достаточно серьезно – если ты останешься заграницей, меня здесь расстреляют. Но у меня в тот момент и мысли-то такой не было, остаться там! Я, наверное, только сейчас начинаю осознавать, какая была ситуация в стране в те годы, и что происходило с семьями и близкими тех, чьи родственники уезжали за пределы союза... Достаточно вспомнить случай Могильного, когда на него завели дело в военной комендатуре, а его родителям пришлось на какое-то время покинуть свой город, стоило только Александру перебраться за океан. А так как мой отец работал на предприятии, где существовала подписка о неразглашении информации, для него мой возможный отъезд выглядел бы многократно серьезнее, чем для любого другого человека. Но я до 1989 года и не думал никуда уезжать. Квебек ходил за мной пару лет, отправлял «гонцов» во все поездки, когда команда приезжала заграницу. Уговаривали сесть в самолет и улететь в Канаду. Я отказывался, говорил, что мне это не надо. Так что когда в девяностом у меня появилась возможность уехать, я уже не воспринимал это как переезд в иной мир – я видел какая там, за чертой моей страны, жизнь. Помню только, когда уезжал в Квебек, мама налила себе фужер шампанского, накапала туда двадцать капель валерьянки и пожелала мне удачной дороги. Но это можно понять – мои родители родились до Второй Мировой войны, оба выросли в послевоенные годы при сталинском режиме, для них эти перемены были очень тяжелыми. Это для меня как будто ничего и не менялось – я был молод, познавал мир и каждый день открывал для себя что-то новое. В гораздо более стрессовую ситуацию я попал, когда возвращался обратно в Россию, никакой переезд из СССР в Канаду с этим не сравнится! Я к этому был не готов – таких вот регулярных «ознакомительных поездок» у меня не было».
Окончание следует...
